Текст книги "Запретное дитя"

Глава 8. Братство обреченных

С той роковой ночи жизнь Франсуа де Вивонна необратимо переменилась. Ранним утром его выпустили из темницы – бледного, изможденного, с ввалившимися от бессонных терзаний щеками. Но уже не в кандалах, а в богатом дублете с гербом королевского дома на груди.

Первым делом юношу препроводили в дворцовую часовню, где в присутствии Екатерины Медичи и ближайших царедворцев он на Святом Писании отрекся от веры отцов-протестантов и принял католичество. Губы шептали слова присяги, но на сердце было пусто и тоскливо. Франсуа чувствовал себя предателем и ренегатом.

Но выбора не было. Отныне он принадлежал королеве со всеми потрохами. Стал ее верным псом, готовым рыскать по следу гугенотов и докладывать обо всех крамольных замыслах. Ради Мадлен… Ради их запретной любви…

Первые дни при дворе дались Франсуа особенно тяжело. Бывшие друзья-протестанты отворачивались от него, смотрели с презрением и отвращением. Громогласно обвиняли в вероотступничестве и подлости. Граф де Муи и вовсе плюнул ему в лицо, прорычав: «Жалкий предатель! Купился на посулы старой ведьмы! Как ты будешь жить с собой после такого?»

Франсуа стоически сносил оскорбления, держа лицо и гордо расправив плечи. Как бы там ни было, а статус фаворита вдовствующей королевы давал ему неуязвимость. Теперь его нельзя было в открытую назвать подлецом или трусом – по крайней мере, при свидетелях.

Но за глаза сплетен и злопыхательства хватало. Вчерашние друзья и соратники не скупились на грязные выпады в адрес Франсуа, всячески стараясь очернить его имя и выставить ничтожеством.

Юноша стискивал зубы и терпел. А что еще оставалось? Он сам обрек себя на эту незавидную участь. Променял убеждения на возможность быть рядом с любимой. Как бы это ни было тошно, но приходилось расхлебывать последствия.

Единственным утешением оставалась Мадлен. Пусть Екатерина и запрещала официальные встречи, влюбленные изыскивали способы хотя бы издали обмениваться пылкими взорами. Украдкой, среди толпы придворных, их глаза находили друг друга – и в этих безмолвных взглядах были и страсть, и тоска, и надежда на лучший исход.

Франсуа твердил себе, что все эти испытания – лишь ради их счастья. Что когда-нибудь, совсем скоро, королева смягчится и позволит им быть вместе. Что служение короне искупит его вину и никто больше не посмеет назвать его предателем. Так юноша убаюкивал разъедающие нутро стыд и вину.

Но самооправдания работали слабо. Франсуа видел, как мучается его бедная Мадлен. Как осунулась и побледнела его прекрасная возлюбленная, как потускнели ее чудесные глаза. Как вздрагивает она от каждого шороха, опасаясь соглядатаев Екатерины… Сердце кровью обливалось, а душа разрывалась от бессилия.

А еще хуже было то, что Франсуа приходилось делать за спиной у любимой. Доносить на бывших друзей, выспрашивать, вынюхивать, предавать… Пусть даже ради их с Мадлен будущего, но грязная работа доконала кого угодно.

Как-то раз юноша не выдержал. После очередного совещания у королевы, где та холодно приказала вытрясти все секреты из принца Конде и гугенотской верхушки, Франсуа выскочил вон, борясь с приступом тошноты. Ему казалось – еще немного, и он сам себе опротивеет настолько, что руки на себя наложит.

В таком вот жалком состоянии его и застал Арман де Гиш. Граф окинул испепеляющим взглядом трясущегося в нише Франсуа и процедил:

– Вот ты где, Вивонн. А я уж думал – придется весь Лувр обыскивать. Идем со мной, дело есть.

Юноша постарался взять себя в руки и выпрямился, натягивая на лицо маску невозмутимости:

– Я весь внимание, Арман. Что стряслось?

Де Гиш фыркнул и пошел вперед, кивком веля следовать за ним:

– Тебе понравится. У вдовствующей королевы появилась новая блажь. Хочет собрать особый отряд верных людей. Чтоб, значит, были и соглядатаями, и палачами по совместительству. Вынюхивали заговоры да вязали смутьянов. Тех, до кого официальные власти дотянуться не могут…

Франсуа почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок. Он уже догадывался, к чему клонит его друг и покровитель.

– И? При чем тут я, Арман? Хочешь сказать, Екатерина желает и меня припахать к этой грязной работенке?

Граф резко обернулся и смерил его тяжелым взглядом:

– А ты как думал, Франсуа? Или полагал, что отделаешься легким испугом? Один разок на Библии поклянешься, а дальше катись на все четыре стороны? Нет уж, брат. Раз присягнул короне – будь любезен. Отрабатывай. У Екатерины на тебя виды.

Юноша застонал сквозь зубы. Мало того, что шпионить приходится, так теперь еще и подручным палача становиться? До чего же он докатился… Какое падение для наследника славного гугенотского рода!

Но выхода не было. Он давно уже попал в эти тиски и мог лишь послушно следовать указке тех, кто держал его судьбу и жизнь в своих руках. Поэтому Франсуа лишь обреченно опустил плечи и выдавил:

– Что ж… Если королева требует, значит надо. Когда приступать к этой… службе?

Де Гиш одобрительно хлопнул его по спине и оскалился в недоброй усмешке:

– Да прямо сейчас и приступай. Нечего лясы точить. Пойдем, я тебя с ребятками познакомлю. И учти – теперь вы одна команда. Как бы ни тошнило от этого. Привыкай, в общем.

С этими словами он подхватил Франсуа под локоть и потащил за собой по лестницам и переходам куда-то вниз, в глубины дворцовых подземелий. Юноша брел следом, мрачнея с каждой минутой. Вот и еще одна ступень его падения… Еще один повод презирать себя.

Они спустились по узкой винтовой лестнице, прошли длинным сырым коридором и оказались в просторном зале со сводчатым потолком. Судя по запустению и царившему здесь холоду, когда-то это был винный погреб. Но сейчас явно служил иным целям.

Вдоль стен выстроились несколько мужчин в темных плащах. Кто-то демонстративно точил кинжал о каменный выступ, кто-то флегматично жевал табак. При появлении графа и Франсуа все они вытянулись по струнке, сверля вошедших настороженными взглядами.

– Ну что, орлы, принимайте пополнение, – гаркнул де Гиш, выталкивая Франсуа вперед. – Это Вивонн, он теперь с вами. По личному распоряжению Ее Величества. Не обижать, слушаться, сопли не размазывать. Все, аудиенция окончена!

И прежде чем ошарашенный Франсуа успел хоть что-то спросить, граф круто развернулся и вышел вон, оставляя его наедине с шестью хмурыми незнакомцами.

Несколько долгих мгновений висела напряженная, давящая тишина. А потом один из мужчин, здоровенный детина с обожженной щекой и оспинами на носу, сплюнул под ноги и процедил:

– Ну и на кой ляд нам этот соплежуй сдался? Смотри-ка, какой чистенький да бледненький. Прям паж с картинки. И этот цуцик будет с нами в деле? Да он первой крови испужается!

По рядам дружков прокатился одобрительный смешок. Франсуа почувствовал, как у него пылают щеки. Вот, значит, какого мнения о нем эти головорезы… Но он не мальчик на побегушках, чтобы позволять всяким уродам себя унижать!

– Попридержи язык, приятель, – процедил он, с трудом сохраняя самообладание. – Я, может, и не урод с большой дороги, но на свой счет успел немало подвигов свершить. И кровушки повидал – будь здоров. А если не веришь – могу и продемонстрировать.

С этими словами он положил руку на эфес шпаги и приосанился, всем своим видом показывая, что слов на ветер не бросает. По толпе протянулся недоверчивый гул, но рослый детина лишь расхохотался.

– Ишь ты, какой бойкий выискался! Шпажонкой своей решил потрясти? Ладно, утихни. Раз уж сама Екатерина тебя к нам определила – стало быть, чего-то стоишь. Но учти – здесь тебе не цацкаться будут. Коли приказ дадут глотку кому перерезать или в Сене топить – чтоб духу твоего не было. Понял, красавчик?

Франсуа стиснул зубы, борясь с подкатившей к горлу тошнотой. Боже, в какой кошмар он вляпался… Но назад пути нет. Он сделал выбор – и теперь обязан нести этот крест до конца.

– Понял я, понял, – процедил он, стараясь, чтобы голос звучал твердо. – Службу свою знаю. Перечить не стану. Где прикажут – там и буду вынюхивать да глотки резать. Можете на меня положиться.

– Ну вот и ладненько, – осклабился верзила. – Добро пожаловать в братство обреченных, пацан. Меня, кстати, Жаном кличут. А это – Пьер, Густав, Мишель, Антуан и Жюль. Не волнуйся, запомнишь еще, как миленький. Теперь мы семья. Хе-хе.

От этого мерзкого смеха Франсуа передернуло. Но он заставил себя кивнуть и обвести цепким взглядом новоявленных «братцев». Да уж, семейка еще та… Один другого краше. Убийцы, висельники, отребье… И он теперь один из них. Придется свыкнуться.

Дальше были какие-то невнятные разговоры, скабрезные шуточки, распитие дешевого вина прямо из горла… Франсуа почти не запомнил, что было. Перед глазами стоял туман, в ушах шумело. Единственное желание – сбежать отсюда, очутиться рядом с Мадлен, забыть обо всем…

Но забыться не получалось. Наоборот, с каждым днем реальность обрушивалась на юношу со все большей беспощадностью. Тайные встречи, грязные поручения, бессонные ночи… Он почти перестал появляться при дворе, днями пропадая со своими «братцами». Шпионил, доносил, строил заговоры, чтобы потом раскрывать их под видом верного пса короны…

И постепенно тускнел, терял себя. Из наивного чистого юнца превращался в мрачного циничного интригана. Глаза его потухли, движения сделались резкими, голос – хриплым. Он и сам уже не узнавал себя в зеркале.

Лишь мысли о Мадлен, лишь краткие встречи украдкой помогали Франсуа не сойти с ума. Хоть на миг прижать к себе любимую, поцеловать дрожащие губы, вдохнуть аромат волос… И снова нырять в грязь, снова предавать.

Однажды, когда юноша, усталый и раздавленный, брел к себе после очередной мерзкой авантюры, его вдруг окликнул давно позабытый голос:

– Франсуа! Погоди! Молю, дай мне сказать…

Обернувшись, он оторопел. Рядом, протягивая к нему исхудавшие руки, стояла… Мадлен! Его Мадлен – бледная как смерть, с ввалившимися щеками и лихорадочно блестящими глазами.

– Любовь моя… – прошептала она, пошатываясь. – Я должна… Должна сказать тебе…

И, не договорив, бесславно рухнула на холодный пол.

Франсуа в ужасе кинулся к ней, подхватывая, прижимая к груди. Боже, что стряслось? Почему она здесь, одна? Что случилось с его ненаглядной?

– Мадлен! Душа моя, очнись! Что с тобой? Господи, да ты же ледяная! Давай же, посмотри на меня!

Дрожащей рукой он погладил ее по щеке, с замиранием сердца вглядываясь в изможденное лицо. Мадлен слабо застонала и приоткрыла мутные глаза.

– Франсуа… Прости… Я должна была сказать раньше… Но боялась…

Франсуа похолодел. О чем она? Что могло настолько подкосить его отважную красавицу?

– Тише, милая, тише… – зашептал он, баюкая девушку в объятьях. – Не волнуйся, теперь я рядом. Все что угодно, говори. Я приму и пойму…

По бледным щекам Мадлен покатились слезы. Она всхлипнула и выдавила:

– Франсуа, любовь моя… Я беременна. Вот уже второй месяц. Я носила эту тайну в себе и боялась признаться… Но больше не могу. Прости меня, если сможешь. Моя глупость, моя неосторожность… Теперь мы все потеряли!

У Франсуа потемнело в глазах. Мадлен… Беременна? Боже правый, так вот в чем причина ее недомоганий и страхов! Но как? Когда это случилось? Ведь после той злополучной ночи в часовне они даже не…

И тут его поразила страшная догадка. Та ночь. Их единственная ночь любви – украдкой, второпях, в смертельном страхе быть застигнутыми… Неужели?..

– Господи, Мадлен! – выдохнул он, чувствуя, как земля уходит из-под ног. – Наш ребенок? Плод той безумной, прекрасной ночи? Но почему ты молчала? Почему скрывала от меня?

Мадлен разрыдалась пуще прежнего, комкая в пальцах его камзол:

– Прости! Ох, прости, любимый! Я не хотела обременять тебя… Ты и так на грани, столько всего обрушилось, а я… Я надеялась справиться сама. Придумать что-нибудь. Уберечь твое доброе имя. Но теперь…

С трудом подавив подступившую дурноту, Франсуа прижал Мадлен к себе и зашептал в спутанные локоны:

– Тише, радость моя, тише… Ни о чем не тревожься. Конечно, ты должна была сказать мне раньше, но я все понимаю. И я… Я безмерно счастлив. Ведь это же наш ребенок, Мадлен! Крошечное напоминание о нашей любви…

Юноша глубоко вздохнул, а потом решительно заглянул ей в глаза:

– Слушай меня внимательно, милая. Я что-нибудь придумаю. Да, мы оказались в ужасном положении, но я не дам тебя в обиду. Ни тебя, ни нашего малыша. Чего бы мне это ни стоило – я позабочусь о вас. Мы будем вместе, слышишь? Наперекор всему!

Мадлен слабо улыбнулась сквозь слезы и погладила его по щеке:

– Безрассудный, храбрый Франсуа… Как же я люблю тебя! Но подумай сам – разве Екатерина допустит подобный скандал? Фрейлина разродится бастардом, да еще и от протеже самой королевы. Нас с тобой в порошок сотрут!

Франсуа стиснул зубы. Мадлен права – последствия будут ужасающими. Но он не мог, не имел права бросить любимую и своего ребенка на произвол судьбы!

– Плевать мне на Екатерину и ее немилость, – прохрипел он. – Пусть хоть на дыбу волокут, хоть четвертуют всенародно. Вы с малышом для меня дороже всего на свете. И я вытащу нас из этого кошмара, чего бы мне это ни стоило!

В глазах Мадлен вспыхнул лучик надежды. Дрожащими руками она обвила его шею и прильнула в долгом, исступленном поцелуе. Франсуа пил ее дыхание, словно умирающий от жажды – и чувствовал, как крепнет решимость в груди.

Да, он принесет любые жертвы, пойдет на что угодно. Солжет, предаст, убьет если понадобится. Лишь бы спасти свою семью. Лишь бы подарить счастье любимым…

С огромным трудом оторвавшись от желанных губ, Франсуа заставил себя подняться. Бережно, словно величайшую драгоценность, он подхватил Мадлен на руки и прошептал:

– А теперь тебе нужно отдохнуть, моя королева. Я отнесу тебя в покои и позабочусь, чтобы никто не беспокоил. А сам пока обдумаю план действий. Мы справимся, слышишь? Ты только верь в меня…

Мадлен благодарно улыбнулась и прильнула щекой к его груди. Ее веки отяжелели, дыхание сделалось размеренным. Бедняжка так вымоталась, таила свой секрет слишком долго. Но теперь Франсуа рядом. Теперь ей нечего бояться…

Быстрым шагом юноша понес свою драгоценную ношу в ее комнату. Придворные провожали их любопытными взорами, перешептывались за спиной – но Франсуа было плевать. Пусть судачат, пусть строят догадки. Он все равно не допустит, чтобы хоть один волос упал с головы его любимых.

Уложив Мадлен на постель и подоткнув одеяло, он в последний раз поцеловал ее в лоб и решительно зашагал прочь. Мысли лихорадочно метались, сердце частило. Как быть? Что предпринять? У него так мало времени, а на кону – целых три жизни…

И тут Франсуа осенило. Арман! Он должен пойти к Арману де Гишу. Ведь граф не раз выручал их, прикрывал, давал мудрые советы. Уж он-то наверняка подскажет выход! Поможет придумать, как уберечь Мадлен и ребенка от королевского гнева…

Воодушевленный этой мыслью, Франсуа со всех ног бросился на поиски друга и покровителя. Тот обнаружился в своем кабинете – хмурый, задумчивый, погруженный в изучение каких-то бумаг.

– Арман! – выпалил Франсуа с порога. – Умоляю, мне нужна твоя помощь! Это вопрос жизни и смерти!

Граф поднял на него тяжелый взгляд и процедил:

– В чем дело, Вивонн? На тебе лица нет. Опять вляпался в какую-то грязную историю со своими головорезами?

Франсуа замотал головой и в отчаянии упал на колени перед креслом де Гиша:

– Нет! То есть, да! То есть… Арман, Мадлен беременна! Понимаешь? У нас будет ребенок! Но если Екатерина узнает…

Он сбился и умолк, тяжело дыша. В глазах плескался неподдельный ужас. Граф окаменел лицом. Несколько долгих мгновений он буравил Франсуа пронзительным взглядом, а потом тяжело уронил:

– Вот оно что. Влипли вы, ребятки… Значит, плод вашей запретной страсти? И сколько же девчонка уже носит?

Франсуа сглотнул вставший в горле ком:

– Д-два месяца… С той ночи, в часовне. Мадлен боялась признаться, но теперь… Арман, я умоляю! Помоги нам! Посоветуй, как быть! Я на что угодно пойду, лишь бы защитить Мадлен и нашего малыша!

На скулах де Гиша заходили желваки. Мрачнее тучи он смерил Франсуа долгим взглядом, а потом резко поднялся и забарабанил пальцами по столу.

– Вот что, Вивонн. Дело и впрямь скверное. Если Екатерина пронюхает – вам обоим конец. Мало того, что блудили, как кошки мартовские, так еще и последствия вот-вот станут видны невооруженным взглядом. Но кое-что придумать можно.

У Франсуа затеплилась в груди надежда. Он заглянул Арману в глаза:

– Все, что угодно, друг мой! Я в неоплатном долгу перед тобой. Лишь скажи, что делать – и я…

Но граф предостерегающе поднял руку:

– Не спеши, Вивонн. То, что я предложу – далеко не сахар. Это тяжкое испытание для вас обоих. Но другого выхода я не вижу.

Он вздохнул и продолжил:

– Мадлен нужно исчезнуть из Лувра. Причем немедленно, пока слухи не поползли. Спрятаться в глуши, у надежных людей, чтобы спокойно доносить ребенка. А после – отдать его в добрые руки и вернуться ко двору, будто ничего не было.

У Франсуа упало сердце. Разлучиться с Мадлен? Расстаться с еще неродившимся малышом? Немыслимо!

Но де Гиш был неумолим:

– Другого пути нет, Франсуа. Поверь, я все продумал. У меня есть distant родня в провинции, в Шампани. Небогатое, но честное семейство. Они смогут приютить Мадлен на время и присмотрят за ней. А после рождения возьмут младенца на воспитание. Ему дадут кров, достойное имя. Лучшей участи для бастарда и не придумать!

Франсуа застонал и схватился за голову. Обречь свое дитя на участь безвестного провинциала? Лишить материнской любви, знатного имени? Нет, он не может! Должен быть другой способ!

– Арман, пожалуйста! – взмолился он. – Я не желаю такой судьбы своему ребенку! Пусть лучше растет со мной, даже если придется признать его бастардом. Я дам ему свою фамилию, воспитаю достойным…

Но граф жестко оборвал его:

– Очнись, глупец! Ты хоть понимаешь, о чем просишь? Чтобы королевский шпион с подмоченной репутацией растил безотцовщину? Да над вами будет потешаться весь двор! Вы станете притчей во языцех! А Екатерина с радостью упечет тебя за решетку за блуд и распутство. Семейная идиллия, ничего не скажешь!

Франсуа как холодной водой окатило. Арман прав, тысячу раз прав. Он не сможет защитить ни Мадлен, ни дитя, о котором пойдет дурная слава. Скорее навлечет на них еще худшие беды…

– Я… Понимаю, – с трудом выдавил он, чувствуя, как к горлу подступает горечь. – Ты мудр, друг мой. Видишь то, чего не видит мой затуманенный страстью разум. Будь по-твоему. Я… Поговорю с Мадлен. Попытаюсь убедить ее, что это единственный выход.

Граф кивнул, смягчаясь лицом:

– Не казни себя, Вивонн. Ты делаешь это ради них. Ради их безопасности и будущего. Когда-нибудь, даст бог, вы воссоединитесь. А пока…

Он махнул рукой и отвернулся к окну:

– Ступай. Поговори с ней. А я пока все улажу с кузенами из Шампани. Действовать нужно быстро. Времени в обрез.

Франсуа низко поклонился, пряча полные слез глаза. В горле стоял болезненный ком. Предстоял самый страшный разговор в его жизни…

Глава 9. Прощание

Вести беседу с Мадлен оказалось куда тяжелее, чем Франсуа мог предположить. Стоило ему переступить порог ее покоев, как возлюбленная кинулась ему на шею с надеждой и мольбой в глазах.

– Любовь моя! Ты уже что-то придумал? Нашел способ, как уберечь нас от немилости Екатерины? Я места себе не нахожу…

Юноша с трудом подавил подступившие слезы. Как же ему сейчас хотелось солгать, успокоить, заверить, что все будет хорошо! Но он не мог. Слишком многое стояло на кону.

– Присядь, милая, – тихо проговорил он, усаживая Мадлен в кресло и опускаясь перед ней на колени. – Мне нужно сказать тебе нечто важное. И боюсь, тебе это не понравится…

Мадлен тревожно заглянула ему в глаза, комкая пальцами подол платья:

– Франсуа, ты меня пугаешь… Что случилось? Не томи, говори скорее!

Тяжело вздохнув, юноша взял ее похолодевшие ладони в свои и начал сбивчиво объяснять – про разговор с Арманом, про неизбежный скандал и угрозу разоблачения, про единственно возможный выход…

С каждым его словом Мадлен бледнела все сильнее. По щекам ее покатились крупные слезы, но она не издала ни звука, упрямо стиснув губы. Лишь когда Франсуа дошел до самой сути – разлуки и необходимости отдать ребенка на воспитание безвестным кузенам де Гиша – с ее губ сорвался сдавленный всхлип.

– Нет! – сорвалась она, порывисто вскакивая на ноги. – Нет, Франсуа, я не могу! Как ты мог такое предложить? Разлучиться с тобой, отказаться от нашего малыша… Да лучше мне умереть!

Рыдая, она кинулась прочь, но Франсуа проворно вскочил следом, удерживая любимую в объятьях:

– Мадлен, душа моя, пожалуйста! Выслушай меня! Поверь, это не моя прихоть и не моя воля. Это единственный шанс спасти нас всех! Тебя, меня… И самое главное – нашего ребенка.

Он развернул Мадлен лицом к себе и заглянул в полные страдания глаза. Его собственное сердце разрывалось на части, но отступать было некуда.

– Любимая, прошу… Подумай сама. Если все откроется – нам конец. Екатерина упечет меня в Бастилию, а тебя – в монастырь до конца дней. Ребенка же ждет участь презренного бастарда, притчи во языцех. Разве этого мы хотим для него?

Мадлен всхлипывала, комкая в пальцах его камзол. Но Франсуа видел – она начинает понимать… Осознавать весь ужас грядущих последствий их безрассудной страсти.

– А… Если мы последуем совету Армана? – дрожащим голосом спросила она. – Если я уеду, спрячусь до родов, а после…

Голос ее дрогнул и оборвался. Не в силах произнести страшное – «отдам ребенка». Но Франсуа и сам еле сдерживал рвущиеся рыдания.

– Тогда, любовь моя, у нас появится надежда, – твердо произнес он, хотя каждое слово давалось с трудом. – Ты сможешь вернуться ко двору, мы избежим позора. А наше дитя… Оно вырастет в тепле и неге, не зная бремени своего происхождения. Ему дадут доброе имя, достойное воспитание. И когда-нибудь, даст бог, мы сможем открыться ему… Забрать к себе, признать своим…

Мадлен слабо качнула головой, горько усмехаясь сквозь слезы:

– Забрать? Признать? Когда и как, Франсуа? Ты и сам в это не веришь… Просто пытаешься утешить меня сладкой ложью. Но в глубине души понимаешь – стоит расстаться с младенцем, мы потеряем его навсегда…

Франсуа застонал и порывисто прижал ее к себе, зарываясь лицом в золотистые локоны:

– Не говори так, прошу! Ничто не потеряно, пока мы живы и любим друг друга. Да, нам придется пройти через страшные испытания… Но клянусь тебе, я сделаю все, чтобы мы снова были вместе. Ты, я и наш ребенок – однажды мы обязательно станем семьей!

Мадлен судорожно обняла его за шею, всхлипывая и целуя куда придется – в висок, в щеку, в подбородок. Ее слезы мешались с его собственными, скатываясь по лицу солеными дорожками.

– Франсуа, любовь моя… – бессвязно шептала она. – Я так боюсь! Так боюсь потерять тебя, разлюбить за разлуку… Но ты прав, у нас нет выбора. Я сделаю, как ты скажешь. Уеду, спрячусь, рожу в глуши… И молить буду бога лишь об одном – чтобы он поскорее вернул мне тебя!

– Мадлен! Жизнь моя! – жарко вторил ей Франсуа, покрывая лицо любимой поцелуями. – Господь не оставит нас, вот увидишь! Мы обязательно будем вместе – втроем. Наша любовь победит любые козни и расстояния! Только верь мне… Верь в нас…

Так они и стояли, судорожно обнявшись, сливаясь в поцелуе, позабыв обо всем на свете. В эти мгновения для Франсуа не существовало более ни двора, ни интриг, ни грозной королевы Екатерины. Лишь его прекрасная Мадлен, лишь крошечная новая жизнь, затеплившаяся под ее сердцем…

Но реальность безжалостно напомнила о себе стуком в дверь. На пороге возник встревоженный Арман де Гиш.

– Франсуа! Мадлен! – бросил он отрывисто. – Пора. Экипаж подан, кузен из Шампани ждет в переулке за садом. Времени в обрез.

Влюбленные вздрогнули, непонимающе глядя на графа. Как, уже? Так скоро? Но они ведь толком не попрощались! Не наговорились, не нацеловались на годы вперед!

Словно уловив их смятение, Арман смягчился и покачал головой:

– Не усугубляйте. Чем дольше вы будете тянуть, тем больнее придется. Расставание и без того выходит скомканным. Поберегите свои чувства для грядущих испытаний.

Мадлен испустила долгий прерывистый вздох и медленно отстранилась от Франсуа. Ее бледное личико приобрело решительное выражение, хотя в глазах все еще стояли слезы.

– Он прав, любовь моя. Нужно торопиться. Каждый миг промедления лишь причиняет лишнюю боль.

Франсуа до крови закусил губу, борясь с раздирающим сердце желанием никуда ее не пускать. Заключить в объятья, спрятать, защитить от всего мира… Но это было бы малодушием. Его любовь должна быть сильнее собственнических инстинктов. Ради Мадлен и их ребенка…

– Хорошо, – глухо произнес он, стиснув кулаки. – Уезжай, душа моя. Да хранит тебя господь! Мысленно я буду с тобой каждую секунду, где бы ты ни была…

Не сдержав рыданий, Мадлен в последний раз порывисто обвила руками его шею, прильнув долгим прощальным поцелуем. А потом резко отпрянула и, подхватив приготовленный узелок с вещами, бросилась вон из комнаты.

– Я люблю тебя, Франсуа! Всегда буду любить! – донесся из коридора ее срывающийся голос. А потом дробный звук шагов, хлопанье дверей – и гулкая, страшная тишина…

Франсуа без сил опустился на постель, комкая в пальцах простыни, еще хранящие аромат любимой. В груди разверзлась черная дыра, грозя поглотить остатки самообладания. Как же это больно – отпускать половину своей души!

Арман, все это время молча стоявший в дверях, шагнул к другу и сочувственно стиснул его плечо:

– Ты поступаешь правильно, Вивонн. Обоим вам сейчас нелегко, но поверь – так будет лучше. Я позабочусь, чтоб Мадлен и младенец ни в чем не нуждались.

Франсуа молча кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Лишь спустя долгие мучительные мгновения он смог взять себя в руки и хрипло спросить:

– А что потом, Арман? Когда все откроется? Когда Мадлен родит и вернется ко двору? Что нам делать?

Де Гиш задумчиво побарабанил пальцами по подбородку и ответил не сразу:

– Пока трудно загадывать. В первую очередь позаботимся, чтобы роды и первые месяцы прошли втайне от посторонних глаз. А там – по обстоятельствам. Будем искать союзников, плести интриги в вашу пользу. Глядишь, и сама Екатерина со временем смягчится, одобрит ваш союз…

Франсуа невесело хмыкнул, качая головой:

– Ekaterina? Смягчится? Скорее Сена потечет вспять! Эта женщина не ведает ни любви, ни жалости. Она скорее погубит нас, чем благословит…

– А это уже моя забота! – резковато осадил его Арман. – Предоставь закулисные игры мне, Вивонн. Я пока не подводил вас с Мадлен? Вот и сейчас выкручусь. А твое дело – держать язык за зубами и служить короне верой-правдой. Ни словом, ни жестом не выдать своих чувств. Иначе…

Он красноречиво провел ребром ладони по горлу. Франсуа содрогнулся, но упрямо вскинул подбородок:

– Я не подведу, Арман. Клянусь, буду нем как могила. Лишь бы Мадлен и ребенок были в безопасности…

– Вот и славно, – кивнул граф, направляясь к выходу. – А теперь возьми себя в руки. Не позволяй скорби и тревоге помутить твой разум. Чем незаметнее ты будешь в ближайшие месяцы – тем лучше для всех.

С этими словами де Гиш скрылся за дверью, оставив Франсуа наедине с раздирающей душу мукой. И юноша, рухнув лицом в подушки, постарался утишить рвущиеся из груди рыдания. Впереди его ждало немало суровых испытаний. И он должен быть готов к ним. Ради своей любви…