Текст книги "Жизнь. Дуэль. Судьба"

Гений легко мог забыть свои обещания друзьям, простить себе небрежность в отношениях с людьми, но никогда и ни при каких обстоятельствах не забывал обиду, нанесённую ему.

Он не затевал скандалов, не прерывал дружбы, он ждал. Ждал момента, когда обидчик поскользнётся или временно ослабеет и тогда бил не просто наверняка, а наповал!

Человек очень медленно оправлялся после его удара. А приговор, зачитанный над ним, тогдашним и поверженным, оставался в силе всю его дальнейшую жизнь и тянулся за ним позорным шлейфом.

Поскольку никто не хочет слышать про себя то, что отлично знает сам, гений был обречён на одиночество. На фуршеты и тусовки его старались не приглашать. И своей собственной рукой Сергей очертил круг своей жизни, втиснул в него компьютер, бутылку и пару – тройку собутыльников и почитательниц.

Эля решила подать на развод и сбросить писателя, как гусеницу с платья, пока ещё есть время осуществить свою последнюю и главную попытку в погоне за любовью. Жизнь не оставляла времени, прочёркивая осязаемым пунктиром лицо и тело. Время катилось под уклон, шансы математически неумолимо стремились к нулю!

В снулый ноябрьский вечер, Эля, войдя вечером в квартиру, не услышала привычного стрекота клавиатуры писателя. Тишина в доме стояла предрассветно зловещая.

Сердце ударилось в грудину и бухнуло в живот. Страх протащил Элю через всю квартиру к кабинету мужа. Дверь в кабинет была приоткрыта, но за этой дверью жизни не было. Эля знала это уже точно.

Сергей лежал лицом на своей гениальной клавиатуре, на спине живой мокрой крысой улёгся хвостик, а мёртвая рука сжимала пузатый стакан с виски, предложенный самой госпожой смертью!

Эля присела на корточки перед тем, что совсем недавно казалось ей непреодолимым препятствием на пути к настоящей последней страсти, вдохнула живой запах виски, опоясывающий уже холодеющее тело писателя и по – бабьи взвыла.

Что – то взорвалось в её скороварке жизни. Она без разбора заталкивала в неё все, по её уразумению, важные ингредиенты для спокойной достойной жизни и любви. Толкала и толкала, впрок, насильно, набила до отказа и наглухо закрыла, привинтив тугую крышку. Но переполненная скороварка взорвалась, выстрелив снесённой крышкой, и выблевала горем всё, что должно было бы быть счастьем и спокойной достойной старостью.

Протащив себя через квартиру в спальню к бару со сложнейшим кодом (почти по Лобачевскому), Эля сорвала пробку с коньячной бутылки. Тризна началась ещё до официальной констатации смерти.

Была вызвана безотказная Лялька. Пока та добиралась до подруги, Эля уже деградировала в состояние сапожной стельки. Все хлопоты по организации похорон легли на плечи брутального Викентия. Эля не выпускала из рук скорбный бокал все дни, включая сами похороны.

В маленьком кафе во время горестных поминальных посиделок, будучи уже на приличной кочерге, Эля выплеснула Ляле буквально через весь стол, нараспев:

– Ну, вот и осиротели мы с тобой, подружка ты моя золотая, жалелка ты наша безответная!

Ляля похолодела.

– А ты думала я не в курсе? Я в курсе! Это Кеша твой неразумный дальше кастрюли с борщом не видит. А я ведь всё узнала, так сказать, из первых уст. Не скажу, что мой муж был от тебя в восторге, но подвернулась ты ему вовремя со своей любовью. Это ничего, что ночевать он пришёл ко мне? В свой дом? Тебя это не очень расстроило, дорогая моя подружка? Золотая ты наша, мать Тереза!

На этом поминальный вечер был окончен, практически мёртвую Лялю муж погрузил в машину и увёз домой. И тут открылось совершенно неожиданное благородство натуры супруга. Разговора о сказанном Элей в доме не было.

Дружба подруг, омрачённая двойным предательством, была прервана, как будто и не существовало почти четверти века, пройденного почти рядом, почти вместе. От этого «почти» не осталось ничего. Почти ничего…

Изредка от общих знакомых Ляля краем уха слышала кое – что об Элиной жизни. Она дала отставку сыну гор, вращалась в каких – то притеатральных кругах, очень энергично веселилась, разъезжала по модным курортам. Можно сказать: «успешно прожигала жизнь».

А Лялина жизнь пошла под уклон с угрожающей скоростью. Серьёзно и как – то совсем неожиданно заболел Викентий. Сердце подвело и предало, предъявив ему серьёзный счёт в виде обширного инфаркта со всеми вытекающими прелестями из жизни больных.

И всё легло на Лялю. Жизнь схватила в охапку, приподняла над пропастью и трясла её, как грушу над этой самой страшной бездной. И всё пугала, всё норовила разжать объятья и уронить Лялю на самое её дно. Ляля боролась, спасала мужа, выживала, как могла. Вечерами валилась в постель замертво, а с утра опять начинала свой унылый марафон борьбы за мужа и за выживание вообще.

Не было времени оглянуться, сделать что – то вроде очистительной инвентаризации души. Всё в ней, в душе лежало одним тугим комом. И хорошее, и плохое было плотно переплетено между собой и вроде бы так сплелось, что, казалось не будь плохого, то и хорошему неоткуда было бы взяться!

Элино предательство уже не выжигало душу, обида мягко улеглась на ребро, свернулась комочком, вздохнула и умерла. Лишённая полноценного общения, Лялька начинала всё чаще вспоминать свою закадычную подружку.

Какие – то неведомые нити, видимо, связывали двух этих женщин. Эля неведомым путём почувствовала, что индульгенция её дожидается, и позвонила Ляле, как бы расставшись вчера.

Вроде бы и не было нескольких лет молчания, не было предательства, а вот соскучилась и позвонила. Ляля обрадовалась Эле, как дурачок найденному медному пятачку и журчала голосом, вздыхала, звала в гости и восторга не таила, как, впрочем, и любая среднестатистическая дурочка.

Встречи подружек чаще происходили на Лялиной территории, поскольку она боялась надолго оставлять своего больного мужа. К приходу Эли Ляля готовилась тщательно и радостно: блинчики, тортики, запечённое мясо, мороженое – всё, чего душа пожелает.

Сидели на кухне. Брутальный туда не входил. Он очень болезненно переживал произошедшие с ним печальные изменения. Мужчины редко умеют болеть достойно, может где – то и есть единицы сильных оптимистичных мужиков, но это не про Кешу.

Ляля носила на подносе угощения ему в комнату, потом уносила, потом чай подруге и себе, чай мужу. Всё быстро, чисто, всё весело и без суеты, между разговором.

В этом смысле Лялька была идеальной хозяйкой. Гость никогда не успевал заметить смену тарелок, подставленную вовремя чашку, всё делалось, между прочим.

Создавалось впечатление, что вот сидит Лялька, забросив ногу за ногу, болтает, смеётся, закинув назад легкомысленную голову, и вроде никуда не отходит, а стол в полном порядке, как будто застелен он сказочной скатертью – самобранкой. Да! Хозяйкой Лялька была изумительной, а что касается принять и угостить, так и в сравнение поставить некого!

Эля приносила в дом дыхание светской жизни, сплетни про интересных и популярных тусовочных людей. И страдающая от недостатка информации и общения Ляля, расцветала. Дружба на обломках обиды, крепчала, как клубника на навозе.

К своему пятидесятилетию Эля уподобилась скале, насквозь продутой всеми возможными ветрами. Была она крепка и монументальна. Эля слегка раздалась вширь, но прекрасных своих форм не растеряла: всё так же струились её длинные волнующие ноги, на груди можно было носить подносы с пивом. Предавало немного лицо, отягощённое подбородком и скорбными складками в перпендикулярах рта. Отяжелевшие бёдра отнимали лёгкость и маневренность. Эля стала слегка смахивать на Мосфильмовскую колхозницу.

Но умелый макияж и одежда от хороших мастеров держали её в разряде «сорок пять – баба ягодка опять!» И никуда съезжать с этих сорока пяти Эля и не думала.

Она решительно настроилась законсервировать себя именно в этом возрасте и ни пяди не отдавать врагу! В личном плане было пустовато. Да что уж пустовато? Пусто было! Вот и всё тут! Ни мужа, ни стоящего друга. Ничего!

По этой причине свои пятьдесят Эля решила встретить, как сорок пять. С помпой в шикарном современном ресторане. Конечно, приглашена была и заклятая подруга Лялечка, но предупреждена была строго, что на банкет каждая дама приходит с кавалером.

Никаких одиноких, рыскающих глазами, Эля на своём юбилее видеть не хотела. Лялька было закудахтала:

– Ну как же я, Элечка, при живом – то муже? Ты ведь знаешь моё положение! Кеша болен, ну как же я могу?

– Не можешь, сиди дома! – прервала Эля энергично и кратко.

Она уж знала цену Лялькиному лицемерию: переживать – то та может и переживала, но уже и траурный наряд наверняка продумала, и выражение тихой скорби на смазливой мордашке отрепетировала. И, конечно, какая – нибудь немыслимая вуалетка на шляпке тоже уже намечтана. Показушница несчастная!

Гостей Эля встречала у входа в помпезный зал с уклоном в сторону глубокого ампира. Под руку она держала импозантного мужчину неопределённых лет. Явно возрастной, мужчина был прекрасен гордой посадкой седой головы, статью и какой – то изысканностью.

Одет он был в идеально подогнанный смокинг, который походил на дорогой футляр с прекрасной скрипкой внутри. Но, к сожалению, инструмента внутри футляра уже не было. Футляр был пуст давно и безнадёжно.

Навстречу этой паре шла Ляля, ведя под уздцы жеребца такой сатанинской красоты, что Элино сердце от зависти свернулось в рогожку. Улучшив минутку, она шепнула на ушко подружке:

– Ну, ты даёшь, Лялька, откуда такой мужик? Молодой – то, какой и красавец безоговорочный! Абиссинец! Твой что ли?

– Ну ты же знаешь, Эля, что у меня никого нет, это же альфонс, я его у Марианки на вечер одолжила!

– За деньги? – ужаснулась Лялиной расточительности Эля.

– Ну почему за деньги? Марианка с ним русской литературой и языком занимается. Он же в высших кругах в среде изысканных дам свои деньги зарабатывает, а пишет «карова» и в слове «ещё» делает четыре ошибки.

– Это немного дам напрягает, смазывает как – то эффект его дьявольской красоты, а те за свои деньги хотят иметь продукт только высшего качества. Вот и вручили его Марианке для прохождения ликбеза, с правом временного пользования. Она мне на вечер его и одолжила, так сказать, для представительства.

Весь вечер Эля интриговала насчёт абиссинца. Красивый мустанг и звался красиво: Антоний. Ляля, конечно, крепко подозревала, что по существу Антоний являлся банальным Толиком, но не стала снижать градус восхищения подруги. А подруга оплывала свечой и гибла у Ляли на глазах.

– Элька, опомнись, он же проститутская рожа, зачем он тебе сдался?

– Не твоё дело, ты только уйди по – тихому, а я разберусь!

– Ну, во всяком случае, я тебя предупредила! – Ляля по – тихому уходить не хотела, она в кои – то веки вырвалась из плена постылых обязательств, с разрешением на ночлег (чтобы не тащиться ночью через весь город).

Викентию чудилось, что как только Ляля выходит на улицу, все маньяки города высыпают за ней на охоту. В его отношении к жене объективности не было ни на йоту. А Ляля, как женщина разумная, его никогда не убеждала в обратном. Она лицемерно вздыхала, пожимала плечиками, что мол вот, и правда, растерзать могут за такую красоту легко.

И сейчас уходить, оставив Эле двух таких роскошных мужчин, (даже при условии, что один из них вполне может оказаться мерином) Ляле не хотелось.

Между этими двумя пролегала временная пропасть, чуть ли не в полвека, но хороши были оба. И легкомысленная симпатяга Лялька легко отбила у Эли её сановитого кавалера, взамен сбросив, как туфельку с ноги, своего одолженного жигало.

Скрипач – мерин (а он таки оказался мерином) привёз Лялю в свои роскошные апартаменты, долго и интересно рассказывал про Израиль, в котором проработал много лет в каком – то там полпредстве. Накачал Лялю алкоголем под самую завязку и уложил спать в гостевой спальне, не покусившись на её прелести и, ни коим образом, не запятнав её репутацию.

А Эля выстрелила долгожданной любовью честно и бесстрашно, как последним патроном. На алтарь этой сумасшедшей любви было брошена вся её жизнь.

Сначала любимого надо было вызволить из болота порока. Это оказалось неожиданно дорого. У Антонио был хороший послужной список и полная востребованность в профессии.

Но Эля хотела владеть предметом своей неистовой страсти безоговорочно. Тони, так она звала своего возлюбленного. Так вот: Тони должен принадлежать ей безраздельно и полностью все двадцать четыре часа в сутках.

Тони же занял позицию покорно – выжидательную. Он позволил одеть себя с иголочки, таскался за Элей по фуршетам, а по ночам в спальне на втором этаже выделывал с пожилой ухоженной женщиной немыслимые акробатические этюды.

В течение трёх месяцев, не прилагая никаких усилий (не считая этюдов, разыгрываемых по ночам), Тони завладел Элей полностью, поработив её своими ласками и смеющимся ртом окончательно.

А дальше – больше! Тони необходима была машина, якобы для представительства. Поехали покупать и оформлять. Покупка необходимой для насущных нужд машины превратилась в приобретение шикарного, длиннющего, как дождевой червь, лимузина. И хоть маневрировать им на узких улочках сильно европейского города было неудобно, но зато был он бьющего в глаза белого цвета и имел в своих недрах шикарный бар.

Уставши от покупки лимузина, Тони запросился к югу, очень сильно к югу, и Эля купила две путёвки на Мальдивы. А уж с Мальдив вернулись не Эля с Тони, а Тони с Элей.

Ляле от дома было мягко отказано, и не потому, что сама Ляля являла собой угрозу Элиному с Тони счастью, но всё же… Эта идиотка могла невпопад ляпнуть что – нибудь лишнее о прошлом Тони, а о прошлом Эля помнить ничего не хотела.

Ляля пробовала достучаться до подруги, открыть ей глаза на «проститутку этого в штанах», кричала Эле в лицо, что тот обворует и бросит. Но Эля тяготела к тенденции до наоборот и жила по принципу: «Люблю, куплю, улетим…»

А Ляля тяжело переживала отставку. К тому времени муж её разболелся окончательно, вместе они прошли через инсульты, операции, и в остатке Ляля владела уже не былым брутальным Викентием, а больным обозлённым пожилым человеком.

В доме, когда – то свитом счастливыми Лялиными руками, всё постепенно ломалось и рушилось: периодически забивалась мойка, текли краны. Но с повышенной требовательностью брутального пригласить на дом сантехника не представлялось возможным.

Для этого должны были бы быть соблюдены три обязательных условия: первое: сантехник должен брать за работу чисто символическую плату, практически ничего. Второе: он должен иметь высшее образование, как минимум, а лучше – два! Третье: сантехник должен быть не моложе восьмидесяти лет.

Поскольку выполнить эти условия Ляля при всём желании не могла, то носилась по квартире с пассатижами и отвёртками наперевес, ловко орудуя на кухне грушей по прозвищу «Маривана».

Ляля зажила тихой безрадостной жизнью, без Эли. Конечно, слухи доходили, Ляля знала от общих знакомых о том, что происходит между этими двумя. Всё шло так, как она и предполагала: Тони набирал обороты, а Эля становилась «при нём». Эля пыталась контролировать расходы юного любовника, не из – за того, что было жалко денег, а чтоб не вздумал баловать. Тогда расторопный Тони вернулся к былым приятным приработкам.

Эля захлебнулась в ужасе и сердечной боли, тема расходов была решена в пользу юного мужа и подтверждена кредитной карточкой «Виза». Три раза в год чета ездила отдыхать и открывать для себя экзотические страны сказочного сервиса и невиданных услад.

Обратиться к Ляле за услугой всё – таки пришлось. Эля улетала в Москву приводить в порядок своё изношенное лицо, а также, для частичной реставрации тела.

Намечалась липосакция живота, подтяжка и наливка груди, которая к пятидесяти трём годам стала напоминать пустые наволочки. И, конечно, юношеский овал для обвисшего подбородка.

Ляле была поручена уборка квартиры два раза в неделю, но не это было главным. Для уборки люди нашлись бы и мимо Ляли, но Эля хотела негласно подпасывать своего ветреного Тони. Она понимала, что из Ляли пастух, как из говна пуля, но надеялась, что присутствие в доме подруги, которая может ввалиться в любой момент, удержит Тони хотя бы от осквернения супружеского ложа.

В последнее время Тони пустился в разгул и блуд. Знакомые наблюдали его в компании разнузданных девиц, он сорил Элиными деньгами направо и налево, посещал дорогие казино, шикарные рестораны, но женщин предпочитал прямо с привокзальной панели. Эля плакала, сгорала в жерле невыносимой ревности, но Тони всё отрицал, улыбался насмешливым ртом, щекотал пахучими усами дряблую Элину шею, и шея замирала, млела, а с ней теряла последний разум и адекватное отношение к действительности и прокрашенная хной голова.

Последняя выходка любимого выбила Элю из седла окончательно. Он оформил на теперь уже совместной их с Элей фирме, командировку ни много, ни мало, в Париж и помчался туда с одной из привокзальных.

Такого шила в мешке утаить ему никак не удалось. Эля всё знала ещё до того, как непутёвый вывалился из самолёта и поставил свою шальную левую на родную землю. Дома состоялось дознание. Эля кричала и плакала:

– Ну почему ты предпочитаешь мне этих вонючих привокзальных шлюх? Что же ты творишь, Тони?!

А Тони, которому уже порядком надоела эта старая жаба, чувствуя полную свою безнаказанность, проговаривал для Эли обидные и жестокие слова:

– Они не вонючие, Элечка! Они пахнут! Пахнут женщинами, а ты давно уже не пахнешь! Ты ничем не пахнешь, ты старая выхолощенная климактеричка! Я задыхаюсь рядом с тобой! Что ты хочешь, чтобы я за твои деньги всю жизнь спал с трупом? Мне твои фальшивые оргазмы и вздохи уже поперёк горла!

– Я секса хочу, а ты мне предлагаешь оздоровительную гимнастику! Если бы ты была умная, то довольствовалась бы тем, что ты от меня имеешь! Так нет, тебе любовь подавай! Ты в зеркале – то себя видела? Ты бы хоть в порядок себя привела, трясёшь целлюлитом, как холодцом, а туда же! Любовь ей подавай! Держите меня, люди, я сдуреваю!

Эля, красивая победительная Эля, стояла перед этим налитым красотой и загаром юнцом и становилась всё меньше и суше с каждым его словом. Закончилось всё истерикой с успокоительными таблетками и слезами до икоты.

Тони понял, что переборщил, готов был пойти на попятный, но Эля рыдала и рыдала. Потом уснула ненадолго тревожным сном, а проснувшись, проплакала ещё сутки.

Но плачь, не плачь, а зеркало вот оно, рядом и без врак говорит тебе о том, что ты уже даже не второй сорт. Всё, что могли оценить пожилые любовники – сверстники, жестоко отбраковывал красивый молодой самец!

Деятельная и самолюбивая Эля быстро созвонилась с друзьями, прошла обследование по поводу общего состояния здоровья и покатила в Москву за новыми лицом и телом, кои должны были обеспечить ей новое счастье.

Она полетела бы за утраченной красотой и дальше, но в Москве знакомые заверили, что клиника прекрасная и результат будет феерический.

В аэропорту Элю встречали Тони и Ляля. Результат был феерический настолько, что Ляля онемела и заплакала. После пластики у Эли образовался замечательно «рабочий» рот.

На подсушенных старостью лодыжках она несла свою новую грудь пятого размера и была похожа на шкаф на тонких ножках. Всю дорогу от аэропорта Эля болтала и смеялась. Ляля не узнавала свою гордую и насмешливую подругу.

Вдруг, ни с того, ни с сего, та переняла милую Лялькину привычку капризничать, надувать губки. Поздно переняла. Надутые химией губы выворачивало бледной изнанкой наружу, дрябловатые щёчки выдавливали с лица хрящеватый нос. Лет двадцать назад хорошо было бы разбавить напористость речи и резкость жестов Лялькиной женственностью и ребячеством, а сейчас – всё поздно, поздно!

Получалась эдакая Мальвина Будкина хорошо за пятьдесят, куколка во взыскующем возрасте. Картина рисовалась безрадостная и где – то даже отвратительная.

Лялька искренне переживала печальные метаморфозы, произошедшие с подругой. Эля не только омолодилась не в меру, но и полностью поменяла имидж. На смену деловым благородным костюмам пришли развратные кофточки, немыслимые в своей распахнутости. Юбки становились всё короче и, в конечном итоге, Эля теряла гораздо больше, чем приобрела, перекроив лицо и тело.

Отношения опять клонились к закату. Элю, в сою очередь, стала раздражать волшебно нестареющая подруга, а единожды приметив плотоядный взгляд своего ветреного возлюбленного в сторону Ляли, Эля опять, в который раз, дала той отставку.

На этот раз Ляля уходила в изгнание с облегчением. Она не могла видеть такую чудовищную униженность своей подруги. А Тони, этот набриолиненный красавец, был ей противен до омерзения.

Она с тоской вспоминала его жалкие потуги затащить её в постель. В отличие от умной Эли она понимала, что соблазнял её красавец не из – за её раритетных прелестей. Это был хороший способ поработить соглядатайку и заткнуть ей рот. Тогда Ляля очень удачно закатила ему круглой коленочкой промеж ног. Притязания прекратились, зато проклюнулся настоящий интерес охотника. Тони стал названивать и, что совсем уж умопомрачительно, стал присылать ей цветы.

Брутальный недоумевал, Ляля оправдывалась. Тихая размеренная жизнь и спокойствие были под угрозой, и крепко струхнувшая и уставшая Ляля была даже рада выйти за круг этих порочных страстей.

Полгода она не получала от Эли никаких известий, а уже поближе к Новому году раздался телефонный звонок. Родной Элин голос, захлёбываясь, рыдал в трубку.

– Ляля! Приезжай немедленно, Тони пропал! – Трубка захлебнулась гудком отбоя.

А Ляля на всех парах помчалась к подруге. Вспорхнула, не дожидаясь лифта, на серьёзный этаж, но не успела надавить на кнопку звонка, как дверь распахнулась и из неё буквально выпала Эля.

Грим сполз с лица подруги, как чужая кожа, помада разъехалась в разные стороны, Эля рвалась в бой: в полицию, куда угодно, но только искать, спасать, а не сидеть на месте.

Ляля не могла вставить даже слова в бесконечный монолог подруги. И ещё глаза… Где же она уже видела эти беспомощно – сумасшедшие глаза?

– Его нет уже три дня! Я обзвонила всех знакомых, все больницы и морги! Его нигде нет! Случилось что – то страшное! Ляля! Его убили! Боже мой! Его убили! – Эля оседала на пол в своей стерильной прихожей.

А Ляля почти знала, где может находиться в данный момент незадачливый любовник её подруги. Мир тесен, весь их маленький город, можно сказать, спал под одним одеялом.

Нашлось место под этим одеялом и для Тони с новой подружкой. За Элины деньги он иногда снимал номер в частной гостинице у приятельницы Ляли. Приятельница давно рассказывала ей об этом. И сейчас Ляля была больше, чем уверена, что Тони там с какой – нибудь очередной привокзальной. Вкусы породистого жеребца не поменялись.

– Эля! Давай пройдём в кухню, присядем и всё обдумаем. Ничего с твоим Тони не случилось! Успокойся, мы его найдём, но ты сначала успокойся и подумай: оно тебе надо? Это не конец, Элечка, он же глумится над тобой! Ты здесь с ума съезжаешь, а он резвится с какой – нибудь Барби, и думать о тебе забыл! Очнись, Эля!

Эля менялась в цвете на зависть хамелеону. Её бросало из бледности в красный жар, потом озноб подсинивал её скулы и, наконец, злоба зазеленилась на её щеках.

– Что ты болтаешь? Ну что ты мелешь своим глупым языком? С ним случилось что – то ужасное! А ты стоишь тут и поливаешь его говном! Ты всю жизнь мне завидовала, а теперь и подавно! Ты же уже забыла, когда трусы снимать: до того или после!

– Вместо! – миролюбиво ответила Ляля, надеясь шуткой вывернуть разговор из впадания в скандал. Но шутка не прошла. Эля брызгала злобной слюной:

– Что ты можешь знать о любви и о моём Тони? Зачем я тебе позвонила? Ты всегда сукой была, разве ты можешь мне помочь? Боже мой! Что же мне делать? – истерика накрывала Элю с головой.

– Элечка! Родная! Успокойся! Давай по стаканчику? – Ляля пулей метнулась к шкафчику, наполнила стаканчики высококачественным Элиным виски, опрокинула в себя, буквально влила спасительный алкоголь в сведённый скорбью рот подруги.

Туда же быстренько забросила кусочек колбаски, усадила Элю за стол, но ту мотало от стены вбок, как тряпичную куклу. Кое – как обеспечив сравнительную устойчивость Элиной позы, Ляля приступила к главному.

Вот сейчас она поедет и привезёт ей живого и здорового Тони, надо только взять себя в руки и подождать. Всё будет хорошо, пусть Эля не волнуется. Тони загулял у друзей, Ляля об этом знает совершенно случайно: общие знакомые и всё такое…

– Так я поеду, Элечка? А ты тут посиди, выпей, покури, напиться не успеешь, лучше подправь макияж, а мы уже – вот они! Только я тебя закрою. Хорошо? Я мигом! – щебетала Ляля, уже открывая задницей дверь кухни.

Вышла в коридор, схватила ключи, выскочила за дверь и провернула их в замочной скважине на два оборота. Теперь хоть головой о стенку бейся, а дождаться придётся!

Ляля неслась по городу, как на самолёте. Через пятнадцать минут она уже била каблуком в двери одного из номеров приличного семейного заведения. Тони открыл не сразу, а открыв и увидев на пороге взлохмаченную Лялю, пытался выпихнуть её из номера и из своих счастливых каникул. Но Ляля просачивалась в номер неумолимо, как божья кара.

В постели лежала привокзальная с глазами цвета июльского неба. Увидев Лялю, пожала спелым смуглым плечиком и пропищала:

– Хто эта, Тони? Твоя мама?

– Я, бабушка Тони, – ласково прошептала Ляля, – и если через три минуты ты не растаешь в дверном проёме, бабушка тебя съест! Ты мне веришь, деточка?

Деточка поверила, быстро выскользнула из – под одеяла, продемонстрировав наглядные причины, по которым она здесь. Причины, действительно, были очень уважительные, а главное – веские.

Тони бросился за дамой, прощально и нежно прошелестел ей купюрами, и вернулся в комнату. Он смотрел на Лялю с ненавистью и тоской.

– Ну и как вы меня вычислили? Ты вломила? Как вы мне надоели, старухи невостребованные! Меня уже тошнит от ваших ласк примитивных и всех этих «ахов и охов». Вы ж не женщины вообще! Где вы жили? Кто вас учил искусству любви? Я с вас дурею, ваще, блин!

Ляля долго смотрела в это наглое лицо, а вот в глаза не заглянуть – хоть ты тресни! Глаза находились в постоянном уплывании с лица. Они вроде и есть, а вроде бы их и нет. Не поймать взгляд, не окунуться!

– Короче так, Толян! Какая я женщина тебе и не снилось, но сейчас не об этом. Элька там с ума сходит, я ей сказала, что ты загулял с деловыми партнёрами. А я случайно! Ты слышишь? Случайно знаю, где вы гулеваете. Сейчас мы поедем к Эле, а там разбирайтесь сами!

До дома ехали молча. Ляля смотрела строго на дорогу и сопящий рядом над запонками Тони, раздражал. Так хотелось заехать ему локотком в бок, да так, чтобы растревоженная печёнка согнула мерзавца в пополаме.

Подъехали к подъезду. Из окна, с риском для жизни, свисала Эля. Увидев долгожданного Тони, заскулила, как брошенная собачка. Ляля решила в квартиру не подниматься. Ключи можно передать Эле при встрече. Дома наверняка есть запасной вариант, да и хозяин не без ключей!

Проводила она Тони до лифта только с тем, чтобы на прощанье ткнуть его пальцами под рёбра. Этому приёмчику её научил муж ещё лет двадцать назад, скажем так: для самообороны. Ляля им воспользовалась впервые, но получилось хорошо! Тони покорно сложился пополам, двери лифта плавно сомкнулись. Ляля, отчасти отмщённая, побрела на остановку.

Дома Ляля стянула с себя пальто, впихнула усталые ноги в тапки и, стараясь не глядеть в большое зеркало в коридоре, прошлёпала в кухню. Счастливые её приходом, тут же тёрлись муж и кот.

Надо было разговаривать, отвечать на вопросы, втягиваться в каждодневную жизнь, и снова впрягаться в этот ненавистный уже жизненный воз. И тащить его на себе так долго, сколько будет биться маленькая жилка на виске.

Долгожданная ночь не принесла облегчения, простыни перекручивались под горячим Лялиным телом и сковывали тело в замок. Прокрутившись почти до рассвета, Ляля встала и вышла в кухню, не в силах терпеть муку тела и души, томясь на сковородке постели.

Села к столу, достала из ящичка своё двустороннее зеркальце. Вздохнув, крутанула его увеличивающей стороной к себе и принялась с пристрастием рассматривать своё лицо. Принципиально, в хорошем, скажем, расположении духа никаких претензий к лицу не было.

Но сегодня ночной мукой был приоткрыт третий недоброжелательный глаз. Ляля долго и внимательно изучала своё отражение в зеркале. На неё смотрела молодая женщина, а Ляля смотрела на эту молодую и не верила ей потому, что знала, что та давно уже не молодая. И получалось, что женщина, глядевшая на неё из зеркала, была молодая, но старая! И это было правдой.

Не спеша, Ляля направилась в ванную комнату, чтобы принять душ, а заодно испить чашу горького разочарования в самой себе до дна. Никаких волшебных превращений зеркало в ванной комнате для Ляли не припасло. Под душ она уже встала полностью лишённая всяческих иллюзий относительно своих когда – то таких неоспоримых прелестей! Всё сожрала злодейка – жизнь!

Каждодневные дела закрутили новый день. Механически исполняя домашнюю работу, Ляля прокручивала в усталых мозгах сценарий всей своей жизни. И получалось, что впереди нет ничего такого, за что стоило бы бороться, и чего можно было бы ждать с нетерпением и надеждой.

Да и борец из Ляли был никакой, учитывая то, как долго она проплыла по жизненному морю в фарватере любви, удачливости и хваткости своего мужа. А теперь что? Она сидела у его ног узницей совести и была, как бабочка, пришпиленная булавкой к стене: ни взлететь, ни взмахнуть крыльями.

Элька оказалась права: она уже забыла при каких обстоятельствах снимать с себя нижнее бельё и, главное, зачем? Все её мелкие радости постепенно тоже растаяли. Руку с дружеской чаркой она отводила ото рта всё дальше и дальше, а чего ещё предстояло ей лишиться в этом инвалидном существовании?

Всё хорошее осталось там, в прежней жизни: и друзья, и любовь, и красота. При желании, насчёт красоты можно было бы ещё поспорить, если бы не смуглое, хорошо пропечённое плечико привокзальной.

Поставленный жирный крест на личной жизни расстраивал Лялю гораздо меньше, чем невозможность блистать, очаровывать и пленять. Чем заполнить пустоту в душе? Как брести по жизни нелюбимой и нежеланной до остановки «старость», где ко всем прелестям увядания прибавится ещё беспомощность и зависимость от, не обязательно родных, людей?

До самого Нового года от Эли тревожных звонков не поступало. Та скидывала козыри в этой безумной игре в любовь – один за одним. Тони наглел с каждым днём. А Эля сидела у его ноги и ждала мимолётной небрежной ласки, как верная легавая у ног хозяина.