Текст книги "Пение пчел"

10

Беатрис Кортес сидела там, где приличествовало сидеть председателю оргкомитета бала Великой субботы, который ежегодно устраивали в казино Линареса. Она много месяцев хлопотала о возобновлении этой замечательной традиции, столь любимой в отрочестве и юности. Этот бал, оставшийся в прошлом, не ведавшем войны, был местом неизбежной встречи знатных семей из Сальтильо, Монтеррея, Монтеморелоса и Уалауисеса, которые ежегодно проделывали неблизкий путь, чтобы туда попасть. Помимо основного бала, в эти дни устраивались также небольшие вечеринки в асьендах и на ранчо гостеприимных жителей Линареса. Гуляли все: супружеские пары, женатые давным-давно, навещали друзей юности, молодежь знакомилась между собой, а кто-то, если повезет, встречал любовь всей жизни.

Дамы из высшего общества сперва отказались от участия в организации бала, однако Беатрис убедила их в том, как важно вернуться к обычаям прошлого. На бал никто не приедет, твердили дамы. Все боятся, что по пути на них нападут. Да и с какой стати устраивать пир во время чумы? Вероятно, они были правы, и все же Беатрис решила попробовать. Сколько времени требуется, чтобы традиция умерла безвозвратно? Последний раз бал устраивали лет восемь назад. Кто знает, быть может, еще не поздно возродить то, что кажется умершим.

Она сделает все возможное, чтобы традиция балов в Великую субботу вновь обрела жизнь. Хотя бы попытается. Ради юных дочерей. Иначе как одно поколение посмотрит в глаза следующему и скажет: «Я позволила умереть одной из немногих вещей, которую ты должна была унаследовать»?

Беатрис отнюдь не была женщиной легкомысленной. Не танцы и не изящные платья она хотела спасти, но чувство сопричастности к следующему поколению, к поколению своих дочерей, которых недавно пришлось отправить в Монтеррей, где они продолжили свое обучение в монастыре Святого Сердца Иисусова. Она хотела спасти воспоминания, на которые Кармен и Консуэло имели полное право, спасти связи, которые им предстояло наладить, проводя дни своей юности в доме предков.

Она вовсю занималась балом, хотя лучше других знала, что едва ли дело выгорит: людям не хватало еды, не было и денег. Но иной раз случается так, что женщина вынуждена сама себя спасать, а для Беатрис Кортес-Моралес организация этого бала, присоединение к новому благотворительному обществу, задумки и осуществление разных видов общественной и благотворительной деятельности в их городе означали одно: спасение. Она все равно не могла насытить нуждающихся или остановить войну и убийства. Единственное, что было в ее силах, – это не потерять здравый смысл, а единственный известный ей способ этого достичь – продолжать вести дела семьи, помогать городской бедноте, заниматься шитьем и, да, организовать ежегодный бал.

Занятая спасительными хлопотами, Беатрис вдруг задумалась об иронии человеческой жизни: бал называется ежегодным, хотя не проводился с 1911 года, последний состоялся через несколько месяцев после того, как началась война. Кроме того, его организовывало казино – общественный клуб Линареса, хотя он даже не имел собственного здания. Сейчас, в октябре 1918-го, Беатрис казалось, что казино Линареса в том же положении, что и она сама: большой потенциал, скромные достижения и огромное количество неисполненных обещаний.

Некогда жизнь обещала Беатрис Кортес слишком многое. Она с колыбели понимала, что принадлежит к знатной и уважаемой семье, живущей на доходы от земель. Понимала, что ей в этой семье уготовано особое место. Отец по отношению к ней был неизменно предупредителен и нежен, а мать, может быть и не слишком нежная, служила примером мудрости и силы. Знала она также и то, что, если на ее семью не обрушится смертельная зараза типа дизентерии, ее ожидает долгая и счастливая жизнь. Эти обстоятельства Беатрис считала неизменными и водила дружбу с самыми видными людьми Линареса и окрестностей. Дочери лучших семей будут сидеть с ее девочками за одной партой, затем одновременно с ними обзаведутся детьми. Эти женщины всегда будут ее задушевными приятельницами, затем они состарятся и будут наслаждаться почтенной старостью в окружении внуков. У ее дочерей, разумеется, будет много детей. А до появления детей их ожидает счастливое замужество с идеальными мужчинами. А прежде будет пора юности с толпами поклонников, каждый из которых будет мечтать о том, чтобы попасть на вечеринку, где будет царить она, Беатрис Кортес.

Она рано узнала, что выйдет замуж за сына некоего аболенго[6]6
  Аболенго – представитель знатного рода.


[Закрыть] с соседней асьенды. В ту пору она еще была слишком юна, чтобы узнать имя и увидеть лицо своего избранника. У них будет много сыновей и дочерей, и большинство из них, разумеется, выживет. В жизни ее супруга будет немало успехов и неизбежные, но редкие поражения – разумеется, не смертельные. Ну и, конечно, им суждено пережить морозы, засухи и наводнения, которые испокон веков переживали их предки.

Она всецело верила, что обещания, которые давала ей жизнь, рано или поздно исполнятся – все зависит от ее труда и затраченных усилий. Лишь потенциал был в ее жизни неоспоримой и бесплатной данностью. Конечный результат – иначе говоря, успех, достигнутая цель – имел немалую цену, которую она готова была заплатить, уж на это Беатрис Кортес никогда не жалела сил, будучи хорошей дочерью, верной подругой, прилежной ученицей, добродетельной супругой, нежной матерью и милосердной христианкой.

Но может ли убедить одна слабая женщина целую неразумную нацию сложить оружие и вернуться к труду и производству? Может ли притвориться женщина, что происходящие вокруг события нисколько ее не касаются? Что может она сделать, чтобы изменить траекторию пули? А десяти или тысячи пуль?

В этот миг она обнаружила себя сидящей за столом в окружении женщин, изображавших интерес к давним традициям устройства балов, один из которых если и состоится, то лишь через полгода, хотя ни одна из этих дам не была уверена, что доживет до бала. Обсуждали цветы, объявления, приглашения, визиты и вечерники, а про себя думали о несобранном или сгнившем из-за нехватки транспорта или покупателей урожае. О внезапном появлении противоборствующих войск и незамедлительно последовавших за этим смертях. О своих подрастающих сыновьях, которых в случае продолжения вооруженного конфликта неизбежно отнимет у них бесконечная война. Они думали о дочерях, которым не суждено познакомиться с избранником, назначенным им судьбой, потому что сейчас или чуть позже пуля настигнет его и пронзит ему сердце, голову или, еще хуже, живот. Молодой мужчина, с которым они могли бы познакомиться где-нибудь на балу через пять или десять лет, к тому времени будет прахом, кишащей червями пищей для зарослей нопаля[7]7
  Нопаль, или опунция, – кактус; плоды и стебли после очистки от колючек употребляются в пищу.


[Закрыть] и не сможет напитать жизнью женское лоно.

Ее дочкам нравилась глупая игра. «Мам, а за кого я выйду замуж?» – по очереди вопрошали они. Разумеется, Беатрис все понимала – она тоже играла в эту игру со своей матерью и кузенами, когда была девочкой. Есть ли в жизни молодой женщины более манящая и волнующая тайна? «За кого я выйду замуж?» – «За красивого мужчину. И не только красивого, а еще и работящего, смелого, из хорошей семьи». Но больше Беатрис не играла в эту игру со своими дочерьми-подростками, детьми революции. Она не станет ничего им обещать и помогать им лелеять мечты о свадьбе, потому что не знает, доживут ли они до дня знакомства со своим суженым.

Ей самой несказанно повезло: она верила, что Франсиско Моралес был мужчиной, предназначенным ей судьбой, тем самым, которого в детстве и юности рисовало ее воображение. Он был именно тем, кого она себе представляла: красивый, из хорошей семьи, работящий, отважный, культурный и владеющий землей. В то время не было войн, никакое обстоятельство не могло бы омрачить или отсрочить их помолвку. Их женитьбу сопровождали визиты, балы, ярмарки и пикники. Они были довольны друг другом, в их распоряжении имелось все необходимое, и будущая жизнь казалась безоблачной. До сих пор именно так все и складывалось: первая дочь, Кармен, родилась годом позже, вторая, Консуэло, три года спустя. Целые годы мира и иллюзий.

Однажды, еще до войны, когда все возможные обещания, данные жизнью, уже сбылись, Беатрис внезапно почувствовала себя несказанно счастливой: она была женщиной своей эпохи, девочки же ее были дочерьми нового века. В ту эпоху чудес возможности были безграничны: современные железные дороги сокращали расстояние и перевозили людей и грузы в неограниченных количествах. Пароходы пересекали Атлантику и достигали Европы за считаные недели. Телеграф позволял человеку даже на самом большом расстоянии узнавать новости о рождении или кончине того или иного родственника или же договариваться о сделке, на осуществление которой раньше уходили месяцы. Электрическое освещение открывало целую гамму ночных развлечений, а телефон, пусть даже бывший пока еще роскошью, сближал людей.

Однако вместо того, чтобы чудесным образом сближаться, люди делали все возможное для своего разобщения. Первая революция разразилась в Мексике. Затем в остальном мире вспыхнула большая война, которая продолжалась до сих пор. Русские же развязали войну прямо у себя дома, и брат пошел на брата, а подданный – на царя. В июле, после нескольких месяцев в плену, царь, царица, четыре их дочери и маленький наследник престола были тайно убиты, а тела их надежно спрятаны, чтобы никто никогда их не нашел.

В собственной стране Беатрис распространялись леденящие кровь истории о целых исчезнувших семьях, похищенных женщинах, о домах, сожженных вместе с хозяевами. Война между враждующими мексиканскими солдатами стала трагедией, но худшим было то, что касалась она и мирных жителей, поглощенных работой, семьей, воспитанием сыновей и дочерей, мечтающих видеть их отроками, а остальное как Бог даст.

Когда война только началась, Беатрис чувствовала себя в безопасности в своем маленьком мирке, в своей нехитрой жизни, твердо уверенная в том, что, если человек никому не мешает, никто не помешает и ему. С этой точки зрения война казалась чем-то нереальным. Достойным внимания, но далеким.

В конце прошлого века, после сурового наказания со стороны государства, последовавшего за попытками губернатора Видаурри добиться независимости, жители штата Нуэво-Леона предпочитали держаться подальше от тягот войны. «Дурной ветер добра не принесет», – рассуждала Беатрис. Сейчас она поняла, что ошибалась, убедив себя, что, если не нарываться, война не коснется ни ее, ни близких.

Поначалу, будучи слишком молодой и склонной к идеализму, она была против перевыборов и ратовала за действительное право голоса. «Эффективное избирательное право, а не перевыборы» – этот лозунг казался ей элегантным и достойным того, чтобы войти в историю. Конечно, это единственное, что было нужно стране для обновления и торжественного вступления в ХХ век. Здравый смысл неизбежно восторжествует, война закончится долгожданным уходом бессменного и обрыдшего всем президента Диаса, после чего вновь воцарится мир. В итоге единственным благоразумным человеком во всей этой истории оказался Порфирио Диас, который выпустил власть из рук, поняв, что не стоит защищать то, что в защите не нуждается, упаковал свои чемоданы и после недолгих месяцев столкновений покинул страну. Это была развязка, которую ждали все. Долгожданная победа. Точка. Его бегство означало конец драмы. Как же все ошибались!

Очень скоро главные действующие лица фарса под названием «Революция» забыли о согласованном сценарии, воспрянули духом и принялись вставлять в него собственные диалоги и монологи, состоящие из предательств и расстрелов. Либретто первых дней кануло в Лету. Кое-кто решил обогатиться за счет свинца, земель и чужого богатства, другие мечтали усесться на трон. Никому не приходило в голову – а может, не было желания – поставить друг напротив друга два трона, чтобы поговорить без пуль и не вставать с места, пока не будет достигнут мир. Они ревностно принялись вооружать послушный народ и поставили его под командование безумцев, убивавших всех без разбору и чуждых каких-либо представлений о военной этике и чести.

Несколько лет назад эта война перестала быть далекой и диковинной и превратилась во всюду проникающий яд. Самообман у Беатрис закончился в январе 1915 года, в день, когда война добралась до ее дома и даже до ее жизни, да так и осталась в ней, как непрошеный гость – агрессивный, нахальный, бесцеремонный. Она постучалась в дверь, которую отец по наивности открыл, чего Беатрис никогда ему не простила.

Согласно свидетельствам других пассажиров, Мариано Кортес вскочил в поезд в последний момент, когда тот начал движение. Торопливо и взволнованно простившись со своим зятем, он поздоровался с другими пассажирами первого класса и занял свое место. Он уже погрузился в чтение, когда батальон перекрыл пути, чтобы остановить поезд на склонах Альты. Все вздохнули с облегчением, узнав, что речь не идет о захвате всех пассажиров: они искали Мариано Кортеса, чтобы его убить.

Затем они рассказали, как он вышел посреди полей, где его уже поджидали. По показаниям одного из свидетелей, находившегося достаточно близко, чтобы все слышать, его обвинили в сношениях с врагом, объявили изменником родины и приговорили к смертной казни. Приговор привели к исполнению немедленно.

«Я никого не предавал, да и кто вы такие, чтобы меня судить? Но если уж вы решите меня убить, – повторил свидетель слова обвиненного, – стреляйте в грудь, а не в лицо, чтобы жена меня узнала». И чуть в стороне от поезда, на глазах остальных пассажиров, его расстреляли, выпустив шесть пуль в грудь и живот. Так была исполнена последняя просьба казненного – Мариано Кортес вернулся домой мертвым, зато хоронили его с открытым лицом.

В городе романтизировали смерть ее отца. «Представьте только, – говорили все, – умер, стоя один напротив целого батальона. Какая доблесть! А какая любовь к супруге звучала в его прощальных словах!» Тем не менее никто из жителей не присутствовал, когда повозка доставила тело ее отца – недвижного, с равнодушным лицом, изрешеченного пулями, истекшего кровью. Есть в этом хоть какой-то романтизм? А человеческое достоинство? Единственное, что осталось от погибшего Мариано Кортеса, – зияющая пустота.

Отныне им следовало терпеть слова скорби, делая вид, что принимают их. Именно так и вела себя Беатрис, но в моменты самоанализа, подобные этому, она различала в себе такие ярость и ненависть, что ей становилось не по себе. Если она любила отца, то как могла винить его в смерти? И будучи доброй католичкой, почему не решалась взглянуть в лицо епископу с тех пор, как во время отпевания покойного тот сказал, что смерть ее отца – воля Бога, который посылает тяжкие испытания в качестве благословения людям, которые наиболее их заслуживают и непременно вынесут? И почему сейчас с гневом и подозрением смотрит на людей высшего общества, путешествующих исключительно первым классом, с которыми, согласно правилам, должна общаться? Возможно, потому, что кто-то из них был предателем, донесшим на отца.

Соседи шептались: «Он умер из-за одногоединственного ужина». Сочувствующие, обнимая ее по очереди во время похорон, говорили: «Бог забрал его, потому что это святой человек, Богу понадобился на небе еще один ангел, и как повезло семье Моралесов, ведь теперь у них есть собственный ангел, который о них позаботится». «Его убила пуля на войне, – бормотала про себя Беатрис. – Не ужин и не Бог. Убил предатель, который донес про тот ужин в честь генерала Анхелеса. Убил человек, который сообщил, что он сел в этот поезд, который вытащил его из поезда и заставил послушно принять дозу свинца в грудь и живот. Его убил из мести подлый и ничтожный человек, не заслуживающий того, чтобы сидеть в кресле, которое отец отказался освободить. Убили жалкие безвестные солдатишки, а в конечном итоге – его наивность и покорность».

Войну придумали мужчины. Что может сделать Бог против чужого произвола? Выиграл ли кто-нибудь благодаря этой бессмысленной смерти? Никто. Война не закончится со смертью предполагаемого предателя. Шести метких выстрелов оказалось недостаточно: солдаты-каррансисты – а все указывало на то, что это были именно сторонники Каррансы, – пнули труп, словно желая удостовериться, что душа отыскала выход через многочисленные отверстия, проделанные ими. А затем бросили тело посреди поля и отправились восвояси, чтобы продолжать свой повседневный террор, не делая ни единого шага в сторону мира.

Так или иначе, но и для Кортесов, и для Моралесов-Кортесов жизнь с тех пор безвозвратно изменилась, как это случается у великих проигравших: четыре года спустя Синфороса, мать Беатрис, выглядела жалкой тенью той женщины, какой была когда-то. Страх боли, потерь и новых репрессий сломил ее. Теперь донья Синфороса жила с единственной дочерью; потеряв мужа, она утратила стойкость, мужество и даже желание присматривать за домом и следить за собой. Сыновья Эмилио и Карлос отказались от обещаний, которые сулила им жизнь, и взялись исполнять обязанности убитого отца. Беатрис проигрывала в своих попытках придерживаться жизненных обещаний и подозревала, что выполнить их не удастся. Дочь скрывала боль, пытаясь поддерживать мать и мужа. Вместо того чтобы вынашивать во чреве детей, она вынашивала в душе страх, подозрения и сомнения. А самое страшное, полностью утратила веру в себя, наполнявшую ее в продолжение всей жизни.

Та жизнь, которую она вела сейчас, не была похожа на ту, которую, по идее, надлежало вести Беатрис Кортес. К ее удивлению, солнце ежедневно вставало и садилось, как и прежде. Жизнь продолжалась. Времена года сменяли друг друга в вечном круговороте, который не нарушало ничто, даже душевные муки Беатрис Кортес вместе с ее несбывшимися надеждами.

Спустя четыре года после той казни в городе все еще восхищались достойным поведением Мариано Кортеса. Вряд ли это служило утешением для дочери, трагически утратившей отца. Беатрис все понимала и каждый день твердила: «Я взрослая женщина, жена, мать. Я ни в чем не завишу от отца, у меня своя семья, мы справляемся». Но одно дело понимать головой, а другое – убедить сердце не сжиматься от боли.

Чаще всего, слившись с плотью мужа, дочь покидает родительский дом окончательно, и как бы Беатрис ни любила Франсиско – а она очень любила Франсиско, ведь он того заслуживал, – ничего подобного с ней не случилось. Мысли о родительском доме следовали за ней повсюду, где бы она ни оказалась: в школе, в поездке за границу, в свадебном путешествии, в постели с мужем, во время родов, во время ежедневных уроков хороших манер и правильной осанки, которым она обучала дочерей, и даже, как ей казалось, будут преследовать ее на смертном одре. В ее мире человек не забывал о родителях, даже если родители забывали о нем.

И вот в один из этих вечеров в темноте супружеской спальни Франсиско впервые заговорил о том, чтобы все бросить – плантации, семейные традиции, друзей – и куда-нибудь уехать. Купить земли, начать с нуля в другом месте. К слову, Монтеррей сейчас видится перспективным местом. Но даже в интимнейшей близости, какую обеспечивает людям сон в объятиях друг друга, Беатрис лишь шептала: «Франсиско, спи, пожалуйста».

11

– Беатрис, о чем ты задумалась? Тебе что, не нравятся цветы, которые мы выбрали? – Голос тетушки Рефухио Моралес прервал ее размышления.

– Что? Ах, да… Нет, очень нравятся. Гвоздики всегда прекрасны, – ответила она, хотя и сомневалась, что они вообще в конце концов что-нибудь выберут.

– Времени достаточно. Сейчас только октябрь. Думаю, можно дождаться февраля и тогда уже приказать, чтобы их доставили в назначенный час, – продолжила Мерседес Гарса; от постоянного кашля голос ее звучал слабо, прерывисто и сипло.

– А если они не приедут? – Рефухио Моралес была женщиной прямолинейной и любила ясность.

– Не приедут так не приедут, – сказала Луча Дория. – Какого цвета выберем?

– Может, красные? – предложила Мерседес Гарса и снова закашлялась.

– Нет, только не красные. Любой другой цвет, но не этот, – упрямо возразила Беатрис. Она бы предпочла, чтобы цветы не напоминали о крови. Заметив, что кашель Мерседес не прекращается, спросила: – Ты в порядке? Выглядишь неважно.

– В порядке? Ну уж нет. Утром проснулась будто вся избитая. Кажется, я простудилась или просто устала ездить туда-сюда беременная. А может, что-нибудь посерьезнее. Думаю, лучше мне вернуться домой. И лечь в кровать.

Собравшиеся пришли к выводу, что это хорошая мысль, и поспешили выйти вслед за Мерседес. Оказавшись на улице, Беатрис с удивлением обнаружила поджидающего ее на лавочке Симонопио. Все уже привыкли, что мальчик уходит из дома, никого не предупредив, не уточнив, куда направляется и когда вернется, и все же странно было видеть его в городе. Тем более здесь, посреди площади. Беатрис знала, что Симонопио не любит незнакомых людей, особенно когда их много, ему это не по душе. Он боялся, что они за спиной обсуждают его физический недостаток, а может, даже смеются над ним. И как он узнал, где она?

Симонопио встал со скамейки, подошел к Беатрис и схватил ее за руку, словно указывая, чтобы она шла за ним.

– Ты горячий, – сказала Беатрис, потрогав ему лоб. – У тебя жар.

На ее спутниц мальчик даже не взглянул. Все его внимание занимала только Беатрис.

– Ты плохо себя чувствуешь? – обеспокоенно спросила она.

– Ах, Беатрис! Ты настоящая христианка. Сколько в тебе терпения и сострадания, – сказала Мерседес, давясь приступами кашля, но Беатрис не обратила на нее внимания, так же как и на других дам, которые толпились вокруг Симонопио, причитая: бедный ребенок, какой ужасный рот, зато какие чудесные глаза.

Когда одна из них вознамерилась его погладить, как домашнюю зверюшку, Симонопио ей не позволил. Он еще более настойчиво дернул Беатрис за руку и отвел на несколько шагов в сторону, подальше от причитающих дам.

– Этот ребенок никогда не болеет, – заметила она, когда Симонопио потянул ее вслед за собой. – Ладно, сейчас вернусь.

Они уже удалялись, когда Беатрис обернулась и пожелала школьной подруге Мерседес Гарса скорейшего выздоровления, но та не расслышала, потому что как раз в этот миг свернула за угол.