Текст книги "Срок Серебряный"

Илья, будь с женщиной своей

Старцев Илларион Юрьевич выступил красиво, умеет он заботиться о своих кадрах. Как только освободилась квартира, начмед меня вызвал и дал ключи. Терапевт, живший там с семьёй, уехал на повышение в Североморск. Старцев похлопал по плечу, руку пожал: «Устраивайся! Квартира трёхкомнатная, так что семья у тебя должна быть многодетная».

Предстояла первая ночь в новой квартире. Надо было на чём-то спать. Во дворе дома я увидел топчан, матрац на деревянной раме, прислонённый к стенке мусорного контейнера, позвал своего ординатора, и мы вдвоём еле впёрли его в квартиру. Пока я бегал в госпиталь и у завхоза выпрашивал четыре табуретки, массивные, добротные, из цельного дерева, Инга матрац отчистила, привела в порядок. Табуретки я прибил по углам матраца, и у нас получилась шикарная тахта. В кабинете у меня был казённый ковёр, который я временно «умыкнул». Тахта и ковёр создали уют нашей спальни. Бельё, подушки, одеяла мне выдала моя сестра-хозяйка под расписку во временное пользование.

Инга была счастлива, она вила своё гнездо, она, как птичка, по пёрышку несла всё, что могла найти в магазинах города, для создания своего дома.

И хоть квартира была пустой, спальня наша казалась нам царскими хоромами. Что нужно молодым влюблённым?

И вот я проводил Ингу в Ленинград. Я даже не думал, что её отъезд отзовётся такой грустью внутри меня. Я не знал, сколько продлится её отсутствие, – это ещё больше бередило мою душу. Как она, бедная, там одна, беременная? И ей ещё предстояла встреча с мужем, надеюсь, что бывшим.

Утром в очередной раз позвонил Мишка Блиндер с Соловков и сказал, что его жене надо делать аборт. Отправить в Архангельск он её не может, она боится летать и категорически отказывается, сам он, естественно, делать этого не будет. И жена говорит, что никому не доверится, только Лоевскому. Поэтому он сейчас позвонит Старцеву и скажет, что аборт в ходу. Эта формулировка меня везде преследует.

Я вспомнил мою хирургическую вахту на Камчатке. На базе было порядка двухсот семей, все женщины фертильного возраста, естественно, они беременели. Чтобы сделать аборт, надо было уехать в Петропавловск-Камчатский на теплоходе, который ходил раз в неделю. Пока анализы, пока аборт, они пропускали следующий теплоход. Домой они могли добраться минимум недели через две, а то и три. Ни мам, ни бабушек у них на нашей базе не было, и детей можно было оставить только на подруг или соседок. Короче, это была огромная проблема. В плановом порядке мне было запрещено делать эту операцию, но я мог поставить диагноз «кровотечение», то есть «аборт в ходу», и таким образом можно было прервать беременность. Я никогда не слышал, чтобы ко мне обращались по званию: грозные мореманы-вояки в званиях второго и первого рангов, заискивающе глядя мне в глаза, обращались по имени-отчеству и, запинаясь, излагали ситуацию с жёнами. И я им снисходительно говорил: «Ладно, пусть зайдёт».

И вот такая же ситуация меня настигает и в Северодвинске. Мишке отказать я не могу, и через два часа я уже был в аэропорту, как раз успел к вылету рейсового самолёта на Соловки. Через час я уже был у Мишани.

Чтобы не тянуть время, я сразу взял пациентку в операционную и через очень короткое время был свободен. Впереди ещё почти целый день, и в этот раз я решил осмотреть остров Соловки. Надо увидеть как можно больше всего, чтобы рассказать об этом Инге. Я поймал себя на мысли, что думаю о ней постоянно, как будто она рядом. Я оглянусь – и она протянет мне руку.

Соловецкий монастырь производил двоякое впечатление. Суровая красота его стен вызывала восхищение, а вот история людей, прошедших через СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, оставляла горький осадок от всего, что вокруг видишь.

Монахи, которые жили здесь до революции и до сталинских репрессий, обладали огромным даром созидателей. Печи монастыря протапливались один раз в неделю и все семь дней держали тепло за счёт правильно спроектированных внутрипечных дымовых ходов. Тёплый воздух и дым из труб по деревянным коробам проходил под грядками теплиц, и монахи в этом суровом климате растили арбузы и виноград.

Каким раствором они скрепляли кирпичи построек, я не представлял. Большевики пытались в здании электростанции устроить спортивный зал, но разобрать внутренние стены просто не представлялось возможным. Здание можно только взорвать целиком. Так и стояла бывшая электростанция разбитая, разрушенная, как символ чуждой Соловкам власти.

Берега бухты Соловецкой полого поднимались, выход из неё перекрывался шлюзом, и парусные корабли, после того как этот шлюз закрывался, а верхний шлюз из Святого озера открывался и уровень воды в бухте поднимался, могли подойти к берегу и встать на кильблоки естественного дока. После обратного процесса со шлюзами уровень воды падал, и корабль оставался стоять на сухом месте. Всё устроено просто и гениально.

К моему удивлению, в монастыре работал лимонадный цех: бутылки пёрли из Архангельска на барже, таким же образом увозили готовую продукцию. Почему это надо было делать на Соловках, непонятно. Тем не менее приятель Миши устроил нам на заводе дегустацию спиртовой настойки эссенций для фруктовых лимонадов.

Я решил один прогуляться по острову. Мишке сказал, что сам хочу надышаться воздухом острова. Шёл между приземистыми берёзками – сильные северные ветры искривили их стволы. Берёзки, как девицы, протягивали ко мне свои длинные ветви, как бы приглашая на фантасмагорический танец.

Меня привлёк самый высокий холм на острове, я знал, что это – Секирная гора. Она манила меня. Я долго шёл вверх по тропе, полной грудью вдыхал ветер, насыщенный запахом трав.

Поднялся и запыхался. Чтобы отдышаться, присел на скамью рядом с домом, где когда-то жил настоятель монастыря. Откинул голову назад и прикоснулся ею к стене дома. Рубленным из лиственницы венцам было триста лет. Они мерцали в заходящем солнце. Никогда не думал, что я увижу наяву, как стелется серебро по дереву лиственницы. В одном месте ослепляли точки стерлингового серебра, в другом – полосы чернёного серебра. Всё это создавало впечатление изысканной старины.

На венцах не было ни одной трещинки, как будто деревья только вчера ошкурили. Благородная седая патина столетий лежала на этих стенах.

Смотрю вдаль, незаходящее солнце розовеет на листьях деревьев. Тепло, и такой покой разлит в воздухе, что глаза мои невольно закрылись.

В тёмной дрожащей полоске сомкнутых век появился силуэт в монашеском одеянии, как будто изнутри подсвеченный свечой. Он поднял руку, как бы благословляя, и я услышал тихий, но ясный голос:

– Ты выполнил свою миссию. Ты иди. Срок послушания закончился.

«То есть всё, что я делал 20 лет, это было моё послушничество?» – спрашивал мой мозг.

– Да, именно так. Ты сделал свою работу, отдал долг людям. Ты честно служил. Иди в мир с Богом. Будь с женщиной своей.

В ушах у меня как будто зазвонил колокол и пошли перезвоны на разные лады.

– Знак тебе даю. Рана твоя, много месяцев мучающая тебя, за три дня заживёт.

Голос стих и пропал.

Силуэт растаял, я открыл глаза и вновь зажмурился: возник яркий раструб света, который ослеплял даже через закрытые веки.

Лёгкий ветер подул в лицо, свет потускнел. Глаза мои сами распахнулись – вокруг никого. Я услышал, что над головой как будто прошелестели крылья огромной птицы. Я быстро поднял голову и заметил только белое маховое перо, исчезающее за крышей дома. И всё. Я оказался в реальности.

Вечером была баня, местные жители утверждали, что вода из Святого озера, которая была туда проведена, целебная. Полгода назад я неудачно повредил себе скальпелем средний палец на левой руке. Рана прошла как раз по зоне роста ногтя, она не заживала и периодически гноилась. Какими только препаратами и антисептиками я её не лечил, ничего не помогало. На следующий день после бани рана очистилась.

Рана моя заживала на глазах. Я сразу поверил, что это указания свыше, и им надо следовать. Просто знаки, предварявшие то или иное важное изменение в моей жизни, были у меня и раньше, но я их не замечал.

На следующий день вечером надо было улетать, и утром Миша пригласил меня на рыбалку. Мы пришли в лес, на поляне разложили котелки, удочки, снасти. Миша зажёг костёр, мы поставили рогульки. Миша сказал, что надо вскипятить воду. На мой вопрос, а где вода и где рыба, Мишка с загадочным видом ухватился за траву и поднял кусок дёрна размером метр на метр.

– Вот здесь и будем ловить.

– На опушке леса? Ты меня разыгрываешь…

Мишка, довольный, заржал.

– Эти деревья растут на наплавном острове, толщина почвы метра два, а под ними ещё метра три воды. Садись, опускай удочку, и «ловись рыбка, большая и малая».

Я онемел от удивления и даже не нашёлся, чтó ответить Мишке.

Костерок горит, водичка кипятится, и рыбка ловится неплохо. Хватило и на уху, и Мишке домой взять свежей рыбки для выздоравливающей жены.

Поздно вечером я уже был в своей квартире, которая встретила меня пустотой и тишиной. Квартира тоже скучала по своей хозяйке. Я взял трубку, телефон у меня был подключён к городской сети, и через код Ленинграда 812 я быстро связался с Ингой. Когда меня соединили, я услышал голос Ингиной мамы Галины Николаевны. Пока мы были не представлены друг другу.

– Добрый вечер. Можно попросить к телефону Ингу?

Я был вежлив и приветлив.

– А кто её спрашивает?

Голос был звонкий, тон доброжелательный.

– Это Илья, – мягко и деликатно произнёс я своё имя.

– Илья, Илья, – повторила моя будущая тёща, голос из звонкого превратился в скрипучий, – откуда вы взялись на нашу голову?

Слышу, Галина Николаевна зовёт Ингу, и шлёпанье её быстрых шагов приятно меня будоражит.

– Возвращайся скорее, мне без тебя холодно. – Голос мой срывался от нежности. – Как ты себя чувствуешь?

– Ещё совсем немного. Я скоро приеду.

– Я, наверное, прилечу за тобой. Мне надо, в конце концов, познакомиться с твоими родными.

– Это будет здорово! Люблю, скучаю.

За время отсутствия Инги я сделал косметический ремонт силами матросов из учебного отряда. Отциклевали настоящий дубовый паркет, покрыли его лаком. Переклеили обои, выбирать не пришлось: я брал то, что было в магазине. Однако, как специально, нашлись ровно на одну комнату весёленькие детские обои.

На склад ОМИСа – отдела морской инженерной службы – пришла новая мебель. Начальник ОМИСа был недавно моим пациентом, он расщедрился, и мне полностью обставили квартиру новой современной мебелью: серванты, шкафы, кровати, диван, кресло и даже журнальный столик. Квартира приняла обжитой, солидный вид. Инга будет довольна, мне её реакция была важней, чем вся эта роскошь. Обмывал я свою квартиру в госпитале, потому что мне не хотелось, чтобы кто-то посторонний топал на Ингиной кухне.

Инга звонила мне несколько раз на дню. Сначала мне это нравилось и умиляло, через неделю меня достало. Я начал понимать, что семейная жизнь, наряду с приятными моментами, предполагает ещё наличие желаний и действий твоего партнёра. Осознавать, что ты уже не сам решаешь всё в своей жизни, было в диковинку и слегка напрягало.

Лоевский – это достояние северодвинских женщин

В Ленинграде я порхала, совершенно позабыв, что я беременна и мне надо быть осторожнее. Я была уверена, что мой страшный навязчивый сон мне никогда больше не приснится, а это значит, что моему ребёнку ничто не угрожает.

Очень грустно прошло расставание с коллективом моего училища. Директор никак не ожидал, что я их покину. В моём кабинете накрыли стол, вспоминали, как я пришла к ним. Хохотали, как я в первый день моей работы зашла в кабинет к мастерам, не постучавшись, а они мне: «Девочка, выйди, без приглашения сюда заходить нельзя». Я им в ответ: «А ко мне в кабинет, пожалуйста, заходите без приглашения…» В самом начале у нас с мастерами были постоянные стычки, пока мы не поняли, что делаем одно дело. Провожая меня, мастера высказали сожаление о моём уходе. А я поблагодарила директора за то, что он в меня сразу поверил и никогда не оспаривал мои решения.

Потом в райкоме мы тоже прощались. Народ меня обнимал, и у меня создалось впечатление, что они меня провожают на войну.

Война не война, но в Северодвинске меня принимают в штыки. Мой приезд туда не нравился, кажется, всему женскому населению. У меня складывается впечатление, что Лоевский – это достояние северодвинских женщин, и неважно, замужние они или нет.

До моего приезда он вселял в них веру, что может принадлежать любой из них. А потом их чаяния обладать Ильёй рассыпались. И они хотят изгнать меня, чтобы Илья снова стал общественной собственностью. То есть Лоевский – имущество, которое должно принадлежать всем. И я не имею права владеть им единолично. Маринка, подруга, тоже им хочет иногда пользоваться. Короче, мне дали понять, что я или должна делиться, или вовсе отказаться.

И как мне вести себя при возвращении? Думаю, что дамы продолжат свой поход на меня. Не буду в ответ нападать, а зайду с тыла. Как в Библии: «Погибели предшествует гордость, а падению надменность». Гордыню запрячу в дальний уголок, пущу в ход дипломатию. Противника всегда лучше выявлять изнутри.

Живот мой округлился и слегка выпирает из-под одежды. Мне теперь так нравится крутиться перед зеркалом и рассматривать мою изменившуюся фигуру, ещё окончательно не оформившуюся в колобок на тонких ножках. Моё лицо с припухлыми губами и небольшими пигментными пятнами на лбу и подбородке, которые отнюдь не затмевали моих выразительных весёлых глаз.

Мне хочется, чтобы и бабушки, и родители хвалили меня. Я чувствую, что занимаюсь полезным делом – вынашиваю ребёнка. Понимаю, что за это не дают Нобелевской премии, но вполне возможно, что мой ребёнок будет вундеркиндом и изобретёт нечто достойное Нобелевки.

Суд через два дня, я не думаю о нём: зачем нервничать раньше времени? Прилетел Илья на выходные. И наконец состоялось его знакомство с моими родными. Мама сделала обед, и мы собрались за столом. Такое вот семейное мероприятие.

Смотрю: Илья как мужчина произвёл впечатление на бабушек. У них обеих загорелись глазки, и они после рюмочки наливки даже стали мило с ним кокетничать. Меня это забавляло, мне было приятно, что мой избранник хорош собой настолько, что у моих благовоспитанных бабуль щёчки загорелись, как у юных дев.

Илья выбрал манеру общения абсолютно несерьёзную. Конечно, юмор как форма выражения своих взглядов в данной ситуации сгладил все острые углы. Если мама сначала сидела молча, поджав губы, то к концу обеда лицо её разгладилось, и в глазах появились смешинки. Она налегала на коньяк. И с каждой новой фразой Ильи по чуть-чуть пригубляла. Папа, видя это, заявил: «Илья, вы теперь понимаете, с кем вам придётся выпивать в нашей семье».

Конечно, встреча, даже семейная, не обошлась без воспоминаний об адмирале Беце.

Илья обмолвился, что на Камчатке носил бороду. Я рассмеялась: никак не могла представить его с бородой. Илья принял важную позу и начал своё повествование: «На флоте ношение бороды крайне не приветствовалось. А я в автономке отрастил бороду, и ещё – на левой руке у меня красовалось тонкое кольцо с небольшими брильянтами, подарок мамы на выпуск из академии. И кольцо носить тоже было опасно. Спускаясь в рубочный люк, можно было зацепиться и оторвать палец. И вот наш адмирал, Бец Валентин Иванович, увидев меня с бородой и кольцом на еженедельной читке приказов, заорал:

– А вы, лейтенант медицинской службы, отпустивший волосяную фурнитуру на лице и надевший кольцо на руку, наденьте его на ваши причиндалы, когда будете в Петропавловске по кабакам гарцевать – девкам будет виднее, что вы женаты.

– Валентин Иванович, так это ж у меня не обручальное кольцо.

– А цацки офицеру носить не положено по штату!

Командиры лодок довольно заржали. И Бец продолжал:

– А вы чего ржёте? Понашивали шевронов на рукава, – и он выразительно согнул левую руку в локте, правой стукнул себя по плечу, воспроизведя всем известный жест, – понаколотили дубов на козырьки, сидите тут и ржёте. Лучше бы больше внимания уделяли боевой подготовке.

Тут встаёт самый возрастной командир подводной лодки, капитан второго ранга Данилов, и говорит, что такое обращение с офицерами оскорбляет их личное достоинство. На что Бец немедленно ответил:

– Вы бы лучше помолчали, оскорблённый вы мой, вы вообще здесь присутствуете в качестве космической пыли.

– Это почему это? – спросил охреневший кавторанг.

– А потому что, согласно разбору последних учений, в результате вашего неумелого маневрирования в вас попало шестнадцать торпед условного противника с ядерными головками. Так что вы здесь космическая пыль. Сядьте и не выступайте.

А потом снова обратился ко мне:

– А вы, лейтенант, зелёный, как гусиное говно, надеюсь, учтёте мои замечания и устраните их».

Язык флотского офицера был непривычен интеллигентным бабушкам, но всё было очень живо и к месту, и, кажется, Илью простили. Это было воспринято как необходимые допущения для рассказа данного жанра.

В воскресенье вечером мы отвезли Илью в аэропорт. Он держал меня за руки. Он не отпускал меня до последней минуты, пока его не пригласили на посадку. Он так не хотел, чтобы я завтра шла в суд. Он боялся моей встречи с Игорем. И это абсолютно напрасно: назад пути у меня не было. Никакой судья не заставит меня сохранить мою прежнюю семью.

На следующий день в зале суда я старалась на Игоря не смотреть. Мы поздоровались и сели на разные скамейки. Мне он представлялся просто пустым местом. Я не осознавала, что он рядом. Когда судья-женщина увидела мой выпирающий живот, она сразу обратилась ко мне:

– Не понимаю причины вашего развода. Вы же ждёте ребёнка, вам надо подумать, правильное ли решение вы принимаете.

– Ребёнок не от мужа, у меня другой мужчина, поэтому наш развод неизбежен.

Говоря такое, я вспыхнула, кровь прилила к голове настолько сильно, что на мгновение даже свет в глазах погас. Я испугалась, что потеряю сознание. Мне было совестно, неловко предстать такой неприличной особой перед уважаемым судом.

Два народных заседателя, женщина и мужчина, смотрели на меня презрительно. Судья тоже недоброжелательно сверкнула глазами.

– Что ж, судя по всему, месяц на примирение вам не нужен. Именем Советского Союза, вы разведены.

Кажется, так она сказала, а может быть, по-другому, я в тот момент туго соображала. Я хотела побыстрее выскочить из зала.

Уже на улице Игорь, прощаясь, громко так сказал, почти выкрикнул: «Привет твоему козлу!»

Плановое удаление фрагмента

Я летел в самолёте и разбирал по деталям наш семейный обед с Ингиными родителями. Да, попал я в очень обеспеченную семью. Квартира у родителей Инги напоминала профессорскую, какие были до революции. Большая, кажется, четыре комнаты. Массивная мебель из тёмного дуба, никаких новомодных легковесных сервантов «Хельга». Много книг. На стенах картины: даже глаз зацепился за Айвазовского, кажется, так. Старинные тарелки с пасторальными картинками из сельской жизни. И везде резные полочки с милыми витиеватыми безделушками типа статуэток мейсенского фарфора. (Других фабрик я и не знаю.)

Папа невысокого роста, такой невероятно добродушный шарик. Мама дородная, статная, её светлые волосы взбиты в высокую причёску. Называется «хала», очень модная у женщин. И как у солидных, респектабельных родителей получилась такая скромная дочь? Инга у меня мягкая, неслышная, смотрит на мир широко распахнутыми глазами. Да и похожа она на папу, ну, это и хорошо. Инга сказала, что папа работает в торговле, начальник отдела в торге. Да, непросто всё это, уж не знаю, чтó они думают по поводу того, смогу ли я обеспечить их дочь… Так вот, смогу. Оклад у меня достаточный, раза в четыре больше, чем у гражданских врачей. Инга сможет чувствовать себя не стеснённой в средствах.

Сижу в кресле самолёта, надо бы вздремнуть, но я слишком возбуждён. Не переборщил ли я со своими россказнями и крепкими словечками?

Да, бороду на Камчатке я носил долго. После того разбора на читке приказов мы через день вышли на боевые стрельбы, и Бец был на борту. Он выразительно посмотрел на меня и постучал по своим наручным часам, как будто спрашивая: «Когда сбреешь бороду?»

И вот возвращаемся, заходим в бухту, вернее, в канал, который ведёт в бухту. Он шириной всего десять метров, достаточной глубины, чтобы лодка могла по нему пройти. Это и днем-то задача трудная, а тут опустился такой туман, просто стеной, ничего не видно впереди даже на метр. Развернуться нельзя, задним ходом выйти из канала нельзя. Остановиться тоже нельзя, может снести на стенку канала, и он, не дай Бог, осыплется, и пока его углубят, все лодки будут заперты в бухте. Тащимся на самом малом ходу. Напряжение на мостике такое, что даже матов не слышно, и тут я говорю командиру:

– Товарищ командир, разрешите, я пройду на нос, буду держаться за бульбу носовой акустической станции. Всё же я буду впереди на сорок метров и раньше увижу ограждающие буи.

Командир посмотрел на меня диким взглядом, потом сказал:

– Да хрен с тобой, надо же что-то делать.

И вот я, держась за леер, [6]6
  Леер – туго натянутый трос на судовых конструкциях.


[Закрыть] медленно дополз на нос лодки. Вижу впереди появился буй.

– Вижу буй! – заорал я.

– На хрен мне надо, что ты его видишь, скажи, какого он цвета и каким бортом мы его обходим, – долетело мне в ответ.

– Красный! Обходим правым бортом.

– Доктор, сирена ты наша херова, давай веди нас дальше между буями.

На мостике облегчённо вздохнули.

Мы благополучно вошли в бухту, пришвартовались к пирсу. Команда сошла на берег и построилась. Командир доложил адмиралу, что задача выполнена.

– Вольно! – сказал адмирал. – Начальник медицинской службы, выйти из строя.

– Есть! – ответил я, сделал два шага вперёд и развернулся лицом к команде.

– Товарищ лейтенант, я отменяю свой приказ о бритьё бороды и снятии кольца. Если бы все служили, как этот лейтенант, я бы разрешил вам носить кольцо не только на пальце, но и в носу. Вольно! Разойтись!

Адмирал сел в «газик» и уехал.

А я со злорадством посмотрел на старпома, который задрючил меня своим требованием сбрить бороду.

Быстро пролетели мои годы на Камчатке. А воспоминаний целое море.

Я дома ждал Ингу. Она сообщила, что развелась и прилетит к следующим выходным.

Было время жесточайшего дефицита. И вот Хомич (уж он-то всегда умел обрасти нужными связями) привёл ко мне на консультацию товароведа со склада женской обуви. Товаровед была привлекательная особа, яркая, пожалуй, цыганского типа, и у неё была реальная трагедия. Весь дефицит находился в её руках, а она не могла им пользоваться, так как в результате перенесённого в детстве заболевания тазобедренного сустава одна нога у неё была короче другой на двенадцать сантиметров. Она умоляла меня сделать что-нибудь.

Удлинять ей ногу путём вытягивания голени аппаратом Илизарова не имело смысла, так как колени всё равно были бы на разных уровнях. Носить же длинную юбку ей не хотелось, так как в моде были юбки короткие, а ножки действительно хороши, было что показать.

И тут, как нарочно, я вспомнил, как прочёл в последнем реферативном медицинском журнале, что в Торонто в таком случае просто укорачивают противоположную ногу путём удаления фрагмента бедренной кости на длину разницы. Кости скреплялись между собой так называемым «русским замком», когда у дистального и проксимального концов бедренной кости убирается по половине толщины, и при соединении на гвозде Кюнчера плоскость срастания получается обширной, а костная мозоль, образовываясь, не деформирует бедренную кость.

Я показал товароведу статью, сказал, что можно попробовать, и она с восторгом согласилась. Операция прошла удачно, и через неделю, встречая Ингу, свободную от уз брака, я похвастался ей, что теперь до скончания веков она будет обеспечена самой модной обувью.

Кстати, о временах дефицита. В целом в магазины завозили всё, но мало, и получалось, что не для всех. Взаимоотношения людей складывались по принципу нужности друг другу. Чем большему количеству людей, сидящих на этом дефиците, я оказывал помощь, тем больший доступ к товарам, которыми они распоряжались, я получал. Это же коснулось и моего желания купить Инге кольцо и серьги с бриллиантами.

Так как моим пациентом был муж директора ювелирного магазина госпожи Малининой, после очередного привоза она позвонила Инге и сказала, что жена первого секретаря горкома партии уже отобрала, чтó ей нужно, и теперь Инга может прийти и выбрать то, что понравится ей. Цены были вполне приемлемые, оклад у меня приличный, и мы могли потратиться на маленькую радость моей красавице. Я был ужасно горд, когда Инга в обновках позвонила родителям и похвасталась подарком.

Через неделю я полетел в Североморск на ежегодную конференцию медицинской службы Северного флота. Темы докладов были довольно рутинные, а я решил доложить об операции по укорочению бедра. Пленарное заседание по хирургии вёл главный хирург ВМФ, бывший преподаватель военно-морской госпитальной хирургии в нашей академии. Он был уже в возрасте, и ему было всё неинтересно. Он тихонько подрёмывал, и когда я доложил о своей операции и особо отметил, что надо внимательно выбирать толщину гвоздя, в связи с тем, что самая узкая часть костномозгового канала бедренной кости удаляется, он, что называется, проснулся.

– Так, то есть при переломе вы удалили фрагмент кости и обращаете внимание хирургов на то, что надо внимательно относиться к подбору штифта. Правильно я понял? – спросил он меня с интересом.

– Да нет, товарищ генерал. Это был не перелом, это было плановое удаление фрагмента.

И я рассказал показания к операции.

– Ты что, балбес, удалил кусок здоровой кости? Ты как до этого додумался?

Генерал смотрел на меня дикими глазами.

– Есть такой реферативный журнал, и там описывался случай из центра травматологии в Торонто, – сбивчиво пытался объяснить я.

– Какой, к чёрту, Торонто! Тоже мне, два центра мировой хирургии – Торонто и Северодвинск. Вечером зайдёшь ко мне. Я тебе подробнее объясню, кто ты и что ты. Ты мне ещё в академии надоел.

Вечером я пришёл к нему в номер, он достал бутылку коньяка, мы стали вспоминать, как я был слушателем, а он – преподавателем.

Я старался половинить свои рюмки, а генерал взял прилично на грудь. В конце он полушутя-полусерьёзно сказал:

– Ладно, чёрт с тобой. Смелость города берёт. Но сейчас же напиши мне расписку, что ты обязуешься не увеличивать молочные железы, не восстанавливать девственную плеву и не укорачивать здоровые ноги. Ладно, это шутка, мне Рыбаков, начальник медицинской службы ВМФ СССР, сказал, чтобы я присмотрелся к тебе. Короче, я предлагаю тебе должность ведущего хирурга главного госпиталя ВМФ под Москвой, в Купавне. Мне скоро на пенсию, и тебе дорога на моё место будет открыта.

Я поблагодарил, а он спросил, как у меня дела с диссертацией. Он разговаривал с Михаилом Ивановичем, и тот ему сказал, что она у меня «на выданье». И потом добавил, что это будет очень весомый аргумент в моём назначении.

– Товарищ генерал, я теперь человек несвободный. Женюсь. И должен посоветоваться с моей избранницей.

– Ну хорошо, даю тебе неделю.

Я вернулся в Северодвинск, рассказал Инге о сделанном мне предложении, сказал, что неизвестно, когда ещё улягутся страсти в академии, что я разлучник, поэтому, когда мы вернёмся в Ленинград, я не знаю. На что Инга сказала, что её полностью устраивает жизнь в Северодвинске. Квартира, положение жены модного хирурга и перспектива рождения и воспитания детей в безопасности закрытого города ей очень подходят.

Дорога из Северодвинска, отсюда, в академию всё равно короче, моя мечта там преподавать и стать начальником кафедры должна исполниться. Так и порешили: остаёмся.

Вечером мы пошли в Северодвинский театр драмы и комедии. В перерыве увидели мою счастливую пациентку в юбочке до колен, и её росточек компенсировался сверхмодной высокой платформой.