Текст книги "Крик в небо – Вселенной. Книга 1. Она"

Крик в небо – Вселенной
Книга 1. Она
Софи С./М.

© Софи С./М., 2017

ISBN 978-5-4485-4355-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга 1 «ОНА»

К чему здесь девиантность? Не от желания популяризовать то, что в последнее время и без того многие считают актуальным для себя, не от задумки «переплюнуть» кого-то, не для утех и не для информации. Книга написана, прежде всего, ради того, чтобы рассказать о том, как взрослеет человек в своей неповторимой шкуре. Конечно, не всё здесь правда, но чувства героев, их индивидуальность – настоящие. Они наделены особым ощущением мира, заимствованным у реальных людей. Автору это дорого обошлось: не самые лёгкие к изображению характеры и не самая однозначная тема с позиции идейности. Кроме того, не многим хочется заглядывать в тёмные уголки взаимоотношений странных людей, детально изучать их, пока не обнаружишь, что и странности бывают близкими, и эти люди в основном просто люди как все мы.

Стоит отметить, что по прочтению роман раскрывает историю одного маньяка. В произведении переплетается две линии (история маньяка и любовная история), у которых лишь на первый взгляд мало общего: в противопоставлении силы и бессилия от восприятия таких вещей героями (с общего ракурса и с точки зрения культуры БДСМ) повествование уходит к болезненному восприятию убийцы.

Всем этим хотелось бы внести лепту в защиту индивидуальности и ограничить насилие по отношению к тем, кто уязвим. Эта книга для молодых, для любителей тёмной эстетики, для тех, кто увлекается психологией, в частности, интроспекцией.

Пролог

 
Мы были все детьми когда-то,
Вот только разными детьми,
Мой детский замок – баррикады
Ничуть тебя не поманил…
 
 
А мне хотелось строить стену,
Бежать от страхов и бессилий,
Я шапку-невидимку не надену:
Уже носил – другие не носили!
 
 
Я знаю цену боли от терпения,
Весь цирк и зоопарк людской,
Слабости и страхи, угрызения,
В цепях и клетке – зверь ручной
 

Он стоял перед зеркалом, над головой висела видеокамера. Он взглянул в неё, отошёл подальше и заговорил:

– Говорят, детство – счастливая пора. Не поспоришь. Подростку явно не лучше, дальше – больше, потом, ты старик. Но что такое детство? Избивать детей до синяков или приучать их разделывать кроликов, – он чуть откашлялся, – раскладывать их чудные головки с каёмками крови, те, что недавно целовал в милый носик… – мечтательно протянул он. – Так вот, для этого ребёнок уже достаточно большой, в остальном – молчи, сопляк. Конечно, умные люди так низко не падут, да вот беда – мир кишит идиотами. – Он поднял голову, взглянул в камеру: – Мне пятнадцать и зовут меня Костя.

Когда-нибудь это станет прологом к какой-нибудь истории. Он напишет сценарий – время придёт. Подумав об этом, он застыл перед зеркалом.

Ему было шесть, когда мать на лето отдала его дяде, то есть своему брату. Мужчина жил в деревне и увлекался охотой. Он не раз приносил домой мёртвых лисиц, освежевал их и развешивал шкурки. Маленького Костю это ничуть не впечатляло. Он с улыбочкой помогал дяде во всех делах. Дядя был первым, кто хвалил его за такую работу. Говорил «Ох, молодчина же ты, Костенька, настоящий мужик! А то повыращивают тепличных мальчиков, ни на что не годных». Костенька был в восторге от того, как просто перед его глазами рисовалась смерть, и самое важное – эта смерть была данностью жизни. Она – благо, она естественна. В то время как другие дети души в животных не чают, он сдирает с них шкурки, а его за это хвалят. Он лучше их, он лучше всех. Он самый сильный и смелый.

Позже, он понял, каков же тупица был его дядя. Он возненавидел его. Дядя помог ему осознать, что добрыми делами не прославишься – за них и похвалы не жди – но как он обозначил силу… Может, сила – это расправляться с беззащитным? Мелочно гадить всем, кто за себя не постоит? «Эх, дядюшка, никчёмная ты, низкая душонка… Сила – это брать выше. Это сдирать шкурки хотя бы с таких как ты», решил он.

***

В доме было множество зеркал. Уникальные, выкупленные из частных коллекций или музеев, в резных рамах с позолотой, соседствовали с современными, подпирающими высокий потолок. Женщина лет сорока остановилась в прихожей, взглянула в одно из них, чтобы поправить макияж. Было темно, она не включила свет, а щёлкнула зажигалкой.

Он наблюдал: кружок тёплого света от пламени выхватил в зеркале блестящие голубые глаза, яркую помаду на узких губах, ворот пальто, обрамлённый густым мехом, потом, скользнул по стройной фигуре женщины с головы до пояса.

Она распахнула дубовую дверь, шагнула за порог, но той же минутой вернулась:

– Сын! – крикнула она в пустоту огромной прихожей.

Он уже сидел у камина, бросал обрывки бумаги в огонь. Она прошагала в гостиную, стуча шпильками о блестящий, будто налитой пол.

– Что? – удивился он. Голубые глаза уставились в такие же напротив.

– Завтра меня не будет. Если что, отцу скажешь, уехала на семинары.

Перед уходом она коснулась его бледного лица, провела ладонью по волосам чёрным и глянцевым, словно латекс, и поцеловала в щёку.

– Я люблю тебя, сын. Будь осторожен, – шепнула она. Не забыла и добавить: – Ты у меня самый красивый мальчик на целом свете.

Через мгновение сквозь полумрак в зеркале вырисовался силуэт подростка: высокий, неплохо сложён. Он улыбнулся. Взгляд: то волчий, то трогательный, то саркастический, то доверительный… Он отходил и подходил снова, осматривал себя со всех сторон.

– Отец, – сказал он в пустой коридор. На пути к кабинету, он представлял, как скажет это слово, как посмотрит в глаза.

Едва слышно приоткрыв дверь, он вошёл. Мужчина сидел у окна: волосы с проседью, вид усталый. Он вглядывался в цифры, щупал виски. Последнее он делал, когда у него раскалывалась голова, что бывало нередко. Слабость только на руку.

– Отец, – произнёс он тоном читающего проповеди.

Мужчина вздрогнул, взглянул на него.

– Крадёшься как тень… Прямо как твоя мать! До инфаркта доведёте! – вскрикнул он.

Взглянул в искрящиеся слезой глаза:

– В чём дело? – спросил он и как-то обмяк. Было ясно: всё, чего он хочет в завершении тяжёлого дня – это избавиться от незваного гостя.

– Отец, – всё так же хладнокровно продолжал Костя, – тебе не нужен автомобиль на выходные, ты отдашь его мне…

– Да ты даже водить не умеешь… – забормотал мужчина. Взглянул на него, потянулся к ящику, достал ключи…

На лестнице послышался грохот – он отвёл глаза… Тотчас бросив ключи в ящик, он захлопнул его.

– Уходи! – крикнул он.

У дверей Костя услышал:

– Без стука больше не входи, понял?! Не входи! – Дрожь в голосе. Он обернулся: отвращение, страх в бегающих глазах.

Он бросился вниз – в подвалы, долго бежал по извилистой лестнице и в недрах земли уставился в зеркало. Оно висело в тёмной каменной коморке на самом дне. Полтора часа он смотрел в него, размышляя, что же с ним не так. Вот уже пятнадцать лет он дивится людям, теперь не такой непосредственный как раньше. При небывалой красоте и остром уме разумно бы править миром, думалось ему, и было странно, что не выходило. Следуя логике, всё делается по причине, материальной, вроде автомобиля, который приберёг отец, и каждый стремится организовать вокруг себя мир, а не наоборот. Людям свойственен такой подход, но в других – не нравится. Всё нужно делать исподтишка. Если не выгодно быть собой, то кем же быть?

Он толковал с отражением, снова представлял, как подойдёт к отцу, как назовёт его имя или произнесёт «отец». Как будет падать свет, как близко он будет сидеть или стоять, какова мелодия голоса, энергия касания… И самое главное – сила взгляда. Каков будет этот взгляд на вкус? Сладостные мгновения – привкус ванили во рту, приторный, пленяющий; а может, горькое разоблачение – благоговейный страх, позор, кислый, словно пивная капуста. А может быть, нечто странное, неуловимое и нежное, как отдалённый запах ландышей, как цветение розмарина по ту сторону реки.

Как отвечать на страх? Недоверие? Ненависть? Любовь? Смятение? Как не потерять эту скользкую нить влияний, что вьётся в открытом море сознания, сносится течением и вырывается, кусается, точно кобра, схваченная за хвост? Сегодня давление стало ощутимым. Как скрыть его, как выкрутиться? Как обрести, как сохранить ту заветную лёгкость воздействий? Она должна быть такой, словно нитей и нет. Марионетка – хозяин себе. Он делает так, как хочет, а хочет того, чего хочу я. Слишком много вопросов. Колониями муравьёв, бежавших из сломанного муравейника, ворвались они в его изнурённую голову и носились туда и обратно. Он скрежетал зубами. Не всё потеряно. Последнее время, как никогда прежде, он чувствовал энергию, витающую в воздухе, слышал голоса в голове – гордые или молящие, и мог бы видеть каждого, как рентгеновский луч – насквозь.

На улице лежал снег, ночи казались светлыми. Бессонница сводила с ума. Он становился старше, всё сильней запутывался в собственных путах. До сих пор он видел в некоторых людях гордость, достоинство, смелость, но уже презирал и это. Человеком больше, человеком меньше – это всё равно, что хлопнуть тапкой по кишащему тараканами полу и задумываться о том, какие души вы погубили… Голоса в голове усиливались – жалкие, ничтожные. Люди – недалёкие создания, убеждался он и думал – от недалёкости всё гнилое и произрастает. Они скрывают лживое, алчущее лицо под серой маской, ему тоже приходится скрываться, злит, что он считается больным исключением, а они здоровым правилом. Есть в них что-то, чего в нём нет. Но и у него есть то, чего нет у них

Вскоре, навык наигранных эмоций развился в нём до уровня гипноза, которому большинство поддавалось. Некоторые могли устоять, но он перестал видеть в этом их силу – он видел в этом свою слабость.

Не спалось уже который день. Что-то журчало прямо над головой. Запах крови висел в воздухе, а на потолке – зеркало. Он открыл глаза. Распахнутые в ночь, они сверкали тёмно-синим, как два ледяных подсвеченных осколка. Он взглянул вокруг – всё чисто. Прислушался – никакого журчания. Голод. Сухость во рту.

Вышел во двор. Никого. Вошёл в дом, прошёл на кухню. Молоденькая служанка отмывала раковины, поливая моющим средством.

– Жанна! – раздалось в тиши.

Она вздрогнула, обернулась. Ему нравилось пугать людей – это давало лёгкий толчок, трещинку на годном к срубке дереве.

– Я отпросилась на завтра, – солгала она. – Хозяйка сказала, если всё сделаю, могу завтра не приходить.

– Да? – переспросил он, скользнула улыбка. Настоящая улыбка едва ли касалась его губ, хотя он считался весёлым парнем. Эта была настоящей – как тут не улыбнуться, когда ситуация такова, что трепещут едва ты вошёл. Ей что хочешь можно внушить, смекнул он.

Подошёл ближе. Всё как продумал: свет неяркий, окна зашторены, тишина. Замерев на пару мгновений в раздумье, он тряхнул головой – «К чёрту» и снова улыбнулся. Все обожали его задор. Таким условным знаком ей давалось понять, что пугать её никто не собирается. Он отправит её усталый разум в мир полный сладостных иллюзий. Почему так? Он решил поддаться интуиции – делать то, что говорят его желанию её напуганные глаза.

– Жанна, – произнёс он. – Жанна… – повторил голосом, обволакивающим, словно глицериновая плёнка. Он был раскован, очарователен, галантен и нежен. Её имя – сладостно, тонко. Отвлекающий жест ухоженной ладонью – можно начинать. – Я вспомнил, – он взмахнул правой рукой, остановил ладонь вверху. Расстёгнутые белые манжеты, спускающиеся рукава, белоснежная, гладкая кожа…

В итоге, он заставил её раздеться и выйти на мороз. Понимал, что она боялась его, на каком-то интуитивном уровне она видела в нём невменяемого, вот и повиновалась. Не хотелось так думать. Её ощущения он представлял себе со всей романтикой:

Она взглянула на ладонь… Спёртый кухонный воздух с примесью жареного лука и чистящего порошка теперь не чувствовался.

– Жанет! – раздалось в тишине. Тяжёлый мутный взгляд: – Жанет, Жанет, – звучит лишь отголосками, комната наполняется синевой… Пахнет белой акацией – свежей, после росы. Всё кругом бело от цветения… Невиданная красота… Всё кружится-кружится-кружится…

Запах крови. Три крупных шипа впились в кожу босых ног…. Под ногами ветви акации, дай-ка посмотрю… Девушка открывает глаза: голой она стоит на ржавом мартовском снегу.

– Боже! – она хватается ледяными ладошками за промежность и грудь. – Где я? – Откуда-то доносится смех… Откуда? Почему я здесь? Который час? Уже рассвело. Так холодно. Безумно холодно… – Всё было именно так, хотелось думать ему.

Через три года мальчик стал мужчиной. Он не мог не считать себя таковым – силу в себе он чувствовал бесконечную. Первыми он убил двоих мужчин: не исподтишка и не из револьвера – собственными руками. Правда, в руках был нож, но это не револьвер. Третьего задушил. Была и женщина, но этим он не гордился. А потом, трупов было не мало…

Пошёл к кабинету отчима. Теперь он не называл его отцом. Скоро мне восемнадцать, думал он, а старик богат. Нежилец он уже. Настолько из ума выжил, что мать уломала его составить на неё завещание.

Он нисколько не волновался, даже шутил перед тем, как войти:

– Father? – вопрошал он.

– Yes, son, – отвечал сам себе.

– I wanna kill you! Mother, I wanna fuck you! – Какой же эпичный диалог!

Когда вошёл, первым делом сказал, что разбил три люстры с кристаллами «Сваровски», с которых тот пылинки сдувал. Они стоили целое состояние. По телефону подтвердили – разбил. Отчим схватился за сердце – он очень ценил свои деньги. Настало время вынуть из мешка голову его любимого кота. Кот был уникальной породы и тоже стоил кучу денег. У старика больное сердце, но не тревожь его, протянет ещё десяток лет…

Вдруг он встал, рванул на встречу с кулаками, пришлось выбросить кота из пакета на пол – старик так и застыл перед ним. Нагнулся, запричитал… Не вынесла душа поэта – набросил пакет ему на голову и задушил. В полном шерсти и крови пакете.

Что же делать? Хотел, чтобы тот умер от инфаркта, да понял, это не так-то просто… Всё-таки не профессионал – ругал он себя. Недавно тот же отчим отмазал его от предыдущих преступлений – мать уговорила – на их фоне его заподозрят первым. «Что же делать?» и это «Мать уговорила» вертелись в мыслях. Умеет же она уговаривать, думал он, и тут она вошла в комнату.

1

На сцене концертного клуба звучит проигрыш – покоробленное гитарное соло. В зале темно, народу мало. В танцпортере люди в чёрном, человек десять, в креслах на втором ярусе такие же, человек двадцать. Все унылые: агрессивная российская альтернатива не заводит местную публику.

Девушка с взъерошенными бардовыми волосами – выбритые виски, кислотно-фиолетовые пряди – берёт микрофон. Пластик, липкий от потной руки предыдущего исполнителя, ложится в маленькую ручку в кожаных перчатках без пальцев, ногти, покрытые чёрным лаком, с рисунком кошачьего когтя по центру, вцепляются в него, будто этот микрофон, скользкая рыба в воде.

– Аня, Привет! Я пришла! – полудетским голоском выкрикивает девочка, лет пятнадцати. Она стоит у сцены, улыбается. Маленькая фигурка в чёрном – заношенные джинсы, растянутая футболка. Она смущается, что проще всех: у неё русые волосы естественного цвета, светло-голубые глаза, почти нет косметики, только на веках облако тёмных теней.

Девушка со сцены кивает и продолжает красоваться перед зрителями. Шипованный ошейник, ботинки на тяжёлой подошве Combat Boots, кислотная сетка чулок – всё как полагается тяготеющим к киберпанк эстетике. В ямочке меж ключиц притаился шестигранник – самая настоящая гайка – на цепочке в виде провода, это чудо техногенного дизайна подпрыгивает вместе с девушкой и шлёпается, делая кожу под собой розоватой.

Начинают играть вступление. В зал вбегает парень, долговязый, в одежде цвета хаки.

– Дарлинг Даггер! – кричит он под сценой.

– Хорош орать, – говорит девушка. – Не отвлекай!

Парень не слышит и снова кричит:

– Даггер, а где сиськи!?

Она вкладывает микрофон в стойку, наклоняется к нему:

– Иди к чёрту, Грэйвен, не отвлекай!

Грэйвен хохочет и Даггер тоже. Они знают друг друга так давно, что позабыли, как представились при первом знакомстве. Им стыдно признаться, что Ник-нэймы субкультурной тусовки стёрли из памяти настоящие имена, а потому, едва ли они их когда-нибудь выяснят. На галёрке сидят Иксайл, Диггер, Розали, Мануил-фил, над последним все смеются, но он сам назвался Мануилом-филом, он знает свой Ник. Есть и такие, кто не знает, например, Пендулум (Маятник) и Methusalem (Мафусаил), их величают так все (между собой), а они и не подозревают.

– Эй, парни! – орёт Грэйвэн. – Мануил, не жри энергетики, как гопник! Эй вы Кибер-Готы, Гипер-Гопы, слышите, что играет!?

– Да! – орут те с галёрки. – Что-то рокен-рольное… Рок, мать его!

– Молодца! – издевается Грейвэн. – Гляньте на неё… Закос под индастриал стайл… А где фетиши!? – Он поворачивается к Даггер и кричит: – Где сиськи?!

– Сиськи, сиськи! – орут сверху, в зале раздаётся хохот.

Вступление отыграли, но Даггер, красная от смеха, стоит, держась за живот, и петь не собирается. Играют заново.

– Да, прекратите! Блин, я так никогда не соберусь! – отмахивается она.

– Брось, тут все свои. Я-то чё припёрся, думал, мутишь фетиш-рокеров, будут сиськи, а ты нас развела…

– Развела не по-детски! – вторит сверху. – Где латекс? Где клеенные лентой соски?! Крест-накрест, а можно и без!

– Не дождётесь! – она показывает фак Грэйвену и галёрке, восстанавливает дыхание и надвигает на лицо сварочную маску.

– Да она индастриал прикид выгуливает, я вам говорю! – усмехается Грэйвен, но вступление отыграли и Даггер не реагирует.

Начинает первый куплет. Гибкое тело двигается в пелене сценической дымки, неудобный корсет из фосфоресцирующего пластика ей не помеха, стягивающая бёдра милитари юбка тоже. Эти вещи – предмет гордости, а не причина неудобств, теперь, когда она срывает сварочную маску, это видно по счастливому, надменному лицу. Запевает припев. Что-то вроде: «Будь как я, моё любимое дитя, я подарю тебе все вирусы, что есть у меня…»

Многие, из тех, кто сидел на галёрке, подходят к сцене, чтобы поприветствовать юную певицу, и уходят, но только та самая девочка, единственная, кто знает её имя, не отводит глаз.

Компания из семерых выбралась на улицу в полночь: четыре парня и три девушки. Их внешний вид вкупе с шумным поведением заявлял о себе. В чёрных плащах, нашпигованной сталью обуви, со странной символикой нашивок и аксессуаров, за обсуждением музыки они выкрикивали контраргументы, словно лидеры партий на политических дебатах. Только юная певица, что переоделась в Кэжуал (за исключением ботинок) и её подруга – девочка в заношенной одежде – вели себя скромно.

Остановились в парке, в первом ряду скамеек. В парке было людно, народ заполнил все ряды, завсегдатаи были неформалами – они собирались тут каждый вечер.

– Повезло, что так быстро нашлось место, – сказал Грэйвен.

– Это точно, – ответил Мануил. Он скинул чёрное пальто с нашивкой «biohazard», достал из чехла гитару и наиграл нечто, вроде Олд скул.

Девушки слушали, допивая вино из бутылки.

– Жарко? – спросила Розали.

– Мертвецам холодно не бывает! – ответил он, все засмеялись.

После «собрания» Даггер с подругой пошли через парк к остановке. Ночь была тёмной – фонари горели не везде.

У паркового киоска Даггер остановилась:

– Вероника, – начала она, – у тебя есть паспорт?

– И что толку? Мне ещё семнадцать, – ответила та.

– Может, в супермаркете вроде как сыграет уверенность – есть паспорт, значит, и восемнадцать есть.

– Нет, в супермаркете будут. Попробуем в киоске.

– Тут одна тётка работает, – задумалась Даггер. – Сестра моего отца, то есть реально моя тётка. Это она заставила меня переехать сюда после смерти мамы, как бы шефство надо мной взяла, сука. И отец – подлец, ей вторит. Воспитатели хуевы…

– Донимают?

– Да им так-то плевать на меня, вот что обидно. Сто лет с мамой в деревне загибались, я в школу зимой в тапочках ходила, хоть бы раз помог! А теперь мамы нет, выискался папаша… Всё так же жмётся, зато – это не носи, туда не ходи…

– Давай другой киоск поищем?

– Нет уж. Недавно чуть не убили о стену башкой за этот ирокез! Каким матом только не выражалась! Так они меня вдвоём отхуярили… Говнюки. Ну ничего… Попляшет у меня.

Киоск располагался недалеко от парковых ворот, но с дороги был незаметен из-за густой растительности. Даггер подошла ближе, осмотрелась. Она постучала в обитую жестью дверцу – никто не открыл. Когда ударила ботинком по жестяному корпусу, изнутри послышались угрозы о вызове полиции.

– Открывай, старая стерва! Ваша мать пришла, молока принесла! – она отшвырнула ногой урну – та с грохотом высыпала накопленный за день мусор.

В киоске воцарилась тишина. Даггер взобралась по дереву на крышу и начала прыгать – звон жестяного покрытия гулом отдавался в ушных раковинах.

Выбежала пожилая женщина, в этот момент Даггер спрыгнула. Тяжёлым ботинком она придавила продавщицу к земле.

– Получай, старая стерва! – приговаривала она, пиная лежачую.

– Аня! Перестань, хватит! – Вероника отталкивала её, как могла, взывала к здравому смыслу: – Послушай, тебя же посадят в тюрьму! Из-за этой твари придётся сидеть, а она рада будет!

Аня больше не сопротивлялась: лицевые мышцы замерли в ничего не выражающей позиции, блестящие дорожки слёз рывками расплывались по щекам. Она подошла к поднявшейся женщине, та сразу же толкнула её, ударила по лицу и попятилась назад. От удара из носа брызнула кровь.

Женщина достала нож:

– Не подходи, убью! – закричала она.

Аня смотрела с той же ненавистью, но в глазах вспыхнул неуловимый огонёк. Накипевшее пульсировало приливами к глазному яблоку скупых слёз, они собирались на нижнем веке, глаза блестели. Вдруг, она бросилась на женщину, вцепилась той в шею ногтями – та вырвалась, ударила ножом.

– Я ненавижу тебя, ненавижу!!! – кричала она, крик был диким, словно последний в жизни крик, но всё же, казалось, будто та промахнулась, пока на животе не проступила полоска крови.

На шум сбежались прохожие, все стояли и смотрели во все глаза. Аня плакала, рассказывала трогательную историю о вечерней прогулке, нападении неадекватной родственницы, а тем временем, родственница, словно и в самом деле рассудка лишилась, махала ножом. Вероника боролась с ней, а толпа расступалась.

– Вызовите полицию, пожалуйста! – крикнула она. – Прошу вас, помогите…

Тут какой-то парень оттащил тётку. Вероника только успела взглянуть на него, прежде чем он ушёл. Красивый, подумала она. Не могла поверить, что в таких обстоятельствах так подумала. Вокруг толпились, кричали, раненная Аня лежала на земле, а она смотрела ему в след: он добежал до автомобиля, хлопнул дверью и поехал, только покосился на неё. Столько людей вокруг, а никто ввязываться не хотел, он же с дороги увидел и помог. У него был чёрный Порше, самый распространённый среди этой марки – она сразу узнала модель. Неужели он вот так просто вышел из машины, спас неизвестную девушку и так же просто исчез? Как и не было. Высокий, в чёрном пальто нараспашку, а лицо его такое мужественное… И романтическое. А может, он показался ей таким, всё случилось слишком быстро.