Текст книги "Кольцо призрака"

Анна в спешке вытрясла из сумки коробки с лекарствами, губную помаду, носовой платок. Схватила помаду, как в лихорадке мазнула по губам. Бегом спустилась с лестницы. Лапоть спал в машине, запрокинув голову, посвистывая ноздрей. Шапка свалилась с головы, открылось короткое бурое горло.

«Бритвой бы его по горлу, – вскипев ненавистью, подумала Анна. – Господи, что со мной?»

– Эдик, – окликнула она его.

Лапоть всхрапнул и проснулся.

– Чего так быстро, Анюта? – Лапоть недовольно глянул на часы, зевнул, вялой рукой нашаривая шапку. – И все-то вы торопитесь, торопитесь. Что вы такая неуемная? Рано нам еще.

– Почему рано? Как? – вздрогнула Анна.

Но Лапоть вместо ответа только скучно махнул рукой. Машина долго не заводилась.

«Это он нарочно», – мучилась Анна.

Обратный путь казался ей бесконечным. Их втянула в себя цветная, в беспокойных огнях площадь Пушкина. Наконец медленно подплыл знакомый дом. Лапоть остановил машину.

– Ба-ба-ба-ба… – зашлепал он губами, что-то обдумывая, высчитывая, снова с сомнением поглядел на часы. Анна рванулась к лифту, но Лапоть хватко удержал ее за руку.

– Пешочком, пешочком, полезно.

Она летела по лестнице, не чувствуя ног. Лапоть еле плелся, остановился:

– Анюта, козочка, пожалейте старика.

Он привалился к стене плечами, затылком, стал медленно сползать вниз. Шапка съехала ему на бровь. В неясном свете бесхозной лампочки, ввинченной где-то этажом выше, Анна увидела, что плоть его откровенно распадается, а там, в разъявшейся глубине, видно что-то дымное, клубящееся. Голос его стал монотонен и глух, как бормотание во сне. Веки упали, Анна с трудом разбирала обрывки фраз.

– Была уже одна такая… Тоже думала оставить нас с голой жопой. Лет двести назад, не меньше. А жарища, дрянь какая-то цветет, пыльца летит. Весь исчесался. Так ведь… Оказалась в дерьме, как и положено. А зуб-то у нее стал серый!

Внезапно жизнь вернулась в его глаза. В тот же миг он весь сгустился, тяжелея, и блеснула молния, впаянная в черную куртку. Лицо его припадочно исказилось. Он ухватил Анну за руки, заломил их за спину, прижал ее к стене. Квадратным коленом бесстыдно уперся ей в живот, теперь она не могла даже пошевельнуться. Его руки рванулись вверх и вцепились ей в рот, разрывая, раздирая его. Он выворачивал ей губы, царапал десны. Анна застонала, пытаясь высвободиться, отвернуть лицо. Но он запустил свои толстые пальцы еще глубже ей в рот и копошился там. Анна почувствовала тошнотворный вкус не то меди, не ржавой селедки.

– Зуб покажи, сука! – Лапоть задыхался, с трудом выталкивая слова. – Где зуб серый? Положено! У всех, всегда. Почему нет зуба? Зуб подавай!

Анна изо всех сил укусила его мягкий, шевелящийся во рту палец. Лапоть по-бабьи взвизгнул и отскочил, тряся рукой. Ноги Анны подгибались, она прикрыла рот ладонью.

– У-у… Задушить хотел! Не отдам тебе Андрюшу! Нет! – исступленно простонала Анна.

– Да кто тебе его давал, дура, сдвинулась совсем? – посасывая палец, прохрипел Лапоть. – Укусила. Баба бешеная!

– Гад, гадина, паскуда! Ты же его губишь! – Анна шипела, приблизив к нему лицо. Она уже ничего не боялась, только сдерживалась, чтоб не вцепиться в него ногтями. – Сутенер! Прилипала. Ты. Ты. Сутенер! – Она с наслаждением повторила это слово. – Без Андрюши ты нуль без палочки, пустышка! Влюблен ты в него, что ли? Педик проклятый! Педик! – Анна захохотала, и вытянутое вертикальное эхо гулко подхватило ее безумный смех. Не помня себя, она плюнула Лаптю в лицо.

– Молодец, девочка! – Лапоть с удовольствием причмокнул. – Хвалю! Это подарок, кто понимает. На память, на память! – Он и не думал утирать щеку. – Женщина – венец творенья, всегда утверждал и буду! – Он с комической важностью развел руками, почтительно шаркнул толстой подошвой. – Однако дела, они не ждут. Прощайте, Анна! Черт, а может зайти? Любопытно все-таки. Посмотреть, как ты там будешь с подружкой своей разбираться. А, ладно, некогда. Андрей все равно ушел.

Он застучал вниз по лестнице.

– Стой! – Анна рванулась вдогонку, схватила его за скользкий рукав. – Как ушел? Почему?

– Ставит горчичник Александре, – второпях хохотнул Лапоть. – Болеет она!

– Какой горчичник? Стой!

– А такой. Не понимаешь разве? – Лапоть легко разогнул пальцы Анны, высвобождаясь. – Все, дорогая, иди отдыхай!

Но Анна уже не слушала его. Она бросилась вверх по ступенькам. Ее нагнал визгливый голос Лаптя.

– Аня, Анютка! Ну и хамка же ты! Даже до свидания не сказала. А я бы пальчики поцеловал, заслужила. Да ведь не дашь. Ну, беги, беги, жучка!..

Ключ никак не попадал в скважину. Ну, наконец-то.

– После одиннадцати… Обязаны, – скрипнул янтарный локоть.

Анна не вникала в слова. Стоя в темном коридоре, она вдруг оробела перед дверью, засомневалась, постучать или нет.

«Постучу для смеха», – решила она. Ее бил какой-то мелкий тряс. Постучала, как чужая. Никто не ответил.

Анна открыла дверь и вошла. В комнате холодно, ярко-светло, пахнет паленым. Андрея нет. Одна Мариша. Стоит спиной к ней у открытой форточки. Тонкая прядь пепельных волос упала на плечо. Анна боковым зрением увидела на полу свою косынку, прожженную посередке, в горчичном абажуре чернела дыра, сухо осыпаясь по краям.

– Почему так долго? – не оборачиваясь, ровным голосом спросила Мариша.

– Разве долго? – Анна неспокойно оглядела комнату.

Мариша отступила от окна. Лицо осунулось, взгляд замкнутый, закрытый, смотрит в сторону.

– Андрюша не сказал, еще вернется? – спросила Анна и вдруг замолчала, словно задохнувшись. Она увидела, молния на юбке Мариши расстегнута и в прорехе открылось что-то беспомощно-розовое. Анна вздрогнула, как если бы это была рваная рана. Она, смутившись, отвела глаза, но Мариша успела перехватить ее потрясенный взгляд. Мариша рывком потянула молнию, застегнула.

– Чего смотришь? Думаешь, я с твоим… – срывающимся голосом проговорила Мариша. – Нет, ты подумала, что я с твоим любовником?..

– Мариша, что ты, хорошо, хорошо. Ничего я не подумала. Я тебе верю, – беспорядочно проговорила Анна.

– Веришь? Ах, ты мне веришь? – насмешливо протянула Мариша. Облокотившись о стол, не заметила, что рюмка, упав, по дуге покатилась к краю стола. Вдруг, не сдержавшись, сорвалась на внезапный крик. – Еще бы ты мне не верила!

– Конечно. Только не кричи. Что ты так переживаешь? – неловко сорвалось у Анны.

– А я и не переживаю, – презрительно пожала детскими плечами Мариша. – С чего бы мне переживать? Интересно… – она все вглядывалась в лицо Анны. На губах омертвелая улыбка. – Только не похоже что-то. Может, вовсе ты мне и не веришь. Просто тебе все равно. Нет, тебе не все равно. А… Ты этого хотела!

– Окстись! Чего я хотела? Ты что? – вскрикнула Анна, сама почувствовав, что слова ее звучат фальшиво, неубедительно, и Мариша это понимает. – Погоди, дай хоть шубу сниму.

Крючки не поддавались, или это сцеплялись и не могли расцепиться пальцы Анны. Наконец сбросила шубу на диван.

– Форточку закрой. Дует же!

– О здоровье моем беспокоишься?.. – хохотнула Мариша. Но тут же заговорила, забыв об Анне, сведя узкие атласные брови. – И еще эта сволочь, ну, этот, слуга его, какого-то яду сыпанул мне в рюмку. Отраву. Наркотик, точно. Слуга его, подонок, сволочь.

Анна застыла на миг. Да, слуга, как Мариша догадалась. Точно, слуга.

– Задурил, обмен, квартира, – как в бреду торопилась Мариша, – а я, дура, уши развесила. Расположилась, вот, думаю, бывают же люди. Да ничего я не думала, все, как отшибло. Яд, наркотик… Лучше бы он меня отравил.

– Что ты, глотни воды, на!

Мариша послушно глотнула и тут же струей выплюнула воду под ноги Анне. Она, давясь, раскашлялась.

– Еще говорит: «Тронут, не ожидал».

Что-то непоправимо оборвалось в душе Анны. Значит, значит…

Мариша закусила губу, лицо ее исказилось.

– Погоди, что ж теперь будет? Что ж теперь? – беспорядочно повторяла Анна. – Как же, Мариша…

– И знала, мне идти некуда. Вот куда мне идти? От братца получила блядищу… Куда мне идти, говори! – исступленно завопила Мариша.

В стену с торжеством застучал звонкий кулак. Мариша осеклась, рухнула на стул, застонала, обхватив голову руками.

– Что он мне подсыпал в вино? Постой, может, ты сама и подсыпала?

– Ты что, что ты говоришь?

Мариша вдруг вскочила, со страхом оглядела мягкое сиденье стула.

– Погоди. Только не кричи. – Анне померещился просвечивающий сквозь обои янтарный кулак.

– Зачем уехала? Ведь нарочно уехала! Лекарства повезла. Как же, не могла в другой раз. Ты все знала, знала. Я же тебя просила. Говори, разве не просила? Вот, подавись теперь!

– Я-то в чем виновата? – не выдержав, выкрикнула Анна. – Что ты привязалась: «Уехала, уехала!» Тебя, что, караулить надо?

Мариша блеснула на нее серебряными глазами и тут же отвела их.

– Катись ты знаешь куда! – ничего, кроме ненависти, не было в голосе Мариши. – Где-то я читала: втроем. Это надежней, когда втроем. Вот как сообразила! Быстро у тебя получилось. Господи, какая же это, оказывается, мерзость! Еще свет зажег: «Тронут, не ожидал». Мерзость… И ты, сводня, гадина! Куда мне идти? – Слезы переполнили глаза Мариши, потекли по щекам.

– Это все Лапоть. Он меня увез, смотри, губу порвал, больно, – Анна придвинулась к Марише, показывая распухший рот. – Хочешь, у мамы поживи, она рада будет. Не бросай меня, Мариша…

– Может, еще ночевать оставишь? – скривила злые губы Мариша. – Как прежде, ляжем, поболтаем, да? – Она заметалась по комнате, наткнулась на стул, сорвала с вешалки свою шубу, бессмысленно повторяя: «Тронут, тронут…»

– Мариша! – с силой окликнула ее Анна. – Постой, так нельзя уходить!

Даже не оглянулась. Грохнула дверь. Со стола упала рюмка. Не разбилась.

«Чужая рюмка», – подумала Анна.

Все. Ушла Мариша.

Анна, чувствуя остановившуюся тоску в сердце, постояла, подняла с полу прожженный в середке платок. Опустилась на тахту. Какая комната несчастливая. Наташа, эта девочка, тут жила. Наташа. Почему я о ней сейчас вспомнила? Что-то с ней случилось плохое… Нет, не думать, ни о чем не думать, лечь, укрыться с головой. Как рот болит, Лапоть, слуга, подлюга…

Анна потянула на себя плед. Пальцы попали во что-то липкое. Вся ладонь в крови. Пятно на пледе. Откуда? А-а… Кровь уже схватилась, подсыхает. Анна скомкала плед и затолкала его под тахту.

Глава 21

– Очнитесь, Анна Георгиевна, вы на работе или где?

Последнее время Милочка то и дело одергивала Анну, иногда раздражаясь, иногда с откровенной злобой, но всегда властно.

– Левчук, если что, на собраниях только о вас. И правильно, сами знаете. Эта теперь такую силу забрала. Я о ней, о ней. Нонна Александровна. А вам отсюда куда? Одна дорога – на «скорую».

Анна очнулась. Какая-то девушка сидит перед ней на стуле, по пояс голая и в темных очках. И Милочка меряет ей давление.

– Больная, закройте рот! Анна Георгиевна, давайте, я за вас работать не собираюсь, пишите ОРЗ, – по-хозяйски распоряжалась Милочка. – Больная, приходите в пятницу. Одевайтесь. Анна Георгиевна, там еще полтора коридора. И чего это все к Никольской? Не пойму. Других врачей, что ли, нет?

– Не суйтесь, мужчина! – грубо крикнула Милочка. – Не видите, здесь женщина голая. Или интересно?

Милочка наклонилась к Анне, плеснула голубым.

– Что это вы все вещи так быстро сносили? – Милочка презрительно обвела Анну взглядом. – Как ходили! А теперь, если отсечь детали – просто тряпье. Постирала вашу кофточку: одни дырки. Я-то, дура, думала – качество. Вот не люблю, когда люди из себя строят. Ну, Анна Георгиевна, вам что, кофе или таблетку?

…Анна, только вошла в комнату, сразу увидела темное пятно на пледе. Как это плед переполз на тахту? Анна скинула у порога сырые туфли. Дождь на улице, вся промокла. Поставила на стол пакет с кефиром. Андрюша любит кефир на ночь. Что же это я в магазине не заметила, что пакет рваный? Не будет Андрюша этот кефир пить.

Схватила плед, пробежала в ванную, заперлась. Успела. Где-то в конце коридора зажглась янтарная рука. Из крана потекла горячая вода. А Мариша на меня кричала. Что она кричала? Не помню. Ничего не помню. И не хочу. Сон помню. Лапоть в горло руку засунул по локоть. Ужас. Проснулась, рот болит.

Она отжала мокрый угол пледа и вышла из ванной.

– Тетя, что это у тебя? – спросил мальчик с высоким холодным лбом. – Это ножки?

– Одеяло такое, Петенька, – сказала, возникая рядом, светленькая старуха, ласково улыбаясь Анне.

– Ножки мохнатые, – повторил мальчик.

– Приходи, милая, чай пить, – сказала старушка. – Мы сейчас в булочную идем. Петенька любит белый хлебушек. А корочки мы в чай макаем. Да, Петенька?

Анна повесила плед на батарею, пусть сохнет. Да какое там, батареи почти холодные, до ночи не высохнет. Только убрала бутылки со стола, в дверь твердо постучали.

– К телефону!

Телефонная трубка показалась Анне ледяной, и пахло из нее, как из пепельницы.

– Алло!

– Анюта, козочка, – ненавистный голос. – Анюта, слышь? Я вроде простудился. Наверно, когда тебя в машине ждал. Чего лучше от простуды? Может, в нос чего закапать? А, ладно. Коньячку приму грамм триста. А тебе вот что звоню, чуть не забыл. Чтоб тихо сидела, сучка, поняла?

– Что? – Анна на миг растерялась. – Что? Не придет Андрюша?

– Пренепременно придет, – чем-то довольный, проурчал Лапоть, – придет, придет, не волнуйся. Только не будь дурой. Допрыгалась, так сиди тихо.

Анна услышала его оскаленный смех.

– А вы… а вы… После того, как на лестнице… – волнение душило Анну, – я вас больше не впущу!

– Э-э! Что это у тебя там светит? – вдруг подозрительно прошипел Лапоть. Голос совсем не его: растерянный, испуганный даже. – Ты это брось! Слышишь? Что ты там зажгла? Не разберу, чем ты светишь?

– А я вас больше не боюсь, я теперь… – задохнулась Анна.

– Нет, ты скажи, что это у тебя там блестит? Вокруг твоей головы?.. Что это за штучки?.. Не пойму. Да нет, померещилось просто. Ну и хрен с тобой. У меня от вас, мадам, в глазах рябит! – Лапоть издал губами неприличный звук. – Чтоб тихо сидела, ясно?

В трубке повисли короткие гудки.

– Будь ты проклят! – хрипло сказала Анна. Она знала, Лапоть слышит ее. И правда, частые гудки на миг сбились, задребезжали вразнобой. Анна, еще тяжело дыша, положила трубку.

В глубине коридора зашевелилась голубая хризантема. Огонек сигареты в темноте чертил какие-то знаки.

– Совесть надо иметь, а не орать.

Слух Анны мгновенно отключился: она увидела живую подвижную полоску света. Дверь приоткрыта. Значит, пока она говорила по телефону, пришел Андрей.

Анна вошла в комнату. Горела настольная лампа. Абажур, прожженный, с трухлявым, обугленным верхом, лил на стол горчичный свет. В стакане – цветы. Принес цветы.

Андрей, как всегда, обнял ее, поцеловал в бровь. Но Анна тут же почувствовала выморочную пустоту его объятий. Подделка, видимость. Не спрячешься. Спина беззащитно открыта. Она шевельнула плечами, отстраняясь.

Как сладко, жирно пахнут гиацинты. Маслянистый запах полз по всей комнате. Даже на воде застыли плоские кружки жира.

– Чего это ты сегодня у нас такая красивая? – ласково и медленно проговорил Андрей.

Анна испытующе вскинула на него глаза. Его слова двоились, порой неся обратный смысл. Надо было вдуматься, заглянуть вглубь, насколько возможно, поймать случайный оттенок голоса, выражение глаз. Но нет. Андрей смотрел просто и весело.

– Андрюша, устал? Полежи. Только вот плед мокрый.

– Нет. Давай выпьем винишка.

– Возьми рюмки. Погоди, дверь запру.

– Не надо!

– Как же, Андрюша?..

Андрей не ответил. Не спеша, по-хозяйски подошел к серванту. Положил ладонь на стекло, плоско нажал, сдвигая его в сторону. Но Анна успела заметить усложненность, двойную задачу этого жеста. Рука, сдвигая стекло, оттянула манжету рубашки, открыв запястье. Андрей коротко взглянул на часы.

– Какие красивые цветы! – поспешно сказала Анна, стараясь скрыть от себя то, что она невольно увидела.

– Ты глядишь на них с отвращением, – засмеялся Андрей.

– Нет, только они желтые, как из сливочного масла, – оправдалась Анна. – Ну, открой бутылку, это ликер вишневый. Я еще вчера хотела.

– А? – вдруг настороженно вскинулся Андрей, прислушиваясь к чему-то.

Анна тоже невольно прислушалась.

– Там соседка ходит.

Андрей неохотно повернулся к столу, взял бутылку.

– Как на работе, Андрюша?

– Никак.

– А… дома?

– Нормально.

– Александра заболела? Лапоть говорил, ты ей горчичники ставил.

– Чушь.

Он не спрашивал ее ни о чем. А его безобразно обрубленные ответы обрывались в пустоту. Он еще здесь. Вот он, рядом. Можно протянуть руку и снять повисшую на локте серую нитку. Можно прижаться к нему, поцеловать. А можно ли? Надо что-то сделать, сказать. Придумать что-то забавное, умное, скорее, немедленно, сейчас…

Густое вино плавно потекло в подросший за ночь хрусталь. Откуда такие рюмки? Анна их раньше не видела. Андрей вдруг замер, держа рюмку с рдеющим вином на весу.

– Да ну, какое вино, варенье, дрянь, – Андрей понюхал рюмку, сморщился.

– А мне хочется попробовать, – вымученно улыбнулась Анна.

– Кто тебе запрещает?

Анна падала вниз. Она чувствовала, пустота перекатывается под ногами, не устоять. Ее охватило недоумение: что еще можно сделать? Она опустилась на предательски мягкий пуфик, он пискнул и сплющился.

Андрей опять оглянулся на дверь. На этот раз достаточно откровенно.

– Посмотри на свет, как красиво! – Анна подняла рюмку, потянулась к Андрею. – За что выпьем?

– За тебя, конечно, – усмехнулся он.

Рюмки мелодично сдвинулись. Тонкий, возникший в воздухе звук напомнил об их непрочности. Анне всюду теперь мерещилась ненадежность. Чувство хрупкости, неустойчивости подмешивалось ко всему.

– За тебя, – повторил Андрей и отхлебнул из рюмки.

Анна увидела, он замер, прислушиваясь, горло напряглось, остановив затянувшийся глоток. Андрей поперхнулся и закашлялся.

– Дать водички? – спросила Анна.

– Погоди, – быстро сказал Андрей, уже прямо и нетерпеливо глядя на дверь.

Послышались приближающиеся железные шаги. Громче, ближе, ближе. Шаги оборвались у их двери. В дверь уверенно постучали. И вдруг Анна, по тому, как Андрей весь подался вперед, сбросив локоть со стола, по откровенному ожиданию в глазах, поняла мгновенно и ясно: он знает, кто там, за дверью. Ждал этого весь вечер. Дождался.

– Войдите, – равнодушно сказал Андрей. Кашлянул. – Надо же, не в то горло попало.

Дверь беззвучно отворилась. Ничего страшного, на первый взгляд во всяком случае. Просто женщина в белом плаще. В круг света настольной лампы ступили полные ноги в черных туфлях. Женщина повела рукой по стене, привычно, не глядя, нашарила выключатель. Зажегся свет под потолком. Женщина улыбнулась. Простое, прочное лицо, еще не старое. Такой она была много лет назад и еще долго будет оставаться такой же, грубо моложавой. Нет, ее лицо не предвещало ничего опасного. Ее взгляд, здороваясь с вещами, обежал комнату. Толпа хрусталя за стеклом полыхнула ответно.

Под мышкой женщина держала черную моську, тупорылую, с кровянистыми подтеками под глазами. В матерчатой сумке, оттягивающей другую руку, копошилось еще что-то живое.

– Андрей Евгеньевич, здравствуйте. – Голос был чуть подобострастен. Кивок Анне и безразличная улыбка, просто знак, что ее увидели, заметили, да, она тут. – Уж извините, что без звонка. Была у подруги. Думаю, зайду, вдруг застану кого.

Женщина спустила собачонку на пол, и та, беспокойно подергиваясь, забегала по комнате.

– Пятнышко! А тут царапина. – Женщина провела плотной ладонью по столешнице. – Клеенку бы постелили, скатерку какую, а сверху хоть целлофанчик. Как же так, Андрей Евгеньевич?

Она неодобрительно покосилась на Анну.

– Пятнышко, гарнитур какой! – горестно приговаривала женщина. – Ковер тоже. Мебель по нему двигали. Облысеет в два счета. Ведь на один месяц всего…

Она близоруко наклонилась, ногтем поскребла по столу, сцарапывая что-то маленькое, прилипшее.

– Пятнышко, пятнышко, – словно погруженная в забытье, тихо причитала женщина, – ах, батюшки, и абажур сожгли. Под цвет подбирала, – огорчение ее было непритворно.

– Эдик же договорился. Все потом. – Недовольный взгляд Андрея пересек путь женщины, и она, качнувшись, резко остановилась, будто наткнулась на невидимую преграду. Она испуганно взглянула на Андрея и уронила тяжелые руки.

– Ну да. Это я не к тому, – женщина заговорила заученно, словно припоминая вызубренное наизусть. – Сейчас… Значит, так. Вы уж извините, Андрей Евгеньевич, сестра ко мне приехала. На ту квартиру взять, куда? Теснотища. В такой закваске живу. А тут сестра приехала.

– Александра? – невольно вырвалось у Анны.

– Почему Александра? – обиделась женщина. – Просто сестра. А хоть бы и Александра, тебе-то что? – неожиданно грубо сказала она.

Женщина поставила на пол тяжелую сумку, достала из нее что-то зеленое, змеисто-гладкое, встряхнула, повесила в шкаф.

– Вот кто одевается… – Голос стал тягучий, мечтательный. Развернула, любуясь, длинную сквозную рубашку. Вдруг она поклонилась Андрею: – Уж извините, комнату я больше сдавать не буду.

Тут из раздутой сумки одна за другой полезли коротконогие мохнатые моськи со сплющенными мордами. Они суетливо разбежались по комнате, негромко повизгивая. Одна из них вынырнула из-под стола и начала шумно обнюхивать Анне колени, забралась мордой под юбку. Анна с отвращением оттолкнула ее, и собачонка, злобно тявкнув, отскочила. Но сейчас же из нее выкроилась еще пара таких же собачонок, и Анне показалось, комната кишит этими черными тварями. Чьи-то тонкие кривые лапки мелькнули, и хитрая мерзкая рожица выглянула, раздвинув бахрому низкого кресла.

«Черти…» – равнодушно подумала Анна.

– Что ж, – сказал Андрей.

Он торжественным старинным жестом подал руку Анне, и она покорно поднялась. Женщина молча и пристально смотрела на ее необутые ноги в колготках. Туфли Анны были еще сырые. «Не успели высохнуть, – подумала Анна. – Как все быстро…»

Анна оглядела комнату. Странно. Ее вещей нет. Только плед на батарее сушится. Андрюшин плед. С собой надо бы взять.

– А где моя сумка? Там мой халат и все? – голос Анны стеснился и оборвался. Она задохнулась. Она еще раз оглядела комнату, стараясь зацепиться взглядом хоть за что-нибудь.

– Лапоть сумку увез. К твоей матушке, – недовольно сказал Андрей.

Вот оно что! Так это Лапоть все подстроил. А Андрюша, может, и не знал. Или он знал, что эта женщина придет со своими собачонками, чтобы выгнать меня? Нет, Андрюша не мог все знать. Иначе зачем он принес цветы?

– Кефир свой не забудь, – равнодушно сказала женщина, уже по-хозяйски располагаясь в комнате. – Ну что за люди пошли, честное слово? Рваный пакет на такую мебель ставят…

Анна как вышла из подъезда, так и остановилась.

Тяжелая капля упала откуда-то сверху, с карниза, поползла по ее щеке.

– Чертовски глупо, – Андрей вздохнул и почесал мизинцем бровь. – Как теперь быть? Даже не знаю.

Анна молчала, прикованно глядя на него. Что делать? Не могут же они так до конца жизни стоять у этого подъезда. А идти некуда. Некуда. Значит, она пойдет к себе домой, а Андрюша… Куда он пойдет? Он просто больше не любит. А я? Я не могу, не могу без него. Все бросить, уехать. Вылечу его, там, куда мы уедем… Он же болен. Лапоть тут, конечно, постарался. Читает ему ту страшную книгу. Кожа истлела, завернулась заусенцами.

Чьи-то глаза плавают за плечом Андрюши. А ниже… Кто это? Морда длинная. А… это водосточная труба.

Господи, что со мной? Что я, не видела, куда все идет? Видела, видела… ничего я не видела. Правила усложняются, ответы не сходятся. Только что говорил другое. А мы ничего не заметили, не услышали, не поняли. Забыть. Наука забывать. Научилась. Уже не помогает. Обожравшаяся ложь лезет отовсюду. А я не хочу ее видеть. Мы с вами незнакомы. О чем я? Я люблю тебя. Умру без тебя… Кефир льется по пальцам. Пакет рваный…

– Созвонимся как-нибудь. Надо же, как по-дурацки получилось, – успокаивающий голос Андрея.

Не хочу слышать, не слышу, оглохла. Говорите это еще кому-нибудь. Не мне. О чем я? Ведь он меня бросает. Там уже лежит другая. Счастливая, новая, с серебряным отливом. Теперь нужна дверь. Вон их сколько. Не хочу в дверь. Не надо меня в дверь…

Андрей испытующе посмотрел на нее, с облегчением, которое не сумел скрыть.

Чей это голос? Это не Андрюшин, это мой голос. Я закричу, завою, когда он отойдет подальше. Мой крик отскочит от его спины. Все головы кричат, никто не слышит…

Оказывается, он здорово косит. Глаза уже загибаются за висок. Эти голые, подогретые женщины. Они ждут, хотят его, слиплись в один розовый комок. Сейчас он заберется туда, их там много, там тепло. Только душно.

Я тебя люблю. Не могу без тебя. Ты меня не бросишь, не можешь бросить. Кто это говорит? Это я говорю. Я не должна этого говорить.

– Поздно уже. Тебе еще добираться. Сейчас столько шпаны. Что ж, Анна, спасибо за все.

Анна с размаху ударила его пакетом кефира по лицу. Кефир выплеснулся. Она увидела – нет, это не Андрей, страшное существо без лица. Вместо лица – белое оползающее месиво. Рука не спеша вытянула из кармана носовой платок, встряхнула его и промокнула глаза. Андрей сплюнул, вытер рот. Ее поразил обновленный блеск его глаз. Темно-алые губы, туго наполненные яркой молодой кровью. Лицо раздвоилось. Это Лапоть выглянул из-за его плеча. Улыбка разрезала поперек его лицо.

– Ты видишь, Андрюша, видишь, такая, как все! Как всегда. Сучка дешевая! – в восторге взвизгнул Лапоть.

– Такая же, такая же! – повторил Андрей и захохотал вольно, с облегчением. – Свободен! Я – свободен! Да пропади ты пропадом, Анна! Тебя больше нет!

Анна отшатнулась. Он хохотал все громче, закинув голову. С его лица срывались внезапные блики, искры, чешуйки старой кожи.

Анна, подавив вскрик, повернулась и бросилась бежать по длинной ночной улице. Смех догонял ее, разрастаясь, множась. Вдруг все перекрыл хохот, наглый, бесстыдный. Подменилось старческое похотливое хихиканье, рассыпалось по асфальту.

Улица впереди чернела, сужалась, дома сдвигались, грозя перейти в тупик. Слепой страх не давал Анне оглянуться. Кто там стоял у пустого подъезда? Кто? Андрей или кто еще с ним?