Текст книги "Slash. Демоны рок-н-ролла в моей голове"

На следующее утро мы отправились в путь, зная, что хотя бы дома осталось много наркоты. Все было хорошо, мы отлично проводили время в дороге… пока не кончился бензин. Целый час потеряли на то, чтобы поймать машину, доехать до заправки и обратно. Как только мы снова двинулись в путь, нетерпеливо выжимая газ, потому что у нас уже припекало, – спустило колесо. Менять колесо и так-то не очень весело, а когда твои внутренние часы отсчитывают секунды до того, как ты откинешь копыта, это еще то удовольствие.

Вечером мы наконец добрались до дома, радостные от того, что теперь-то у нас все будет в порядке. У наркоманов, которые вот-вот вместе закинутся, возникает чувство товарищества, и когда мы с Иззи входили в дом, то словно были самыми близкими друзьями на свете, как дети, которые, держась за руки, переживают самые замечательные в жизни приключения. Мы вошли ко мне в комнату, я открыл ящик и понял, что все пропало.

Тогда я позвонил Денни.

– Привет, – говорю. – Слушай, я разве не положил дозу в зажигалку?

– Ну да, – ответил он невинно.

– Она исчезла.

– Быть не может.

– Не могу найти.

– Вот отстой.

– Приезжай и помогай искать!

Мы с Иззи и Денни принялись громить спальню, а с ней и весь дом. Я точно знал, что положил все туда, а еще я знал, что Денни единственный, кто знал об этом, поэтому уже готов был начать в нем сомневаться.

– Чувак, знаешь, что? – сказал Денни, когда мы перерыли все возможные тайники. – Он покачал головой. – Я ее спрятал. Я спрятал ее, когда был под кайфом. Не могу вспомнить, куда… дай подумать.

Денни думал долго и упорно и вспомнил несколько нычек, где мы еще не смотрели, но все оказалось бесполезно. Потом он ушел домой, а перед нами с Иззи встала непосильная задача связаться с Сэмми, нашим персидским дилером – причем единственным в то время. Ничего не получалось: мы звонили ему каждые десять минут, но он ни разу не взял трубку и не перезвонил.

На следующее утро пришла Дези, подружка Иззи, и поняла, что ситуация плачевная: мы с Иззи не спали всю ночь, весь прошлый день ехали из Сан-Франциско, потом весь день звонили дилеру, а через несколько часов нам нужно выступать на разогреве у Теда Ньюджента. Нас трясло, и ничего не помогало, звонить было больше некому, мы были совсем разбиты. Ломка уже ощущалась довольно сильно. Мы походили на вампиров из фильма «Блакула», катались по полу в исступлении и каждые пять минут ходили в туалет блевать.

Концерт с Тедом Ньюджентом уже в полвосьмого в Санта-Монике. Сэмми не перезванивал, а нам нужно было придумать, чего в себя закинуть – хоть чего-нибудь, – лишь бы немного походить на людей и выступить на сцене. Тогда мы были не в состоянии доехать до площадки, не говоря уже о том, чтобы выступать. В отчаянии Дези позвонила своей подруге Мелиссе, которая жила в Голливуде, в старой квартире Иззи. Она пересеклась с Сэмми и собиралась скоро с ним встретиться.

Этого оказалось достаточно, чтобы мы нашли в себе силы туда доехать. Там мы стали ждать, когда вернется Мелисса с нашими наркотиками. Мы еще не решили одну проблему, а между тем уже было пять часов вечера, а до концерта целый час езды. Наконец она вернулась, мы с Иззи получили наркоту, вмазались, и какое же это было облегчение, черт побери! Мы наконец могли нормально существовать. У нас едва хватило времени, чтобы доехать до ребят, которые нас уже ждали, и впервые выступить на большой площадке, где был аншлаг, перед тремя тысячами зрителей.

Мы неслись во весь опор. У нас не было ни бейджей артистов, ни пропусков на парковку, а после той бессонной ночи мы напоминали уличных бродяг. Дези стала парковаться, а мы перелезли через забор за неимением лучшего плана. В процессе я зацепился цепочкой, и с джинсов слетела пуговица, так что весь вечер мне пришлось проверять, не расстегнулась ли у меня напрочь ширинка и не болтаю ли я перед всеми хозяйством, потому что белья никогда не носил.

Мы с Иззи каким-то образом попали в зону погрузки и добрались до закулисья, а когда направились по коридору к сцене, я увидел Джина Симмонса. Он стоял в другом конце коридора и взглядом своим выражал предчувствие неприятностей – это у него получается очень хорошо. Я понятия не имел, откуда он там взялся, но эта сцена придала еще большей сюрреалистичности последним суткам. Мы с Иззи дошли до гримерки меньше чем за десять минут. Ребята сначала на нас злились, но потом испытали облегчение. Катастрофа предотвращена… мы взглянули на себя в зеркало и отправились на сцену.

Там мы впервые вживую исполнили Sweet Child o’ Mine. Я тогда еще не настолько освоил свой фирменный рифф, чтобы исполнять его свободно, но все получилось, и в целом группа сыграла очень хорошо. Весь концерт прошел здорово, и на нас пришли посмотреть многие из друзей: Ивонна, Марк Кантер и еще несколько моих «нормальных» друзей. Еще лучше было то, что, как только мы скрылись со сцены, Сэмми перезвонил Иззи и сообщил, что встретит нас в доме Стифеля. Ивонна пришла с друзьями за кулисы, мы с ней снова были вместе, и инцидент с интервенцией родителей был забыт. Она не представляла, какие у меня на самом деле отношения с наркотиками, а я не видел необходимости рассказывать ей об этом.

Ивонна снова была моей девушкой и пришла меня поддержать на первом выступлении такого масштаба. В общем, позволяла мне делать свое дело. Конечно, вечером ей хотелось отпраздновать выступление, а это оказалось проблемой. Я не мог дождаться, когда уйду оттуда, вернусь домой и займусь наркотиками, но не хотел, чтобы она об этом знала. Я попытался объяснить, что позвоню, когда мы доедем до дома и положим инструменты, но она на это не купилась – они с друзьями собирались поехать к нам.

Мы с Иззи и Денни не могли придумать лучшего способа отпраздновать концерт, кроме как ширнуться, поэтому помчались в Гриффит-парк. Был ранний вечер, и еще даже не стемнело, так что когда мы ехали по Фэрфаксу и остановились на светофоре на Фаунтине, то смогли разглядеть в очереди машин тачку нашего дилера Сэмми. Это еще сильнее улучшило нам настроение, а поездку Сэмми по городу сократило вдвое. В тот момент мне захотелось принять их в доме до приезда Ивонны.

Мы рассчитались с Сэмми, помчались к дому и вбежали внутрь подобно лунатикам: Иззи нырнул в нашу комнату и захлопнул дверь, а я заперся в ванной Стивена, освещенной красной лампочкой, которую он там вкрутил. Так вот, сижу я там, пытаюсь нормально затянуть руку, трясусь, дрожу и пыхчу на нервяке, и все это при неестественном красном освещении, как вдруг раздается стук в дверь.

– Милый, – зовет Ивонна. – Ты там?

– Да-да, я здесь, – говорю. – Ага. Но я собираюсь принять душ. Я весь вспотел на концерте. – Тут я включаю воду.

– Милый, пусти меня, – говорит она.

– Я в душе, – отвечаю. – Сейчас выйду.

Я закончил свои дела, сполоснулся и вышел. Я почти уверен, что она все знала. Ивонна не захотела оставаться у нас в доме – не представляю почему, – так что я согласился поехать к ней. И в тот вечер я решил: да черт с ним, возьму и брошу. Я принял дозу в начале вечера, так что эффект прошел около часа ночи, а следующие несколько дней я пролежал в постели Ивонны с жуткой ломкой. Это не последний раз, когда я так делал, перед тем как мы записали Appetite, но я ни разу не говорил ей, что со мной. Я прикидывался, что у меня просто грипп, и скрывал, как ужасно себя чувствую на самом деле. Ивонна постоянно чем-то занималась: она ездила на учебу, – поэтому в основном я просто лежал в одиночестве в этом аду. По правде говоря, она так радовалась тому, что я дома, когда она уходит, и дома, когда она приходит, что как будто не замечала того, что я превращаюсь в свою собственную тень и все время лежу.

В тот раз я просидел в жесткой завязке у Ивонны целую неделю, и, несмотря на то что из-за этого будущий концерт могло ждать полное фиаско, об этом никто не знал – к счастью или нет. Все в группе испытали душевный подъем от этого концерта. Я жалею только о том, что не познакомился в тот вечер с Тедом Ньюджентом, потому что он оказал на меня огромное влияние в юности.

В конце концов Денни признался нам с Иззи, что употребил весь героин, который я припрятал в зажигалке, и я его за это так и не простил. Это был жестокий поступок, чуть не погубивший нас с Иззи и не сломавший нам отношения с коллегами по группе. Если бы что-то пошло не так, это привело бы нас к неописуемому профессиональному фиаско в очень важный для нас период. Но в том-то и дело: героин – сам дьявол. Он настолько заманчив и соблазнителен, что любого превратит в бесчестного вероломного демона. Быть наркоманом сродни тому, как мы представляем себе вампиров: сначала у этого образа жизни какая-то таинственная, соблазнительная аура, а затем ты превращаешься в голодное животное, готовое выпить крови любой ценой. Этот невыносимый голод сначала заводит, а затем полностью тебя поглощает. Начинается с того, что ты пробуешь то тут, то там, а потом сам не замечаешь, как начинаешь употреблять регулярно. Тебе может показаться, что это твой выбор, но это не так – скоро тебе придется постоянно искать дозу. И ты попадаешь в порочный круг еще до того, как осознаешь, что стал очередной цифрой в общей статистике.

Кажется, мы так и не сообщили Стифелю официально, что не собираемся подписывать с ним контракт, и это очень похоже на Guns. Мы просто съехали из его дома, оставив за собой целое море мусора и имущественного ущерба, с которым пришлось разбираться Тому Зутауту. Нашим менеджером стал Алан, и на этом все.

Выпуск EP Live Like a Suicide позволил нам получить кое-какой аванс, поэтому Иззи и Стивен сняли небольшую квартиру к югу от Сансета, прямо возле супермаркета «Рок-н-ролл у Ральфа» в Западном Голливуде, где все местные музыканты покупали пиво и всякую еду. Дафф жил там же, где и всегда, с Катериной, а Аксель – у Эрин. Я был единственным бродячим членом группы, спал у Ивонны и других девчонок или падал прямо там, где меня заставала ночь.

В тот период с нами тусовалось много стриптизерш. Все, что я могу сказать, – да благословит их всех Господь. Такие связи были у многих групп и до нас, и после. Стриптизерши, которые держатся вместе, сами практически становятся группой, и мы с ними поддерживали друг друга. Они были очень великодушны и то находили нас милашками, то темными таинственными музыкантами или просто потерянными малышами, о которых им хотелось заботиться, – а еще считали нас привлекательными. Возможно, они и сами чувствовали себя рядом с нами под защитой. Тот факт, что у них обычно была такая свободная сексуальная энергия, совершенно нас не смущал. В общем, они вполне подходили парням вроде меня.

У одной из них, Кристины, какое-то время я обитал. У нее была соседка по квартире, и каждую ночь я спал то с одной, то с другой или с обеими сразу – как получится. Эти девушки жили через улицу от Иззи и Стивена в многоквартирном доме, на Ла-Сьенега, где было полно стриптизерш. Можно сказать, я поживал там постоянно и считал это место своим домом, когда мы с группой переживали очередной период ожидания, не приносящий ничего, кроме неприятностей.

Мы со Стивенном и Иззи отлично веселились у Кристины: теперь, когда мы все вернулись в Голливуд, наркота стала доступнее, хотя ее было меньше, чем в прошлый раз нашего здесь пребывания. Правда, когда я завязал, то изо всех сил старался держаться от нее подальше. Помню, как-то вечером тусовался с Акселем и Иззи в доме стриптизерш и еле сдерживался, чтобы чего-нибудь не принять. В тот вечер у меня не было с собой денег: наркоты на улицах стало мало, но ее можно было найти, вот только люди не хотели делиться ей бесплатно. Я решил, что могу пойти тусоваться и просто ничего не принимать, но так не получалось – мне приходилось уходить оттуда. Вскоре после этого я снова взялся за старое – все было бесполезно.

Я принимал везде, где получится, и делал все, что только можно себе представить, и в какой-то момент я встретился с Дейвом Мастейном из Megadeth. Мы подружились. Он сидел на героине и крэке, а жил в том же районе, так что мы иногда вместе зависали и писали песни. Он был настоящим гребаным маньяком и гениально сочинял риффы. Мы вместе тусовались, курили крэк и придумывали чертовски крутые хэви-метал-риффы – ужасно темные и адски тяжелые. Иногда с нами играл Дейв Эллефсон – мы отлично ладили и вместе написали классный материал. Дело дошло до того, что в нашей подпитываемой наркотиками творческой обстановке мы стали всерьез рассматривать возможность того, чтобы я играл в Megadeth. В конце концов, Guns были в простое, а я достаточно упорот для того, чтобы рассматривать любые плохие решения. Дейв Мастейн по-прежнему один из самых гениальных музыкантов, с которыми я когда-либо играл, но в глубине души я знал, что не могу бросить Guns.

Еще одним нашим часто посещаемым местом был Адский дом – жуткая дыра, которая в то время воплощала наш коллективный разум. Он был как очевидный тест Роршаха для любого, кто рассматривал работу с нами и вообще что-то о нас знал. Адский дом создал Уэст Аркин, который снял его со своими друзьями-байкерами из клуба «Харли-Дэвидсон», приехавшими с Восточного побережья. Домом он был только теоретически.

Здание представляло собой ранчо с тремя спальнями, идущими от фасада до задней стены. Заднюю спальню занимали Рэд Эд и его девушка/жена. Их комната была закрыта для всех, потому что Эд был самым крупным байкером в резиденции, а его девушка была еще более грозной – с первого взгляда становилось понятно, что не стоит вставать на ее пути, – но при этом они оба были невозможно милыми. Никто никогда не пытался зайти к ним в комнату. Думаю, кроме них, там вообще никто не бывал. В спальне посередине жили другие байкеры – Пол и Дел Джеймс.

Их жилище было устроено как небольшая домашняя студия звукозаписи, а спальня Уэста располагалась в передней части дома и превратилась в такой свинарник, что туда вообще никто не хотел заходить – такой бардак, что ни встать, ни сесть. Все, что там можно было сделать, – это прилечь на кровать.

Я слышал, что в Адском доме даже имелся задний двор. Хотел бы я знать, как он выглядит. За все время, что я там провел, включая период моего проживания, я ни разу не проходил мимо кухни. Это была одна из зон, наряду с гостиной, где собирались гости и временные жильцы вроде меня, а грозных байкеров и их подружек не беспокоили. Посетителей пускали в гостиную, кухню и ту, другую комнату… Полагаю, ее можно назвать притоном. Еще там была кладовка, где Уэст часто вырубался. Какой бы хаос там ни царил, в доме действовал негласный закон, по которому никто не беспокоил законных жильцов, зато все общие зоны можно было громить, а все, что там находилось, – хоть ломать, хоть поджигать.

Представить себе не могу, кто решился сдать свою недвижимость этим ублюдкам, потому что она превратилась в коммунальный приют, выглядевший ужаснее любого места, которое я когда-либо видел в странах первого мира. Это был предпоследний дом в квартале. Вокруг стояли многоквартирные дома, а лужайка перед домом шла под уклон, таким образом казалось, что дом на холме. Он находился к югу от Сансета на Пуансеттии, и если дойти до конца квартала, то торчал там словно дом из фильма «Психо». Если там переночевать, то можно было усвоить несколько мудрых уроков, и самый важный заключается в том, что если где-нибудь там прилечь, то с вероятностью два к одному уйдешь ты оттуда с мандавошками. До сих пор не понимаю, почему копы не устраивали облаву на эту дыру каждый гребаный вечер. На лужайке всегда стояли машины и байки, повсюду валялся мусор, люди приходили и уходили, а музыка гремела всю ночь. В Адском доме было настолько шумно, что со стороны казалось, будто он вибрирует.

Одним из завсегдатаев Адского дома был Дел Джеймс, настоящий оксюморон: байкер в татуировках и все такое, но при этом писатель. В какой-то момент Дел подружился со всеми нами, но больше всего общался с Акселем. Аксель к нему по-настоящему привязался. Его привлек интеллект Дела и то, как он терпеливо выслушивал глубокие мыслеизлияния Акселя. Они написали вместе много текстов и, думаю, по-прежнему пишут. Дел создал сценарии к нескольким нашим клипам, а еще сочинил рассказ, вдохновивший Акселя на песню November Rain.

В тот период небольшого простоя из-за поисков продюсера мы слишком часто болтались в Адском доме, но я был единственным бродягой, который время от времени там жил. И в начале карьеры даже провел там несколько интервью. Я очень удивлялся тому, насколько журналисты потрясены тем, что в этом доме происходит. Мне это место совсем не казалось сумасшедшим.

Каждого из нас она наградила мандавошками.

Еще одним центром моей социальной жизни, помимо Адского дома и жилого дома со стриптизершами через улицу от Иззи и Стива, была компания барышень из «Седьмой вуали», стрип-клуба на Сансете, который по-прежнему работает и процветает. Мне нравилось ночевать с несколькими девчонками. Они там работали и снимали на всех квартиру на бульваре Голливуд, где мы по ночам напивались до бесчувствия. Одну из девушек в этой компании звали Кэмерон. В какой-то момент мы все с ней трахались, а Стивен даже какое-то время встречался, и каждого из нас она наградила мандавошками. Это было очень смешно. Мы даже стали называть ее Крэберон (от англ. crab «мандавошка» – примеч. пер.) прямо в лицо. Я не стал сразу ее обвинять и сначала засомневался. Может, я подцепил их в Адском доме или любом другом сомнительном месте, где я тогда ночевал, но это оказалось не так. У Крэберон была своя уютная квартирка в Западном Голливуде, и там я ночевал всего один раз, а ушел опять с мандавошками.

Еще одна стриптизерша, достойная упоминания, – Адриана Смит, девушка, с которой встречались Аксель и Стивен и которую Аксель навсегда увековечил на нашей дебютной пластинке. Но об этом чуть позже. Моя маленькая вселенная «Седьмой вуали» была великолепна: я появлялся около одиннадцати вечера, брал у девушек их чаевые, шел в винный магазин, запасался «Джимом Бимом» («Джеком Дэниелсом» для бедных) и устраивал им вечеринку, когда они возвращались с работы. Человеку без своего жилья трудно было бы представить себе место лучше: там было классно, беззаботно, куча горячих девчонок и можно было напиваться и делать что угодно и никто не читал моралей.

В глубине души я понимал, что к выбору продюсера мы не приближаемся, а движение по инерции нас разрушает. Я упарывался и пил, когда только мог, за очень небольшие деньги – и остальные ребята были не лучше. Я снова полагался на друзей, ночевал у них на диванах или шатался по ночным улицам – как в старые добрые времена, только хуже. Тогда это было весело, потому что мы с группой над чем-то работали. Теперь же нам казалось, что мы слишком дезорганизованы и испорчены, чтобы быть кем-то еще, кроме бродяг, что у нас уже и «получилось». В глубине души я знал, что нужно взять себя в руки, что в этой бездне меня надолго не хватит.

Примерно в это же время нашего дилера Сэмми арестовали. Это стало настоящим поворотным моментом. В тот день я был у Иззи и Стивена, а Дези, девушка Иззи, отправилась на встречу с Сэмми в одно из мест, где он обычно встречался с клиентами и клиенты появлялись словно из ниоткуда и забирали товар. Полицейские спланировали налет, и, когда Дези ушла и долго не возвращалась, мы забеспокоились. Через какое-то время нам позвонили из тюрьмы. Они замели всех клиентов Сэмми и собирались посадить и ее, а Сэмми должен был выйти еще не скоро. У нас снова произошло столкновение с реальностью: помню, как мы с Иззи отчаянно рыскали по улицам в поисках дозы. Это было ужасно. Кончилось тем, что я вернулся к Ивонне и ушел в завязку в третий раз. Я не спал несколько дней подряд и плохо себя чувствовал, а ее снова пытался убедить, что у меня грипп.

Тем временем Том Зутаут потихоньку приходил в отчаяние. Как-то раз он позвал нас в офис «Геффен», и мы подумали, что он хочет обсудить с нами новых кандидатов на роль продюсера. Вместо этого он рассадил нас у себя в кабинете и какое-то время молча на нас смотрел. Я клевал носом, чувствовал себя ужасно после своего «гриппа» у Ивонны, да и остальные ребята тоже выглядели не очень.

– Чем, черт побери, я могу вам помочь? – спросил Том. – Посмотрите на себя. Вы думаете, вы вообще можете записать альбом?! Вам, ребята, пора собраться! Сосредоточиться! Время идет!

Его слова так и повисли в воздухе и произвели на нас сильное впечатление, потому что медленно, но уверенно, не придавая этому большого значения и даже этого не осознавая, мы все-таки взяли себя в руки.

Алан Нивен и Том Зутаут отправляли всех продюсеров в город на встречу с нами, и, когда ситуация уже казалась безнадежной, один из них наконец нам подошел – это был Майк Клинк. Мы провели с ним одну сессию в студии и записали Shadow of Your Love, лучшую песню из концертной программы Hollywood Rose. Наша версия не попала в альбом, но в конце концов вошла в японский EP.

В любом случае, когда мы слушали то, что получилось, звучание показалось нам именно таким, каким должно было быть. Это были те же мы, только гораздо лучше. Клинку удалось уловить саму суть Guns N’ Roses. Наконец все системы запустились. Семь месяцев мы провели в подвешенном состоянии, почти не играя на сцене и периодически записываясь с продюсерами, которые нам не нравились. Казалось, прошла целая вечность, потому что при нашем образе жизни несколько месяцев простоя уничтожили бы любую неизвестную группу.

У Майка Клинка было все, что нужно. Он знал, как направить нашу энергию в продуктивное русло. Знал, как поймать наш звук, не теряя его остроты, и у него был тип личности, нужный для того, чтобы к каждому найти подход. Секрет Клинка оказался прост: он не пытался изменить наше звучание – он делал все возможное для того, чтобы запечатлеть его во всей красе. Удивительно, что никто до этого не додумался. Клинк работал с Heart и Jefferson Starship, но подкупил нас тот факт, что он также работал над альбомом Lights Out группы UFO. Мы все обожали эту пластинку, потому что на ней гитара Майкла Шенкера звучала необычно и просто потрясающе.

Я всегда думал, что продюсеры – это люди, у которых есть решения всех проблем других людей, но нет ответов на свои собственные вопросы. Они первыми говорят другим, что делать, как играть, как звучать – вот это вот все. У них часто как будто бы нет своей собственной личности, и потому их трудно уважать. Майк был не такой. Он был общительным, но при этом ненавязчивым, открытым, спокойным и очень наблюдательным. И он знал, кто он такой. Вместо того чтобы вносить различные предложения и делать вид, что лучше знает, как должно быть, он просто решил принять все, что есть. С самого начала мы его очень уважали.

Мы забронировали себе время в студии «Эс-Ай-Ар», и когда Майк оказался за пультом, то почувствовали свободу быть собой. На самой первой предварительной сессии мы начали писать песню, которая впоследствии станет You Could Be Mine. Еще на одной сессии начали работать над песней Perfect Crime, заготовку для которой принес Иззи. Мы не собирались писать новый материал, но ощущали себя настолько комфортно, что он получался сам.

Мы начали записывать демо-версии всех песен, которые рассматривали для первого альбома, и прошлись по ним с Майком примерно в той же манере, как и раньше, – с незначительными изменениями. Единственный творческий сдвиг, который произошел в тот период, был фактически одним из предложений Алана. В песне Welcome to the Jungle отрывок, где Аксель поет When you’re high, you never want to come down (Когда ты под кайфом, тебе оттуда уже не выбраться – примеч. пер.), изначально повторялся. Алан предложил убрать одно из повторений и оказался прав. Так песня стала еще напряженнее. Помимо этого изменения, остальные песни оказались запечатлены в том виде, как они получились с первого или второго раза. Это свидетельство того, как хорошо шла работа в студии и в каком отличном настроении мы там находились. Мы никогда не прислушивались к советам, кто бы их ни давал. А теперь нам самим захотелось прислушаться, и мы поняли, что это к лучшему. Алан тогда уже работал менеджером Great White. Еще он их продюсировал и был соавтором песен. Хорошо, что никто из нас тогда об этом не знал, потому что та сессия могла пройти не настолько хорошо, а песня Welcome to the Jungle могла бы стать совершенно другой. Лично меня степень вовлеченности Алана в творчество Great White никогда не беспокоила, а вот среди других участников группы это открытие произвело эффект снежного кома.

Я могу лишь догадываться, насколько обрадовался Том, что у Guns N’ Roses наконец появился настоящий менеджер и продюсер, с которым нам по-настоящему хотелось работать. На это ушла пара лет, но наша группа лунатиков, в будущем успехе которой Тому удалось убедить лейбл, все-таки встала на путь к успеху, который он им обещал.

Алан организовал нам запись в студии «Румбо» в Канога-парке, где Клинк любил работать, чтобы поработать над живым звуком. Канога-парк находился недалеко от того места, где вырос Стивен, в долине. Мне же она была какой-то чужой страной. Думаю, в этом и был весь смысл – они решили, что если держать нас подальше от Голливуда, то это заставит нас сосредоточиться на записи. Алан снял нам квартиру в Оуквудс, таком типичном полностью меблированном жилом комплексе, какие есть во всем мире. Еще он арендовал нам фургон для поездок. По какой-то причине – а по какой, ума не приложу, – меня назначили водителем.

Майк нанял нам, уличным крысам, в помощники настоящих профессионалов: Порки, известного гитарного техника, и Джейма-Оу, техника по ударным. Они работали над сотней записей и были супер-профи, а еще большими любителями вечеринок. Для нас они оказались бесценны.

Запись настоящего альбома в настоящей студии была для нас в новинку: до этого мы только записывали демо в разных студиях Лос-Анджелеса, некоторые из которых были эпическими. Над первыми версиями Don’t Cry и Welcome to the Jungle мы работали в «Холливуд Саунд», где Led Zeppelin записали свой второй альбом. Некоторые из наших сеансов стали эпическими в другом смысле, например, когда мы поспорили из-за оплаты с владельцем какой-то дерьмовой студии в Голливуде. Он был так пьян, что направил на нас пистолет.

– Вы мне заплатите, мать вашу, – произнес он, выпучив глаза. – Прямо сейчас!

– О, все верно, – ответили мы. – Да-да, мы были не правы… а ты прав. Мы уже собирались уходить.

Кто-то догадался забрать записи по пути на выход, и, к счастью, никто не пострадал.

Первый день записи мы начали с Out Ta Get Me, делая то же самое, что и всегда, только в совершенно новой обстановке: мы устроились в большой студии для записи живой музыки и стали играть в свое удовольствие. Когда я услышал запись, то понял, что у меня огромная проблема: гитара звучит дерьмово, когда звук проходит через нормальную деку в хорошей студии.

Пока я ширялся, я умудрился заложить в музыкальный ломбард все свои инструменты, включая гитару Les Paul Стива Хантера. Я убедил компанию «Маршалл» прислать мне несколько усилков, когда у нас еще была своя репетиционная студия в Бербанке, но, так как я за них не заплатил, их забрали. В принципе у меня не было ничего: три гитары, и все. Две из них были «Джексонами», причем одна изготовлена специально для меня: на ней была черная жар-птица с татуировкой Ширли, как у меня на теле. Звучала она дерьмово. Другая была прототипом Stratokaster с изогнутым верхом, который мне одолжили, а я не вернул. Это один из двух когда-либо созданных прототипов. Третья – красная «Би-Си Рич Уорлок». И ни одна из них не звучала достаточно хорошо в студийных мониторах.

Я был расстроен и сильно нервничал. Мы проделали такой большой путь, и я был твердо намерен идеально звучать в записи. Только не знал, как этого добиться, потому что денег было примерно ноль. Я пытался скрыть свои эмоции на сессиях, много пил и прыгал по студии, когда играл, – но знал, что мне необходимо как-то решить проблему и перезаписать свои партии. Другим ребятам это было не нужно – Иззи, Дафф и Стив так классно сыгрались с самого начала, что их музыке вообще не требовались улучшения.

Запись шла отлично, а вот жизнь в долине – не очень. Каждый вечер после окончания записи Том Зутаут, Аксель, Дафф и Майк отправлялись домой. Теоретически мы со Стивом и Иззи тоже должны были возвращаться в Оуквудс. Но мы так сильно перевозбуждались от работы, что нам хотелось пойти куда-нибудь, и мы быстро превратились в проблемных жителей Канога-парка. Мы решили, что где-то здесь должна быть ночная жизнь, и стали искать что-нибудь похожее на рок-клуб, паб или бар. Мы заваливались в заведения, которые оказывались то консервативными местными дискотеками, то барами с провинциальной кантри-музыкой, да и публикой такой же. Появление троицы неопрятных длинноволосых парней при обоих раскладах приводило к немедленному столкновению.

Алан тогда нанял нам в охранники парня по имени Льюис, чтобы он за нами присматривал. Льюис весил где-то от ста сорока до ста восьмидесяти кило и ездил на седане семидесятых годов, водительское кресло которого врезалось в заднее пассажирское, чтобы его вместить. Он был очень милым парнем из Хьюстона, и я любил его, правда, когда ему нужно было нас охранять, он обычно ел. У Льюиса была такая привычка – даже не знаю, как ему это удавалось, – заходить в заднюю дверь любого заведения, куда бы мы ни пошли, и получать на кухне огромную коробку еды на вынос. Ему давали большую картонную коробку, до краев забитую контейнерами со всей едой, какая только была у них в меню. Это был не какой-нибудь буррито или тако – Льюису давали полноценные блюда, причем каждого порции по четыре. Я такого никогда раньше не видел. Он нес добычу в машину, садился и ел.

Тем временем мы втроем находились внутри и то ввязывались в драки в баре, то чудом их избегали. По большей части нам удавалось отпугивать людей своей безбашенностью, но иногда это не помогало. К счастью, ни разу не было такого, чтобы нас вышвырнула на парковку толпа деревенщин, – если бы это произошло, мы бы прервали трапезу Льюиса.

Ночная жизнь в долине была настолько скучной, что однажды вечером по возвращении домой после отличного дня в студии и нескольких часов пьянства мы сделали единственное, что имело смысл: разгромили свою квартиру в стиле Кита Муна. Мы оторвали все, что не было прибито к стене гвоздями, а остальное раздолбали. Мы перевернули кровати, разбили тумбочки и оторвали кухонный гарнитур от стены. Мы разбили огромные раздвижные стеклянные двери, окна и все зеркала, стекла и тарелки. Мы разбили телевизор и шкаф, в котором тот стоял. Повсюду валялись осколки. Я проснулся на диване, тоже разломанном, с ужасным похмельем, и, щурясь, осмотрел комнату.