Текст книги "Израненное сердце"

Данте

Мы не виделись с Симоной почти неделю. Я на грани, я жажду ее, как наркоман жаждет дозы.

Девушка пишет мне, что ее родители что-то подозревают и задают вопросы всякий раз, когда она пытается выйти из дома.

Я отвечаю:

«Мы должны перестать скрываться».

Она долго молчит, прежде чем начать писать ответ. Затем останавливается и снова пишет.

Наконец мне приходит сообщение:

«Я знаю. Мне тоже это не по душе».

Нахмурившись, я быстро печатаю:

«Так расскажи им про меня».

Еще одна долгая пауза. Наконец Симона отвечает:

«Я хочу. Но я боюсь».

Я понимаю ее. Я знаю, как важна для девушки ее семья. Знаю, как расцветает она на их одобрении и принятии.

Я понимаю это, потому что моя семья тоже важна для меня. Она такая же неотъемлемая часть меня, как мой рост или цвет глаз.

Возможно, для Симоны это даже нечто большее. Когда ты все время переезжаешь, единственное, что остается неизменным, – это твоя семья. Центр твоего мира. Так что я понимаю ее позицию.

Более того, я понимаю даже ее родителей. Симона – тепличная орхидея, редкий и прекрасный цветок, ее пестуют и оберегают. Всю жизнь девушку кропотливо растили, чтобы она могла стать гордостью своей семьи. Из-за болезни ее сестры все надежды и чаяния родителей устремились на Симону.

Эта девушка была предназначена не мне. Должно быть, ее воспитывали, чтобы составить партию какому-нибудь гребаному герцогу или графу. Симона великолепно подошла бы на эту роль. Не говоря уже о том, что она начитанна, учтива и обходительна.

И вот он я. Противоположность абсолютно всему, чего они хотели для дочери. Симона – это витраж, а я – каменная горгулья на стене собора.

Среднее образование. Судимости. У моей семьи есть деньги и власть, но добытые сомнительным образом. Имя Галло запятнано – оно чернее наших волос.

Ничто из этого не ускользнет от внимания Яфью Соломона. Как только Симона расскажет обо мне, его люди примутся за работу, раскапывая каждый спрятанный мною скелет – фигурально выражаясь. Я надеюсь. Впрочем, они могут взяться и за буквальную сторону вопроса.

Опасно помещать себя на радар этого человека.

А я собираюсь сделать нечто гораздо большее, чем просто привлечь к себе его внимание. Я собираюсь стать его врагом – потенциальным похитителем его малышки.

Я не хуже Симоны понимаю, что Яфью Соломон этого не потерпит. Ни секунды.

Но иного пути нет.

Его нет, если я действительно хочу быть с Симоной навсегда.

Так что я беру телефон и отправляю сообщение:

«Больше никаких секретов. Я хочу с ним встретиться».

Я жду ответа, во рту пересохло, челюсть крепко сжата.

Наконец она отвечает:

«Я расскажу им вечером».

С тяжелым вздохом я кладу телефон.

Надеюсь, я не совершаю гигантскую ошибку.

Papa велел мне встретиться с ним в ресторане средиземноморской кухни «Стеллас», чтобы мы поужинали с Винченцо Бианчи, главой другой итальянской семьи. Его сын вляпался в неприятности, ведя автомобиль в нетрезвом виде в компании двух шестнадцатилеток. Бианчи-младший не справился с управлением, съехал с дороги на Калумет-Хайтс, и одна из девушек вылетела сквозь лобовое стекло. Теперь папаша пытается отмазать сыночка от тюрьмы.

– Этот гребаный окружной прокурор, – говорит Бианчи с набитым ртом, пережевывая равиоли, – устроил тут гребаную охоту на ведьм. Мой Боско славный парнишка. В жизни не ввязывался в неприятности. И только из-за того, что его второй раз ловят на управлении в нетрезвом виде…

Боско ни разу не «славный парнишка». Он отборный кусок дерьма. Тридцатидвухлетний детина с мозгами, ссохшимися от наркоты, который разваливает бизнес своего отца и разъезжает по городу с малолеткой на пассажирском сиденье. Прокурор сделает нам всем большое одолжение, если упрячет его за решетку и выкинет ключи куда подальше, прежде чем Боско навлечет на нас еще больше неприятностей.

Но оттого, что papa глава итальянской мафии, ему придется сделать все возможное, чтобы помочь Бианчи – заслуживает он того или нет.

– У меня есть кое-какие связи в окружной прокуратуре, – говорит papa. – Но, Винченцо, ты должен понимать, что Боско, возможно, придется отсидеть какое-то время. Если бы мы прибыли туда первыми, могли бы что-то сделать – посадили бы за руль вторую девчонку… плохо, что копы обнаружили его в автомобиле. Они провели тест на наркотики и алкоголь…

– В жопу тест на наркотики! Боско не принимает наркотики.

– Возможно, нам удастся сделать так, что какие-то улики исчезнут, – говорит papa. Всегда найдутся полицейские, готовые «потерять» документы за пару тысяч долларов.

Papa глядит на меня, вращая вино в бокале.

Это тот момент, когда я должен выступить с предложением или подбодрить Бианчи. Дать ему понять, что мы поможем ему старыми-добрыми угрозами, взятками, запугиванием свидетелей…

Но я не уделял беседе должного внимания. Я рассеян и взволнован, думая о Симоне. Размышляя, рассказала ли она уже отцу обо мне. Может, она не хочет делать этого. Может, она меня стесняется. При мысли об этом я чувствую, как пылает у меня в груди. Пылает от ярости и стыда.

– Что думаешь, Данте? – напоминает о себе отец.

– Девушка мертва? – резко спрашиваю я.

– Что? – Бианчи кажется оскорбленным.

– Девушка, которая вылетела через лобовое стекло. Она мертва?

– Она в коме, – рычит Бианчи. – Будь я на месте ее родителей, давно бы выдернул шнур. На кой хрен поддерживать это растение?

– Вам стоит быть благодарным, что ее семья не разделяет этого мнения. Или Боско предъявили бы обвинение в убийстве.

Отец посылает мне предупреждающий взгляд.

– Ее родителям стоило не пускать дочь за порог, – презрительно усмехается Бианчи. – Видел бы ты, как она была разодета. Как дешевая проститутка.

Я сжимаю под столом мощные кулаки. Мне хочется врезать Бианчи прямо в его самодовольную физиономию. Гребаный лицемер, разыгрывающий из себя папашу года, когда его собственный сын не стоит и плевка на асфальте.

Это именно та грязная работа, на которую семья Симоны смотрит свысока. В данный момент я и есть тот, кого они презирают.

Я отодвигаюсь от стола, чтобы не сказать чего-нибудь, о чем пожалею.

– Пойду найду Неро, – говорю я.

Удаляясь, я слышу, как papa умасливает Бианчи:

– Мы позаботимся об этом, Винченцо. Не беспокойся.

Я направляюсь на кухню и киваю Залевскому, поляку, владеющему рестораном.

– Спустишься поиграть? – спрашивает он.

– Неро за столом?

Поляк кивает.

– Пойду посмотрю.

Я проталкиваюсь сквозь узкую дверь, похожую на проход к кладовой. На самом деле за ней скрыта крутая темная лестница, спускающаяся в недра здания.

Там Залевский проводит подпольные покерные турниры.

Это не самые крупные и престижные турниры, но здесь самые большие выигрыши наличными. Пока всякие проходимцы и пустомели предпочитают турниры покрупнее, где они гарантированно смогут обыграть хотя бы пару простаков, чтобы выручить свои фишки, у Залевского играют лишь лучшие из лучших. Если ты выиграешь здесь, ты выиграешь где угодно.

Похоже, именно на это Неро и решил потратить свою долю, полученную с ограбления инкассаторской машины. Брат думает, что сможет обыграть Сибиряка, русского профи.

Как бы хорошо его соперники ни проводили свою партию, их сильные комбинации всякий раз проигрывают комбинациям русского – классический кулер. За столь суровую игру и хладнокровие его и прозвали Сибиряк.

И действительно, когда я спускаюсь в темное прокуренное помещение, то вижу за столом Сибиряка в окружении двух молодчиков из «Братвы». Напротив сидит Неро с внушительной стопкой фишек перед собой. С ними сидят еще трое: Матадор, Шустрый Джек и Болтушка Мэгги.

– Привет, Данте! – едва завидев меня, кричит Мэгги. – Где пропадал, крепыш? Уже с месяц тебя не видела!

Неро бросает на меня быстрый взгляд, его серые глаза вспыхивают, прежде чем он снова переводит взгляд на свою стопку фишек. Я вижу, как малой быстро сравнивает в уме свою стопку со стопкой Сибиряка. Мне бы не хотелось этого признавать, но мой брат гениален. А еще он безрассуден и стремится сделать себе имя. Мне не нравится, что Неро играет, особенно против Сибиряка, который, как и предполагает его прозвище, абсолютно холоден и начисто лишен чувства юмора.

Со своей густой рыжей бородой и бочкообразной грудной клеткой Сибиряк напоминает скорее викинга, чем русского. До самых кончиков пальцев он весь покрыт татуировками.

Кажется, перед русским лежит тысяч пятнадцать долларов, хотя мой глазомер не так хорош, как у Неро. Перед братом – примерно две трети этой суммы, тысяч десять фишками, и, насколько я знаю, это все его деньги.

Мне хочется взять его за шкирку и вытащить отсюда, но нельзя прерывать игру на середине.

Так что мне остается только наблюдать, как дилер раскладывает карты.

Сибиряк на малом блайнде. Он бросает десятидолларовую фишку. Русский слева от него сбрасывает карты, затем Матадор делает то же самое. Мэгги на минуту задумывается, прежде чем положить свои. Неро открывает торги стодолларовой фишкой.

Сибиряк фыркает. На своем веку он повидал немало жадных до игры юнцов.

Матадор и другие русские, не желая отвечать на столь агрессивную ставку, сбрасывают карты. В раздаче остаются только Сибиряк и Неро.

Сибиряк не собирается терпеть издевательств от какого-то мальчишки. Он делает ререйз до трехсот долларов. Неро делает колл.

Дилер выкладывает карты на флопе: туз, десятка, еще раз десятка.

Позиция у Неро. Сибиряк ставит половину банка – еще триста долларов. Неро делает рейз до тысячи долларов, перехватывая контроль над раздачей. Сибиряк делает колл.

Неро играет по-крупному, но я знаю своего брата. Я знаю, насколько он агрессивен и как сильно хочет проявить себя. Я не верю, что у него уже что-то есть. Скорее всего, малой гонится за стритом.

Карта на терне – шестерка бубен. Вряд ли это поможет кому-либо из игроков.

Впервые Сибиряк колеблется. Должно быть, он опасается, что у Неро есть десятка. Что означает, что у Сибиряка, видимо, ее нет – я бы поставил на туза или короля. Это означало бы, что у него две пары, которые проиграли бы одной тройке.

Сибиряк делает чек, не желая делать ставку вне позиции.

Неро улыбается. Думая, что сможет сорвать куш, он ставит еще тысячу.

Сибиряк хмыкает и качает головой. Он передумал – теперь он считает, что Неро брешет, и не позволит тому купить банк. Он делает ререйз до трех тысяч долларов.

У Неро большие неприятности – как пить дать. У него нет никакой десятки, и Сибиряк это знает.

Неро все равно делает колл – теперь в банке почти девять тысяч долларов.

На ривере еще одна мертвая карта – тройка треф.

Сибиряк, пытаясь контролировать размер банка, просто делает чек.

Без малейшего колебания Неро выкладывает всю свою стопку.

За столом воцаряется мертвая тишина.

Сибиряк сидит на взводе, переводя взгляд с горки фишек на спокойное, торжествующее лицо Неро. Русский знает, что он должен сделать колл. Но на карту поставлена его гордость – если у Неро все же есть десятка, Сибиряк будет выглядеть глупо. У него в банке всего четыре тысячи триста долларов. Он не может поставить весь свой стек, не зная наверняка. Еще никто не пытался его обмануть – все знают, что это невозможно.

Я вижу, как злится Сибиряк, хоть и не хочет этого показывать. Он терпеть не может признавать, что потратил впустую все фишки.

После двух минут танкинга он сбрасывает свои карты, не раскрывая.

Это не имеет значения. Неро точно знает, что у него было.

Неро переворачивает свои карты: валет и дама. Никакой десятки.

– Черт побери! – кричит Мэгги.

Неро смеется.

– Ты слишком легко сдался, – говорит он Сибиряку.

Мужчина краснеет так густо, что сливается со своей бородой. Его бледно-голубые глаза наливаются кровью и почти вылезают из орбит. От ярости русский не способен произнести ни слова. Не знаю, приходилось ли ему когда-нибудь проигрывать столь искусному блефу.

Неро даже не думает скрывать свое ликование, словно пытаясь еще сильнее раздразнить Сибиряка.

– Новичкам везет, – насмешливо говорит он.

Я хочу намекнуть брату, что пора сваливать, но уход после такого разгрома разозлит русских еще больше. Я засовываю руки в карманы, чтобы скрыть свое волнение.

Неро складывает свой выигрыш, готовясь к следующей раздаче. Брат отказывается смотреть на меня, и сам прекрасно понимая, что это плохая идея.

Он снова оценивает взглядом стопку Сибиряка. Теперь бюджет Неро превышает бюджет его соперника – четырнадцать тысяч долларов против русских одиннадцати. Что еще важнее, Сибиряк теперь ровно в том состоянии, в котором нужно Неро – в тильте[21]21
  Тильт – термин в покере, обозначающий состояние умственного или эмоционального замешательства, мешающего игроку продумать стратегию поведения.


[Закрыть].

Когда у кого-то тильт, не имеет значения, какой будет следующая раздача. Он в любом случае останется в игре. Сибиряк кипит и рвется в бой. Он прикладывается к бутылке с джином перед собой и готовится сыграть.

Баттон теперь у Сибиряка. Он в позиции против Неро. Естественно, он делает слепую ставку, прежде чем на столе появится хоть одна карта – сто долларов, страдл, чтобы бросить вызов Неро.

Дилер выкладывает карты. Каждый за столом понимает, что Сибиряк жаждет крови. Они не желают вставать у него по пути, понимая, что цель мужчины – Неро. Русский на малом блайнде сбрасывает карты. Так же поступают Матадор и Болтушка Мэгги. Ход переходит к Неро.

Я задерживаю дыхание, надеясь, что у брата ничего нет и он сбросит карты.

Вместо этого Неро повышает ставку до пятисот.

– Снова играешь с огнем, малыш? – рычит Сибиряк.

– Абсо-на-хрен-лютно, – отвечает Неро. – Тебе ведь удалось найти смелость на дне этой бутылки, камрад?

Никто за столом не хочет принимать участие в этой раздаче. Шустрый Джек сбрасывает карты, а за ним и другой русский.

Сибиряк и Неро остаются лицом к лицу.

Сибиряк еще даже не заглядывал в свои карты. Он отгибает уголки, чтобы взглянуть на них, и его лицо становится чуть менее красным. Черт. У него хорошие карты, баттон, выигрышная позиция. Разумеется, русский коллирует мягко. Он не хочет выдавать, что у него сильная рука. Он планирует заманить Неро в ловушку и снова вызвать того на блеф.

И Неро в самом подходящем положении, чтобы попасться на удочку. Из-за того, что Сибиряк в тильте и из-за его страдла малой, должно быть, предполагает, что у того дерьмовая рука.

Карты на флопе – дама, дама, десятка.

Неро ходит первым. Он беззаботно говорит:

– Я собираюсь сделать ставку. Надеюсь, не отпугну тебя, Сибиряк.

Он ставит весь банк – тысячу долларов.

Сибиряк без колебаний вносит свою тысячу.

– Ты копаешь себе могилу, на хрен, парень, – рычит он.

Сибиряк думает, что Неро снова гонится за стритом.

На терне король.

Я слежу за лицом Сибиряка, когда дилер кладет карту. И кажется, заметил едва уловимое движение рыжей бровью. Он только что собрал руку. Смею предположить, что это фулл-хаус.

Неро слишком самодоволен, мать его, чтобы обращать на это внимание. Он не смотрел на Сибиряка и не заметил движение бровью. Малой смотрел на собственные фишки, готовясь сделать следующую ставку. Жаль, я не могу крикнуть ему, что пора остановиться.

Сейчас банк составляет три тысячи долларов. Неро ставит еще две тысячи.

Сибиряк повышает в ответ, как и в предыдущей раздаче. На этот раз он ни за что не поддастся блефу. Он делает рейз до пяти тысяч долларов.

Спокойный как удав Неро делает колл.

Даже дилер волнуется из-за ощутимого напряжения в зале. Он переворачивает карту на ривере: двойка пик. От нее никакого толка.

Сибиряк улыбается. Он уверен, что, как и в прошлой раздаче, Неро собирал стрит. И это ему не удалось.

Но делая вид, что собрал, Неро говорит:

– Я иду ва-банк.

Сибиряк улыбается, показывая свои желтые зубы. Он быстро делает колл еще до того, как слово «ва-банк» срываются с губ Неро.

Сибиряк переворачивает свою карманную пару королей. У него натс, лучший бот из возможных – три короля и королевы.

Неро тихонько вздыхает. Затем он переворачивает карманных королев. У него с самого начала было каре.

Сибиряк тупо смотрит на стол, словно не может переварить увиденное. Его приятель справа бормочет: «Etot grebanyy chiter!»

Реальность обрушивается на Сибиряка, и тот издает нечеловеческий вопль. Он вскакивает, и двое его соотечественников вскакивают следом. Если бы перед спуском их не обыскали на предмет оружия, я думаю, вся Красная Армия не смогла бы помешать им изрешетить моего брата пулями. Русские выглядят так, словно хотят разорвать Неро на части голыми руками.

Неро сидит напряженно и неподвижно. Он не настолько глуп, чтобы тянуться сейчас за выигрышем.

– Сядьте, – рявкаю я, и мой голос разносится по комнате.

Сибиряк переводит на меня взгляд, его плечи дрожат от гнева.

– Твой брат – читер, – шипит он.

– Неро обыграл тебя, – резко отвечаю я. – Я следил за игрой.

Я делаю пару шагов и оказываюсь за братом. Остальные игроки приросли к своим креслам, боясь даже пискнуть, чтобы не вызвать на себя гнев русских. Даже Болтушка Мэгги в кои-то веки прикусила свой язык.

– Он слишком молод, чтобы играть, – бросает второй из членов «Братвы».

– Вас это не беспокоило, когда вы принимали ставки, – замечаю я.

– Дело сделано, – говорит дилер, поднимая руки. – Давайте просто расплатимся и разойдемся на сегодня.

С его стороны это было ошибкой – лучше бы он предложил Сибиряку отыграться. Однако, учитывая, что моя массивная фигура загораживает проход, русским приходится смириться.

Впрочем, они оставляют за собой последнее слово.

– Сегодня победила дерьмовая игра, – глумливо ухмыляется Сибиряк.

Неро прищуривается. Ему плевать, если его называют читером, но плохим игроком? Это уж слишком.

С нарочитым русским акцентом он насмешливо произносит: «Ю вонт э куки, фэт бэйби?»[22]22
  Толстячок, возьми с полки пирожок (англ. You want a cookie? – аналог русской фразы «возьми с полки пирожок», когда кто-то хочет похвалы за не слишком впечатляющее действие).


[Закрыть]

Братва бросается на Неро.

Я переворачиваю стол, отбрасывая его в сторону, словно картонку. Фишки разлетаются во все стороны и рассыпаются по полу. Я выскакиваю между Неро и русскими, хватаю одного из них и швыряю его на перевернутый стол.

За спиной я слышу, как со щелчком открывается складной нож Неро. Тот, кто его обыскивал, подошел к делу спустя рукава. Вернее сказать, им понадобился бы МРТ-аппарат, чтобы найти то, что мой братец решил припрятать.

Сибиряк и другие русские колеблются.

По лестнице гремят шаги, и Залевский кричит:

– А ну прекращайте!

Поляк услышал, как с грохотом перевернулся стол и русский отлетел через всю комнату. Теперь он внизу, в подвале, с красным от ярости лицом.

– Никаких гребаных драк на моих турнирах! – вопит он. – Убирайтесь все, живо!

– Я никуда не уйду без своего выигрыша, – упрямо говорит Неро.

В этот момент мне самому хочется его придушить.

Вместо этого я киваю дилеру и велю ему подобрать фишки.

Когда он собирает нечто похожее на двадцать тысяч, я говорю:

– Обналичивай.

Дилер смотрит на Залевского. Тот коротко кивает.

Дилер открывает сейф и отсчитывает купюры. Он вручает их мне, и я сую деньги в карман.

Все это время русские в ярости наблюдают за нами своими бледными глазами.

– Встретимся за столом, – говорит Сибиряк Неро.

– Черта с два, – отвечаю я ему.

И с этими словами я утаскиваю Неро вверх по лестнице.

Симона

Хоть мысль о том, чтобы рассказать моим родителям о Данте, и приводит меня в ужас, но этим же вечером, сразу после ужина, я прошу их остаться и поговорить со мной. Мне бы хотелось, чтобы и Серва присутствовала при этом, но она слишком устала и ушла спать пораньше.

– Mama, tata, – начинаю я. – Я должна вам кое-что рассказать.

Мама выглядит заинтригованной. Папа хмурится – он не любит сюрпризы.

Я делаю глубокий вдох.

– Я кое с кем познакомилась. Мы встречаемся уже несколько месяцев.

Мама улыбается. Она кажется довольной, словно давно это подозревала.

– Это Жюль, не так ли? – говорит она. – Мы встречались на прошлой неделе с его матерью за бранчем, и она сказала…

– Это не Жюль, – прерываю я ее.

– О. – Мамина улыбка несколько тускнеет, но не до конца. Она думает, что это какой-то другой парень из «Юных послов» или кто-то из друзей Эмили.

– Его зовут Данте Галло, – говорю я. – Он местный. Из Чикаго.

– Кто он? – немедленно спрашивает отец.

– Он, э-э… его семья занимается строительным бизнесом. И ресторанным бизнесом… – говорю я, пытаясь составить список из самых безобидных его занятий.

Но моего отца не проведешь.

– Это тот, с кем ты тайно ходишь на свидания? – рявкает он.

– Яфью, почему ты… – начинает mama.

– Ты же не думаешь, что Уилсон утаил это от меня, – продолжает отец, не сводя с меня взгляд. – Он высаживает тебя у библиотеки, и ты перезваниваешь ему шесть часов спустя. Исчезаешь с ужинов и вечеринок…

– Не знала, что я под надзором, – холодно говорю я.

– Тайные свидания? – повторяет mama, нахмурившись. – Я правда не понимаю…

– Что ты скрываешь? – требует ответа отец. – Что это за мужчина, с которым ты встречаешься?

Я взмокла от этого разговора, и желудок ходит ходуном. Мне все это не нравится. Но я не собираюсь плакать или блевать – не в этот раз. Я должна оставаться спокойной. Я должна объяснить.

– Он хороший человек, – уверенно говорю я. – Он мне… сильно не безразличен. Я не хотела рассказывать о нем, потому что знала, что ты подумаешь.

– Что? – с убийственным спокойствием спрашивает мой отец. – Что я подумаю?

– У его семьи… криминальное прошлое.

Отец ругнулся на языке чви[23]23
  Чви – язык народа аканов, распространенный в Гане.


[Закрыть].

Мама смотрит на меня во все глаза.

– Ты, должно быть, шутишь, Симона…

– Нет. Я абсолютно серьезна.

– Ты увлеклась каким-то… malfaiteur?

– Он не такой, – говорю я.

Я больше не хочу лгать, но я не знаю, как объяснить, каков, собственно, Данте. Он сильный, он смелый, он умный, он страстный… Я не желаю слышать все эти ужасные слова, которыми его описывают мои родители. Но в то же время, я не могу сказать, что парень так уж невинен и ни разу не нарушал закона…

– Я хочу, чтобы вы познакомились, – произношу я так уверенно, как только способна.

– Это не обсуждается! – фыркает мой отец.

– Погоди, Яфью, – говорит мама. – Возможно, нам стоит…

– Совершенно исключено! – отвечает он. Поворачиваясь ко мне, он велит: – Ты больше никогда не увидишься с этим мужчиной. Ты заблокируешь его номер в телефоне и выдашь его имя и описание нашему персоналу, и с этого момента…

– Нет! – кричу я.

В комнате повисает гробовая тишина, родители смотрят на меня в шоке.

Кажется, я впервые сказала им «нет». И я совершенно точно никогда раньше не повышала голос.

Мое сердце бешено бьется, пока я говорю:

– Я не перестану с ним видеться. Прежде вы должны познакомиться с Данте. Вы не можете ничего говорить про него, пока не знаете… так, как я.

Кажется, отец хочет закричать на меня в ответ, но mama успокаивающе кладет ладонь ему на плечо. Tata требуется секунда, чтобы перевести дыхание, и он говорит:

– Хорошо, Симона. Ты пригласишь его к нам на ужин.

Даже mama кажется удивленной.

– На ужин? – спрашиваю я.

– Да, – говорит он и крепко сжимает губы. – Мы встретимся с мужчиной, который украл сердце моей дочери. И мы узнаем, что он за человек.

Кровь шумит у меня в ушах. Поверить не могу, что он согласился. Это похоже на какую-то уловку. Будто за этим последует что-то еще.

Но отец не произносит больше ни слова. Он ждет моего ответа.

– Спасибо, – тихо говорю я. – Я приглашу его завтра на ужин.

– Хорошо, – отвечает tata. – Жду с нетерпением.

Этот ужин – настоящая катастрофа.

С той секунды, как отец открыл дверь, я знала, что так и будет.

Он надел один из своих лучших костюмов, темно-синий «Бриони», но вовсе не в знак приветствия или уважения. Tata хочет выглядеть максимально устрашающе.

Отец холодно приветствует Данте. Он может быть чудовищно суровым, когда захочет.

Проблема в том, что Данте суров ничуть не меньше. На нем рубашка, застегнутая на все пуговицы, и брюки-слаксы. Темные волосы тщательно уложены, а парадные туфли отполированы. Но он не выглядит так изысканно, как tata. Закатанные рукава рубашки открывают мощные мускулистые предплечья, покрытые темными волосами и вздувшимися венами. Его огромная ладонь смыкается вокруг отцовской. Она кажется грубой, с распухшими костяшками пальцев и золотым фамильным кольцом, которое Данте носит на мизинце.

Ладонь моего отца, напротив, тонкая, изящная, наманикюренная. Часы и запонки на его запястье выглядят как украшения настоящего джентльмена.

Кажется, будто Данте давно не брился, хоть я и знаю, что это не так. Просто темная растительность на его лице вечно создает эффект небритости.

Приветствуя моих мать и сестру, Данте старается говорить как можно вежливее, но его голос все равно похож на рычание. Они не привыкли к такому. Mama даже немного подпрыгивает. Знали бы они, насколько этот мягкий тон отличается от его по-настоящему угрожающего рыка. Но для моей семьи все, что говорит Данте, звучит грубо и неотесанно, даже когда он пытается сделать им комплимент.

– У вас прекрасный дом, – говорит он mama, но даже это звучит фальшиво, словно Данте никогда раньше не бывал в красивых домах. Я знаю, как красив и по-своему величественен особняк Галло. Куда величественнее этого арендованного дома.

Мне уже дурно от ужаса, а ужин еще даже не начался.

Мы рассаживаемся вокруг обеденного стола.

Tata садится во главе, mama – напротив, Серва с одной стороны стола, мы с Данте – с другой. По крайне мере, мы сидим рядом.

Одна из горничных приносит суп.

Это гаспачо, на поверхности которого поблескивают капельки оливкового масла. Данте с опаской смотрит на холодный суп.

Он берет ложку, которая кажется до нелепости маленькой в его ладони. Мои родители и сестра наблюдают за ним, словно за зверюшкой в зоопарке. Я так злюсь, что мне хочется плакать. Я понимаю, что они не специально, но мне больно видеть их застывшие лица, внешнюю вежливость, за которой скрывается отвращение.

Данте тоже это чувствует. Он пытается сохранять спокойствие, общаться тепло. Но это невозможно из-за яркого света, напряженных взглядов и тишины, которая царит за столом. Посреди обеденной залы звяканье ложек раздается особенно громко.

Из вежливости Данте пробует пару ложек, но затем откладывает прибор. Невозможно есть, когда за тобой наблюдает столько народу.

– Суп вам не по душе? – с холодной вежливостью спрашивает отец. – Я могу попросить приготовить что-нибудь другое. Что вы предпочитаете?

Он произносит это так, словно Данте употребляет в пищу только пиццу и картофель фри. Словно оценить нормальную человеческую еду тому не по силам.

– Суп великолепен, – рычит Данте. Он снова берет ложку и торопливо глотает пять или шесть ложек. В спешке немного красного супа проливается на белоснежную скатерть. Данте краснеет и пытается промокнуть пятно салфеткой, отчего становится только хуже.

– О, не беспокойтесь, – говорит mama.

Она сказала это без всякой задней мысли, но прозвучало снисходительно, будто за столом сидит немецкий дог, от которого ничего лучшего ожидать и не приходится.

Мне кусок в горло не лезет. Суп пахнет отвратительно, словно в него насыпана железная стружка. Я едва сдерживаю слезы.

– Итак, Данте, – спокойно и взвешенно, как и всегда, говорит мой отец. – Чем вы зарабатываете на жизнь?

– У моей семьи несколько бизнесов, – отвечает Данте. Стоит отметить, что его голос столь же спокоен, как у tata, и парень без проблем выдерживает его взгляд.

– Что за бизнесы?

– Строительство. Недвижимость. Элитные рестораны.

– Разумеется, – говорит отец. – А также несколько прачечных самообслуживания и стриптиз-клуб, не так ли?

Я вижу, как ходят желваки на лице Данте. Отец ясно дал понять, что осведомлен о деятельности семейства Галло.

– Да, – отвечает парень. – Все так.

– Ваша семья уже несколько поколений живет в Чикаго, верно?

– Да.

– Дом на Норт-Уиленд-стрит просто… очарователен. Ваша семья, должно быть, владеет им не одну сотню лет.

– С 1902 года, – холодно отвечает Данте.

Мой отец откладывает ложку и складывает свои тонкие, красивые руки на столе перед собой.

– Что меня удивляет, – говорит он, – так это с чего ты взял, что я когда-либо позволю своей дочери связаться с итальянской мафией?

За столом воцаряется гробовая тишина. Мы все, кажется, застыли на месте. Моя мать замерла на своем стуле с широко раскрытыми глазами, Серва поднесла ложку ко рту, но так и не сделала глоток, а я так сильно впилась ногтями в ладонь, что, кажется, там уже выступила кровь. Мой отец пристально смотрит на Данте, а Данте пристально смотрит на него в ответ.

– Во всех семьях есть свои секреты, – говорит парень, и его грубый голос звучит полной противоположностью вежливому тону моего отца. – Вот вы, например, выросли в Аккре… вряд ли придется глубоко копать, чтобы отыскать пару родственников, которые перерезали чью-то глотку ради нескольких седи[24]24
  Седи – денежная валюта Ганы.


[Закрыть].

Отец не подает виду, но я вижу гнев в его глазах. Не знаю, понимает ли Данте, насколько близок к истине. У моего отца было два дяди, которые работали на местных бандитов. Однажды они предложили его сестрам работу горничными в богатом районе города. Девушки собрали вещи, планируя навещать семью по выходным. Но так и не вернулись – отец никогда не видел их снова.

Ладонь tata, лежащая на столе, дергается. Кажется, он собирается ответить, но Данте еще не закончил.

– Впрочем, должно быть, в Африке это обычное дело, – рычит парень. – А как насчет времени, когда вы переехали в Лондон? Вот где настоящие деньги. Хедж-фонды, слияния и поглощения, крупномасштабные сделки с недвижимостью… У мафии хорошо с деньгами. Очень хорошо. Но нам не сравниться с международными финансистами… Это преступления совершенно другого масштаба.

Отец цыкает, его верхняя губа приподнимается в презрительной усмешке.

– Уверен, тебе бы хотелось, чтобы это было правдой, – говорит он. – Может, мои руки и темные, но твои запятнаны кровью. Эти руки отныне не коснутся моей дочери.

Глаза Данте так темнеют, что становятся чернее, чем у моего отца, – радужки не видно вовсе, один сплошной зрачок.

Я боюсь, что он заявит tata, что его руки уже касались меня. Всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Я больше не невинная папочкина принцесса. Даже близко.

Но Данте никогда не предаст меня.

Вместо этого он говорит:

– Это не вам решать.

– Нет, мне, – отвечает tata. – Я ее отец. Симона подчиняется мне.

Данте переводит взгляд на меня. Наши глаза впервые встречаются с тех пор, как начался этот чудовищный ужин. И я впервые вижу трещину в его броне. Парень вошел сюда, словно темный рыцарь, суровый и непреклонный. Но теперь я вижу уязвимость в его взгляде. Вопрос: неужели мой отец прав?

Мои губы слишком пересохли, чтобы говорить. Я пытаюсь облизать потрескавшуюся кожу, но этого мало. Я не могу произнести ни слова.

Я вновь вижу желваки на лице Данте. Его брови опускаются от разочарования. Парень поворачивается к моей матери.

– Благодарю за гостеприимство, – говорит он.

С этими словами Данте встает и выходит из зала.

Я должна вскочить.

Я должна побежать за ним.

Вместо этого меня рвет прямо в суповую миску, наполненную нетронутым гаспачо.