Текст книги "Если о нас узнают"

Глава 8
Зак

Я грешен в том, что люблю тебя.

Первая строчка припева песни Guilty застряла в голове так, что, куда бы ни пошел, я слышу только ее. Она заставляет меня думать о Рубене и о том дне, когда мы ее записали. В тот день в студии нам было весело как никогда, и казалось, что нас там попросту не должно быть, кто-то совершил ошибку, впустив группу парней. Рубен дал мне несколько действительно хороших советов, научил вокальным разминкам и дыхательным упражнениям. Без его помощи я бы ни за что не исполнил эту песню так хорошо. Кроме того, по моему голосу слышно, как я веселился в тот день, что, опять же, является его заслугой. Это был наш первый сингл, и он занял первое место. Поэтому кто знает, где бы мы сейчас были, если бы тогда Рубен мне не помог.

Он всегда был замечательным парнем. Конечно, серьезным, но в то же время таким добрым, любезным и веселым. Он хочет быть суперзвездой, но никогда, в отличие от многих других, не принуждал кого-либо следовать этим путем. Мама всегда говорила, что Saturday столь успешна, потому что мы прекрасная команда и друзья.

Сейчас я плохой друг. И не просто плохой, а худший.

Я хотел поговорить с Рубеном, когда он прислал мне сообщение. Правда хотел, но пока я готовился к этому, тревога заполнила мой разум, и я понял, что не смогу пойти. У меня еще нет ответов, которых ждет Рубен.

Я не уверен, что это полностью моя вина. Я попросил немного личного пространства и времени для размышлений, и мне его не дали. Вместо этого ежесекундно и каждый день я чувствовал, что Рубен смотрит на меня, как будто в ту же секунду, когда я разгребу свои мысли и пойму, в чем дело, я должен незамедлительно сообщить ему, и вся наша дружба зависит от этого ответа. Чувство вины душит, давление огромно. Знаю, что парню больно, и я лишь усугубил ситуацию, но он не выполнил мою просьбу, и, в конце концов, я все еще не знаю, чего хочу.

Каждый раз, когда я склоняюсь к мысли, что, возможно, он мне нравится и наш поцелуй был настоящим, это приводит меня в замешательство. Что, если я хочу думать, будто он мне нравится, лишь для того, чтобы соответствовать его ожиданиям и говорить то, что он хочет услышать? Чтобы я мог быть кем-то другим, а не дерьмовым парнем, который отвратительно с ним обращался? Чтобы не рисковать потерять его навсегда?

Затем я склоняюсь в другую сторону и решаю сказать ему, что использовал его в качестве эксперимента, осознал, что ничего не выйдет, и просто извинюсь. Но и эта версия не кажется мне правильной. Несмотря на то что мои мысли в полном беспорядке, я знаю: тот поцелуй не был ошибкой.

И как это меня характеризует? Я би?

Это слово вызывает во мне приступ тошноты. Как будто оно ближе всего к правде и дышит мне в затылок.

Я врезаюсь в Энджела и вырываюсь из омута собственных мыслей.

– Смотри, куда идешь, Зак-Атак[19]19
  Игра слов: Zack Attack.


[Закрыть].

Я застонал. Я совершил огромную ошибку, однажды рассказав Энджелу, что так меня называл каждый футбольный тренер, и это жутко бесило. Теперь же парень очень любит использовать это прозвище. Стараюсь поступать так же, как и со своими бывшими тренерами, – не обращать внимания.

К счастью, есть много отвлекающих факторов. Сейчас мы вчетвером: Эрин, Киган и пара охранников из Tungsten – на экскурсии по Ватикану. Мы приехали сюда в четыре утра, чтобы попасть на тур для ранних пташек и убедиться, что здесь достаточно тихо и нас не атакуют фанаты. Но они все равно узнали, что мы здесь, и толпятся снаружи в надежде увидеть группу. Если бы не охранники, они бы уже забежали внутрь. Совсем как в аэропорту. Фанаты бы лезли ко мне, кричали и толкались, пока не коснулись бы меня. По телу пробегает дрожь.

Впереди, медленно шагая, идет Рубен. Интересно, о чем он думает? Сомневаюсь, что обо мне. Не может быть, чтобы его мысли были так же поглощены мной, как и мои – им.

Я знаю, что нам необходимо поговорить и попытаться преодолеть образовавшуюся пропасть. От одной мысли об этом голова идет кругом. Избегать Рубена по многим причинам оказалось пыткой, но в то же время это казалось безопасным путем, потому что обдумывать все эти слова – одно. Произнести вслух? Это ужасает.

Джон идет рядом со мной. Его руки скрещены, и он непривычно сутулится. Под его глазами я замечаю темные круги, которые не скрыты слоем макияжа. Энджел разговаривает по телефону, и даже Киган с Полин, кажется, почти не заботятся о том, где мы находимся. Мы идем по галерее, посвященной картам, и хотя у меня много мыслей о том, какое влияние религия оказала на мир, должен признать, что это место впечатляет. Каждый дюйм покрыт произведениями искусства. Это, должно быть, одно из самых невероятных мест, которые я когда-либо видел.

Здесь так красиво, но это не имеет значения. Не по сравнению с Рубеном. Может, сейчас самое лучшее время, чтобы рассказать ему, через что я прохожу. Может, и вовсе не стоило это планировать. Может, мне стоит сказать ему, что сейчас мои мысли в полном беспорядке, а я сам в замешательстве. Все же лучше, чем ничего.

Парень стоит передо мной и рассматривает карту. Я больше не могу оправдываться. Время пришло. Сейчас или никогда.

Встаю рядом с Рубеном. По телу пробегает озноб, горло сжимается.

– Привет.

– Привет.

Голос парня звучит сухо, бровь приподнимается в удивлении. Наверное, я это заслужил.

Боюсь, что Рубен видит меня насквозь и знает, что я хочу поговорить о поцелуе. Ему это не нравится, поэтому я решаю отклониться от первоначального плана.

– Выглядит круто, правда? – Я указываю на карту.

– Это точно, очень круто.

Исправь все. Исправь все.

– Мне нравится искусство.

Ради всего святого. Я оглядываюсь в поисках окна, из которого смогу выпрыгнуть.

– Л… ладно?

– Я просто имею в виду, что именно этот вид искусства мне нравится. Это здорово, понимаешь? Некоторые картины мне не нравятся. Например, работы Пикассо или нечто похожее.

– Тебе не нравится Пикассо?

– Честно говоря, нет. Его картины какие-то кривоватые и странные. Но эти работы… замечательные. Они мне нравятся.

Я хочу умереть.

– Серьезно? – его голос легкий и воздушный, слишком невинный. – Некоторые из этих работ весьма фаллические. Не думал, что тебе такое нравится.

Мои щеки горят так, будто меня запихнули в духовку.

– Эм, да, фаллическое искусство – это не совсем мое. Но в любом случае… Эм.

– Зак, ты в порядке?

– Я больше не знаю.

Рубен разглаживает ткань пальто, затем отворачивается и ускоряет шаг, чтобы догнать Джона.

Я стою в стороне и смотрю, как он уходит, не в силах сдвинуться с места. Раньше Рубен был моим самым близким человеком, а теперь он меня терпеть не может. В этом есть и моя вина. Если бы я только знал, чего хочу, то смог бы все исправить.

Мы входим в Сикстинскую капеллу, и здесь, конечно же, невероятно красиво. Но я даже не могу насладиться увиденным, потому что между мной и Рубеном все наперекосяк. Я бы хотел забрать тот поцелуй обратно. Почему я должен был прийти и все так испортить? Почему не смог остановиться? Я уже поступал так прежде. Это было бы так же просто, как удалить его фотографию, как подавить неприятную мысль.

Я замедляю шаг, когда искра озарения проскакивает в голове.

Отключиться. Подавить все мысли.

Правда ли, что я не влюбляюсь в парней так же сильно, как в девушек? Или правда заключается в том, что я искореняю и игнорирую эти мысли, как только они появляются в голове?

Я думаю о Ли. Об Эрике. О Рубене и его фотографии.

Удалить. Удалить. Удалить.

Я создал между собой, Ли и Эриком огромную пропасть, как только заметил, что влюбляюсь в них. Мне казалось, что это самый разумный поступок. Я буду избегать их до того момента, пока чувства не исчезнут.

Внутри расползается знакомое чувство всепоглощающего ужаса. Этому есть объяснение, и, возможно… Нет, этого не может быть. Я бы знал. Я бы знал.

Но что, если я действительно знаю? Что, если это пугает меня до смерти?

Может быть, я подавлял себя все это время? Что, если всю жизнь я избегал этого, потому что мне казалось, если я буду думать слишком много, то это окажется правдой. И все усложнит.

Серьезно, могу ли я быть…

– Эй, Зак, – Энджел окликает меня, указывая на «Сотворение Адама».

Я так благодарен парню за то, что он отвлек меня от этих мыслей, что готов его обнять. Перевожу свой взгляд туда, куда он указал. Смотреть на одну из самых известных картин в мире просто немыслимо. Я знал эту работу всю свою жизнь, но сейчас она здесь, прямо перед глазами. Я чувствовал себя точно так же, когда вживую встречал свои любимые группы, пока это стало почти невозможным из-за Saturday.

– Что?

– Этот чувак такой толстый, – шепчет Энджел.

Он указывает на Адама. Впервые за последние несколько дней с моих губ срывается искренний смех.

Но это еще не все. Он шутит так глупо только тогда, когда видит, что я подавлен. Мы никогда не произносим этого вслух, но я знаю, что он рядом. Это похоже на вопрос «Ты в порядке?», который Энджел никогда не произнесет.

– Что смешного? – спрашивает Рубен, оглядывая нас.

От этого мимолетного проявления внимания по моей коже бегут мурашки. Возможно, он первый человек, который по-настоящему меня видел. Настоящего меня, вместе с той частью, которая иногда думает о парнях. И прямо сейчас я не хочу находиться рядом с ним. Я хочу поступить так же, как с Эриком и Ли: отдалиться, пока чувства не пройдут. Еще никогда не был настолько уверен. Так что сейчас все иначе.

Все глазеют на нас, даже гид.

– Ничего, – отвечаю я, – просто глупая шутка.

Раньше он бы спросил меня, что это была за шутка. При всей утонченности Рубена его чувство юмора зачастую было весьма грубым, и то, что он смеется над чем-то глупым, всегда радовало меня больше, чем что-либо.

– Ох, – говорит он. – Конечно. Неважно.

Сердце уходит в пятки, когда в голову прокрадывается ужасающая мысль. Я был так зациклен на личном пространстве и попытках разобраться в себе прямо перед Рубеном, который пытался подтолкнуть меня к разговору, что мне даже не пришло в голову, будто парню это больше не нужно. Он ведет себя иначе. Раньше он хотел все выяснить, обсудить.

Что, если я слишком долго тянул?

Что, если я оттолкнул его слишком далеко?

Вы, наверное, думаете, что я уже привык к фотосессиям.

Это не так.

Я никогда не умел позировать и чувствовал себя крайне неловко. К тому же, учитывая, что в последнее время я сомневаюсь во всей своей жизни, а отношения с Рубеном пошли под откос, последнее, чего я хочу, – оказаться под прицелом камеры, которая навсегда запечатлит этот момент.

Я хочу в полном одиночестве лежать в постели, вооружившись грустным плейлистом и тоннами шоколада. И все же я здесь, вынужден раз за разом изображать улыбку, в то время как Рубен обращается со мной как с коллегой, с которым он просто обязан быть вежливым, потому что так положено.

Пенни наносит последние штрихи его макияжа. Не обязательно быть геем, чтобы заметить, как потрясающе он выглядит. Темно-фиолетовый пиджак идеально сидит на нем. Он выглядит как настоящая суперзвезда. Я знал, что он ею станет, когда мы еще были в лагере. Рубен шутит, и Пенни смеется. Возможно, он больше никогда не заставит меня так непринужденно смеяться.

Я не хочу, чтобы он смотрел на меня, но в то же время это все, что мне нужно. Мне кажется, что я сейчас умру, если он не сделает что-то характерное для прежнего Рубена.

Я хочу подойти к нему и что-нибудь сказать. Чтобы он перестал вести себя так, будто совсем меня не знает. Но я не могу. Мы на работе, и он еще больше расстроится, если я сделаю что-то, что может этому помешать. Или, может быть, я просто боюсь произнести слова, от одной мысли о которых у меня начинается приступ паники.

Я могу быть бисексуалом.

– Зак?

Я возвращаюсь в реальность. Передо мной стоит ассистент и протягивает пиджак.

– Прошу прощения, спасибо.

Беру одежду и натягиваю на себя. Пиджак сшит из черной кожи и похож на безразмерный верх от костюма, из-за чего он выглядит круто и в стиле панк. Мои волосы зачесаны назад, Пенни нанесла макияж, включая фирменную подводку группы Saturday. Для промо нового альбома она более незаметная, но все равно присутствует.

Я смотрю на Рубена. Я надеялся, что он взглянет на меня; мне даже показалось, что я заметил это краем глаза, когда разговаривал с ассистентом, но мне не повезло. Парень глядит мимо меня, на собранные декорации.

Пожалуйста, посмотри на меня, Рубен. Улыбнись мне. Убеди меня, что все будет хорошо. Заставь меня поверить, что я не все испортил.

– Я это не надену, – голос Джона прерывает мои мысли.

Он держит в руках голубую рубашку из тонкого, похожего на сетку материала.

– Давай, – говорит Виктор. – Ты будешь выглядеть великолепно!

– Я буду выглядеть голым.

– Я надену ее, – отвечает Энджел, просовывая голову сквозь ворот белоснежного свитера, который выглядит по-мальчишески невинно. Он элегантный и красивый, но уж точно не сексуальный. – Давайте посмотрим правде в глаза, такой свитер носила бы моя бабуля.

Рубен поворачивается в своем кресле, чтобы посмотреть, и слегка ухмыляется. Пенни тоже полностью поглощена увиденным, ее рот открыт. Я и забыл, как мне нравится эта игривая улыбка Рубена. Меня разрывает изнутри из-за того, что она предназначена кому-то другому. Кто знает, посмотрит ли он на меня когда-нибудь иначе, чем с холодным безразличием?

– Мальчики, – произносит Эрин, оторвав взгляд от своего iPad, – придерживайтесь своих образов, хорошо?

– Вы просите меня показать тело, – говорит Джон. – Мы уже говорили об этом. Мне некомфортно.

Виктор хмурится.

– Разве ты не хочешь извлечь выгоду от своего места в том списке?

– Мне плевать на список.

– Джон, это поможет группе, – взывает к нему Эрин.

– Я не обязан использовать свое тело, чтобы продавать музыку, Эрин.

– Верно, – отвечает она. – Но ты продашь больше, если сделаешь это.

– Вам не кажется, что это полный отстой, и нам, вероятно, нужно что-то с этим сделать?

Эрин потирает лоб и испускает долгий, изможденный вздох.

– Не мог бы ты выбрать другое время, чтобы побыть мучеником? У меня сейчас и так много дел.

Он возвращает ей рубашку.

– Ее может надеть Энджел, если ему так хочется.

Женщина снова вздыхает.

– Слушай, если ты хочешь сменить наряд сейчас, мне придется обсудить это с твоим отцом. – Она достает свой телефон и снимает блокировку. – Я сомневаюсь, что он будет рад, если его прервут.

Джон тяжело сглатывает, затем склоняет голову.

– Хорошо, я надену ее. Но это в последний раз.

Рубен двигается и ловит мой взгляд, но сразу же отворачивается.

– Спасибо, – говорит Эрин.

Джон надевает рубашку. Она облегает его тело, и я вижу сквозь ткань каждую черточку его пресса. Значит, парень был прав.

– Видишь, ты отлично выглядишь. – Эрин поворачивается ко мне. – Очень хорошо, Зак. С тобой всегда все просто – надеюсь, ты знаешь, что я ценю это.

Как только все заканчивают приготовления, нас ведут к началу съемочной площадки, которая освещена дюжиной ламп. Единственный реквизит – плиссированный коричневый кожаный диван на фоне кремовых стен. Фотограф Алесия Маккензи, в облегающем наряде и с павлиньим пером в беспорядочной копне каштановых волос, перемещает нас по съемочной площадке, словно кукол. Я замечаю, как Рубен закатывает глаза, и счастлив, что на фотографиях нам не нужно улыбаться (часть плана по ребрендингу членов группы в более взрослую версию). Не настолько, чтобы оттолкнуть наших молодых фанатов, но достаточно, чтобы помешать людям, которым мы нравились всю нашу карьеру, отвернуться от нас. Алесия попросила нас позировать на диване, словно мы только что попали в квартиру к девушке и ждем, когда она выйдет из ванной.

Это заставило меня вспомнить ту ночь.

Рубен дарит мне игривую, уверенную улыбку за несколько секунд до того, как мы поцеловались во второй раз. Чувство, что меня переполняет ощущение его губ напротив моих. Я представляю, как стягиваю с него рубашку, провожу руками по его груди, ощущая мышцы и мягкость кожи.

– Зак, сосредоточься!

Я смотрю на фотографа, которая выглядывает на меня из-за своей камеры.

– Прошу прощения.

Алесия делает еще несколько снимков.

– Хорошо, – говорит она, глядя на свою камеру. – Давайте изменим порядок. Рубен, ты можешь подойти и встать рядом с Заком?

О черт.

Он кивает и подходит. Мы можем быть профессионалами своего дела, но на этом все. Позируем, и девушка делает еще несколько снимков.

Внезапно я понимаю, что, несомненно, поцеловал бы его снова, если бы у меня была возможность. Я хочу, чтобы он смотрел на меня так же, как в ту ночь. До того, как мы осознали, что делаем и что это значит. Я хочу, чтобы мои руки запутались в его красивой рубашке, чтобы у нас обоих перехватило дыхание и чтобы я снова почувствовал, какие мягкие у него губы. Чтобы он хотел меня. Чтобы Рубен знал, что я хочу его.

Значит, я бисексуал.

Но так ли это на самом деле?

Или это паническая реакция от осознания того, что я, возможно, потерял его?

Или же просто хочу, чтобы это было реакцией на осознание, потому что если это правда, то значит…

Боже, я в полнейшем беспорядке.

– Эй, Зак, – окликает меня Эрин.

– Да?

– Что происходит? Ты выглядишь напряженным.

Я задыхаюсь.

– Эм, я…

– Пожалуйста, не говори мне, что у тебя похмелье.

– Нет, я просто устал.

– Ну, соберись, ладно? Нам нужно закончить до встречи и приветствия фанатов.

Я разжимаю руки.

– Будет сделано.

Прикладываю все усилия, чтобы выглядеть спокойным и расслабленным. Как парень, который не испортил отношения со своим лучшим другом, возможно, навсегда. Как парень, который не настолько запутался в своей сексуальности, что у него раскалывается голова. Как парень, который не думает, как близко к телу находится его друг мужского пола. Не думает о том, что если он сдвинется на дюйм вправо, то они соприкоснутся.

Алесия улыбается.

– Отлично. Теперь нам кое-что попроще. Можете ли вы все обнять друг друга?

Перед глазами встает белая пелена.

– Можно? – спрашивает Рубен, его тон непринужденный.

– Конечно, – отвечаю я, пожимая плечами.

Я в шоке, что еще могу говорить с ним.

Он обнимает меня, и я чувствую насыщенный, теплый и слегка сладковатый аромат его одеколона. Это амбра, пачули и ваниль, в идеальном количестве, достаточном для того, чтобы я захотел как следует принюхаться. Вдохнуть его аромат.

Он поднимает руку и проводит по моему плечу. Запах стал еще острее, почти подавляющим, он завладел моими мыслями. Теплая и тяжелая рука Рубена прижата к моей. Кожа трепещет и покалывает от его прикосновений, и мне кажется, что я мог бы провести так всю свою жизнь.

Я стою совершенно неподвижно. Замер.

Мелькает вспышка, затем фотограф опускает камеру и улыбается.

– Готово.

Как только я возвращаюсь в свой номер, я закрываю за собой дверь и звоню маме.

Обычно мы за несколько дней назначаем время для разговора. Мы не планировали созваниваться еще два дня, но я не могу ждать так долго. Я даже не знаю точно, сколько сейчас времени в Штатах, но мне остается только надеяться, что все в порядке и мама ответит.

Ну же, возьми трубку, возьми трубку…

Гудки.

– Привет! – Я сразу чувствую себя легче, чем на протяжении всего дня. – Как ты?

– Отлично, а ты?

– Тоже. Что-то случилось?

– Ничего особенного, просто звоню поздороваться.

Я сажусь на край своей кровати. Хотя все должно быть в порядке, я все равно стараюсь говорить тише, потому что знаю, что сейчас у меня общая стена с Джоном.

– Как тебе Сикстинская капелла?

– Очень понравилась. Я не вовремя, да?

– Нет, я просто готовилась ко сну, все в порядке. Ты смотрел «Холостяка»? Я вот только что закончила.

– Нет, не смотрел, был слишком занят. Но я собираюсь это сделать.

– Тебе нужно поработать над своими приоритетами.

Я смеюсь, больше потому, что знаю, что она ждет этого, а не потому, что хочу.

– Я знаю.

– Так как проходит турне? Фанаты говорят, что это одно из ваших лучших шоу за всю историю.

Я тру шею.

– На самом деле все сложнее, чем я думал.

– Ох, в каком смысле?

– Не знаю, мне кажется, что все просто устали. У нас нет времени на отдых.

– Не сомневаюсь в этом. У вас ужасное расписание.

– Ага. И, эм, в группе разразилась кое-какая драма. Это очень меня выматывает.

Даже просто сказав это вслух, я прослезился.

– Что за драма?

– Между нами царит напряжение. Словно я постоянно говорю что-то не то, и все вокруг бесятся.

– О, это ужасно. Мне очень жаль.

Я заставляю себя улыбнуться, даже если мама этого не видит.

– Все так, как есть.

– Но, честно говоря, Зак, удивительно, что это заняло столько времени. Если ты заставляешь кого-то проводить столько времени вместе, как вы четверо, то обязательно появятся разногласия.

– Да.

– Я предполагаю, что большая часть напряжения исходит от Рубена?

Я замер.

– Почему ты так говоришь?

– Ох! Эм… Я имею в виду, я видела некоторые обсуждения в интернете и сложила два и два. Это правда?

– Да. Он даже не смотрит на меня.

– Это на него не похоже.

– Я знаю. Думаю, я мог его расстроить.

– А вот это на тебя не похоже.

– Да, но в последнее время все было… по-другому. Возможно, я случайно сказал что-то не то или еще что. Не знаю.

– Ты пробовал извиниться?

– Да. Он сказал, что я не сделал ничего плохого. Но он ведет себя так, будто мы даже и не друзья, и я не знаю, чего он от меня хочет. Или знаю, но это не совсем… это не то, что я могу ему дать, мне кажется.

– О, ничего себе. Он пытался к тебе приставать?

По ее голосу я могу сказать, что она уже думает, будто так и есть. Если я не утаю это, она догадается, что мы сделали. Мама всегда была жутко проницательной: она знала, что мы с Ханной увлечены друг другом, даже когда я видел в ней лишь подругу. Этот разговор внезапно пересек опасную зону, и мне пора бежать отсюда.

– Да.

– Ладно. Ну, если он сделал первый шаг, а ты ему отказал, после чего он начал молчать, то это его вина, а не твоя.

– Но…

– Никаких но. Ты ничего ему не должен. Мне очень важно, чтобы ты это знал.

– Я знаю.

Я хочу найти какой-то способ, любой способ, чтобы исправить этот разговор. Потому что сейчас я толкаю Рубена под автобус, когда на самом деле знаю, что он не сделал ничего плохого, и от этого мне становится тошно. Мама запомнит все, и это навсегда определит ее отношение к Рубену.

– Послушай, – говорит она, – я знаю тебя и знаю, что ты никогда не скажешь ничего такого, что могло бы задеть чьи-то чувства. Уверена, что ты достойно ему отказал. Так что если Рубен холоден, то это больше говорит о нем, нежели о тебе.

– Верно.

– К тому же на него может влиять стресс от гастролей. Люди сложные существа, часто их расстраивает далеко не одна, а несколько вещей.

– Да, возможно.

– Так что не будь к себе так строг, ладно? Похоже, ты не сделал ничего плохого. Рубен придет в себя. Просто дай ему понять, что ты будешь рядом с ним просто как друг.

– Так и будет. В любом случае извини за то, что много наговорил.

– Не стоит. Мне жаль, что так происходит. Надеюсь, все наладится.

– Я тоже. Спасибо, мам. Этот разговор мне очень помог, так что еще раз спасибо.

– Конечно! Я всегда рядом. И если ты когда-нибудь захочешь еще поговорить, ты можешь позвонить в любое время, слышишь? О чем угодно.

– Да, знаю.

– Ладно, здо́рово. Береги себя, хорошо?

– Угу. Я отпускаю тебя спать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Или уже утро. Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

Кладу трубку. Силы покидают мое тело, и я не могу даже пошевелиться. Кусаю губу и пытаюсь остановить слезы, но ничего не могу с этим поделать.

Вся эта ложь… Даже не знаю, зачем я это говорю.

Оглядываюсь вокруг. В комнате темно и тихо.

Я совершенно один.