Текст книги "Запретное дитя"

Глава 10. Время искуплений

Потянулись мучительные недели и месяцы разлуки. Франсуа старался держаться, из последних сил изображая при дворе беспечность и невозмутимость. На все расспросы о внезапном отъезде Мадлен отвечал коротко и односложно – дескать, не ведает, какие дела призвали даму сердца прочь из Парижа.

Но в душе бушевал сущий ад. Юношу снедала тревога за любимую, разъедала вина за ее страдания. А уж каких усилий стоило сдерживать порывы сорваться в Шампань, увидеть Мадлен хоть одним глазком!

Лишь суровые предостережения Армана и опасение все погубить не позволяли Франсуа совершить безрассудство. Он должен быть сильным. Должен ждать и верить. Ради их неродившегося дитя…

Тоску и тревогу приходилось глушить изматывающей службой – тайными вылазками, дознаниями, арестами смутьянов. Его «братья» из охранки Екатерины трудились не покладая рук, и Франсуа вынужденно втягивался в этот жуткий, но захватывающий ритм.

Вечерами же, оставаясь наедине с мучительными мыслями, он до крови кусал губы, вспоминая их последнее объятие. Прощальный поцелуй Мадлен жег его, казалось, самую душу…

От Армана изредка приходили скупые весточки – мадемуазель чувствует себя сообразно положению, врачи не видят угрозы ни ей, ни ребенку, кузены де Гиша души в ней не чают… Франсуа цеплялся за эти строки, как за соломинку, перечитывал по сто раз на дню, силясь угадать между слов истинное состояние возлюбленной. Мысленно посылал ей слова поддержки, уверения в своей неизменной любви… Но с каждым днем все больше страшился – а вдруг Мадлен и впрямь разлюбит за разлуку? Вдруг обида и горечь вытеснят в ее сердце нежность?

Эти страхи разъедали Франсуа похлеще едкого яда, повергая в беспросветное отчаяние. Временами ему казалось, что он не вынесет этой пытки. Сойдет с ума, наложит на себя руки, а то и кинется бить челом Екатерине, умоляя о снисхождении… Но нет. Он не мог подвести Мадлен. Должен был сохранить ясный рассудок и силы ради их будущего.

Единственной отдушиной в этом мороке для Франсуа стала дружба с Арманом де Гишем. Видя терзания юноши, граф часто приглашал его разделить трапезу или пропустить по кубку вина. И в эти часы Франсуа мог хоть ненадолго отвлечься от гнетущих мыслей, излить душу понимающему слушателю.

– Я схожу с ума, Арман, – горько признался он как-то раз, безжизненно уставившись на танцующие в камине языки пламени. – Неведение убивает меня. Я даже не знаю, как они… Что с ними… Порой мне кажется – я придумал и Мадлен, и ребенка. Что их никогда не было, а я брежу наяву…

Де Гиш вздохнул и ободряюще похлопал друга по плечу:

– Мужайся, Франсуа. Знаю, каково тебе сейчас. Но уверяю – и Мадлен, и ваше дитя в полном здравии. Кузены пишут, что роды должны вот-вот начаться. Скоро ты станешь отцом, друг мой!

У Франсуа перехватило дыхание. Отцом… Он станет отцом, а его даже не будет рядом! Не сможет поддержать любимую, принять младенца… Зато какой-то чужак первым взглянет в личико дитяти, убаюкает в колыбели. Эта мысль обожгла невыносимой горечью.

Должно быть, эти чувства так явно отразилось на лице юноши, что Арман поспешил сменить тему:

– Послушай, Вивонн, у меня есть к тебе деловое предложение. Раз уж тебе все равно невмоготу сидеть без дела и изводить себя дурными мыслями… Я подумал – может, ты составишь мне компанию в небольшом путешествии?

Франсуа вскинул на друга удивленный взгляд:

– Путешествии? Но куда? Зачем? Я думал, в нынешние смутные времена покидать Париж…

– В том-то и дело, – подмигнул де Гиш. – Меня отправляют с миссией в Ла-Рошель – проведать, как там поживают наши добрые протестанты. Королева-мать желает знать, не затевают ли они новых провокаций.

При упоминании протестантов у Франсуа невольно сжались кулаки. Сколько боли причинил ему разрыв с бывшими единоверцами… Сколько презрения и ненависти он теперь видел в их глазах! И по делу… Ренегат, предатель… Какие еще оскорбления достойны того, кто с такой легкостью попрал веру отцов?

Но Арман, словно не замечая метаний друга, продолжал:

– Так вот, я хочу, чтобы ты поехал со мной, Франсуа. Развеешься, отвлечешься от дурных мыслей. К тому же, твое знание гугенотской среды может оказаться крайне полезным. Вдруг проведаешь что любопытное для нашей августейшей повелительницы?

Он многозначительно подмигнул. Франсуа закусил губу, обдумывая услышанное. С одной стороны, Арман прав – сидеть в четырех стенах, поедая себя поминутной тревогой – никакого здоровья не хватит. С другой… Ехать в самое логово протестантов? Туда, где каждый второй с радостью плюнет ему в лицо, обзовет вероотступником?

Но разве у него есть выбор? Королева велит – изволь повиноваться. Да и Арман намекнул, что информация из Ла-Рошели может стать залогом их с Мадлен благополучия…

– Хорошо, – глухо произнес он, поднимаясь на ноги. – Я еду с тобой, Арман. Помогу разведать, чем дышат наши бывшие соратники. Но учти – для меня это будет настоящей пыткой. Как подумаю, что в их глазах я…

Де Гиш жестом оборвал его излияния:

– Оставь, Вивонн. Что толку сотрясать воздух стенаниями? Сделанного не воротишь. Подумай лучше, как превратить эту поездку себе на пользу. Выполнить свой долг – и получить милость Екатерины. Ради Мадлен и вашего ребенка.

Эти слова отрезвили Франсуа похлеще ушата ледяной воды. Арман прав, тысячу раз прав! Глупо тратить время на самобичевание. Вместо этого нужно действовать – осторожно, расчетливо, не гнушаясь ничем. Ради их будущего с Мадлен…

– Когда выезжаем? – решительно спросил он, расправляя плечи.

Де Гиш довольно хмыкнул:

– На рассвете, друг мой. Я знал, что могу на тебя положиться. Королева будет довольна твоим рвением.

Спустя час Франсуа уже собирал дорожную сумку, прикидывая, какую маску примерить для встречи с бывшими единоверцами. Вежливую предупредительность? Равнодушную холодность? Скрытую враждебность? Главное – ничем не выдать своих истинных чувств…

На заре маленький отряд из двух дворян и нескольких преданных слуг уже выезжал из ворот Лувра. Франсуа ехал мрачный, словно грозовая туча, пытаясь гнать от себя мысли о Мадлен, мучающейся родовыми схватками где-то там, вдали…

Дорога до Ла-Рошели заняла несколько тягостных, тоскливых дней. Благодатные луарские пейзажи, мелькающие за окном кареты, не трогали истерзанное сердце Франсуа. Он лишь мечтал поскорее разделаться с поручением – и вернуться в Париж. Где крошечная надежда получить весточку от любимой была все же выше.

Ла-Рошель встретила дворян неприветливо, исподлобья. Хмурые горожане, облаченные в скромные добротные одежды, косились на расфранченных посланцев королевы с нескрываемой неприязнью. Франсуа так и чудилось, что за спиной перешептываются: «Смотрите-ка, вероотступник Вивонн пожаловал! Katolическая ищейка, предатель, ренегат…»

Стиснув зубы, юноша гнал от себя параноидальные мысли. В конце концов, officially они с Арманом прибыли с дипломатической миссией – передать местной протестантской верхушке некие послания от Его Величества. А уж там – как карта ляжет…

Старейшины города приняли их со сдержанной учтивостью, граничащей с холодностью. Обменялись положенными любезностями, предложили отдых с дороги. Но Франсуа нутром чуял – здесь им не рады. Смотрят как на врагов, как на чужаков. Того гляди – камень в спину запустят…

– Расслабься, Вивонн, – шепнул ему на ухо Арман, когда они остались одни в отведенных покоях. – Не будь так зажат. Держись естественно, дружелюбно. Пусть думают, что визит чисто формальный. А сам тем временем примечай, подмечай, собирай крупицы…

– Легко тебе говорить, – процедил Франсуа, меряя шагами комнату. – Ты-то не предавал свою веру. А я… Я теперь для них хуже прокаженного. Как, скажи на милость, я должен втираться к ним в доверие?

Де Гиш закатил глаза и со вздохом опустился в кресло:

– Друг мой, оставь уже эти терзания. Что сделано – то сделано. Теперь твой долг – служить короне. Любыми способами и средствами. И если для пользы дела нужно изобразить преданного гугенота, ностальгирующего по былым временам – так тому и быть! В конце концов, разве не ради Мадлен и вашего ребенка ты пошел на сделку с совестью?

Франсуа застонал и обессиленно привалился к стене. Арман прав, тысячу раз прав. Пора перестать жалеть себя – и начать действовать. Тонко, хитро, расчетливо. Только так он сможет обеспечить безопасность своей семьи…

– Хорошо, – глухо произнес он. – Я попробую… Втереться в доверие. Разузнать, что замышляют местные лидеры. Передать сведения тебе – и Екатерине. Но знай, Арман – эта миссия будет стоить мне остатков самоуважения. Да простит меня Господь…

С этими словами Франсуа решительно направился к выходу. Пора было брать быка за рога. И если на пути к заветной цели нужно вновь и вновь предавать себя – что ж, он готов заплатить эту цену. В конце концов, разве грехи отцов не искупаются счастьем детей?

Глава 11. Возвращение блудного сына

Миссия в Ла-Рошели обернулась для Франсуа сущим испытанием. Каждый день, каждый час он балансировал на грани – между показным дружелюбием к бывшим единоверцам и тайным шпионажем в пользу католической короны.

Стараясь держаться непринужденно, Франсуа то и дело заводил разговоры о былых временах, вздыхал о прежних вольностях гугенотов, качал головой – эх, как все изменилось… И украдкой примечал, выспрашивал, составлял в уме картину истинных настроений протестантской верхушки.

А ведь ситуация и впрямь была на грани взрыва! Измученные притеснениями и гонениями гугеноты, казалось, были готовы взяться за оружие. В проповедях то и дело звучали воинственные ноты, в тавернах шептались о неповиновении… Похоже, очередная религиозная война была не за горами.

Все эти тревожные известия Франсуа исправно передавал Арману. Тот мрачнел лицом, кивал и бормотал себе под нос: «Так я и думал… Екатерина была права. Надо срочно возвращаться в Париж, докладывать…»

Услышав о скором отъезде, Франсуа с трудом сдержал облегченный вздох. Слава Всевышнему, пытка заканчивается! Он сможет покинуть этот враждебный город, не чувствовать себя предателем на каждом шагу… И главное – вновь надеяться на весточку от Мадлен.

За всеми треволнениями шпионской миссии Франсуа ни на миг не забывал о возлюбленной. Мысленно он то и дело обращался к ней, представлял, как она, измученная, но счастливая, прижимает к груди их новорожденное дитя…

Арман не спешил делиться новостями о подопечной, отделываясь туманными фразами. То ли и правда вестей не было, то ли опасался сглазить. Но сердце Франсуа подсказывало – самое главное уже свершилось. Он стал отцом!

Эта мысль согревала и придавала сил. И в то же время терзала невыносимо – ведь он по-прежнему был слишком далеко от самых дорогих людей… Но ничего, теперь-то он хотя бы сможет получить долгожданные вести. А там, глядишь, и на тайную встречу решится. Обнять любимую, прижать к груди кровиночку – хоть на краткий миг…

С этими светлыми мыслями и надеждами Франсуа покидал неприветливую Ла-Рошель. Дорога в Париж показалась вдвое короче – так он спешил поскорее оказаться в стенах Лувра. И выведать у Армана хоть крупицу новостей.

Однако по прибытии выяснилось, что де Гиш уже вызван к королеве – с докладом об итогах поездки. Пришлось Франсуа в одиночестве слоняться по анфиладам, то и дело озираясь по сторонам – а ну как мелькнет вдали до боли знакомый силуэт?..

Час шел за часом, а граф все не возвращался. Жались по стенкам придворные, сновали слуги, бренчали менестрели – а Франсуа все глубже погружался в пучину тревоги. Что могло так надолго задержать Армана? Неужели Екатерина всерьез обеспокоена угрозой нового восстания? А может… Может, дело в Мадлен?

От этих мыслей у юноши похолодело внутри. Он уже готов был сорваться с места и бежать к королевским покоям, требуя аудиенции… Но тут на его плечо опустилась тяжелая рука.

Обернувшись, Франсуа с облегчением выдохнул – перед ним стоял Арман. Бледный, осунувшийся, но живой и невредимый. Заметив, каким жадным взглядом друг впился в него, де Гиш понимающе кивнул:

– Пойдем-ка в мой кабинет, Вивонн. Нужно поговорить. С глазу на глаз.

Сердце Франсуа забилось где-то в горле. Ясно, дело неспроста… Кивнув, он двинулся вслед за графом по лабиринту галерей – так быстро, словно за ним гнались все черти ада.

Едва за ними затворилась дверь кабинета, Франсуа схватил Армана за грудки и лихорадочно зашептал:

– Говори, не томи! Что стряслось? Ты виделся с королевой? Она знает про Мадлен? Про… про ребенка? Отвечай же, ради всего святого!

Де Гиш мягко, но решительно отцепил его пальцы от своего камзола и, усадив друга в кресло, сам опустился напротив.

– Спокойно, Франсуа. Дыши глубже. Да, я говорил с Екатериной. И да, в том числе – о Мадлен…

У юноши потемнело в глазах. Он до боли стиснул подлокотники, борясь с подступившей к горлу тошнотой.

– Что… Что она сказала? Господи, Арман, да не тяни же! Они живы? С ними все в порядке?

Граф тяжело вздохнул и, помедлив, произнес:

– Более чем. Мадлен… Мадлен благополучно разрешилась от бремени пару недель назад. У тебя родился сын, Франсуа. Крепкий, здоровый мальчик…

Франсуа зажмурился, чувствуя, как по щекам покатились слезы облегчения. Сын! У него есть сын! Его семя, его кровь… И Мадлен, милая Мадлен сумела произвести дитя на свет, не поплатившись за это жизнью и здоровьем. Какое невероятное, немыслимое счастье!

Однако, осознав, что Арман молчит, Франсуа стер слезы и осторожно поднял глаза:

– Но?.. Я же вижу по твоему лицу – что-то не так. Арман, скажи мне правду, как бы горька она ни была. Иначе я сойду с ума от страха!

Де Гиш закусил губу, а потом решительно выпалил:

– Мадлен… Мадлен отказалась признать ребенка, Франсуа. Сразу после родов она заявила моей родне, что не желает даже смотреть на младенца. Ни кормить, ни тем более воспитывать…

У Франсуа будто почва ушла из-под ног. Мадлен… отреклась от их сына? От плода их пылкой любви? Не может быть!

– Н-но… почему? – пролепетал он, чувствуя, как весь мир стремительно рушится. – Как она могла? Я не верю!.. Наша малютка, наша кровиночка…

Арман покачал головой:

– Не знаю, Франсуа. Как мне передали – Мадлен была непреклонна. Кричала, рыдала, говорила, что не способна полюбить этого ребенка. Что он будет вечным напоминанием ее грехов и несчастий. Представляешь, она даже не дала ему имени! Просто… отвернулась.

Сердце Франсуа будто пронзили раскаленным клинком. Боль была такой сильной, что на миг перехватило дыхание. Любимая, желанная Мадлен предала их общее дитя? Отвергла кроху, не успев приложить к груди? Да как такое возможно?!

– Не верю… – прохрипел он, комкая в кулаке письмо. – Наша любовь была так чиста, так искренна! Неужели плод ее оказался столь ненавистен Мадлен? Неужели… неужели она разлюбила меня, раз способна на такую жестокость?

Франсуа застонал и уронил голову на руки, чувствуя, что рассудок его помутился. Все, во что он верил, ради чего шел на немыслимые жертвы – все разлетелось в прах! Мадлен – его нежная, страстная Мадлен оказалась бессердечной и злой. А их невинное дитя…

Но тут его опаленный мозг прорезала еще одна страшная мысль. Франсуа вскинулся и, схватив Армана за руку, лихорадочно зашептал:

– Стой! А как же сам ребенок? Если Мадлен отказалась от него – что с ним будет? Ты обещал, что твоя родня возьмет малютку на воспитание! Они ведь позаботятся о нем? Дадут кров, имя?

В глазах Армана плеснулась жалость пополам с виной. Он отвел взгляд и еле слышно произнес:

– Прости, друг мой… Увы, тут все не так просто. Видишь ли, мои кузены – люди набожные. И когда Мадлен отреклась от дитя, они сочли это дурным знаком. Мол, от такого младенца добра не жди – бастард, зачатый в грехе, да еще и брошенный родной матерью… В общем…

Де Гиш замялся, а потом выпалил:

– Они отдали ребенка в приют, Франсуа. В монастырский приют для подкидышей и сирот. Сочли, что там ему самое место. Пусть, дескать, церковь позаботится о плоде порока…

Франсуа показалось, что земля разверзлась у него под ногами. В приют? Его сына, его плоть и кровь – в сиротскую обитель, на произвол судьбы? О господи!

Судорожно втянув воздух, юноша сжал кулаки и процедил:

– Нет. Я не допущу этого. Плевать на Мадлен, на ее жестокосердие! Но я не позволю, чтобы мой сын рос в нищете и убожестве среди безродных оборванцев! Он заслуживает лучшего!

Решимость вновь разгоралась в его душе, придавая сил. Франсуа вскочил на ноги и лихорадочно забегал по комнате:

– Арман, мне нужно в Шампань. Немедленно! Я должен увидеть ребенка. Забрать его оттуда, дать ему свое имя и фамилию… Да, пусть бастард – но зато мой! Я воспитаю его как должно, дам лучшую жизнь…

Однако де Гиш жестом остановил его, нахмурясь:

– Погоди, Франсуа. Не дури. Одно дело – навещать тайно сына в глуши, под присмотром моей родни. И совсем другое – официально признать бастарда, привезти в Париж! Да ты в своем уме? Двор с грязью смешает и тебя, и дитя! А уж Екатерина…

Он содрогнулся и махнул рукой:

– Королева вне себя, Франсуа. Еле сдерживается. О вашей с Мадлен интрижке судачат все кому не лень. Если еще и признанный бастард объявится – вам конец. Нет уж, друг мой. Хочешь спасти сына – действуй тонко. Пусть пока остается в приюте, зато в безопасности. А ты служи короне верой и правдой, добейся расположения Екатерины. Глядишь, со временем сможешь попросить высочайшего дозволения забрать мальчика. Неофициально, конечно.

Франсуа сник, понимая правоту друга. Да, опрометчивые поступки сейчас ни к чему. Нужно потерпеть, изменить тактику… Но мысль о крохотном сыне, брошенном на произвол судьбы, разрывала ему сердце!

– Хотя бы повидать его, Арман… – взмолился он. – Один раз. Тайно. Обещаю, я буду осторожен! Никто ничего не узнает. Но я должен посмотреть в глаза своему первенцу. Понимаешь?

Граф помедлил, а потом со вздохом кивнул:

– Ладно, парень. Я понимаю, каково тебе. Что ж, я помогу организовать тайный визит в приют. Отвезу тебя под покровом ночи. Но хочу, чтобы ты пообещал – ты только посмотришь на сына. Ни слова никому о родстве, ни попытки забрать силой. Идет?

Франсуа сглотнул вставший в горле ком и хрипло прошептал:

– Идет. Клянусь, я не подведу тебя… Спасибо, Арман. Ты настоящий друг.

С этими словами он порывисто обнял де Гиша. На душе было горько и пусто от предательства возлюбленной. Но теплилась надежда хоть краем глаза взглянуть на дитя. А там – будь что будет. Он потерял Мадлен, но ради сына выдержит любые испытания.

Глава 12. То, ради чего стоит жить

Всю неделю Франсуа не находил себе места. Кружил по дворцу, словно неприкаянная тень, едва замечая происходящее вокруг. Душа его рвалась в Шампань – туда, где в приютских стенах одиноко зябнет крохотное существо, его сын.

Сын!.. Все еще не верилось, что это произошло на самом деле. Он стал отцом, обрел высшее предназначение мужчины… Но вместо того, чтобы купаться в счастье, Франсуа был вынужден скрывать самое главное свое свершение. А его бедный малыш и вовсе оказался не нужен никому – ни матери, ни высокородной родне.

При мыслях о жестокосердии Мадлен сердце Франсуа обливалось кровью. Как могла его нежная возлюбленная совершить такое? Отречься от невинного создания, не дав ему даже имени? Неужели в ее груди бьется камень вместо сердца? Или это злой рок, довлеющий над их семьей, заставил Мадлен пойти на столь чудовищный шаг?

Терзаясь, юноша то и дело прокручивал в голове слова Армана. «Она не пожелала и взглянуть на него», «кричала, что младенец – клеймо ее грехов и несчастий»… Господи, да разве он, Франсуа, не несет равной вины за случившееся? Разве не на нем лежит ответственность за судьбу невинного создания, зачатого в страсти?

Чем больше Франсуа думал, тем крепла его решимость. Он во что бы то ни стало должен позаботиться о сыне. Пусть мальчик останется в приюте, не ведая о своем истинном отце – он все равно будет под присмотром и опекой. А когда подрастет, Франсуа сумеет забрать его, дать образование, ввести в свет… Да, пусть не как законного наследника – но хотя бы как воспитанника и протеже. Главное, чтобы сын ни в чем не нуждался и знал, что небезразличен хоть кому-то в этом мире.

С такими мыслями Франсуа дождался условленного дня. В разгар бала, когда Лувр утопал в музыке и смехе, он под благовидным предлогом покинул шумное сборище. Завернувшись в темный плащ, прокрался к боковым воротам, где уже ждал Арман с двумя осёдланными лошадьми.

– Все готово, – шепнул граф, протягивая Франсуа поводья. – Выезжаем немедля. До рассвета как раз поспеем в Шампань, а к полудню будем уже на обратном пути. Королева и не хватится.

Юноша молча кивнул, вскакивая в седло. Сердце колотилось так, что, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Наконец-то! Сейчас он увидит сына собственными глазами! И плевать на риск, плевать на последствия…

Два всадника растворились в ночи, оставляя позади шумный праздный Париж. Впереди лежала дорога в неизвестность – и единственный шанс на обретение смысла жизни.

Они скакали всю ночь, лишь пару раз остановившись, чтобы дать роздых лошадям. Франсуа не чувствовал ни усталости, ни голода. Все его существо было охвачено лихорадочным предвкушением встречи. Сын, его кровиночка… Как он выглядит? На кого похож? Унаследовал ли черты де Вивоннов – или весь в красавицу-мать?

На рассвете усталые путники въехали в ворота небольшого городка в Шампани. Вокруг уже просыпалась жизнь – разноголосо мычали коровы, бренчал молот в кузне, звучали первые благовесты в церкви Пресвятой Девы…

Арман, знавший эти края, уверенно вел друга переулками, пока не остановился у высокой каменной ограды. За ней виднелись очертания старого монастыря, увенчанного скромным крестом.

– Вот здесь, – шепнул де Гиш, спешиваясь. – Приют Святой Терезы для подкидышей и сирот. Я договорился с отцом-настоятелем, он будет ждать в часовне. Пойдем.

У Франсуа пересохло во рту и противно задрожали колени, когда он ступил на истертые плиты прихрамового дворика. Сейчас… Вот прямо сейчас он увидит того, ради кого стоит жить и бороться! Страшно, боже, как же страшно!

Арман уверенно миновал нартекс и, приложив палец к губам, поманил Франсуа в боковой неф. Там, в мерцающем свете свечей, возле исповедальни их дожидался погруженный в молитву сутулый монах.

Услышав шаги, он обернулся – и в лицо Франсуа дохнуло старостью, увяданием, печалью. В глубоко запавших глазах настоятеля плескалась вековая усталость и смирение.

– С Богом, сыновья мои, – еле слышно произнес он, склоняя голову в капюшоне. – Я ждал вас. Знаю, зачем пожаловали. Для таинства святого отцовства нет ни времени, ни места неподходящих.

Он кивком поманил Франсуа за собой в неприметную дверцу, ведущую куда-то вглубь монастырских построек.

– Ступай за отцом Бенуа, – шепнул Арман на ухо другу. – Я подожду здесь. Будь тверд и не поддавайся порывам. Помни – мальчик должен пока остаться тут. Так будет лучше для всех.

Франсуа кивнул, чувствуя, как колотится сердце. И, шагнув за монахом, начал спускаться по узкой темной лестнице…

Они пересекли мрачные коридоры и анфилады келий и наконец остановились у неприметной двери. Отец Бенуа вынул из складок рясы увесистый ключ, отпер замок и пропустил Франсуа вперед.

Неверный свет масляной лампы выхватил из полумрака тесную келью. В ней едва умещались колыбель, грубо сколоченный столик и молитвенная скамеечка.

Но Франсуа не видел скудости убранства. Его взгляд был прикован к крохотному сверточку в колыбели. Дрожащими руками он откинул край пеленки… И задохнулся от нахлынувших чувств.

На него смотрели огромные голубые глаза. Щурились, вглядывались – будто пытаясь запомнить. В пушистых ресницах застыли слезинки, на припухлых губках блуждала неуверенная полуулыбка.

Сын!.. Господи, это был его сын. Его родная кровиночка. Живое свидетельство пылкой любви с Мадлен…

Не сдержав всхлипа, Франсуа бережно поднял младенца на руки. Принюхался к родному теплому запаху, коснулся губами бархатистого лобика. Малыш тихонько агукнул и вцепился крохотным кулачком в отцовский палец. Сердце Франсуа дрогнуло и зашлось в приступе острейшей нежности.

– Мой мальчик… – прошептал он, прижимая дитя к груди. – Мой маленький… Не бойся, папа с тобой. Папа всегда будет рядом, что бы ни случилось…

Слезы катились по щекам, мешая видеть. Но Франсуа не разжимал объятий, впитывая каждое мгновение рядом с сыном. Теперь у него есть ради кого жить. Ради кого терпеть и бороться…

Отец Бенуа деликатно кашлянул, возвращая Франсуа к реальности.

– Не спешите открывать ему правду, сын мой, – мягко молвил он. – Пусть пока растет в приюте, не ведая бремени своего происхождения. Так вернее. А вы присматривайте издали. Когда придет срок – заберете под свое крыло…

Франсуа кивнул, с трудом сглатывая ком в горле. Да, монах прав. Нужно думать о благе ребенка. Сейчас главное – его покой и безопасность. Признать связь с опальным отцом – только навлечь беду…

– Скажите, святой отец… – хрипло спросил юноша. – Как его назвали в честь святого крещения? Мне нужно знать имя… Чтобы молиться за него.

Старик улыбнулся уголками губ, и от этого его иссохшее лицо будто озарилось внутренним светом:

– Мы нарекли его Рене. В честь святого Ренье, покровителя детей-подкидышей. Молитесь ему, сын мой – и Господь убережет кроху от зла.

Рене… Франсуа повторил это имя про себя, пробуя на вкус. Его сына зовут Рене. Пусть крошка еще не ведает, но теперь у него есть защитник и молитвенник. Отец, что не оставит в беде.

– Мне пора, малыш, – с болью в сердце прошептал Франсуа, в последний раз целуя розовую щечку. – Расти большим и сильным. Будь добр и честен. А я… Я всегда буду приглядывать за тобой. Издали, тайно – но неусыпно. Обещаю…

Со вздохом он передал притихшего младенца отцу Бенуа и, пошатываясь, побрел прочь. В душе царила опустошенность, сменяющаяся решимостью. Теперь у него есть цель. Ради нее он выдержит что угодно!

Когда Франсуа вновь предстал перед Арманом, глаза его сухо блестели, а плечи были непривычно расправлены.

– Ну что, друг мой? – участливо спросил де Гиш. – Каково оно, впервые ощутить себя отцом?

Франсуа глубоко вздохнул и впервые за долгое время искренне улыбнулся:

– Это… ни с чем не сравнимо, Арман. Мой сын… Он совершенство. И я клянусь, что буду беречь его. Даже если придется притворяться безразличным, даже если не смогу признать открыто… Он – мой якорь и путеводная звезда. Смысл всего.

Де Гиш одобрительно кивнул и хлопнул Франсуа по плечу:

– Вот это правильный настрой, парень! Держись за эту мысль – и переживешь любые бури. А сейчас нам пора возвращаться. Королевский двор – штука переменчивая. Того гляди, хватятся…

Франсуа кивнул и, бросив последний взгляд на монастырские стены, вскочил в седло. Сердце его пело от любви и надежды. Теперь он знал, что должен делать.

Он будет самым преданным слугой короны. Самым усердным шпионом и тайным агентом Ее Величества. Снискав милость Екатерины, однажды он сможет испросить дозволения усыновить безвестного подкидыша из шампанского приюта. И тогда они с Рене обретут друг друга. Пусть не как отец и законный сын – но хотя бы как покровитель и воспитанник. Этого будет довольно.

А пока… Пока у Франсуа есть долг, дело и вера. И крохотный сверточок в монастырской колыбели, ради которого он готов своротить горы. Остальное неважно. Даже Мадлен… При мысли о ней сердце юноши болезненно сжалось, но он отогнал грусть.

Что бы ни случилось меж ними, какую бы боль ни причинила ему бывшая возлюбленная – у них есть Рене. Их кровиночка, их надежда на искупление грехов. И Франсуа будет любить сына за двоих. Назло разлукам, вопреки условностям.

Он все исправит. Все наладит. Переживет любые испытания, совершит невозможное. Пройдет через огонь, воду и медные трубы. Ведь теперь у него есть якорь. Тот, ради кого стоит жить.