Текст книги "Тайна трех четвертей"

Глава 3
Третье лицо

В три часа следующего дня в особняке «Уайтхэйвен» Пуаро посетила мисс Аннабель Тредуэй. Ожидая, пока Джордж проводит ее в кабинет, Пуаро понял, что с нетерпением предвкушает встречу. Для человека другого темперамента было бы утомительно раз за разом выслушивать одни и те же обвинения от незнакомцев, которых объединяло полное нежелание прислушиваться к возражениям, но только не для Эркюля Пуаро. И он твердо решил, что в третий раз обязательно найдет необходимые доводы и убедит мисс Аннабель Тредуэй в том, что говорит правду. Возможно, что после этого он сможет продвинуться вперед и задать несколько интересующих его вопросов.

Для него оставалось загадкой, почему эти люди, вероятно, достаточно умные, вели себя столь нелогично, демонстрируя непостижимое упрямство, – он посвятил размышлениям об этом довольно много времени, лежа ночью без сна в постели, и теперь приготовился обратить внимание на самого Барнабаса Панди. Конечно, если Барнабас Панди существует. Возможно, такого человека просто нет и никогда не было, и он всего лишь вымысел автора писем.

Дверь открылась, и Джордж ввел в кабинет худощавую женщину среднего роста, со светлыми волосами, темными глазами, одетую в темные тона. Пуаро встревожила собственная реакция на ее появление. У него возникло желание склонить голову и сказать: «Приношу свои соболезнования, мадемуазель». Впрочем, у него не было никаких оснований считать, что она понесла утрату, и поэтому он промолчал. Письмо, обвиняющее ее в убийстве, могло вызвать гнев или страх, но едва ли стало трагедией. «Из-за него, – подумал Пуаро, – человек не станет испытывать печаль».

Джон Мак-Кродден в свой визит наполнил комнату Пуаро презрением, Аннабель Тредуэй принесла скорбь. «Сердечная боль», – подумал Пуаро. Он ощутил ее столь же остро, как если бы она была его собственной.

– Благодарю вас, Джордж, – сказал он. – Пожалуйста, присаживайтесь, мадемуазель.

Она быстро подошла к ближайшему креслу и села, совершенно не думая о собственных удобствах. Пуаро отметил про себя, что самой характерной чертой ее лица была глубокая вертикальная морщина, начинавшаяся между бровями: ярко выраженная граница, которая разделяла лоб на две аккуратные половины, и решил больше туда не смотреть, чтобы она не заметила взгляда.

– Благодарю вас, что согласились принять меня сегодня, – спокойно сказала она. – Я полагала, вы откажетесь. – Произнося эти слова, Аннабель Тредуэй посмотрела на Пуаро пять или шесть раз, тут же отводя глаза, словно не хотела, чтобы он это заметил.

– Откуда вы приехали, мадемуазель?

– О, вы не слыхали об этом месте. Никто не слыхал. Оно находится в сельской местности.

– А почему вы думали, что я откажусь встретиться с вами?

– Большинство людей готовы на все, чтобы не впускать в свой дом тех, кого они считают убийцей, – ответила она. – Мистер Пуаро, я пришла к вам, чтобы сказать… Вы можете мне не верить, но я невиновна. Я не способна убить живое существо. Никогда! Вы не можете знать… – Он смолкла, и ее дыхание участилось.

– Пожалуйста, продолжайте, – мягко сказал Пуаро. – Чего я не могу знать?

– Я никогда никому не причинила вреда или боли, я просто не могла бы так поступить. Наоборот, я спасла жизни!

– Мадемуазель…

Аннабель Тредуэй достала из кармана платочек и вытерла глаза.

– Пожалуйста, простите меня, если мои слова показались вам хвастливыми. Я не собиралась преувеличивать свои добродетели и достоинства, но я действительно спасла жизнь. Много лет назад.

– Жизнь? Но вы сказали «жизни».

– Я лишь имела в виду, что, если бы у меня вновь появилась возможность, я бы спасла каждую жизнь, которую могла бы, даже если бы мне самой пришлось подвергнуться опасности. – Ее голос дрогнул.

– Это из-за того, что у вас героический характер, или причина в том, что вы считаете жизни других людей более важными? – спросил Пуаро.

– Я… я не уверена, что поняла смысл вашего вопроса. Мы все должны ставить интересы других людей выше собственных. Я не буду делать вид, что бескорыстнее других; и во мне нет особой смелости. На самом деле я ужасная трусиха. Мне потребовалось все мое мужество, чтобы прийти сюда. Моя сестра Линор – вот она храбрая. И я уверена, что и вы смелый человек, мистер Пуаро. Вы ведь спасли бы все жизни, которые смогли бы спасти, верно? Все до единой?

Пуаро нахмурился. Это был необычный вопрос. Да и разговор получался странным – даже для времени, которое он уже назвал про себя «эрой Барнабаса Панди».

– Я слышала о вашей работе и являюсь искренней поклонницей вашего таланта, – сказала Аннабель Тредуэй. – Вот почему письмо от вас так глубоко меня задело. Мистер Пуаро, ваши подозрения совершенно ошибочны. Я не совершала никакого преступления.

– А я не посылал вам письма, – произнес Пуаро. – Я не обвинял вас – и не обвиняю – в убийстве Барнабаса Панди.

Мисс Тредуэй удивленно заморгала, не сводя взгляда с Пуаро.

– Но… я не понимаю.

– Письмо, полученное вами, написано не настоящим Эркюлем Пуаро. Я тоже невиновен! Самозванец прислал обвинения, каждое из которых подписано моим именем.

– Каждое… каждое письмо? Вы хотите сказать…

– Oui. Вы третий человек за последние два дня, который повторяет мне одни и те же слова: я написал вам письмо и обвинил в убийстве Барнабаса Панди. Вчера мадам Сильвия Рул и мсье Джон Мак-Кродден. Сегодня – вы. – Пуаро внимательно смотрел на нее, чтобы проверить, знакомы ли Аннабель Тредуэй эти имена. Однако она никак на них не отреагировала.

– Значит, вы не… – Ее губы продолжали шевелиться, хотя она замолчала. Наконец она добавила: – Значит, вы не считаете, что я убийца?

– Совершенно верно. В настоящий момент у меня нет оснований думать, что вы кого-то убили. Будь вы первым человеком, который пришел ко мне и рассказал о письме с обвинением в убийстве, я мог бы удивиться… – Тут Пуаро подумал, что ему не следует продолжать делиться своими мыслями, улыбнулся и добавил: – Это жестокая шутка какого-то мошенника, кем бы он ни оказался, и он сыграл ее с нами обоими, мадемуазель. Вы не знакомы с Сильвией Рул и Джоном Мак-Кродденом?

– Я никогда о них не слышала, – ответила мисс Тредуэй. – Я считаю, что шутки должны быть смешными, но это совсем не смешно. Это отвратительно. Кто мог такое сделать? Я незначительный человек, но поступить так с вами, мистер Пуаро…ведь всем известна ваша репутация… просто возмутительно.

– Вы очень важны для меня, – сказал ей Пуаро. – Вы единственная из трех человек, получивших письмо, выслушали меня. Лишь вы поверили Эркюлю Пуаро, когда он сказал, что не писал письма с обвинениями. Вы не заставили меня чувствовать, будто я схожу с ума, как сделали двое других. И я вам безмерно благодарен.

Однако гнетущая атмосфера все еще витала в комнате. Пуаро захотелось вернуть улыбку на лицо Аннабель Тредуэй… но это был опасный путь. Если ты позволяешь кому-то влиять на свои эмоции, то выводы твои неизменно страдают. Напомнив себе, что мисс Тредуэй, несмотря на то что казалась несчастной, вполне могла убить человека по имени Барнабас Панди, Пуаро продолжил уже спокойнее:

– Мадам Рул и мсье Мак-Кродден не поверили Пуаро. Они не стали его слушать.

– Надеюсь, они не пытались обвинить вас во лжи?

– К несчастью, именно так и было.

– Но вы же Эркюль Пуаро!

– Это неопровержимая истина, – улыбнулся Пуаро. – Могу я спросить, вы принесли письмо с собой?

– Нет. Боюсь, я сразу его уничтожила. Я… не могла допустить, чтобы оно продолжало существовать.

– Dommage[9]9
  Какая досада (фр.).


[Закрыть]. Я бы хотел на него взглянуть. Eh bien[10]10
  Ладно (фр.).


[Закрыть], мадемуазель, давайте поступим следующим образом. Кто мог захотеть нанести такой ущерб вам, мне, мадам Рул и мсье Мак-Кроддену? Четыре человека, не знакомых с Барнабасом Панди, если он вообще существует, чего мы на данный момент…

– Ой! – воскликнула мисс Аннабель.

– Что такое? – спросил Пуаро. – Скажите, не бойтесь.

На лице мисс Тредуэй появился ужас.

– Это неправда, – прошептала она.

– Что неправда?

– Он существует.

– Мсье Панди? Барнабас Панди?

– Да. Ну, существовал. Понимаете, он мертв. Однако его не убивали. Он заснул и… я думала… я не собиралась вас обманывать, мистер Пуаро. Мне следовало рассказать все с самого начала… я просто решила… – Ее взгляд метнулся из одного угла комнаты в другой.

Пуаро почувствовал, что в ее голове воцарился полнейший хаос.

– Вы меня не обманывали, – заверил он ее. – Мадам Рул и мсье Мак-Кродден решительно заявили, что им неизвестно имя Барнабаса Панди; я также никогда о нем не слышал. Поэтому и предположил, что и вы о нем не знаете. А теперь, пожалуйста, расскажите о мсье Панди. Вы говорите, он мертв?

– Да. Он умер в декабре прошлого года. Три месяца назад.

– И вы сказали, что его не убивали, – из чего следует, что вам известно, как он умер?

– Конечно. Я присутствовала при этом. Мы жили в одном доме.

– Вы… вы жили вместе? – Такого поворота Пуаро не ожидал.

– Да, с тех пор, как мне исполнилось семь лет, – сказала она. – Барнабас Панди был моим дедушкой.

* * *

– На самом деле он был скорее отцом, чем дедом, – продолжила мисс Тредуэй, как только Пуаро убедил ее, что он не сердится. – Мои мать и отец умерли, когда мне исполнилось семь, и дедуля – так я его называла – взял нас к себе, Линор и меня. В некотором смысле Линор стала для меня мамой. Я не знаю, что я бы без нее делала. Дедуля был ужасно старым. Печально, когда нас покидают те, кого мы любим, конечно, но старые люди умирают, не так ли? Естественным путем, когда приходит их время.

Контраст между сухим тоном Аннабель Тредуэй и печалью, которая окутывала ее, словно облако, позволил Пуаро сделать вывод, что ее причина не имеет отношения к смерти деда.

Потом ее манера изменилась, в глазах что-то сверкнуло.

– Люди переживают гораздо меньше, когда нас оставляют старики, а это ужасно несправедливо! – с неожиданной страстью сказала она. – «У него в жизни были хорошие моменты», – говорят они, как будто подобные слова делают потерю не такой тяжелой, в то время как в случае, когда умирает ребенок, все считают его уход самой страшной из трагедий! Вам не кажется, что это несправедливо, мистер Пуаро?

Казалось, слово «трагедия» эхом отразилось от стен комнаты. И если бы Пуаро потребовалось описать сущность своей гостьи, он выбрал бы именно это слово. Теперь же, когда оно прозвучало, он почувствовал что-то вроде облегчения.

Он не сразу ответил, и мисс Тредуэй покраснела.

– Когда я говорю о смерти старых людей и о том, что никто о них не переживает… ну я не имела в виду… я говорила о совсем, совсем старых людях. Дедуле было девяносто четыре года, а это намного больше, чем… Надеюсь, я вас не обидела?

«Так, – подумал Пуаро, – иные дополнительные заверения вызывают большую тревогу, чем исходные слова, смысл которых человек пытается сгладить». Не будучи до конца честным, он сказал мисс Аннабель Тредуэй, что не обиделся.

– А как вы уничтожили письмо? – спросил Пуаро.

Она опустила глаза.

– Вы бы предпочли не рассказывать?

– Обвинение в убийстве – не ваше, но чье-то – заставляет меня нервничать, и мне трудно отвечать на вопросы.

– Я понимаю. Тем не менее я бы хотел знать, как вы избавились от письма.

Она нахмурилась.

«Alors!»[11]11
  Ну вот (фр.).


[Закрыть] – подумал Пуаро, и морщина между бровями мисс Тредуэй стала еще заметней. Так открылась одна тайна. Привычка хмуриться появилась у нее уже очень давно. И доказательством тому служила глубокая морщина на лбу.

– Вы сочтете меня глупой и суеверной, если я вам расскажу, – проговорила она и поднесла платок к верхней губе. Она не плакала, но ожидала, что скоро потекут слезы. – Я взяла ручку и принялась зачеркивать каждое слово до тех пор, пока письмо стало невозможно прочесть. Каждое слово! И точно так же я поступила с вашим именем, мистер Пуаро. А потом я его разорвала на кусочки и сожгла.

– Три различных способа уничтожения. – Пуаро улыбнулся. – Я впечатлен. Мадам Рул и Джон Мак-Кродден действовали не столь тщательно, как вы, мадемуазель. Я хочу задать вам еще один вопрос. Мне кажется, что вы несчастливы и, возможно, напуганы?

– Мне нечего бояться, – быстро ответила она. – Я уже говорила вам, что невиновна. О, если бы меня обвинили Линор или Айви, я бы знала, как их убедить. Я бы просто сказала: «Клянусь жизнью Хоппи», и они бы сразу поняли, что я говорю правду. Конечно, они и без того знают, что я не убивала дедулю.

– Кто это – Хоппи? – спросил Пуаро.

– Моя собака. Он такое милое существо. Я бы никогда не смогла поклясться его жизнью и солгать, мистер Пуаро. Его невозможно не любить. – В первый раз с момента своего появления Аннабель Тредуэй улыбнулась, и тяжелая пелена печали слегка развеялась. – Я должна к нему вернуться. Вы посчитаете меня глупой, но я ужасно по нему скучаю. И не боюсь, честно. Если человек, приславший письмо, не захотел подписаться собственным именем, это ведь не может быть серьезным обвинением, правда? Просто глупая шутка, и я очень рада, что мне удалось с вами поговорить и все выяснить. А теперь мне пора идти.

– Пожалуйста, мадемуазель, подождите немного. Я бы хотел задать вам еще несколько вопросов.

– Но я должна вернуться к Хоппи, – повторила мисс Тредуэй, поднимаясь на ноги. – Он во мне нуждается… и никто не может… Когда меня нет дома, он… мне так жаль. Я надеюсь, что тот, кто отправил письма, не причинит вам больше неприятностей. Благодарю вас, мистер Пуаро, за то, что приняли меня. Хорошего вам дня.

– И вам хорошего дня, мадемуазель, – сказал Пуаро, испытывая глубокое чувство опустошения.

Глава 4
Четвертый лишний?

Следующее утро показалось Эркюлю Пуаро странным. До десяти часов не было еще ни одного телефонного звонка от незнакомцев. Никто не появился в особняке «Уайтхэйвен», чтобы сообщить ему, что он обвинил кого-то в убийстве Барнабаса Панди. Он прождал до без двадцати двенадцать (кто знает, быть может, неисправный будильник стал причиной тому, что человек проспал), а потом отправился в город, в «Плезант-кофе-хаус».

Неофициально «Плезантом» управляла молодая официантка Юфимия Спринг. Все называли ее Фи для краткости, и Пуаро она невероятно нравилась. Она говорила самые неожиданные вещи. Ее волосы отрицали законы гравитации, отказываясь лежать на голове, однако в рассудке ее не было ничего легкомысленного – Фи всегда оставалась сосредоточенной и внимательной. При этом она варила лучший в Лондоне кофе, а потом делала все возможное, чтобы помешать клиентам его пить. «Чай, – любила повторять она, – гораздо лучше, он намного полезнее для здоровья, в то время как кофе вызывает бессонницу и является причиной множества недугов».

Пуаро продолжал пить превосходный кофе Фи, несмотря на все ее выходки, и при этом отметил про себя, что по многим вопросам (за исключением «кофейных») она обладала мудростью, которой охотно делилась с посетителями. Одной из сфер ее компетенции являлся друг и частый помощник Пуаро инспектор Эдвард Кетчпул – именно по этой причине он и пришел сюда сегодня.

Кофейню начинали заполнять посетители, благодаря чему на окнах изнутри уже появилась испарина. Фи обслуживала джентльмена в противоположной части зала, когда вошел Пуаро; она помахала ему рукой: красноречивый жест, указывавший место, где ему следовало присесть, поджидая ее.

Пуаро сел, поправив перед собой столовые приборы (как он поступал всегда), и попытался не смотреть на коллекцию чайников, расставленных на высоких стенных полках. Их вид был для него невыносим: все они стояли так, что носики смотрели в разные стороны совершенно случайным образом. В этом начисто отсутствовал порядок. Интересоваться заварочными чайниками, собрать их так много и не чувствовать необходимости выстроить их определенным образом!

Пуаро подозревал, что Фи сознательно создает хаос, чтобы вызвать у него раздражение. Однажды, когда чайники стояли почти правильно, он заметил ей, что один из них направлен немного не в ту сторону. И с тех пор всякий раз, когда он приходил в кафе, среди чайников царил полнейший беспорядок. Фи Спринг плохо принимала критику.

Она появилась рядом с ним и со стуком поставила тарелку между ножом и вилкой. На ней лежал кусок торта, который Пуаро не заказывал.

– Мне требуется ваша помощь, – сказала она, прежде чем он успел спросить о Кетчпуле, – но прежде вам нужно поесть.

Это был ее знаменитый торт «Церковное окно», получивший название из-за того, что каждая порция состояла из двух желтых и двух розовых квадратов, напоминавших витражи церковных окон. Пуаро считал это название неудобоваримым. Да, церковные окна были цветными, но прозрачными и из стекла. С тем же успехом можно было назвать торт «Шахматная доска» – именно она приходила Пуаро в голову, когда он смотрел на него: шахматная доска, вот только слишком маленькая и с неправильным раскрасом.

– Я телефонировал в Скотленд-Ярд сегодня утром, – сказал он Фи. – Мне сообщили, что Кетчпул с матерью уехал на праздники к морю. Мне это показалось маловероятным.

– Ешьте, – потребовала Фи.

– Oui, mais…[12]12
  Да, но… (фр.)


[Закрыть]

– Вы хотите знать, где сейчас Эдвард? Зачем? Что-то случилось? – В последние месяцы она стала называть Кетчпула Эдвардом, но, как Пуаро заметил, только в те моменты, когда тот отсутствовал.

– А вы знаете, где он? – спросил Пуаро.

– Вполне возможно. – Фи улыбнулась. – Я с радостью вам расскажу, как только вы пообещаете мне помочь. А теперь ешьте.

Пуаро вздохнул.

– Как это сможет помочь вам, то, что я съем кусочек вашего торта?

Фи уселась рядом и поставила локти на стол.

– Это не мой торт, – прошептала она, словно говоря о чем-то постыдном. – Он выглядит так же, имеет такой же вкус, но он не мой. В этом и состоит проблема.

– Я не понимаю.

– Вас когда-нибудь обслуживала здесь девушка по имени Филиппа, вся такая костлявая, с зубами как у лошади?

– Non. Мне эта девушка не знакома.

– Она пробыла у нас недолго. Я поймала ее на воровстве еды, и мне пришлось с ней поговорить. Нет, конечно, ей бы следовало немного подкормиться, но я не могла допустить, чтобы она брала еду с тарелок тех, кто за нее заплатил. Я сказала, что она может забирать остатки, но этого ей оказалось недостаточно. Филиппе не понравилось, что с ней разговаривали как с воровкой, – воры этого не любят, и она не вышла на работу. Теперь она в новой кофейне, «Кимбл», которая находится рядом с винным магазином, неподалеку от Оксфорд-стрит. Они там могут оставить ее себе, и удачи им, но парочка клиентов рассказала мне, что она делает мой торт. Сначала я им не поверила.

Как она могла узнать рецепт? Он передавался в нашей семье от прабабки к бабушке, а потом маме и мне. Я бы скорее отрезала себе язык, чем открыла его кому-то, не принадлежащему к нашей семье, – и, конечно, не сообщала ей. Я даже никогда его не записывала. Она могла его узнать только одним способом: если тайно наблюдала, как я делала торт… я все тщательно обдумала и поняла, что она могла за мной подсматривать. Ей хватило бы одного раза, если бы она захотела, и я не могу поклясться, что этого не случилось. Мы все время находились вдвоем в крохотной кухоньке…

Фи обвиняюще указала пальцем в сторону кухни, словно именно она была во всем виновата.

– Филиппа без особого труда могла сделать вид, что занята чем-то другим, она та еще проныра. Так или иначе, я должна была сходить туда и попробовать у них торт, не так ли? И я думаю, что они правы – те, что сказали мне, будто она украла мой рецепт. Я думаю, они совершенно правы! – В ее глазах загорелось негодование.

– И что вы хотите, чтобы я сделал, мадемуазель?

– Разве я не сказала? Разве не повторила несколько раз? Съешьте и скажите мне, права я или нет. Это ее работа, а не моя. Я засунула кусок в карман пальто, когда она не смотрела в мою сторону. Она даже не знала, что я заходила к ним, я соблюдала крайнюю осторожность. Я изменила внешность – надела подходящий костюм!

Пуаро не хотелось есть торт, побывавший в чужом кармане.

– Но я не заказывал ваше «Церковное окно» уже много месяцев, – сказал он Фи. – И не настолько хорошо помню его, чтобы делать какие-то выводы. Кроме того, никто не может точно помнить вкус, это невозможно.

– Вы думаете, я не знаю? – нетерпеливо спросила Фи. – Потом я дам вам кусок своего торта, вы же понимаете? Принесу прямо сейчас. – Она встала. – Вы попробуете один, а затем другой. И проделаете то же самое во второй раз. И скажете мне, разные это торты или нет.

– Если я так поступлю, вы расскажете мне, где Кетчпул?

– Нет.

– Нет?

– Я говорила, что скажу вам, где Кетчпул, если вы мне поможете.

– Но я согласился попробовать…

– Это не то, – твердо заявила Фи. – Помощь мне потребуется после.

Эркюль Пуаро редко позволял себе подчиняться желаниям других людей, но сопротивляться Фи Спринг было глупейшим занятием. Он подождал, когда она вернется с еще одним куском «Церковного окна», который внешне никак не отличался от первого, а потом послушно попробовал оба. Чтобы решить наверняка, он сделал это трижды.

Фи внимательно за ним наблюдала. Наконец у нее закончилось терпение, и она спросила:

– Ну? Они идентичны или нет?

– Я не уловил никакой разницы, – сказал Пуаро. – Совсем никакой. Но, мадемуазель, боюсь, что нет такого закона, который запрещал бы делать одинаковые торты, если она наблюдала за вами своими глазами…

– О нет, я не собираюсь обращаться в суд. Я лишь хочу знать: понимает она, что украла рецепт торта, или нет.

– Ясно, – ответил Пуаро. – Вас интересует не нарушение закона, а моральная сторона дела.

– Я хочу, чтобы вы пошли туда, заказали торт и спросили ее, где она взяла рецепт.

– А если она ответит: «Это рецепт Фи Спринг из „Плезанта“»?

– Тогда я сама навещу ее и скажу то, чего она не знает: семейный рецепт Спрингов нельзя использовать в других местах. Как если бы она просто совершила ошибку, не более того.

– А как вы поступите, если она ответит уклончиво? – спросил Пуаро. – Или скажет, что получила рецепт от кого-то другого?

Фи улыбнулась и прищурилась.

– О, я очень скоро заставлю ее об этом пожалеть, – сказала она и быстро добавила: – Но имейте в виду, я сделаю это так, что вы не пожалеете о вашей помощи.

– Рад слышать, мадемуазель. Но позвольте Пуаро дать вам мудрый совет: путь мести редко приводит к хорошим результатам.

– Разве можно бездействовать, когда кто-то забирает то, что по праву принадлежит тебе? – решительно заявила Фи. – Я хотела получить от вас помощь, о которой попросила, а вовсе не бесполезный для меня совет.

– Je comprends[13]13
  Я понял (фр.).


[Закрыть], – сказал Пуаро.

– Хорошо.

– Пожалуйста, скажите, где Кетчпул?

Фи улыбнулась.

– У моря, с матерью, как вам и сказали в Скотленд-Ярде.

На лице Пуаро появилось суровое выражение.

– Вы меня обманули.

– Вовсе нет! Вы не поверили, когда они вам так сказали. А теперь я говорю, что это правда, и у вас появилась уверенность. Он именно там. В Грейт-Ярмуте, на востоке.

– Как я уже говорил… это маловероятно.

– Он не хотел туда ехать, но ему пришлось, чтобы старушка от него отстала. Она нашла для него очередную идеальную жену.

– О! – Пуаро знал о желании матери Кетчпула женить его на милой юной особе.

– И леди имеет много преимуществ – она хорошенькая, как сказал Эдвард, и из респектабельной семьи. К тому же добрая и образованная. Ему было нелегко отказать.

– Своей матери? Или jolie femme[14]14
  Прекрасная дама (фр.).


[Закрыть] сама сделала ему предложение?

Фи рассмеялась.

– Нет, таково было желание его матери, ничего больше. Старушка ужасно расстроилась, когда он сказал, что брак его не интересует. Должно быть, она подумала: «Если его нельзя убедить жениться даже на такой девушке…» Эдвард решил, что должен поднять ей настроение, а она любит Грейт-Ярмут, – вот они туда и отправились.

– Но сейчас февраль, – гневно сказал Пуаро. – Поехать на английский курорт в феврале означает подвергнуть себя страданиям, разве не так?

«Какое унылое время ждет Кетчпула», – подумал Пуаро. Он должен немедленно вернуться в Лондон, чтобы обсудить с ним проблему Барнабаса Панди.

– Прошу меня простить, мистер Пуаро? Вы мистер Эркюль Пуаро? – прервал его размышления неуверенный голос.

Он обернулся и обнаружил хорошо одетого мужчину, который смотрел на него с сияющей улыбкой, словно испытывая невероятную радость.

– Эркюль Пуаро – c’est moi[15]15
  Это я (фр.).


[Закрыть], – подтвердил он.

Мужчина протянул руку.

– Ужасно рад знакомству, – сказал он. – У вас впечатляющая репутация. Трудно представить, как следует говорить с таким великим человеком. Меня зовут Доккерилл, Хьюго Доккерилл.

Фи с подозрением посмотрела на посетителя.

– В таком случае я вас оставлю, – сказала она. – И не забудьте, вы обещали мне помочь, – предупредила она Пуаро напоследок.

Он заверил ее, что не забудет, и пригласил улыбавшегося мужчину за свой столик.

Хью Доккерилл был почти совершенно лысым, хотя, на взгляд Пуаро, ему не было еще и пятидесяти.

– Я невероятно сожалею, что обратился к вам в такой манере, – заявил Доккерилл, в веселом голосе которого не чувствовалось ни капли раскаяния. – Ваш камердинер сказал, что я найду вас здесь. Он предложил мне встретиться с вами сегодня во второй половине дня, но я ответил, что хотел бы поскорее разобраться с одним недоразумением. А когда я объяснил, в чем дело, он решил, что вы захотите немедленно увидеть меня – и вот я здесь! – Он громко захохотал, словно рассказал чрезвычайно смешной анекдот.

– Недоразумение? – переспросил Пуаро.

Он предположил было, что речь пойдет о четвертом письме… но нет, как такое может быть? Неужели же существует человек, который будет сиять от радости при таких обстоятельствах?!

– Да. Я получил ваше письмо два дня назад и… ну я уверен, что это целиком и полностью моя вина, и мне бы совсем не хотелось, чтобы вы подумали, будто я вас критикую – нет, ни в коем случае, – продолжал щебетать Доккерилл. – На самом деле я всегда восхищался вашей работой, во всяком случае, тем, что слышал, но… ну, должно быть, я совершенно случайно сделал нечто, из-за чего у вас возникла ошибочная идея. И я приношу свои извинения. Иногда я действительно попадаю в неприятные ситуации. Вам достаточно спросить мою жену Джейн, она вам расскажет. Я планировал немедленно вас найти, как только получил ваше письмо, но я почти сразу его потерял…

– Мсье, – сурово сказал Пуаро. – О каком письме вы говорите?

– О том, в котором… речь идет о старом Барнабасе Панди, – сказал Доккерилл, улыбка которого засияла с новой силой, как только прозвучало имя. – При обычных обстоятельствах я бы не осмелился предположить, что поразительный Эркюль Пуаро может хоть в чем-то ошибаться, но в данном случае… боюсь, я совершенно ни при чем. Я подумал… ну если бы вы могли рассказать мне, что заставило вас подумать, будто я убийца, мы бы вдвоем сумели разобраться в этом недоразумении. Как я уже говорил, я уверен, моей вины тут нет.

– Вы говорите, что это не вы, мсье. О чем речь?

– О человеке, который убил Барнабаса Панди, – сказал Доккерилл.

* * *

Заявив о том, что неповинен в убийстве, Хьюго взял чистую вилку, лежавшую на противоположной стороне стола, и принялся поедать торт Фи Спринг. Или же кусок, испеченный Филиппой; Пуаро уже успел их перепутать.

– Вы не против? – спросил Доккерилл. – Будет жаль, если он пропадет. Только не говорите моей жене! Она постоянно жалуется, что я веду себя за столом как уличный мальчишка. Но мы, парни, покрепче женщин, и нам сложнее наполнить наши желудки, не так ли?

Пуаро, пораженный, что кто-то может найти привлекательным недоеденный кем-то кусок торта, издал вежливые, ничего не значащие звуки. Он позволил себе немного поразмышлять о сходстве и различии. Когда несколько человек совершают одинаковые поступки или говорят одни и те же вещи, эффект иногда получается противоположным тому, что можно было бы ожидать. Две женщины и двое мужчин пришли к нему с одинаковым сообщением: все они получили письмо, подписанное Эркюлем Пуаро, в котором их обвиняли в убийстве Барнабаса Панди. Вместо того чтобы обдумать сходство между четырьмя визитами, Пуаро обнаружил, что его заинтриговали различия. Теперь он твердо держался мнения: если ты хочешь выяснить, как характер одного человека отличается от другого, их следует поместить в аналогичные ситуации – и это станет самым эффективным методом.

Сильвия Рул выказала себя эгоисткой, полной яростного достоинства. Как и Джон Мак-Кродден, она одержима одним человеком, и оба уверены, что Пуаро написал письма по просьбе этого человека, Роланда-Веревки Мак-Кроддена или таинственного Юстаса. Сила гнева Джона Мак-Кроддена была равна гневу Сильвии Рул, но проявлял он его иначе, оказавшись вовсе не таким взрывным и нетерпимым. И он не забудет о письме, в то время как Сильвия Рул вполне на это способна, если окажется участницей какой-то новой драмы.

Из всех четверых труднее всего ему было понять Аннабель Тредуэй. Он вовсе не уловил в ней гнева, но она явно что-то скрывала. И испытывала страдания.

Хьюго Доккерилл был первым и единственным адресатом, который сумел сохранить жизнерадостность перед лицом испытаний и полную уверенность в том, что все мировые проблемы можно решить, если достойные люди сядут вместе за стол и во всем разберутся. Если его и возмутило обвинение в убийстве, он хорошо это скрыл. Его лицо все еще озаряла улыбка, и он продолжал бормотать, уплетая торт, что сожалеет о том, что сделал что-то, создавшее впечатление, будто он совершил убийство.

– Перестаньте извиняться, – сказал ему Пуаро. – Только что вы упомянули о «старом Барнабасе Панди». Почему вы его так назвали?

– Но ведь он лишь немного не дожил до ста лет, не так ли?

– Значит, вы знали мсье Панди?

– Я никогда его не встречал, но, конечно, слышал о нем – от Тимоти.

– Кто такой Тимоти? – спросил Пуаро. – Я должен объяснить вам, мсье, что письмо, полученное вами, написано не мной. Я ничего не слышал о Барнабасе Панди до тех пор, пока меня не посетили три человека, которым прислали письма одинакового содержания. А теперь появился четвертый, вы. Все письма подписаны: «Эркюль Пуаро» – и это сделал обманщик. Подделка! Они не от меня. Я никого не обвинял в убийстве мсье Панди, умершего, насколько мне известно, от естественных причин.

– Ну и ну! – воскликнул Доккерилл, чья широкая улыбка слегка потухла, а в глазах появилось недоумение. – Какой неожиданный поворот. Глупая выходка, не так ли?

– Кто такой Тимоти? – повторил свой вопрос Пуаро.

– Тимоти Лавингтон – праправнук старого Панди. А я заведую пансионом в его школе. В Тервилле. Сам Панди когда-то там учился, как и отец Тимоти – оба выпускники Тервилла. Кстати, я тоже. Разница состоит лишь в том, что я никогда оттуда не уезжал! – Доккерилл сдавленно рассмеялся.

– Понятно. Значит, вы знакомы с семьей Лавингтонов?

– Да. Но, как я уже говорил, мне не довелось встречаться со старым Панди.

– А когда умер Барнабас Панди?