Текст книги "Slash. Демоны рок-н-ролла в моей голове"

Когда Guns стали клубной группой, с которой другим приходилось считаться, вокруг нас начало кружить несколько нелепых хищных лос-анджелесских менеджеров, которые утверждали, что смогут сделать из нас настоящих звезд. Мы тогда на время (и довольно по-доброму) расстались с Вики Гамильтон, поэтому были открыты для предложений, но большинство из тех, что мы получили, оказывались очень запоздалыми. Один из наиболее убедительных примеров того, как низко готовы пасть подобные типы, если мы совершим ту же ошибку, – Ким Фаули, менеджер с дурной славой, управляющий группой Runaways так же, как Фил Спектор – группой Ronettes; по сути, то была узаконенная форма кабального рабства. Ким говорил очень красивые слова, но в тот момент, когда он заговорил о процентах, которые хочет получать с продаж нашего творчества, и о долгосрочных обязательствах, нам стало ясно, что у него на уме. Чушь, которую он нес, и его поведение говорили сами за себя, потому что Ким был слишком странным, чтобы притворяться.

Тем не менее он мне нравился, и мне нравилось с ним развлекаться и тусоваться – до тех пор, пока он не подходил слишком близко. Мы все были одной крови: готовые воспользоваться любыми преимуществами из предложенных, без каких-либо обещаний. Аксель, например, общался до тех пор, пока разговор хоть чего-то стоил, потому что Аксель очень хорош в переговорах. Стивен приходил, если в деле были замешаны девочки. А мне нравилось получать бесплатные ужины, сигареты, выпивку и наркотики за счет Денни в обмен на долгие разговоры с ним. Как только факторы, привлекавшие нас в разговоре, исчезали, мы один за другим теряли интерес.

Ким познакомил нас с парнем по имени Дейв Либерт, который одно время служил гастрольным менеджером Элиса Купера и работал с Parliament-Funkadelic бог знает когда, и эти двое были полны решимости подписать с нами контракт и стать одной командой. Как-то вечером Ким повел меня в гости к Дейву, и Дейв, насколько я помню, показывал нам свои золотые пластинки. Он намекал на то, что на месте «золотых» групп могли бы быть и мы. Полагаю, он намеревался соблазнить меня на контракт, пригласив двух девчонок. Они, правда, по возрасту годились ему в дочери и весь вечер ширялись спидами в ванной. В какой-то момент Дейв затащил меня к ним, и мне показалось, что они и понятия не имеют, что делают. Они были настолько неуклюжие, что мне хотелось отнять у них шприц и самому сделать им укол. Дейв так старался, что прямо в этом невыносимом флуоресцентном свете ванной разделся до трусов и стал дурачиться с девчонками – которым было не больше девятнадцати – и звать меня присоединиться. Помню, я подумал, что из всех причин, почему эта сцена кажется такой грязной, освещение было ужаснее всего. Сама мысль о том, что этот парень будет менеджером нашей группы, и о Киме Фаули с коллекцией доисторических золотых пластинок чуть не заставила меня истерически рассмеяться ему прямо в лицо. Это было бы профессиональным самоубийством еще до того, как нам стало бы что терять. В любом случае у нас не было бы ни единого шанса чего-то достичь, если менеджеры будут такими же развратными, как сама группа.

Пока Guns репетировали, писали музыку и выступали, пытаясь понять, кто же мы такие, я стал чаще выходить в свет. Внезапно на сцене появились группы, которых я ждал, потому что это говорило о том, что музыка наконец меняется. Уже были группы вроде Red Kross, в стиле глэм, но при этом довольно дерзкие, а на другом конце спектра располагались музыканты вроде Jane’s Addiction, игравшие великолепно, и которых я уважал, но при этом не был с ними на одной волне. Мы давали совместные концерты с некоторыми из малоизвестных групп с претензией на искусство – помню в танцевальном зале «Стардаст», – но они никогда не оказывались удачными. Группы из этой тусовки не считали нас модными и рассматривали как глэм-группу из той части города, где находится клуб «Трубадур», хотя мы никогда такими не были. Чего эти группы не знали, так это того, что мы, вероятно, были гораздо более темными и зловещими персонажами. Не понимали они и того, что мы просто терпеть не могли своих коллег из другой части города.

На самом деле по мере роста нашей популярности мы стали соревноваться и с группами из «своей» части города. Мы никогда не упускали возможности вступить с ними в противостояние, но через какое-то время все, с кем мы играли, стали нас бояться, потому что Аксель заработал репутацию непостоянного музыканта, который в любой момент может сорваться. Несколько раз я был с ним, когда мы ввязывались в гребаные драки с совершенно незнакомыми людьми без какой-либо реальной причины, которую я хотя бы запомнил. С точки зрения Акселя, этому каждый раз была веская причина, но, насколько я мог судить, мы просто дрались с людьми на улице – буквально на улице, – потому что кто-то посмотрел на него не так или сказал что-то не то. Хотя, должен признаться… было чертовски весело.

Я бы сказал, что моя жизнь потеряла все черты стабильности и «регулярности», как только меня уволили с работы в газетном киоске. Как я уже упоминал, я тогда жил с Элисон, моим бывшим менеджером на этой работе, буквально снимая спальное место у нее в гостиной, но, как только меня уволили, ее благотворительность и моя зарплата подошли к концу. Поскольку жить мне было негде, я взял клетку со змеей, гитару и черный чемодан и переехал в репетиционное помещение Guns, где мы с Экслом вскоре стали жить постоянно. У Иззи, Стивена и Даффа были подружки, они обитали у них, – Иззи и Дафф даже в отдельных квартирах. Только нам с Экслом оказалось больше некуда идти.

Наша репетиционная «студия» была довольно голой, представляя собой один из трех складов в здании рядом с Сансет и Гарднер, которые предназначались для хранения коробок или автомобилей, а не людей. Входная дверь была из гофрированного алюминиевого рулона, вроде тех, что можно найти в дешевом гараже, пол бетонным, а мы – единственными арендаторами, которые решили превратить свой бокс площадью четыре с половиной на шесть метров в жилое помещение. Общий туалет находился примерно в пятидесяти метрах от здания, но я предпочитал мочиться в кустах через аллею от нашего «фойе». Мы назвали это место отелем и виллой «Сансет энд Гарднер».

Наше репетиционное помещение и не собиралось маскироваться под жилое пространство, потому что его даже репетиционным помещением нельзя было назвать – оно было едва ли приличным складом.

В конце концов Иззи решил, что по крайней мере у нас с Экслом должно быть нормальное спальное место, так что они со Стивеном раздобыли где-то деревянные брусья и соорудили нам импровизированный второй ярус над барабанной установкой. Это было столь же желанным нововведением, как сливной бачок в Англии восемнадцатого века. У нас был еще один инструмент, который придавал нашей «квартире» уюта – угольный гриль хибати, который кто-то из нас то ли украл, то ли купил. Я так им и не воспользовался, потому что, как бы высоко я ни ценил хорошую кухню, я никогда не утруждал себя попробовать свои силы в готовке, зато у Стивена и Иззи в этой штуке каким-то образом получалась очень приличная еда.

Каждый день мы усердно сочиняли песни и репетировали, но, так как мы с Экслом находились там круглосуточно, репетиционное пространство вскоре превратилось в не нанесенное на карты популярное направление туризма без каких-либо правил. Почти каждый вечер кто-то из нас занимался сексом на втором ярусе или прямо на улице, другой мог отключиться между усилителем и барабанной установкой, а разные друзья пили и принимали наркотики в переулке до самого рассвета. Вдохновляясь атмосферой этого гаража, мы написали много хороших песен. В их числе Night Train, My Michelle и Rocket Queen.

В песне Night Train собрано несколько разных воспоминаний. Помню, как мы с Иззи начали работать над основным риффом этой песни, сидя на сыром полу нашей «студии», как раз перед тем, как я съехал от Элисон. Мы не знали, куда эта музыка нас приведет, и не думали о какой-то определенной теме, но грув казался настолько верным, что мы остановились на нем и просто дали ему свободу. Помню, мне стало как-то нехорошо, а на следующий день я слег с тяжелым приступом ангины. Я валялся на диване у Элисон два дня, а в это время Иззи играл Даффу то, что мы сочинили, и Дафф доработал музыку, заполнив грув и превратив наши риффы в настоящую инструментальную версию.

Ни у кого из нас не было слов для этого музыкального произведения, но нас оно очень вдохновляло и плавало в нашем сознании, пока для него не нашлось подходящего сосуда, который оказался нашим любимым напитком под названием «Найт трейн» (Ночной поезд – примеч. пер.).

Как-то вечером мы гуляли по Палм-авеню, печально известной в нашем мире из-за множества неопрятных девиц, нескольких знакомых наркоманок, а также Лиззи Грей, гитариста группы London. Мы тогда проводили без конца время в этом квартале, потому что там было очень много знакомых, так что каждый раз, направляясь туда, мы предвкушали веселье. Тем вечером мы делили на всех бутылку 18-градусного «вина» под названием «Найт трейн», которое продавалось в пределах двух баксов за бутылку. Это самое дешевое низкосортное вино, какое только можно купить за деньги, и мы накидывались им как сумасшедшие, когда за нас никто не платил. Может, звучит и не очень, но оно определенно вставляло. Пока его не попробуешь, не поймешь, почему в один прекрасный день мы шли по Палм-авеню и стали сочинять стихи в его честь.

Не помню, кто начал, но в какой-то момент у нас появился припев: «I’m on the Night Train!» Мы все включились и стали петь, а Эксл накидывал строчки: «Bottoms up! Fill my cup! Love that stuff! и I’m ready to crash and burn!»

Песня сама пришла к нам в один из таких чудесных моментов, прямо как Paradise City. Night Train стал гимном, сочиненным в один присест, когда мы даже не осознавали, насколько ярко эта музыка запечатлела в моменте. Как и в песне Paradise, здесь есть какая-то невинность. Это почти детский стишок, забавная мелодия, какую могли бы напевать дети на площадке во дворе… злые дети, чья любимая площадка – темный переулок.

Эта песня нас зажгла. Не помню, доработали мы ее тем же вечером или на следующее утро в своем гараже, но в течение дня все было сделано. Эксл записал текст, мы подправили кое-какие мелочи, и готово. Мы испытали ее на следующем концерте в клубе, и получилось здорово. Она вышла замечательно. У этой песни в стихах ритм, который сводит меня с ума с того самого вечера. В первый раз, когда мы ее играли, я запрыгал по сцене – просто не мог устоять. Позднее, когда мы уже выступали на большой сцене, я носился взад и вперед, спрыгивал с усилителей и каждый раз терял голову. Не знаю почему, но ни одна другая песня, которую мы играли, не заставляла меня так двигаться.

Есть еще одна классическая композиция, которую мы написали там же, в гараже: My Michelle. Думаю, музыка к ней родилась за несколько дней. Кажется, мы с Иззи придумали основную структуру, а затем, как обычно, пришел Дафф и доработал ее именно до той формы, в которой она должна звучать. В общем, слов я не писал, но точно знаю, о чем они. Это песня о Мишель Янг, подруге моей первой девушки Мелиссы. Я был знаком с ними обеими еще со средней школы, задолго до того, как Guns возникли на уровне идеи и уж тем более стали реальностью.

Дело в том, что благодаря моим друзьям вроде Марка Мэнсфилда и Рона Шнайдера, которые были мне очень близки и в какой-то степени являлись частью музыкальной сцены, в то время многие из моих старых друзей оказались вовлечены во вселенную Guns N’ Roses, как только все заработало. Благодаря общим друзьям я восстановил связи с людьми, которых не видел с тех пор, как окончил школу, и многих из них затянуло в наш мир – иногда к счастью, но в основном к сожалению.

Мишель – одна из таких людей, еще в детстве она была сумасшедшей. Когда Мишель стала часто бывать в нашей компании, кончилось тем, что она переспала с Экслом, и у них была недолгая романтическая интерлюдия. Он написал эти стихи о ее жизни, и в них дословно излагаются факты ее воспитания. Ее отец занимался порнобизнесом, а мать была наркоманкой и в итоге покончила с собой. Но тот факт, что моя бывшая одноклассница, с которой я курил в туалете еще в средней школе, стала персонажем одной из наших самых напряженных песен, до сих пор меня удивляет. Как-то раз я спросил об этом Эксла, потому что не мог себе представить, чтобы Мишель, которую я знал, сильно обрадовалась огласке своей биографии.

– Эй, Эксл, – сказал я ему на репетиции, когда мы сыграли эту песню, – как думаешь, Мишель не обидится?

– С чего бы? – спросил он. – Здесь же все гребаная правда.

– Ага, но не знаю, будет ли круто вот так все это вывалить. Может, что-то поменять?

– Нет, – ответил он. – Это чистая правда. Даже если ей это не понравится, я все равно оставлю так.

Я ожидал худшего. У нас тогда нечего было отсудить, но я ждал, что Мишель будет каким-то образом нас преследовать. Я думал, что она как минимум возненавидит эту песню и оскорбится тем, что мы вот так вот развешиваем напоказ ее грязное белье. Оказалось, я сильно заблуждался: с того момента, как мы впервые исполнили песню на концерте, и до самой ее записи в студии Мишель только радовалась тому, что она привлекает к ней столько внимания. Тогда это было лучшее событие в ее жизни. Но, как и многие наши друзья, которые оказались втянуты в темный круг Guns N’ Roses, вошла она в одну дверь, а вышла в другую. Большинство из них либо попали в тюрьму, либо в реабилитационную клинику, либо и туда и туда (или еще куда похуже), но я счастлив сказать, что Мишель среди тех, кто изменил свою жизнь до того, как стало слишком поздно. Многие из наших друзей в конце концов переехали в Миннеаполис… может, это как-то связано.

Rocket Queen появилась благодаря риффу, который я сочинил, когда только познакомился с Даффом. Аранжировка оказалась одной из самых сложных в нашем первом альбоме, в основном потому, что нам пришлось соединить этот рифф с более мелодичным припевом Акселя. Песня повествует о нашей общей подруге Барби, у которой уже в восемнадцать лет была скандальная репутация: она была наркоманкой и королевой андеграунда. В конце концов Барби стала леди, но тогда Аксель был от нее без ума. Я слышал, что ей удалось выжить после всех этих лет.

Меня потянуло вниз, я потерял сознание, упал со стула и проснулся на рассвете несколько часов спустя, лежа на полу.

В тот период, когда мы сочиняли и репетировали в отеле и виллах «Сансет энд Гарднер», я начал замечать в Стивене что-то необычное. Когда он приходил на репетицию, он казался каким-то гибким. Он выглядел пьяным, но при этом ничего не пил. Я не мог понять, что с ним такое, но играл он прекрасно, так что он меня заинтриговал. Стивен встречался с девушкой, которая жила с соседкой на Гарднере недалеко от нашей репетиционной площадки. Я стал приходить к ним каждый вечер после репетиций и видел довольно тяжелую картину: словно время там останавливалось, как только я входил в дверь, и все двигалось очень-очень медленно.

Я познакомился с подружкой Стива и ее соседкой по комнате, девушкой, которая была настолько упорота, что мне было больно на нее смотреть. Должен признаться, я счел ее симпатичной, поэтому начал с ней встречаться. Хоть я и видел, что она что-то принимает, я тогда не знал, что именно. Я приходил туда со Стивеном после репетиции, мы вчетвером весь вечер слушали Goats Head Soup группы Stones, и я наблюдал, как ребята постоянно клюют носом. Наконец до меня дошло, что катализатором такого вялого состояния может служить героин. Поначалу никто из них не кололся при мне, так что узнал я об этом поздно. Но даже если и так, то я бы все равно не стал пробовать, потому что героин меня не привлекал. Я мало что о нем знал, но то, что я видел, отбило у меня желание его пробовать. Зачем?

Соседка была одной из многих лос-анджелесских прожигателей жизни: ей было восемнадцать или девятнадцать; богатая девушка, которая взяла деньги у своих родителей и всеми силами старалась бросить им их в лицо. В процессе она довольно сильно испортила себе жизнь и без конца жаловалась на то, что все кончено, а виновата в этом ее семья. Решение проблемы для нее состояло в том, чтобы ныть до тех пор, пока это не станет невыносимо, а затем ширяться и искать утешение в кайфе, что, разумеется, мешало ее скромным усилиям по исправлению ситуации. Эту мыльную оперу прекрасно дополнила драматическая сцена одним ранним утром, когда ее мать пришла без предупреждения, чтобы помочь дочери взяться за ум, и я, конечно, совершил ошибку, попытавшись вмешаться в их ужасную ссору.

Я вроде и не говорил ничего, но ее мать была уверена, что я – причина наркозависимости ее дочери. Правда же в том, что в ее окружении я был единственным, кто не употреблял героин. В тот день ее мать ушла, ненавидя меня и оставляя свою дочь на волю судьбы, но в конце концов она победила: та девчонка куда-то пропала. Потом съехала и девушка Стивена, и мы больше никогда ни одну из них не видели.

До тех пор, пока я не увидел, как этим занимается Стивен и те девушки, и пока не попробовал сам, все, что я знал о героине, – это социальные фильмы о наркотиках, которые я смотрел в школе, и сюжет «Французского связного», повествовавший о маниакальных стараниях Попая Дойла прекратить поставки огромных партий наркотиков французским картелем. Я тогда и понятия не имел, что все мои герои сидят на героине. Но скоро я это узнаю. Он заполз в мою жизнь, как ядовитый плющ заползает на стену.

Мы с Иззи были в репетиционной студии у Ники Бита в 1984 году, когда я впервые попробовал его, затянувшись дымом. Он поднимался от фольги, через соломинку, когда его нагревали. Я тогда почувствовал тошноту и никакого удовольствия. Я не получил мгновенного кайфа, поэтому быстро потерял к нему интерес. Ощущение тошноты расходится с моим представлением о веселье. Иззи был крут. У него получалось курить вот так и получать полное удовольствие.

Через несколько месяцев я впервые пустил по вене, и так все пошло по наклонной – после этого я больше не признавал других способов. Я был такой же, как и все любители острых ощущений, – я хотел получать все быстро, прямо сейчас. У меня никогда не получалось словить кайф каким-то другим способом, кроме укола внутривенно. Если этот способ был недоступен, тогда я вообще отказывался. Это пустая трата наркотиков, времени и сознательный выбор в пользу неэффективности. Я пытался делать все так, как должно. Цивилизованный метод вдыхания паров героина соответствовал китайской традиции, но на меня он почему-то не действовал. Китайцы относились к героину со сдержанностью и почтением, как и к опиуму. Внутривенный метод появился гораздо позже, на западе, когда люди начали использовать морфин в рекреационных целях. Шприц позволял получить мгновенное удовлетворение, а именно это и нужно было людям с улицы. В Америке во времена ковбоев Дикого Запада женщины употребляли больше мужчин, и все пользовались шприцами – в основном это были проститутки и официантки.

Жизнь и правда может измениться за один вечер, и в тот вечер изменилась моя жизнь. Я много думал об этом и уверен, что, вероятно, это произошло потому, что я выпил много «Джим Бима». Мы были в квартире у какой-то девушки, где я оказался с Иззи. Я сидел у нее за туалетным столиком в ванной. Там было тусклое освещение, как раз подходящее для приема наркотиков. Она перевязала мне руку, наполнила шприц и уколола… волна захлестнула меня откуда-то из глубины желудка. У меня был сильнейший приход, и это все, что я помню. Меня потянуло вниз, я потерял сознание, упал со стула и проснулся на рассвете несколько часов спустя, лежа на полу. Мне понадобилось какое-то время, чтобы сообразить, что произошло: рядом со мной стояла бутылка «Джим Бима», которую я пил вечером, и на мгновение я совсем забыл, что употреблял героин.

Я заглянул в дверь и увидел Иззи с девчонкой, спящих на кровати, и только тогда понял, что чувствую себя… как-то не так. Я не мог точно сказать, что со мной, но ощущение было незнакомое. Все было прекрасно, потому что я был в замечательном настроении. Когда Иззи с девчонкой проснулись, мы разговорились, и я был весел, счастлив и пребывал в полной гармонии с окружающим миром. Иззи чувствовал себя так же.

Квартира девушки, где мы были, находилась где-то у Уилшира, недалеко от центра Лос-Анджелеса, и в то утро мы ушли оттуда без малейшего беспокойства. Будущее казалось блестящим, хотя в то время у нас не было никаких перспектив. Когда в городе наступило утро, мы вернулись в Мелроуз в Центральном Голливуде, и тут мне пришла в голову великолепная идея навестить одну мою знакомую. Она казалась очень привлекательной, училась в школе Фэрфакс и была в меня влюблена. Хотя я не очень хорошо ее знал, я был уверен, что ее мама каждый день на работе, поэтому мы пошли к ней домой и весь день тусовались и слушали The Beatles. В ее комнате стояла большая девчачья кровать с пушистым одеялом, и солнечный свет проникал туда как-то по-особенному. Все пространство было очень воздушным, белым, розовым и мягким.

Мы с Иззи приехали туда, упоролись и слушали музыку. Я был без ума от песни Dear Prudence. Revolution и Dear Prudence – вот все, что имело для меня тогда значение. Norwegian Wood тоже была хороша. Мы тусовались там почти весь день, а потом пошли домой. Если мы останавливались по дороге домой, я впадал в то блаженное дремотное состояние, которое дает героин. Я понял, что кайф от наркотика продлился целый день.

«Это лучшее, что я делал в жизни, – подумал я тогда. – Я никогда еще не испытывал ничего подобного».

Мне было девятнадцать.

Наша репетиционная площадка/наша с Акселем квартира вечером превращалась в место, где вся группа собиралась на тусовку, приводя с собой целый вагон друзей. Туда мы отправлялись после концерта, в каком бы клубе мы ни играли и из какого бы клуба нас ни выгоняли. Поскольку число поклонников росло, этот ритуал уже стал неразумным предложением и не обещал хорошо закончиться, но мы все равно ему следовали. Наш «отель» располагался в глубине голливудского квартала вне зоны досягаемости от центра и людных улиц, так что после наступления темноты там могли околачиваться только проститутки и наркоманы – наши соседи были предприятиями со стандартным дневным графиком, а начальная школа Гарднер прямо за нами работала примерно с восьми до трех. Более пятидесяти человек могли тусоваться там всю ночь, ширяться героином, курить травку и разбивать бутылки о стену, не привлекая при этом внимания полиции. Вскоре эта тусовка настолько разрослась, что заполнила все наше помещение, переулок и всю парковку рядом со зданием: люди с алкоголем в коричневых бумажных пакетах могли заниматься незаконными и грязными делами менее чем в пятидесяти метрах от бульвара Сансет в любое время ночи. Мы не спали до рассвета, а когда дети утром шли в начальную школу, то начинали сворачиваться. К счастью, мы никак не пересекались, хотя детская площадка и начиналась сразу за зданием нашей «студии».

Складское/репетиционное помещение рядом с нами использовала еще одна группа, название которой мы все время забывали… а, нет, они назывались The Wild. Диззи Рид играл в этой группе на клавишных, и именно так они с Акселем познакомились и подружились. The Wild были типичной рок-группой того времени, на концерты которой я никогда не ходил. Не обращал я внимания и на то, как они играют. Зато я с ними тусовался. Атмосферу этого места определяли как раз наши две группы, которые каждую ночь тусовались до утра в этой грязной части города.

Уровень невоздержанности, по крайней мере с нашей стороны, стал просто возмутительным. Помню, как однажды вечером я лежал на кровати после концерта с Иззи и какой-то девчонкой. Мы по очереди занимались с ней сексом, но Иззи не надел презерватив, поэтому, черт возьми, кончил мне прямо на ногу, когда я лежал рядом. Мне пришлось остановиться на полпути. Я сел, посмотрел на него и сказал: «Эй! Иззи… чувак. Нам нужно найти место попросторнее».

Когда что-то выходит за рамки дозволенного, оно обычно не длится долго – и когда наш притон накрылся, это произошло эффектно. Как-то после концерта мы, как обычно, прихватили с собой друзей и всех желающих, кто был с нами в клубе, и пришли в свой гараж тусоваться до утра. Так вот, большинство девчонок, которые развлекались в нашем темном переулке до шести-семи утра, и так были не самыми умными. А в этот вечер у одной из них и вовсе поехала крыша. Мои воспоминания об этих событиях туманны, но помню, что она занималась сексом с Акселем на втором ярусе. К концу ночи, видимо, когда наркотики и выпивка уже закончились, она почему-то вышла из себя. Аксель велел ей уйти и попытался вышвырнуть ее вон. Я хотел их обоих успокоить, чтобы она просто тихо ушла домой, но у меня не получилось.

Примерно через неделю к нам ворвались полицейские и перевернули все вверх дном, когда там был Стивен. Они сломали что-то из аппаратуры, пока искали контрабанду, и допрашивали всех, кто как-то с нами связан. Стивену угрожали арестом, если он не скажет, где найти нас с Акселем, потому что нас разыскивали за то, что мы якобы изнасиловали ту девушку. Стивен связался с нами и рассказал об этом, так что до конца дня мы старались держаться подальше от дома. На следующее утро я туда вернулся. Шел дождь, и было не по сезону холодно, и там я нашел Иззи, который пробирался сквозь завалы, оставленные копами. Я был сильно озадачен, потому что не сделал ничего плохого, – я почти и не общался с той девчонкой тогда, да и никто не общался.

Ситуация была неприятная, так что я захватил кое-что из аппаратуры, пару своих вещей и вместе со Стивеном отправился к его новой подруге Монике, которая жила в нескольких минутах оттуда и готова была нас спрятать. Моника была шведской порнозвездой и уже приютила Стивена, так что я и представить не мог убежища лучше, потому что у нас с ними были потрясающие тройнички. Моника была великолепной, а также замечательной хозяйкой, а еще у нее был телефон, и я мог получать свежие новости о наших отношениях с законом. Как правило, не очень хорошие новости. Ситуация сложилась нешуточная: нам с Акселем предъявили обвинения в изнасиловании. Будущее выглядело мрачным, а продвижение группы немедленно остановилось.

У родителей девочки были связи в полиции Лос-Анджелеса, и они намеревались выдвинуть обвинения в полном объеме. Аксель уехал в округ Ориндж и несколько недель прятался у какой-то девчонки, а я остался со Стивеном и Моникой. Опасаясь ареста, мы не давали концертов и держались в тени. Правда заключается в том, что Аксель действительно занимался с той девушкой сексом, но это произошло по обоюдному согласию и никто ее не насиловал. А я вообще к ней не прикасался. Когда через несколько недель мы пришли в себя, то разобрались с ситуацией благодаря своим друзьям.

Аксель вернулся в Лос-Анджелес, и мы вдвоем переехали к Вики Гамильтон и Дженнифер Перри, ее соседке по квартире, и Вики наняла адвоката вести наше дело. Уверен, что Вики сразу же пожалела, что взяла нас к себе. Мы с Акселем заняли гостиную в ее своеобразной квартирке с одной спальней и вместе с бесконечным парадом чудных персонажей, которые, казалось, всюду следовали за нами, за одну ночь устроили в ней полный беспорядок и в придачу собрали коллекцию пустых бутылок от спиртного. Аксель спал на диване, я – на полу, а гостиная превратилась в комнату, куда словно упала бомба. На кухне ситуация тоже была катастрофическая: за неделю там скопились целые горы грязной посуды и мусора. К счастью, я убедил свою бывшую подругу Ивонну присмотреть за моей змеей Клайдом. Дело дошло до суда, но в какой-то момент обвинения против меня были сняты. Акселю же пришлось получить иск и предстать перед судом, но, как только суд заслушал показания, обвинения сняли, и на этом дело кончилось.

Кажется, мы целый год жизни потеряли на эту юридическую тягомотину, потому что до этих событий мы каждый день двигались вперед. После этого случая мы освободили место для репетиций в гараже и снова начали играть и работать над новыми песнями. Наши друзья Денни и Джо все еще нам помогали. Зеленый «Олдсмобиль» Денни по-прежнему служил нам транспортом. Денни был отличным парнем с прической как у Джеймса Дина и еще очень крутым и уверенным в себе. Мы с ним стали вместе ширяться. Как только я пристрастился к героину, мы стали гонять ржавую зеленую тварь на колесах по всему Лос-Анджелесу в поисках дозы.

Джо тогда был нашим концертным помощником и моим гитарным техником, хоть и довольно паршивым. Помню, мы выступали хедлайнерами в «Рокси», и одной из задач Джо было принести мне слайд к соляку Rocket Queen, но к тому времени, когда он надел мне слайд на палец, соляк уже закончился. Я так разозлился, что буквально выкинул его со сцены. Потом все простилось, потому что Джо оказался по-настоящему верным и преданным другом и помощником, о каком можно только мечтать. Джо всегда готов был поддержать любого из нас, когда у нас возникал какой-то конфликт, а такую преданность не купишь ни за какие деньги.

Мы были совсем не похожи на остальные группы, выступавшие в Стрипе. В общем-то, нам было все равно, чем они занимаются. Правда, мы испытывали негласное пренебрежение к Poison, потому что они были самой известной местной группой и воплощением всего, что мы так ненавидели в музыкальной сцене Лос-Анджелеса. В самом начале карьеры мы несколько раз планировали с ними разные совместные концерты, но каждый раз что-нибудь важное нам мешало. По-моему, один раз они вообще не пришли на концерт, и нам пришлось играть два сета подряд, чтобы их прикрыть, а в другой раз промоутер отменил концерт в последнюю минуту из-за какого-то непонятного действия с их стороны.

Одним из наших самых запоминающихся выступлений в эту эпоху был фестиваль на открытом воздухе под названием «Стрит Син», который проходил на шести или семи сценах в центре Лос-Анджелеса и занимал несколько городских кварталов. Мы тогда впервые на нем выступали. Это был 1983 год, и мы должны были играть на разогреве у Fear, единственной лос-анджелесской панк-группы, которая мне нравилась. Мы приехали туда на «Олдсмобиле» Денни и только стали разгружать оборудование на специально отведенной для этого стоянке, как вдруг увидели, что в нашу сторону бежит толпа людей. Мы еще разгружались, а мимо нас проносились люди, словно убегая от чего-то – мы и понятия не имели от чего. Словно к нам приближался Годзилла или какой-нибудь парень бежал за ними с дробовиком. Мы не могли понять, в чем дело, до тех пор, пока не подобрались поближе к сцене и не увидели, что никакой сцены там нет. Фанаты Fear так перевозбудились, что разгромили сцену еще до начала концерта.