Текст книги "Срок Серебряный"

Личный состав требовал рассказов

За три дня до отлёта на новое место службы меня вызвали в отдел кадров академии и там познакомили с начальником медицинской службы Беломорской военно-морской базы (сокращённо – начмедом БВМБ) Илларионом Юрьевичем Старцевым.

Он сразу покорил меня своей энергией. Необыкновенно обаятельный и решительный. Вопросы так и посыпались.

– Женат? Если да, квартиру сразу получишь. Нет? Ничего, невест у нас полно. Поморки – они красавицы, чистые душой, ответственные. Квартиру, значит, получишь позже. Наш ресторан «Белые ночи» не оставит тебя без женского внимания. У, там мекка для холостых офицеров, да и для женатых тоже.

Он живо осыпал меня преимуществами моей будущей службы и попрощался – торопился на рейс в Архангельск.

И вот я прилетел в Архангельск, потом ехал сорок минут на машине, которую прислали за мной, и прибыл в Северодвинск. Меня подвезли к госпиталю. Я увидел четырёхэтажное здание массивной сталинской постройки. На проходной мне объяснили, как пройти в кабинет к начмеду Старцеву. Я зашёл к нему и представился:

– Здравия желаю, товарищ полковник. Капитан медицинской службы Лоевский. Представляюсь по случаю прибытия для дальнейшего прохождения службы.

Он так мне обрадовался, как будто не видел меня вечность, а всего-то прошло несколько дней с момента нашей встречи.

– Хорошо. Ох, как ждём тебя. Надо предшественника твоего отпускать. Его уже заждались на Новой Земле. Пошли, представлю тебя начальнику госпиталя подполковнику Андрееву Петру Даниловичу.

Кабинет начальника госпиталя находился напротив кабинета начмеда. Далеко идти не пришлось. Старцев открыл дверь, и мы вошли.

За столом сидел худощавый лысоватый подполковник, справа располагался толстый офицер с обрюзгшим лицом, на котором висела недовольная мина, – это был главврач.

– Ещё один академик на мою голову, – пробурчал он.

– Товарищи офицеры, разрешите представить нового начальника хирургического отделения Лоевского Илью Семёновича, – проговорил Илларион Юрьевич.

Я только открыл рот, чтобы сказать всем: «Здравствуйте, товарищи офицеры», как в тот же самый момент распахнулась дверь, заглянула медсестра и сказала, что хирурга надо срочно в приёмный покой. Привезли солдата с тяжёлой травмой. Все посмотрели на меня.

– Вот вам и боевое крещение. Идите, работайте, а мы посмотрим, кого нам прислали, – скомандовал Андреев.

«Сильно, – подумал я, – коронный номер. Только заступаю на новую должность, и сразу в оборот».

Тогда на Камчатке, в моей бухте Бечевинской, когда я заступил на должность начальника хирургического отделения в лазарете нашей базы, в первый же день в ординаторскую влетела мать с годовалым ребёнком на руках, лицо ребёнка было синего цвета. Явная асфиксия. Он вдохнул детальку от детской мозаики. В первые секунды я почувствовал ступор вперемешку с отчаянием – ведь у меня любой инструмент был размером с этого малыша. Но потом сообразил, вспомнил, как акушеры, чтобы ребёночек закричал, переворачивают младенцев вниз головой и бьют их по попке. Я проделал то же самое, ребёнок заорал, кашлянул, деталька вылетела из трахеи, ребёнок порозовел, глазки заблестели, и я передал его на руки счастливой мамаше.

Так же и здесь: очень живенько началась моя служба. Пациента этого я запомню надолго. На носилках лежал бледный солдат, его лоб был покрыт крупными каплями пота, губы закушены до крови, пульс за 130 ударов в минуту. Налицо болевой шок. Что же произошло с ним? Сопровождающий сообщил, что солдат был в траншее, и туда сползла бетонная плита, которая придавила его ноги. На рентгене я увидел, что обе берцовые кости сломаны. Вот тебе на, хорошо начинается первый рабочий денёк.

Моя специализация – хирург-абдоминальщик, [3]3
  Специалист по заболеваниям и травмам органов и стенок брюшной полости.


[Закрыть] а тут такой тяжёлый травматологический случай. Хорошо, что учили нас нормально, курс по травматологии у нас был насыщенный, и сачковать нам не давали.

Ко мне подошёл начальник анестезиологического отделения Фердинанд Джангирович Селюков.

– Не волнуйтесь, коллега, у нас вполне солидная контора, мы хорошо оборудованы, сейчас я его заинтубирую, из шока выведу, а дальше уж дело за вами.

Профессиональная уверенность Фердинанда настолько мне понравилась, что я сразу понял: у меня здесь надёжный тыл.

Я отобрал все необходимые инструменты и в течение операции в сломанные кости обоих бёдер загнал по гвоздю Кюнчера. Гвоздь Кюнчера представлял собой металлический штырь с одним острым краем, а на другом конце отверстие, за которое его можно извлечь из кости после её срастания.

Через час после операции раздался звонок из Североморска, на связи был главный хирург Северного флота. Он сказал: «Ну что, Лоевский, говорили мне, что ты толковый парень, и я рад, что это так. Рассказывай, что ты сделал?» Я доложил ему об операции. Он стал сразу орать: «Ты что, ненормальный? На хрена надо было оперировать сразу обе ноги, а если бы он не выдержал, а если бы жировая эмболия?» Я настаивал, что я прав, всё же прошло нормально. «Ты прекрати мне эту идиотскую практику: победителей не судят. Имей в виду, ещё один такой фокус, и я тебе башку оторву. Я буду строго за тобой следить, капитан медицинской службы».

Мой первый больной вышел из наркоза, стабилизировался, и моя премьера удалась на славу.

С ординаторами моего отделения (а их у меня было четыре) я сразу сблизился. После операции моего бедолаги-солдата мы сидели у меня в кабинете, пили чай с пирожками из местной столовой и долго разговаривали.

В основном вещал я. Всех интересовало, чтó я делал до Северодвинска. К нам присоединилась дежурная смена медсестёр отделения, их мне представила старшая сестра Тамара Васильевна.

И я им рассказывал весь длинный вечер, как начинал работать начальником хирургического отделения лазарета на Камчатке. И про мамашу с младенцем, и как на следующий день папаша малыша прилетел ко мне с коньяком. С того дня и началась моя коньячно-икорно-крабовая эпопея благодарностей от пациентов.

– Вот так, коллеги, я мастер дебютов.

– Илья Семёнович, в вашем отделении, то есть здесь, у нас, общехирургические койки, травматологические и урологические. И ещё пять коек акушерско-гинекологических.

– Друзья, это для меня не внове. Справимся. Весь мой путь в хирургии был от «пятки до лопатки».

Я продолжил рассказывать о своих случаях на Камчатке. Как вечером в мой дебютный день в лазарете оперативный дежурный сообщил мне, что к нам в бухту зайдёт танкер, на борту которого женщина-матрос с маточным кровотечением после попытки самостоятельного аборта. Звоню дежурному гинекологу в Петропавловск. Он мне: «Выскобли её и забудь!» Я ему ору в трубку: «Да я только пару раз ассистировал в академии на курсе гинекологии, у меня нет практики». На что его ответ: «Ну не скобли». Я ему: «Так ведь умрёт!» А он: «Ну тогда скобли. Я по телефону за тебя это не сделаю». И дежурный гинеколог отключился. Так тогда я сделал первый аборт.

– Дальше рассказывать? – спросил я, так, просто из скромности, мне абсолютно не свойственной.

Под возгласы всеобщего одобрения и к моему большому удовольствию я продолжал красочно описывать свою хирургическую камчатскую жизнь. На следующее утро меня позвал начальник тыла базы и сказал, что только я могу помочь его горю. В свинарнике полно поросят, которым скоро будет месяц, и их надо ставить на учёт, а до этого кастрировать. Я хирург, и это моя обязанность. Пришлось кастрировать. Гонорар за эту операцию мною был получен – молочный поросёнок и отрезанные яйца. Кстати, зажаренные – прекрасная закуска. Берёшь их, разрезаешь пополам – и на сковородку. Нежнейшая вещь.

Так и протекала моя камчатская хирургическая жизнь. Днём были плановые операции. Однажды начальник лазарета сказал, что в поликлинике меня ждут люди с зубной болью, а так как наш стоматолог уехал на учёбу на полгода, то его обязанности буду исполнять я. У зубного кабинета сидело пять человек, которым я объявил, что могу только удалить зуб. Ушли все, кроме одного, который был так измучен зубной болью, что терять ему было нечего. Изрядно намучив себя и его, зуб я удалил. За полгода отсутствия стоматолога я в совершенстве научился удалять любой зуб.

Я заболтался. Но мой новый личный состав требовал ещё рассказов. Никто не хотел расходиться. Жаль, что с подчинёнными нельзя выпивать. Продолжали пить чай. Я попросил кофе – и вдруг на первом же глотке как будто обжёгся. Я вспомнил, что Инга-то кофе не любит. Её образ мелькнул у меня перед глазами, и внутри заныло. Я сам себе поразился: оказывается, Инга со мной, я её не могу забыть.

Я продолжал рассказывать свои камчатские истории. Зимой у нас в бухте заметало так, что от столбов электрической линии торчали только конусные верхушки, машины двигались по дороге, как в снежном туннеле. Когда задувало, идти было практически невозможно. На противоположном берегу нашей бухты на высокой сопке располагался дивизион ракетчиков, им раз в полгода вертолётами доставляли продовольствие, вооружение, никаких дорог туда не было. И вот однажды в такую пургу меня вызывают: у женщины там, на сопке, кровотечение. Эвакуировать её невозможно, пурга будет ещё неделю, и вертолёту не долететь. Что ж, пойду пешком. Набираю матросов из экипажей по пять человек с разными группами крови, благо, все моряки обследованы. Выбрал самых физически здоровых. Загрузился инструментом, растворами, оделись потеплее – и пошли. Первая пятёрка утрамбовывает снег в течение пяти минут, затем уходит в хвост нашей группы. За ней следующая пятёрка. И так за восемь часов мы забрались на эту чёртову сопку. Матросы совсем обессилели, одного даже пришлось тащить на себе. Меня берегли и в «тропящую» группу не брали. Помощь я женщине оказал, ей понадобилась первая группа крови. И каждый год, когда сходил снег и таял лёд, её муж раз в неделю спускался к берегу, доставал крабов из краболовки и закидывал мне с десяток самых крупных.

Мы с новыми сослуживцами засиделись до полуночи. Кажется, я произвёл впечатление на своих работников. Я бы мог ещё и ещё рассказывать, но решил оставить до будущих посиделок. На меня смотрели с восхищением, до обожания было далеко, но всё у меня впереди.

Спать я остался у себя в кабинете. Из-за срочной операции с солдатом не было времени разместиться в комнате, которую мне выделили в доме недалеко от госпиталя.

Назавтра весь персонал госпиталя обсуждал рассказанные мной байки, потому что в женских коллективах секретов нет.

Вечером следующего дня после работы я поставил свой чемодан в комнату в двухкомнатной квартире, куда две недели назад въехал тоже новый назначенец, заместитель Старцева. Звали его Валера Хомич. Он оказался выгодным соседом. Во-первых, он умел готовить, во-вторых, он был рыбак. И хотя в магазине продавались только утиные тушки деревянной кондиции (очевидно, из госрезерва тридцатилетней давности), он прекрасно тушил эту дичь с капустой. А после рыбалки на выходных он баловал меня ещё и ухой, и жареной рыбой.

В Северодвинске я вроде пришёлся ко двору. Коллегам-офицерам, начальникам отделений и руководству госпиталя я «накрыл поляну», мы хорошо посидели. Все ребята были доброжелательные, кроме главврача, который и здесь продолжал бубнить: «Гуляйте, а завтра я проверю, какие вы придёте на службу. А ты, новоиспечённый начальничек, запомни: я требую писать слово „катарральный“ с двумя „р“». На что я ему ответил, что если «хер» написать с двумя «р», то длиннее он не станет, чем вызвал смех коллег и нажил себе непримиримого врага.

В красном платье я ушла из старой жизни

Я сижу в училище у себя в кабинете, тихонько всхлипываю от неизвестности, от непонимания, чтó мне делать дальше со своей личной жизнью. Заходит наша выпускница Надя, высокая, статная черноволосая казачка. Она окончила наше училище, распределилась в управление садово-паркового хозяйства Дзержинского района Ленинграда и пришла поделиться своими новостями. Увидев моё размазанное лицо в слезах, она деликатно отвернулась, стала рассматривать журналы.

Я встала, стёрла свои всхлипывания, надела маску «у меня всё зашибись» и подошла к зеркалу. Одеваюсь я на работу строго, в костюмчики с юбкой или брюками. Сегодня он у меня брючный, серый с розовой блузкой. Сочетание серого с розовым очень изысканно смотрится. Если бы не кислое выражение лица, то я выглядела бы очень даже мило.

– Инга Станиславовна, мы сегодня хотим к вам сюда подойти с тортиком, посидеть, почаёвничать.

Я своё плаксивое настроение окончательно спрятала и настроилась на Надину волну. Ровно три года прошло, как я вступила в должность освобождённого секретаря комсомольской организации в нашем училище, а Надя поступила к нам.

Полномочиями я была наделена неограниченными, выше меня был только наш директор, да и тот никогда не возражал, что бы я ни предпринимала. Мастера, конечно, вначале пытались мне указать моё место, но потом и они смирились с моим влиянием на жизнь всего коллектива училища – и педагогического, и ученического. А Надя стала моим главным помощником в организации всех мероприятий: как серьёзных, комсомольских, так и досуговых. Мы с ней работали дружно и весело.

– Надюша, поработаешь ты года три и вернёшься к нам мастером. А может быть, и на моё место придёшь. Ты станешь самым лучшим комсомольским вожаком.

– Инга Станиславовна, а помните наши соревнования между группами за лучшие показатели в учёбе и по практике, как мастера дрались между собой за первые места, за грамоты? Фи, какие были склоки. Нет, не хочу быть мастером. Вот как вы – хочу.

– Хорошо, схожу с тобой в наш райком, познакомлю тебя там с кем надо. Может быть, и пойдёшь по моей проторённой дорожке. У тебя получится. Только надо бы в институт тебе поступить на заочное, это обязательно.

– Когда нам с девчонками зайти можно?

– Давай завтра, сегодня вечером иду в театр. О! У меня идея: всех выпускников собирай, организую вам культпоход в театр, постараюсь достать контрамарки. Выберу такой спектакль, чтобы вы театр полюбили и почаще бегали туда, раз уж теперь в Ленинграде живёте.

– Можно мне предложить вам? Идите домой. Перед театром отдохнёте или причёску сделаете. А я с ребятами, новенькими, побуду, всё им расскажу и покажу.

Предложение было принято. Надя видела, что я поникшая, и в таком состоянии мне будет трудно знакомиться с новенькими. Голова моя забита предстоящим разговором с мужем, а после ещё надо собраться и пойти в Пушкинский (Александринский) театр на вечер, посвящённый Николаю Симонову.

Этот вечер, где будут чтить память великого трагика Александринки, я пропустить никак не могу. Бабушка мне рассказала, что будут показывать кадры из спектакля «Перед заходом солнца», который, к счастью, успели снять на плёнку. Я очень хорошо помню этот спектакль. В третьем действии Симонов сидел в кресле, завёрнутый в клетчатый плед, и слушал, что говорят ему его взрослые дети. А весь зал смотрел на его руки, и никаких слов не надо было: все чувства были высказаны через его руки. С тех пор прошло восемь лет, в последний раз Симонов вышел на сцену с этим спектаклем в 1972 году.

Как-то так сложилось, что и разговор с Игорем я наметила на сегодня. И вечер в театре сегодня. А почему я себе навертела такие планы? Наверное, специально. С разговором я тянуть не хочу, а после, в театре, отвлекусь, забудусь. Будем сидеть с бабушкой в партере, я буду держать её за руку, и все неприятности улетучатся.

Вошла в квартиру и взглядом сразу наткнулась на Игоря. Сидит угрюмый, в нелепой растянутой майке и пижамных штанах. Волосы длинные, тонкие и жирные, висят сосульками. Вот если бы он был женщиной, то точно бы встречал мужа в бигуди и в засаленном халате. Конечно, если подумать, может быть, и я виновата, что у него такой непривлекательный вид. А я и не хочу ничего менять, пусть одевается как умеет. Весь его вид не допускает мысли о сексе с ним…

А ведь случилось. Через несколько дней после моего возвращения из Ялты я с Игорем переспала. Захотелось сравнить, а вдруг мне с Игорем станет так же хорошо, как тогда в Ялте с Ильёй. Я ведь вернулась другая – чувственная, открытая. Но нет, не было той щедрости чувств, безумия, изнеможения от безмерного зноя. Какой зной? Ни жары, ни даже тепла. Я почувствовала, как обесчестила сама себя. И меня тогда в первый раз замутило, сразу после нашей близости.

Потом нежные взгляды Игоря встречали мою неизменную холодность, а на его ласковые слова я отвечала злыми колкостями. Моя бездушная придирчивость была некрасивой. Я металась, как зверёк в ловушке. И ещё каждое утро меня начала изматывать тошнота.

И вот сейчас я пришла домой и буду Игорю говорить, что не нужно продлевать наше общее плохое. Мы слишком уважаем, ценим друг друга, чтобы так небрежно относиться к нашим отношениям.

Я села на стул напротив мужа, и вместо того чтобы произнести мешанину из осторожных фраз, я абсолютно бескомпромиссно выпалила: «Я беременна. И хочу, чтобы ты сразу узнал, что не от тебя».

Я видела, что он бы с удовольствием меня ударил, в глазах вспыхнул мимолётный гнев, потом погас. Он сидит напротив, и вид у него жалкий: болезненный неудачник, которому не удаётся справиться с жизненной ситуацией, когда жена – стерва.

А я упивалась своим презрением к нему, такому мелкому. И это было совсем не интеллигентно, не по-доброму. Я была переполнена тщеславием. И, если разбираться, победитель я или побеждённый?

Я надела своё облегающее красное платье. Красный цвет символизирует полноту жизни. И я, полная желаний, ушла из старой жизни.

Я беременна от Ильи

В Александринке мы встретились с Мариной. Она у нас известный театрал, не пропускает ни одной премьеры, ни одного значимого события. Любит собирать басни про артистов и потом часами висит на телефоне, обсуждая с подругами подробности жизни знаменитостей, смакуя детали.

После Ялты мы с ней только перезванивались, так, ни о чём серьёзном не говорили, только «как ты?» и «что делаешь?».

И вот в фойе вижу: Марина с царственной грацией идёт в сногсшибательном платье из зелёной тафты, воротник лодочкой красиво окаймляет её нежную шею. Я подошла сзади и обхватила её тонкую талию. Она обернулась, и мы обнялись. Марина на таких высоченных шпильках, что я оказалась ниже её плеч. Я почувствовала себя неуютно и отодвинулась подальше: не хотелось на её фоне выглядеть коротышкой.

Марина увидела мою бабушку рядом со мной и сразу припала к ней. Вот подхалимка, понятно же, что Марине нужны контрамарки и пропуски на все нашумевшие спектакли. Многие вьются вокруг моей бабушки: она уже много лет работает секретарём в Ленинградском отделении ВТО, то есть Всероссийского театрального общества. Начинала она ещё при Николае Черкасове, но в основном более десяти лет проработала, когда председателем ВТО был Юрий Толубеев. Про Черкасова постоянно вспоминает, как он входил в приёмную, заполнял пространство своим низким глубоким голосом и всех приветствовал, элегантно целуя руки дамам.

Я оттащила Марину от бабушки и отправилась с ней в буфет – выпить шампанского. К бабушке сразу подбежали любопытствующие, чтобы она рассказала о новом председателе отделения ВТО, в должность тогда вступил Кирилл Лавров.

– Ну что, голуба, рассказывай про себя, – немного снисходительно обратилась ко мне Марина.

– У меня шквал новостей. Не хочу здесь вскользь говорить.

Смотрю, Марина мгновенно переменилась в лице. Она сбросила свою царственность, нависла надо мной, даже сделалась меньше ростом и приготовилась проглотить меня со всеми моими событиями.

Но я держала паузу, как Вия Артмане в роли Джулии Ламберт. Эта пауза из фильма «Театр» гениальна. И кто значительнее в этой паузе? Сама героиня Джулия, которую придумал Сомерсет Моэм, или Артмане, с блеском сыгравшая эту роль? Такая модель великой интриги меня очень вдохновляет.

Марина была готова забрать меня со второго действия, чтобы поехать к ней, а там винцо, коньячок и пирожные, и она выпотрошит меня наизнанку со всеми моими тайнами.

В театре мы всё же остались. Я никуда не торопилась, у меня теперь нет дома, куда надо спешить. На дворе бабье лето, впереди тёплая сентябрьская ночь. И Маринкин балкон. Будем сидеть, закутавшись в одеяла. Мерцающие огни, раскиданные по ночному городу, нас загипнотизируют, и я отдамся в лапы Маринкиного кровожадного интереса.

Поздно вечером мы приехали к Марине, посуетились, собирая на стол. Подруга сегодня меня угощает чёрной икрой. Вопрос «Откуда?» я не задаю. Или всё тот же дядя, или появился новый могущественный кавалер. Наконец уселись, устроились удобно в креслах на балконе.

– Сегодня я окончательно ушла от Игоря, – так сказала я для затравки разговора.

– Брось ты, это несерьёзно. В какой раз ты ушла? А потом снова пришла? У тебя Игорь как проходной двор: заходишь, выходишь.

Я вижу, что Марина не этого признания ждала.

– Да, туда-сюда и всё мимо, – это я пробурчала больше для себя.

Марине стало скучно.

– И этими ерундовскими соплями ты меня хотела сразить?

– Я беременна от Ильи.

Здесь я завершила свою паузу, которая началась в театре, когда я не выпалила сразу в буфете новость о своём интересном положении. Но по Марининой реакции я увидела, что эта новость не произвела впечатления разорвавшейся бомбы. Марина слегка застыла, зрачки сузились. Но охать и всплескивать руками не стала. Она резко схватила рюмку и налила себе коньяк.

– Неожиданно, но прогнозируемо. Я уехала, ты осталась такая одинокая, беззащитная, и он тебя окружил своей заботой так, как Илья умеет, то есть стал с тобой спать. Так просто.

Марина залпом выпила рюмку коньяка.

– Нет, не просто. Мы стали с ним близки не только физически. Мы провели с ним целую неделю вместе, и нам было хорошо, – проблеяла я.

Нет, не способна я на ведущую партию в разговоре. Я чувствовала, что сдаю свои позиции и говорю как-то неубедительно.

– Между прочим, где Илья сейчас? И что ты о нём знаешь вообще? Кроме того, что с ним здорово трахаться. Признаться, я тоже это знаю: переспала с ним и получила немалое удовольствие.

– Он уехал в Северодвинск, в Архангельскую область. Будет теперь служить там.

– И?

– И я от него ушла сама, он хотел быть со мной, он звал меня с собой. Я сначала думала, что буду с ним, потом…

– Потом передумала! Почему?

– Вмешались родители, они запретили мне уходить от Игоря. И я подумала: да, так будет правильнее – ничего не разрушать.

– Думала, передумала. Ты ведёшь себя как маленькая девочка. Вот сейчас что ты надумала, в конце концов?

– Ты же знаешь, что у меня было три беременности, и все они заканчивались выкидышами. И если этот ребёнок Ильи удержится, то я, наверное, ему об этом сообщу, а там как сложится – не знаю.

– Вот! Ключевое слово «не знаю». Игорь знает, что ты беременна?

– Да, я ему сегодня сообщила. И сказала, что ребёнок не от него.

– Так, ты переспала с Ильёй – это нормально. Ты мечешься, то уходишь от Игоря, то возвращаешься – это нормально. А вот то, что ты сказала ему, что ребёнок не от него, вот это уже глупость. Ты спала с Игорем, когда приехала из Ялты?

– Да, всего один раз.

– Этого вполне достаточно, чтобы объявить, что ребёнок его.

– Зачем? Я не хочу так.

– Скажи, ты меня считаешь дурой?

– Ты что?! Нет, конечно. Я часто аплодирую твоему интеллекту.

– Тогда меня слушай. Тебе не нужен Илья вообще. Ты что, поедешь на Север, в гарнизон?! Уедешь, такая изнеженная, заласканная своей обожаемой бабушкой и родителями, и будешь жить среди офицерских жён, неизвестно откуда взявшихся. Оставишь Ленинград?

– Что ты так сразу обнажаешь действительность? Илья не просто офицер, он врач, хирург. Он умный, содержательный.

– О, пошла «красить лошадей». Он гуляка и пьяница. Если он будет иногда приезжать сюда, то можешь с ним переспать для удовольствия. Да и я тоже пересплю.

– Марина, ты…

– Слушай дальше. Ты забыла, что у твоего мужа дедушка по матери еврей, и у вас с Игорем есть разрешение на выезд в Израиль, и ещё у Игоря на руках приглашение на работу в американский университет?

– Да я об этом не думаю. Я вообще против отъезда. Я же не могу бросить родителей и бабушку.

– Они к тебе в гости будут приезжать.

– Нет, это не вариант. Ты же прекрасно знаешь, что люди уезжают навсегда, и встреч больше не предвидится.

– Инга, перед тобой весы. На одной чаше Игорь с ясными перспективами и его любовью к тебе. Если честно, то ему давно надо тебя разлюбить. На другой чаше весов – сплошные неизвестные: любит ли тебя Илья, какое у тебя будет с ним будущее. С этим бабадёром, моряком-хирургом – сплошная непонятка.

Я мотала головой, я не соглашалась с Мариниными доводами, но в глубине души понимала, что Марина права насчёт Ильи. Он такой блестящий Мистер Х, а есть ли в его сердце местечко для меня?