Текст книги "Кусок"

Так не бывает? Да, не бывает. Все вранье и фантазии? Да, я все это выдумала для вас.

А может быть, где-то найдется настоящая такая история.

А может быть, это вам хочется, чтобы все осталось только выдумкой.

I

Лес

А лес светился. Было пасмурно, небо серело и скидывало на землю огромные и мягкие комья снега, постепенно пряча все под белое одеяло. Люди спешили, ругались, болели, выздоравливали и снова спешили, неустанно чихая и хрипло жалуясь на жизнь. А лес светился.

Потому что дети смешно высовывали языки и ловили на них снежинки. Потому что белки, перебирая мелкими лапками, сновали по кормушкам и деловито отыскивали что-нибудь съестное. Потому что теплый свет фонарей дарил всей округе неизбежное, совсем неясное счастье.

« Чего это я?» – странная, с ног до головы покрытая снегом фигура замерла точно по центру лесной дороги. Губы вдруг плотно сомкнулись, и взгляд мгновенно заволокло туманом. Девушка (фигура имела привычку считать, что она девушка) будто очнувшись от глубокого сна, огляделась кругом. «Надо же, лес!» – пробормотала она и попыталась снова улыбнуться. Не вышло.

Всего несколько минут назад девушка, сияя, шагала по зимнему лесу и смеялась над собственными ощущениями. Но память на то и память, чтобы не вовремя появляться и внезапно исчезать. Она плакала всю ночь, всё утро, слезы, было, уже захватили и день. Но в какой-то момент девушка встала, резко и грубо толкнула входную дверь и, не надев даже пальто, побежала. И почему-то в лес. А затем смех, заглушающий боль. Известный факт: клоуны, всегда веселые и смешливые на людях, зачастую оказываются самыми несчастными людьми. Но только смех, этот великий иллюзионист, может сказать вам: «Товарищ, вы, однако, нашлись!»

Отчего же вдруг теряться? Ну а как иначе можно забыть, что вы теперь остались одни. Потерялись – значит, спрятались сами, значит, и одиночество тоже выбрали вы. Сами. И как иначе поверить, что вам вовсе не больно и не страшно, что всё пустяки, да и только. У каждого человека, в зависимости от габаритов его страха, имеется маленькая комнатка, ну или хотя бы коробочка, где можно укрыться от любой неприятности. Вот и доказательство, что человек – животное: не исключено, что люди произошли от каких-нибудь особенно крупных, прожорливых и неудовлетворенных жизнью улиток. Вне пространства и времени, вне общества, вне собственной души – в этих коробочках люди долго и порой глупо создают маленькие мирки, становясь королями, императорами, великими учеными и поэтами, завоевателями, никогда не терпящими поражений. Однако этот мир, эти титулы и звания существуют вне всего, лишь в глубинах обиженного сознания. А на поверхности жизни… Светился лес.

II

Non est verum

Ее звали Варя. Однако, ни один человек в мире не рискнул бы сказать, что Варя, с которой он знаком, – настоящая. Что перед ним не призрак, не галлюцинация, не оживший образ готического романа и не смешливая простушка из российской глубинки. Ее было много и точно не было вовсе. Странная, резкая и жестокая маленькая девочка Варя была неприлично разной: асимметричность, даже оборванность скользила в прямом, но скрывающем все до последней капли взгляде. В будто бы приветливой, но через секунду злой и насмешливой улыбке. В широких, но в тоже время жадных жестах и выражениях. Она была соткана из миллиона лоскутков: затертых кусочков дешевого ситца и мягкой шелковой материи. И так казалось всякому, кроме… а впрочем, это теперь не имеет ровно никакого значения.

Итак, стоя посреди лесной дороги, плакала «кусочная» Варя.

Часто ли человек в семнадцать лет может остановиться на дороге, оторвать от себя шлейф из житейских обид, ссор и недомолвок и взлететь туда, где облака не требуют отчета о полете?

III

Зачем

«Вон!» Короткое слово на обрывке тетрадного листа, лежащего на сумке, набитой до того, что в двух местах лопнула застежка. Все бы ничего, но если это сумка с вашими вещами, стоящая перед дверью в ваш дом, вы непременно несколько удивились бы. Варя, до сих пор не проронившая ни слезы, уже полчаса сидела на кухне у Риты, смотрела огромными от неизвестной мысли глазами и повторяла: «Вон».

– Эй, подруга, сойти с ума еще не значит решить проблему! – начала было Рита, но даже бойкие отличницы-активистки порой надолго замолкают, взглянув в лицо ошеломленного болью друга.

– Данил… – почему-то прошептала Варя и вышла «вон», запнувшись о злополучную сумку.

– Я разложу диван. И вечером будут блины. – Рита снова осеклась. – Варь, ты только, только давай без глупостей. Мы будем ждать.

Очень полезно иногда смотреть на чью-то мечту. Даже если эта мечта – несколько веток и камней, сложенных в песочнице в причудливую горку. Смешно, Варе было смешно. Сидеть вот так, знать, что тебя выгнали из дома и ждать звонка не матери, а непонятного, кажется, совсем бесчувственного человека, которого к тому же вы любите. Вот так новости! Но на этот раз «бесчувственная чурбашка» всего через пару часов изъявила настойчивое желание встретиться и поговорить.

– Рассказывай, – только приказала чурбашка. А затем шел дождь. Из тех ливней, что словно стараются смыть сегодняшний день, превратить его в лужицу на асфальте, а на утро высушить солнцем и забыть о существовании такого-то числа такого-то года.

«Спасибо», – и Варя уснула, задумчиво глядя на чернеющую в углу чужой комнаты сумку.

***

Неделя, две, третья пошла. Ночь, улица, холод и дождь, больницы и «вписки», и снова холод и дождь. Все смешалось в каком-то неотвратимо грязном котле: октябрь гнал, догонял, вонзал в спину новый нож и на время отставал. Чтобы наточить новый.

«Рак. IV стадия». Эти слова грозным эхом звенели в Вариной голове. Она даже не старалась плакать.

– Ээ, мне нужно сообщить, это все не так страшно, как покажется на первый взгляд. – Человек в идеально белом халате вдруг обернулся, понизил голос и пробормотал: «Кого я обманываю, зачем?!» Затем снова:

– Это успешно лечат в последнее время, только не волнуйтесь! – Но тут мужчина снова отвернулся, обежал взглядом иконы на стенах и прошептал: «Зачем, зачем я это говорю! Это не лечат. Так поздно!»

В кабинете сидело всего два человека, и Варя невольно отодвигалась к выходу.

– Сколько?

– Год. Ну может еще пару месяцев. Если, конечно, поможет…

– А если я не хочу год? Зачем?

– Девочка моя, успокойтесь! Ведь бывают и чудеса.

«Чудеса». В голове снова мелькнуло: «Данил. Но разве я могу сейчас думать о нем?» И тут снова едва слышные слова мужчины, обращенные кому-то третьему: «Ну кому, кому и зачем я вру?»

– Да замолчите вы наконец?! Замолчите! – Варя взорвалась. – Вы псих, псих, вы врете, это вовсе не я больна – вы!

Хлопнула дверь. Варе хотелось исчезнуть, раствориться, пропасть куда угодно, только не знать ничего. Она тихо сползла по стене, взгляд снова заволокло туманом. «Кажется, – подумалось ей, – я привыкаю плакать. Написать, рассказать! Да разве поверят? Если только он…»

– Ты чего? – тонкий голосок прорвался сквозь туман. Яркие голубые глаза, смешной нос кнопочкой, болезненно синего цвета кожа. И что-то красное пихали девушке в ладонь. – Возьми, она поможет. Если больно кажется сейчас, ты не верь. Ты чего?

И чья-то маленькая ладонь прижалась к Вариной щеке. Она улыбнулась, а мальчик, лет пяти всего, стоял и улыбался в ответ, совершенно искренне желая помочь и протягивая небольшой красный грузовичок:

– Ты возьми.

Но Варя спешила к выходу из этого страшного, сигналящего о будущей неизвестной силы боли царства.

IV

Cura

«Танцы». Новое слово затопило сознание девушки. Приходилось молчать, скрывать, казаться такой же улыбчивой и дерзко-смешной. Но это волей-неволей отвлекало, погружало в мир ярких костюмов, визга, смеха, движения.

– Яковлева, солистка Большого театра, куда ты прешь?! Я тяжелую артиллерию не вызывала еще! – Громкий голос руководительницы ансамбля бойко разрушал любой туман.

– Варь, Варь, сядь, это же не наш танец!

Девушка только смущенно засмеялась:

– А может у меня все танцы – наши. – И спустя секунду она уже заговорщически шептала:

– Насть, он вчера со мной дошел до дома снова. А я его совершенно случайно встретила!

– Молодец, только неудивительно! Ты все лето ему на мозги капала: «Пойдем гулять, пойдем гулять!» У него просто в подсознание въелось, что ему необходимо с тобой гулять! – И симпатичная девушка лет пятнадцати ехидно улыбнулась, сверкая глазами.

– Да ну тебя! – Но вышло как-то совсем не обиженно – против правды не пойдешь.

– Нет, ну а что?! Сначала ты месяц трещишь мне про Антона, но тот хоть сам тебе писал. Потом ты счастливо про него забываешь, но тут оказалось, что с Сережей ты столько знакома и он такой замечательный. Еще Питер этот! И я слушала новые приключения. А тут свалился на голову этот мальчик с пушистой челкой и непонятными словами, и ты уже год, год, не оставляешь меня в покое! Он либо в тебя влюбится, либо застрелит.

Теперь уже хохотала Варя:

– Что ж я, виновата что ли?

– А кто? Ты со всеми парнями так разговариваешь, будто каждый из них самый лучший, добрый и смешной. За тобой полгорода носится, а ты все цепляешься за этого Данила. Тебе вон Леша, сам Леша встречаться предлагал, а ты его не просто отшила – советуешься с ним по поводу того, ради кого отшила! И ведь он помогает, как надо было человека задурить!

– Насть, ну чего ты, в самом деле? Это вообще все… глупости! Я может еще вообще… – Варя запнулась на полуслове, вспомнив вчерашнее утро и «год». – Может, я вообще в монастырь уйду!

– Ты-то? Вот смеху!

Но танцы кончились, Настя ушла домой, а Варя снова бродила по улицам своего маленького города. Это был один из тех городков, где каждый второй в лицо знает первого и третьего, а четвертый вообще его родственник. Где тайга в пяти минутах ходьбы от твоего дома, но если шагать в другую сторону – непременно наткнешься на завод государственной важности. В подобных местах так редко случается что-нибудь невероятное, что каждая мало-мальски интересная история становится достоянием всего города.

***

Полюбив однажды человека, а не собственные о нем представления, очень редко случается людям успокоиться и позволить душе заплыть жиром бездействия. А Варя чувствовала, что вот-вот загниет, и изо всех сил стремилась к своему чувству. И чем было, больнее, страшнее, тем ярче выходило: «Я тебя люблю». Тем острее ощущалась необходимость близости одного единственного человека.

«Домой», – мелькнуло у Вари. Но дома стоял гроб. Настоящий, покрытый черным блестящим лаком, но все еще хранящий теплый запах древесины. Подарок матери.

Однако чем глубже проваливалась в своем сознании Варя, тем яснее она видела рядом чью-то руку, чьё-то слово и странную улыбку.

***

Ходить на танцы с трубкой в желудке – малоприятное занятие. Но и сдаваться сейчас – глупо и грязно. Великое искусство танца сменил… театр.

Нет, Варе не довелось играть на сцене, она была светом. Как бы пошло и громко это не звучало, правда была именно такой. Передвигая рычажки большого пульта, девушка могла вывести луч на самого незаметного актера и сделать его ярким и сияющим, могла заставить лица на сцене блестеть от счастья или тускнеть в печали и горечи. Говоря о театре, очень часто вспоминают артистов, режиссеров, а осветители, художники и звукооператоры исчезают вместе с закрытием последней странички программки. Но Варю помнили.

«Театр – боль». Именно так вспоминались затем девушке чудесные, но в то же время жуткие недели ноября.

Она была везде: освещала спектакли, подшивала костюмы и тяжелые шторы, писала программки, а днями рисовала режиссеру все новые и новые картинки сцены. Капельницы и бег, стремительная спешка в театр, в этот нелепый коллектив, где все друг друга презирали, но любили чисто и до последней капли. Варю разрывало. Было общее дело и было здоровье, были люди и больничные стены. Остались люди. Остался человек.

Да. Самый нежный и мягкий луч проектора был подписан на пульте именем. Об этом знали все, но ни один не сказал ни слова. Ждали.

И дождались. Спектакли полетели один за другим, громко споря, и тихо уходя в глубины памяти.

Первый из них закончился холодной лестницей и удивлением друзей.

–Варь, пошли. Холодно!

– Варя, ты что? Скорую!

На плечи опустилась куртка, кто-то сунул в руки стакан воды. Леша, тот самый Леша, настойчиво пытался пересадить ее на диван. Но все ушли, и только темная фигура осталась стоять и неподвижным взглядом следить за дрожью Вариных рук.

Дальше – тише. Она не могла сказать ни слова от боли, но Леша сжимал ее ладонь, а затем все весело смеялись, курили, поедали торт и вместе гуляли с Лериной собакой.

Но утром этой субботы пришлось кричать. Варвара, поддаваясь власти своего имени, ругалась, плакала, била бутылки с физраствором, а после сжималась от ужаса, чувствуя на щеке ладошку маленького владельца красной машинки.

– Три дня.

– Что? Год. И не меньше!

– Три дня! Ваше сердце не выдержит, метастазирование на удивление быстро протекает. – Человек в белом халате вновь отвернулся и зашептал:»Ну что ж я ей доказываю, мертвец, живой труп, решенное дело!»

– Хватит! – Варя вскочила со стула и смахнула со стола пару медицинских карт, послышался грохот. Но в эту же секунду она увидела четкий в своей обреченности снимок томографии. Всё светилось. Вся Варя светилась изнутри. И злость исчезла.

– Разве совсем ничего нельзя сделать?

–Ну, если бы ты согласилась лечь в стационар, сделать «химию». Или попробовать что-то еще. Если бы ты осталась здесь… ну? – Доктор заметно нервничал.

– Нет. – Девушка дрожала, но молча вышла из кабинета.

Спектакль.

Ночь.

Ох ж эти воскресенья!

–Варя, стой, кальян задохнется!

– Эй, зачем вы стряхнули пепел в мой чай?

– Петя. Хватит пить! Вам же влетит!

Шумная компания, фотки, море дыма и едва уловимый аромат рома. Ведь все так чудесно?

–Дань, Дань. Я не вижу. А если я совсем перестану видеть? Даня.

– Значит, ты будешь видеть другое. Иначе, зачем ты родилась?

А Варя все сжимала руку и задумчиво пыталась выбраться из темноты. Еще во время стремительных сборов в кальянную Леша и Кристина грели ее в своих объятиях, упрашивали поехать с ними. Это была семья. Такая семья, где Варя могла быть уверена, что не останется одна.

«Снег, – думалось Варе на следующий день, когда она сидела на подоконнике школьного туалета. Пришлось рассказать всё и всем. Странно: девушка боялась не исчезнуть – подвести ребят и режиссера. – Снег. Отчего же он больше не тает? Отчего холодно?» Варвара оглянулась и увидела, что она не одна. Девушка, что смотрела на нее теперь, была бледна и чем-то напоминала фигуру из белого мрамора, но глаза лихорадочно блестели, будто в их глубине разводили большой костер средневековые инквизиторы, и люди уже сгорали живьем. Кто это? Но это было всего лишь зеркало.

Знакомая музыка, вот, на сцене появляется семья, и Варя дарит ей свет софитов. Вот новые звуки, голоса – и новый луч, новое движение руки на пульте. Все хорошо, как обычно, но вот сапожник был на этот раз без сапог. Как хорошо, что осветители прячутся от зрителей в абсолютной темноте в глубине зала. Не видно слез, и всякий порыв души – только луч, скользящий по сцене. «Я не вижу, – шептала Варя, – не вижу». Страх затапливал сознание, но никто ничего не замечал, ее хвалили. А девушка уже не могла подняться.

– Пей, это всего лишь «Корвалол». Пей. И выпрямись. – Чьи-то руки уверенно посадили ее и поддерживали, одновременно пихая стакан с водой. Варя опустила голову на плечо и ощутила знакомый запах: «Надо же…» – подумалось ей. Теперь эти руки приподняли прядь волос упавшую на лицо, и улыбка прокричала:

– Э! Что за дела? Взбодрись! – Девушка невольно улыбнулась в ответ. Стало теплее. Наверное, действовало лекарство.

– Данил, чтоб до дома донес! Прям до кровати! – Здесь уже Варя зашевелилась и хотела протестовать. Но домой она ушла в объятиях той улыбки.

***

Полночь разливалась в неприятной тишине пустого сердца. Поверьте, если вы пробуете быть нужным и важным, а у вас отбирают жизнь – ваше сердце тоже опустеет, померкнет под слоем вечной мерзлоты. Все будет по-прежнему, но исчезнет грань между «я» и «ничто».

Но снова был свет, были маски и роли, была боль и темнота. Варя сидела на снегу, а на коленях лежал подаренный режиссером букет из двадцати трех белых розочек. Она прижималась к чьей-то груди в мягком черном пальто и понемногу затихала.

Убежала! « А ведь стояли кучей, обнимались, и какая-то песня, поддаться какой-то песне! – Варя злилась на себя, но не могла сдержать слез. Убежала.

– Они ведь замерзнут, а такие красивые. – Теплый голос притягивал к себе и обволакивал.

– Да. Пойдем, надо… Можно я за тебя возьмусь?

– Конечно. – И в этот вечер не было больше рек из соленой воды и лужиц на полу комнат.

Очень часто и резко меняется наша жизнь. Кажется, только вчера вы сладко сопели на сончасе в детском саду, а сегодня думаете, где достать тысячу до зарплаты. Очень часто так громко кричат о будущем, спорят о значении прошлого, что совершенно не помнят, или не хотят вспоминать, о настоящем. Тем не менее, жизнь – это именно тот поезд, что мчится мимо нас сейчас на полной скорости и уж точно не верит слову «потом» и вашим отговоркам об опоздании.

***

И еще день, наполненный до краев музыкой, светом и аплодисментами, восторженными взглядами зрителя. Но это были последние мгновения, когда школьный актовый зал служил храмом искусства, а абсолютно разные люди чувствовали себя одной семьей. Варя спешила уйти: плакали все, жались к другу, как воробьи в лютые морозы. Плакали от того, что понимали: завтра все они едва кивнут друг другу при встрече.

Это был третий из оставленных Варе дней.

– Ну и куда ты так торопилась?

–Воздух, я хотела на воздух. – Смущение проглядывало сквозь, казалось бы, безобидную ложь. Девушке просто невыносимо было долгое прощание и слезы ребят.

– Ну и вышла бы на улицу.

–Холодно.

– А со мной, значит, тепло?

– С тобой всегда тепло.

Варя изо всех сил прятала слезы и все пыталась смотреть прямо в глаза, точно зарисовывая в памяти до боли родное лицо.

V

Noctu

– Как ты? – Варю подхватили и приобняли знакомые руки. Вечер, он согласился встретиться, куда уж лучше? Но что-то пугало – свежий воздух, которого, кажется, всегда с запасом на улицах в морозную зимнюю пору, совсем не доставался девушке. Она задыхалась.

– Все в порядке, что ты, это пройдет.

А затем они сидели в фойе кинотеатра, и Варя все никак не могла решиться показать свое творение. Она написала «Слово». И если быть честными, писала его как прощальное сочинение. Читать Дане явно не хотелось, но он протянул руку за блокнотом:

– Давай, когда еще. – Эти слова больно кольнули: он уезжал всего на три дня, но, как оказалось, тоже не очень-то верил, что они еще встретятся. Варя, нервничая, отдала ему работу.

Вот, эти долгие три минуты, но он промолчал, как, впрочем, молчал всегда. И Варя, не удивляясь, но слегка обиженно взяла блокнот назад, и завела пустой разговор о новом фильме, трейлер которого мелькал на большом экране. Однако, периодически встречаясь взглядом со своим другом, она видела что-то новое, что тщательно скрывалось под маской улыбчивости и добродушия. Она, было, спросила, но в ответ услышала неизменное:

– Не знаю. Решай сама.

Однако, уже вечер, все спешили по домам. Спешил и он. Варя не знала, почему она хотела встретиться с ним снова: сейчас казалось, что так только больнее. И тут ей в голову пришла «замечательная идея».

– Ну ладно, пока?

– Погоди, Даня! – Девушка вдруг расстегнула ворот куртки и хотела снять что-то с шеи, но помешалась шапка, запутанные волосы лезли в рот, и Варя успела вспомнить все ругательства мира, пока исполнила задуманное. Наконец, она протянула Дане что-то в зажатой руке:

– Возьми.

– Ты чего это выдумала, не возьму.

Но раздосадованная неудачей Варя, (в ее идее все было гораздо красивее, быстрее и романтичнее) вдруг ляпнула:

– Бери! А то в рот запихаю! – И сунула ему в руку свою «идею». Затем добавила уже мягче – Сохрани это, ладно?

И они разошлись. Не зная на сколько, не зная, возможна ли будет встреча. Варя растерянно сидела у подъезда, ожидая подругу, и иногда, вдруг вспоминая что-то, проводила рукой по шее. Она отдала свой кулон из лунного камня, и ситуация, и человек стоили этого, но было пусто на душе, как было пусто на шее. Когда вы отдаете самое дорогое, что у вас есть, даже если это просто капля на ниточке, подаренная подругой много лет назад, всегда кажется, что этого уже не вернешь, что вы отдали последнее, а вышло так смешно и нелепо. Но иногда, отдавая, человек лишь освобождает место для новых, гораздо более дорогих приобретений.

Ночь пролетела незаметно, день – тоже. Ей постоянно писала Лера, позвонил Данил, и вообще начинало казаться, что все происходившее ранее, вся эта странная фраза про три оставшихся дня и слабое сердце – лишь дурной сон. И точно, сердце было в порядке, а вот из легких потекла вода.

Варя в панике лежала в больничной палате и смотрела на равномерно гудящий аппарат, на трубки, которыми было оплетено тело, на багрового цвета жидкость, которой они были заполнены. Воздух, которого так не хватало в последнее время, теперь непрерывно старался пробиться из баллона в легкие сквозь толщу жидкости, но удавалось не очень. А девушка боялась не этого – она боялась остаться одна и все звонила кому-то. Но трубку никто не брал, почему-то в моменты, когда люди больше всего нуждаются в обществе, оно так ненавязчиво ускользает, что остается только развести руками.

Но за долгие три дня дышать Варя научилась заново, получила на руки заветный кислородный аппарат, встретилась с вернувшимися из поездки друзьями и постепенно возвращалась к жизни. Но из прошлых радостей, театра, танцев и прогулок, оставались лишь прогулки. И появилась новая жизнь и новая необходимость.

Отныне каждый вечер, или начиная с самого утра, Варвара выходила на улицу и шла. Человеку, даже если он заядлый домосед или офисная крыса, нужно, чтобы всегда было куда пойти. Не задумываясь, куда и зачем – она просто шла, рисовала следами на снегу, пряталась в тишине парковых аллей. Встречала Настю из школы и иногда сама заглядывала на уроки. Все были рады видеть ее, но девушке казалось, что все это лишнее, и она снова бродила по городу, знакомясь с самыми темными его уголками. Вечерами девушка боялась пропустить звонок, да и маршрут приобретал определенность – в ожидании встречи с Данилом, Варя нередко оставалась на улице дольше, чем следовало, стараясь не чувствовать боли, не плакать и быть веселой, и это помогало. Порой она срывалась, убегала в лес, и сбивала костяшки на кулаках о ни в чем неповинные деревья. Она-то ждала, но далеко не всегда реальность соответствовала мечте. А Настя только злилась:

– Ты болеешь, так болеешь, что должна лежать сутками! А ты наплевала на все, где-то бродишь целыми днями, отказываешься от лечения и прочих радостей больных. Зачем ты привязываешься к человеку, если знаешь, что вы оба рано или поздно сделаете друг другу больно: ты – если… – здесь Настя запнулась. – В общем если заболеешь сильнее, а он успеет к тебе привыкнуть. А он! Сутки через трое ты начинаешь реветь только из-за него! Поверь, никому неприятно видеть слезы на твоем лице, все ищут Варю, которая дарила солнечные лучи своими улыбками.

– Неправда, он не виноват в моих слезах. Я давным-давно изменилась, Насть. Я не хочу быть в глазах людей тем, кем не являюсь в данную секунду. – Прошептала Варя. А все вокруг думали с точностью, да наоборот: уж слишком часто менялись лоскутки, которые девушка соглашалась показывать миру.

***

Декабрь пролетел с первой космической скоростью. В предпоследний его день Варя снова гуляла с самого утра, ожидая звонка. Она успела помочь одноклассникам в закупках к Новому году (иногда полезно выглядеть на двадцать с лишним лет), искала варианты, где самой можно остаться на новогоднюю ночь, ничего не находила и только ждала звонка. И он пришел.

Странным прощанием завершился день

– До следующего года. – И они разошлись, не до конца понимая, как и все люди, это на самом деле очень грозное: «Новый год».

Ведь если говорить по существу, год – это нестерпимо мало, но, в то же время, ужасно долго. В эти промежутки времени от первого до первого января, исчезают старые друзья и приходят новые, появляются новые города, рождаются новые люди, забываются старинные обычаи и возникают новые привычки. Люди двенадцать месяцев спешат везде успеть, или вовсе никуда не торопятся, но только накануне любимого праздника начинают осознавать, что, по сути, так и не сделали самое главное. Не позвонили далекой бабушке, не признались в любви, не совершили кругосветное путешествие и не высказали людям, которые весь год действовали на нервы, что они о них думают на самом деле. Никто так и не успел побыть хоть пару мгновений собой.

***

« Чег-г-го ж-ж-жее так холодно-то, а?» – Варя дрожала, но продолжала уверенно шагать в глубину леса. Новый год. Но что же делать, если некуда идти? Правильно – просто идти и считать, что именно туда тебе и нужно.

Но как прикажете думать, что сегодня, в день, когда повсюду улыбки, салюты, и даже в лесу чувствуется легкий аромат мандаринов – вам нужно и правильно быть одному? А когда не веришь самому себе – очень сложно поверить в чудеса. И девушка… отправилась домой. Просто так, заглянуть, забрать теплые вещи и уйти, помахать сестре, которую не видела уже больше месяца. «Но в основном вещи. Я иду за вещами!» – твердила под нос Варя и снова не верила самой себе. Но получилось так, как «хотелось». Ей в лицо кинули теплую куртку, сапоги и шарф и выставили за дверь.

Во дворе было светло как днем: почти в каждом окошке горел свет. И в самом центре что-то копошилось в огромном сугробе. Варя подошла и невольно улыбнулась: маленький мальчик разбегался и прыгал в сугроб, а валенки застревали там, и он, обиженно сопя, пытался высвободить ногу из снежного плена. Заметив девушку, он жалобно попросил:

– Вытащи, а! – И шмыгнул носом.

Варя помогла, затем осталась, и вновь и вновь смотрела на эту престранную игру и беззаботно смеялась. Но мальчик ушел, и снова на сердце тяжелым грузом лег праздник. Она нашла в рюкзаке бенгальский огонек, но он сломался прямо в руке, так и не успев одарить мир ярким фонтаном огненных брызг. А навстречу шли толпы людей, уверенные в своем счастье, все взрослые были как дети. А Варя вдруг зашла в какой-то двор и, заметив снеговика, строго сообщила ему:

– Праздник не может ничего ни из кого сделать. Всё дело в самих людях, в их радости от встречи с теми, кого не видели давно или просто тех, кого всегда рады видеть. В том, что они знают, чем займутся сегодняшней ночью и всю следующую неделю, и что эти дела не будут связаны только с работой, в том, что они получают подарки и дарят их сами, в улыбках, в объятиях, в песенках, в компаниях и семье, даже в огоньках

Не будь всего этого, разве называли бы новый год праздником?! Всего лишь смена календаря, не более. – Девушка вздрогнула: ей послышался выстрел.

Но это был всего лишь очередной салют. «Даня» – только и шептала она.

Прошли сутки. И вечером, уже первого января нового года, совершенно устав и прошмыгнув в какой-то подъезд, Варя заплакала. Написала ему: «Поговори со мной». Телефон ожил:

– Мы познакомились с тобой на основе литературы. Именно такое значение слова познакомились. Как на тебя повлияли мои строки? – Варя задумалась. «Причем здесь это вообще?» – девушка раздражалась, но ответила:

– Я стала больше видеть и замечать каких-то черт характера или качеств в людях, смотреть на то, что под масками, на настоящие лица душ, хотя это слишком громко сказано, я только пыталась это делать, сама снова стала пробовать писать. – Девушка увлекалась.– И мои взгляды на некоторые вещи и ощущения перевернулись. Могу я тоже спросить?

– Да.

– Почему ты не сделал так, как все? Почему помогаешь мне, почему заметишь, если я потеряюсь? Ты ведь знаешь и понимаешь исход гораздо лучше меня, это видно в твоих глазах. Тот день, когда я сказала, что твой взгляд изменился. Всегда когда мы виделись, и мне становилось плохо, и в театре, и на улице, и тогда в тумане – ты всегда улыбался, но твои глаза снова возвращались к тому выражению, и мне казалось, что ты боишься на меня смотреть, что я что-то увижу.

-Я вложил в тебя часть себя. Не знаю, откуда у меня способности к писательству, но то, что есть у меня внутри, отражается в моих сочинениях, видимо, мне пришлось овладеть этим навыком. То, что было мной написано, опасно для людей, опасно к прочтению. И оно является частью меня, все эти строки: ты впитала часть и она осталась с тобой. Помнишь про силу, которая стремиться делать зло, но совершает добро. Добро ли то, что позволяет видеть человеку? Чья это привилегия, что даёт способность создавать обстоятельства те, которые у тебя внутри – те, что ты видишь?

– Ты отдал мне часть себя, но разве я дала тебе что-нибудь взамен?

– Себя. Я думал об этом, когда писал.

– Может это ужасно плохо, что я не поделилась в какой-то момент по частям. Но почему-то в этот раз мне не жалко. Скорее я жалею о том, что даже вся я не стою той частички.

– Согрелась?

– По-другому и быть не могло.

VI

Nihil

– Варь, вам необходимо ехать. Там отличная больница, тем более врач – друг вашей семьи. Легкие не волосы – новые не вырастут. А если опухоль разойдется, как будете дышать? – Все руководство больницы вот уже три часа уговаривало девушку ехать на операцию в далекий город Кемерово.

А она только продолжала нажимать клавиши телефона, писать сообщения и снова и снова слушать длинные гудки. Варя приехала сюда утром, когда оставаться на улице стало просто невыносимо. И, как оказалось, приехала не зря: новая светящаяся картинка, список препаратов и вот, теперь еще операция, на которую нужно ехать либо сегодня, либо не ехать вообще. Но она только безучастно смотрела в телефон и изредка кивала на увещевания врачей. И вдруг – заплакала:

– Да, да, да! Еду! – Все присутствующие шумно выдохнули и облегченно заулыбались. Это только кажется, что врачам плевать на здоровье их пациентов. Даже если больной постоянно кричит, отказывается от рекомендаций и лечения – каждый работник медицины чувствует свою ответственность за его будущую жизнь. Но Варя не останавливалась:

– Раз ему плевать, еду, раз плевать. – Она уже начинала заикаться, – Не хочу, но еду! Зачем вы меня туда отправляете, вы говорите нельзя наркоз, а сами! Эх…

Да ну вас всех!

Приехала скорая, Варя, совсем почерневшая и осунувшаяся, забралась в машину и уехала. Так никому и ничего не сказав. Но тут ожил телефон: «Езжай, созвонимся с тобой». Маленький аппарат звучно ударился о стекло машины, и девушка забылась, обреченно слушая жужжание кислородного аппарата.