Текст книги "Опасный возраст"

– Ты чего? – спросил я.

– Сдувай, я решил, – одними губами ответил Ян.

Меня некоторое время раздирали принципиальность и желание списать. Последнее победило, и я скрипя зубами скатал его решение. Ян загадочно улыбнулся уголками губ. После того как мы сдали тетради, надо было его как-то поблагодарить.

Мы стояли в пустом коридоре, потому что вышли посреди урока. Вдали громыхала ведром уборщица.

– Э-э-э, спасибо, – произнес я. – Ты мне очень помог.

– Да не за что, – гладко ответил он. – Я же лучше тебя в этом шарю… Вижу, застрял человек.

– Могу помочь с сочинениями или английским.

– Серый, ну мы же не на рынке. Что я, бескорыстно не могу помочь?

Я мгновение разглядывал его развеселые глаза и эту ухмылочку. Черт его разберет, этого Яна. Он всегда был с каким-то подвохом.

– Ты сейчас домой?

– Нет, у меня тренировка через полчаса.

Огонек в его глазах полыхнул как от ветра.

– Что за тренировка?

– Баскетбол, – лаконично ответил я.

– Интересно, – пробормотал Ян. – Неожиданно как-то.

Я пожал плечами. Ничего объяснять не хотелось. Что я, всю жизнь должен избегать любой групповой деятельности?

– Я тебя видел недавно, кстати… – сказал он как бы вскользь, – в торговом центре.

– Все правильно. Люди часто видят друг друга в таких местах.

– У тебя красивая девушка. – Он обронил эти слова как пару капель воды. Все вдруг приобрело какой-то двойной смысл. – Не из нашей школы, как я понял.

– Нет.

– А из какой?

– Это неважно.

Ян лишь ухмыльнулся и похлопал меня по плечу.

– Ну, вот видишь, и на тебя нашлась управа.

С этими словами он удалился, насвистывая. Я смотрел ему вслед с необъяснимой неприязнью. Что значит управа?

15

Общение с Алиной приоткрывало мне и другие истины об отношениях. В минуты, когда мы были вдвоем и я чувствовал ее сердцебиение, мне внезапно становилось страшно. Страшно от того, как сильно один человек может привязать к себе другого за каких-то три недели.

Я уже не мог представить себе жизни без нее. Вспоминая о своих отшельнических скитаниях по городу, я вдруг погружался в дикую тоску и отчаянно зарывался лицом в ее волосы, чтобы изгнать образы того времени.

Рядом с ней я назвал бы себя бесхарактерным. Я делал все, чего она хотела, потому что мне нравилось видеть ее счастливой. Она не просила о безумных вещах или о многом. Но если бы вдруг потребовала, я не смог бы сказать «нет».

И она висела на моей шее, лохматила мне волосы, а я чувствовал себя глупой влюбленной собакой, готовой побежать за ней на край света по свистку. В этом отношении противный вездесущий Ян был прав. Она меня приручила, как опытный дрессировщик, хотя все ее действия были лишены какого бы то ни было расчета.

Я не знал, как мне относиться к этим переменам во мне. Мне нравилось, что все внезапно сдвинулось с мертвой точки. Словно вселенная взяла дело в свои руки, как только я понял, что зашел в тупик со своим одиночеством. Но я и не знал, кем был теперь. Я менялся в неизвестную мне сторону.

В один из таких моментов я вдруг увидел себя бредущим где-то под звездным небом. Я обернулся. Башни больше не было. Как только я вышел из нее, она разрушилась.

16

Когда стало теплеть, мы начали гулять в парке – единственном зеленом островке нашего индустриального городка. Алина брала с собой на прогулку сенбернара, который носился по округе как чокнутый, собирая на лапы всю грязь. После этого он любил подбежать к Алине и положить эти лапы ей на колени.

У меня, кроме кота, животных не было. Он чувствовал себя царем квартиры, оставляя везде эфемерные клубки шерсти. Мама периодически гоняла его с покрывал, но его это мало волновало. Раз в месяц его тошнило этой шерстью, и я нехотя его вычесывал. Мы по-своему любили нашего кота, но он в нас не сильно нуждался. Хотя маму определенно жаловал больше, чем меня.

Когда проклюнулась трава, Алина стала устраивать пикники. Мы приходили в парк по субботам и наслаждались теплеющими днями. Сенбернар носился рядом, распугивая бабочек. Картина нас троих на траве могла бы послужить сопровождением к идиллической рекламе йогуртов.

– Я не люблю людей, которые не любят животных, – заметила как-то раз Алина. – Мне кажется, такие и людей-то не любят на самом деле.

Обычно она болтала обо всем, что приходило ей в голову, но среди этого потока часто выдавала поразительно мудрые мысли.

Иногда к нам присоединялась ее подруга, Вероника, которая, если честно, мне не очень нравилась. В людях, к сожалению, Алина не всегда хорошо разбиралась. Она считала ее лучшей и доверяла ей абсолютно все.

Я же видел, что Вероника – довольно ушлая приспособленка. Во многом она с вами соглашалась, но не искренне и даже не из-за отсутствия собственного мнения. Скорее, потому, что ей было так удобно. Вероника напоминала мне Яна. Так же быстро, как губка, впитывала информацию и тут же делала из нее какие-то расчеты. Я даже в шутку предложил их спарить, но Алина почему-то сказала, что это гнусно. Может, ей просто не понравилось сравнение.

Вероника внимательно разглядывала меня и слушала наши разговоры. Но даже когда они о чем-то чирикали с Алиной, я чувствовал ее неугасающее внимание ко мне. Лучше Веронику удалось узнать, когда я как-то ушел за мороженым, но имел неосторожность вернуться во время обсуждения меня. Полянка, где мы сидели, была отгорожена парой высоких елей, и вот за ними я и встрял, слушая Веронику.

– Алина, он же проблемный! По лицу понятно. И, потом, вот ты сейчас влюблена, но после что? Я тебе объясню, как он к тебе относится. Он считает, что ему страшно повезло, таким типам вообще приличные девочки редко обламываются. Ты его перерастешь, ну подумай… кто твой отец… и какие у тебя самой планы. А он будет за тебя держаться, буквально за ноги схватится. Я знаю, о чем говорю. Это же история из жизни моей сестры! Было то же самое!

– Он не такой, – сердито отвечала Алина. – Я его знаю. У него другой взгляд на мир, но… он добрый внутри, понимаешь? Но специально себя так ведет, чтобы никто не приставал…

– Ну, как знаешь, дорогая… Мое дело – предупредить. Но этот парень тебе ничего не сможет предложить. Он не обеспеченный, да и с кучей всяких траблов… Намучаешься с ним.

– Прекрати каркать. – И Алина слегка стукнула ее по голове завернутым в пакет батоном.

– Ну спасибо…

Я вынырнул из-за елок, и они стремительно повернулись. У обеих на лицах застыло какое-то растерянное выражение. Я сделал вид, что ничего не слышал. Но про себя подумал: в чем ее интерес лезть в чужую жизнь? Вряд ли она заботилась об Алине. Вероника принадлежала к тем равнодушным людям, которые изображают сочувствие, только когда того требуют обстоятельства.

Позже, воспользовавшись моментом, когда мы остались одни, я честно спросил Алину о том, что услышал. На ее лице мелькнул легкий страх, а затем она затараторила как сумасшедшая:

– Ты что, думаешь, я полагаюсь на других в таких делах? Я не дура и как-нибудь разберусь, кто мне подходит, а кто – нет!

– А почему ты тогда ее вообще слушала?! – возмутился я.

– А что, мне надо было засунуть этот батон хлеба ей в рот, чтобы она молчала?

– Почему бы и нет?

– Да, в этом весь ты, – передразнила она мою гримасу. – Для тебя лучше быть одному, чем пытаться найти компромисс. Она моя подруга. И я благодарна ей за то, что она честна со мной. Это лучше, чем она молчала бы. Но какой из этого последует вывод – уже мое дело.

– В топку таких друзей, – лишь проворчал я.

– Как ты вообще можешь мне не доверять?! Сам хорош! Торчал под елкой и подслушивал! – встречно рассердилась она. – Если я буду поступать с людьми как ты, я вообще одна останусь!

И она ловко вскочила в подошедший автобус, даже не попрощавшись. Так я оказался еще и виноватым.

Мы с ней помирились тем же вечером. Но осадок остался. Я задумался не в первый раз: подходим ли мы друг другу, с такими полярными взглядами на жизнь? Я боялся, что однажды мы расхотим мириться. Автобус уедет, Вероника окажется права, а я так и останусь, как та выразилась, с кучей траблов.

17

Как-то родители Алины уехали за город, и она позвала меня к себе, посмотреть фильм. Это было в святое воскресенье, которое стало моим.

Алина жила в элитном кондоминиуме, где квадратный метр стоил дороже, чем вся наша квартира. В тех вычурных высоченных домах, где на крыше имеются бассейн, ботанический сад и, может, даже зоопарк. Хотя я утрировал: зоопарка там все-таки не было. Но про бассейн угадал.

Меня впустила консьержка, а за ней еще мялся охранник-шкаф. Она зачем-то спросила мое имя и вписала его в тетрадку.

– Сфотографируете? – не удержался я от колкости.

– Да, в профиль и анфас и номер тебе присвою, – строго сказала она. – Проходи.

У них дома было светло, а обстановка оказалась совсем не вычурной, хотя и дорогой. Царила тишина, которая почему-то сразу показалась чужеродной. В этом доме звуки обычно не умолкали ни на секунду.

– Видишь, все вдруг уехали, – хмыкнула она. – Садись, сейчас принесу кексы и чай.

На ней были какие-то тапочки в виде ежиков, а волосы она заколола специальными палочками, как китаянка. Я присел в гостиной на диван и провалился в гору подушек. Даже собаки в этот день не было.

Девчачьими мелодрамами Алина разумно решила меня не терзать, и мы выбрали «Обливион». Я давно хотел его посмотреть, и она знала об этом.

– Я его уже видела, – поделилась она. – Думаю, тебе понравится.

Алина лежала, положив голову мне на колени и глядя в экран. Нам было тепло и удобно. И «Обливион» нравился мне все больше и больше.

Я чувствовал смутную причастность к такому сюжету, когда на Земле остаются всего два человека и они ощущают свое одиночество, но при этом находят счастье в мелочах: в маленьком цветке, выросшем вопреки климатическим условиям, в пустых безграничных пейзажах разрушенного мира, в общении друг с другом.

– Ты хотел бы жить в таком мире? – отстраненным голосом спросила она.

– Да, – неожиданно для себя ответил я, глядя, как Джек рассекает воздух на своем самолете и грубый ландшафт скользит под ним словно живой.

– Я так и знала, что ты так скажешь.

– Но ты не хотела бы.

– Нет. Представь… что больше никого нет, – отрешенно пробормотала она. – Только мы на огромной разрушенной планете. И вроде никого и не надо, а все равно пусто на душе.

Я сжал ее ладонь. Просмотр обычного фантастического фильма внезапно задел нас глубже, чем следовало. Джек видел сон про свою жену Юлию, а потом она упала на него с неба в капсуле. Подумалось, что это прекрасный способ прийти в чью-то жизнь. Кто-то, кого ты видишь в мечтах, вдруг находит тебя сам. Это был не наш с Алиной сюжет, но я понимал, что если бы мог выбирать, то сначала она мне приснилась бы.

Час с лишним пролетел быстро. Герои раскрыли инопланетный заговор, признались друг другу в любви и отправились убивать злодея – гигантский космический спутник в форме пирамиды, который завис над Землей вместо разрушенной Луны.

Мы влипли в экран окончательно. Джек и его жена прощались. Все закончилось тем же, с чего началось. Она легла в капсулу, в которой прибыла на Землю, чтобы уснуть перед своим последним путешествием.

«Встретимся во снах», – сказал он ей на прощание.

Алина вдруг нажала на «стоп» и поднялась.

– В оригинале фраза звучит немного по-другому, – хрипло сказала она, глядя на меня. – Он сказал ей: Dream of us. Я всегда понимаю ее двояко. И как «встретимся во снах», и как… «мечтай о нас двоих». Мечтай о лучшем будущем и лучшем мире, за который мы сражаемся.

Алина иногда зависала именно на таких моментах. Она могла взяться за какую-то фразу и открыть ее новый смысл. И ей всегда было важно рассказать об этом кому-нибудь, но ни ее друзья, ни семья не понимали ее мыслей.

– Слышишь? Это я тебе уже говорю. Не переставай мечтать, когда все плохо. И о нас, и о будущем, в котором у нас все получится, – совсем тихо сказала она, врастая в меня тревожными глазами.

Иногда мне казалось, что она читала мои мысли и страхи.

Мне оставалось только кивнуть.

– Все, смотри дальше! – И Алина снова улеглась на мои колени.

Когда Джек взорвался и умер, а его жена наблюдала его смерть в небе, я понял, что Алина плачет.

Мы снова остановили фильм, и я принялся вытирать ей слезы, посмеиваясь над ее впечатлительностью.

– Это всего лишь кино, – сказал я стандартную в таких ситуациях фразу, – его смерть выгодна сценаристам. И часто ты принимаешь все так близко к сердцу?

Алина кивнула. Мы наконец-то досмотрели фильм, а после, обнявшись, лежали на диване. Почему-то обоим было грустно, непонятно отчего.

– Хороший фильм, – снова добавил я. – Но плакать не надо.

– Но тебя он тоже задел. Я видела твой взгляд, когда Джек сидел на скале в одиночестве и смотрел на разрушенный мир. Он был как ты в тот момент. Счастлив внутри себя.

– Но я не был счастлив внутри себя.

– Ты был, – негромко ответила она, – до какого-то времени уж точно.

На это я ничего не сказал. Мы молчали, обдумывая каждый что-то свое. Так прошло где-то полчаса. Спина затекла, но я не хотел вставать, иначе ей пришлось бы слезть с меня.

– В следующий раз посмотрим комедию. Или на комедиях ты тоже ревешь?

– Не реву, – пробурчала она, но с улыбкой.

Внезапно раздался странный звук в прихожей. Мы оба с запозданием поняли, что это ключ. Алина нахмурилась и привстала. Хлопнула дверь, и в комнату вошел высокий седой мужчина с аккуратной бородкой. Его взгляд тут же уперся в Алину, лежащую на мне. Я смотрел на него, задрав голову, так и застряв меж всеми этими подушками.

Ничего не скажешь, отличная сцена.

– Папа, – нахмурилась она, – ты же в Сиднее?..

Судя по тому, что тот стоял перед нами, он был все-таки не в Австралии.

– Уже нет, – сухо сказал он, тоже отметив саркастичной мимикой странность ее вопроса.

Мы неловко встали перед ним, необъяснимо чувствуя себя виноватыми. Меня оглядели с головы до ног, и я сразу понял, что ему не понравилось то, что он увидел.

– Сергей, – вежливо сказал я, протягивая ему руку.

Он только кивнул мне. Самое идиотское, что может произойти при знакомстве: когда вы стоите с протянутой рукой, а затем убираете ее.

– Это мой парень, – заявила Алина. – Мы смотрели «Обливион».

– Я вижу. – Ее отец обвел взглядом столик с остатками кексов и валяющуюся на полу коробку от фильма.

Алина нервно поправила волосы.

Он снял пальто и бросил его на спинку стула. Меня как будто больше не было в комнате. Его лицо выглядело усталым и немного презрительным. Сложно было сказать, всегда ли у него такое выражение или же ему просто не понравилось то, что он увидел.

– Где все?

– Уехали в горы. Будут завтра утром.

– А что, меня нельзя было предупредить? – осведомился он совершенно спокойным голосом, но от этого тона я чувствовал себя так, будто по мне провели лезвием ножа.

Судя по дрогнувшему лицу Алины, полоснуло и ее.

– Ну я же тут. Ты тоже никого не предупредил, – пробормотала она. – Мы сейчас уберемся… Я кексы испекла. Чай будешь?

– Принеси мне в кабинет, – утомленно кивнул он, внезапно привлекая ее к себе и целуя в лоб.

Я первый раз в жизни видел, чтобы от какого-то человека исходило столько непритворной властности. Алина кивнула и ткнулась ему в грудь лбом. Он благосклонно улыбнулся ей с высоты своего роста и скрылся за одной из дверей. Меня же как будто не было.

Мы быстро отнесли посуду на кухню, и я помог ей ее вымыть.

– Я пойду.

– Извини… я не знала, что он вернется, – сконфуженно ответила она.

– Ничего. Надеюсь, я ему просто не понравился.

– А что может быть хуже?

– Судя по выражению его лица, я вообще был не к месту.

– Да он просто злой с дороги!

Я накинул куртку, и мы попрощались. Между нами повисла какая-то неловкость. Словно внезапное появление ее отца что-то расставило по местам.

18

Она позвонила мне утром, перед школой.

– Ты забыл в подушках свой плеер.

– Я это понял еще вчера.

– Я слушала до утра все твои песни, – ответила она словно сквозь толщу сна.

Я рассмеялся.

– Ты не осатанела?

– Немного. Но хотелось понять, что тебя окружает, когда ты в этих наушниках. У тебя нет ни одной веселой.

Я прижимал трубку к уху плечом, на ходу застегивая толстовку. С кухни доносился голос мамы, говорящий, что я опоздаю.

– Веселая музыка слишком незамысловатая…

– Но… – продолжила она, не слушая меня, – я не нашла и ни одной по-настоящему грустной песни.

– Ну, если это не депрессивная музыка, тогда я не знаю, что тебе надо…

– Вот именно, – все так же, в полусне, заметила она. – Это депрессивная музыка. Но не печальная. Нет ничего грустнее, чем песня Мадонны “The power of good-bye[2]2
  Сила прощания.


[Закрыть]”. Понятно тебе?

С этими словами Алина отключилась. Наверное, решила досыпать. Ей в понедельник надо было только к десяти. Я поразмышлял над ее словами и отправился в школу.

Я уже давно не слышал звуков улицы и то, как сквозь рев машин поют птицы.

19

Однажды я попробовал поговорить с Алиной о Саше. Не знаю, почему мне это взбрело в голову. Хуже темы для разговора с девушкой не найти, но непроизвольно я начал вспоминать об этом в один из наших вечеров.

Мы встречались в кафе, шатались по торговому центру или по моим страшным местам. Но этот разговор произошел у нее дома. Судьба опять крутанула барабан удачи, отправив ее многочисленных домочадцев к кому-то в гости.

Невольно мы словно превратились в скульптуры самих себя, застывшие в тот момент, когда в прошлый раз пришел ее отец. Она полулежала на мне, я устроился между подушками, а за окном растекался тусклый вечер. В комнате горел один странный торшер, который я за форму абажура прозвал «Пикачу».

Сначала говорила она. В какой-то момент я отключился. Это произошло в промежутке между моим молчанием, растекавшимся в кусочке окна небом и ее словами. Открылась другая реальность, о которой я почти забыл.

Как наяву в игре темных пятен над головой привиделись пальцы Саши.

«Эй, смотри, он изображает театр теней…» – прозвучало где-то рядом.

Призрачно всплыл тот день на озере. А сейчас над моей головой Саша складывал никогда не сказанные слова.

«Ты не уйдешь, – думал я, – ты все еще здесь, потому что во мне остался твой образ».

– Эй! – Кто-то здорово щелкнул меня по носу, и я вернулся.

На меня гневно взирала Алина. По ее виду я мог сказать, что ей хотелось стукнуть меня на самом деле.

– Прости, – почему-то севшим голосом сказал я.

Она нахмурилась, сведя аккуратные полосы своих бровей.

– Ты не слушаешь. Будто выключился. Если раздражает, скажи честно. Не буду больше ничего рассказывать.

– Я… просто вспомнил, – нехотя выдавил я, раздосадованный и своим поведением, и ее реакцией.

– И что же?

– Как мой друг повесился.

Алина будто язык проглотила. Ее лицо напомнило мне неудачный стоп-кадр.

– Ты… серьезно?

– Да. Его звали Саша. Это произошло в декабре. И я увидел его тогда и сейчас… просто вспомнил.

– Зачем о таком вспоминать? – поежилась она, и меня невольно покоробило ее восприятие этого короткого признания.

Мы молча взирали друг на друга, как олень с волком, и я сказал, уже решительнее:

– Для меня… это важно. Я не хочу помнить, но приходится. Потому что не понимаю, зачем. И мне кажется, что я все еще должен что-то сделать по отношению к нему.

Алина притихла, размышляя над моими словами. Я мог сейчас все оборвать, и мы снова начали бы говорить о другом, веселом. Обсуждать, кто лучше: собаки или кошки. Смотреть мемы в телефоне. Или гадать про жизнь на экзопланетах. Все это очень интересно. Но я что-то испортил или же… что-то о себе выдал. То, о чем ей знать не следовало.

– Но не ты же его вешал.

Прозвучало чуть комично.

– Нет. Но я должен был это остановить.

– Не бери ответственность. Это не твое решение, а его, – здраво заметила Алина.

– Я знаю.

Мой голос звучал точно эхо. Тени сгустились, а небо погасло. Только «Пикачу» нас и спасал в этот темный момент.

– Ты был на похоронах?

– Нет.

– А раньше… до его смерти… замечал что-то?

– Нет.

– Тогда забудь, – резко повторила она. – Все закончилось. И у тебя все хорошо, слышишь? Я с тобой.

Я обнял ее, действуя как робот. Она сказала то, что следовало сказать в этой ситуации. Но ощущалось это, будто я засунул руку в мазут и не могу смыть. Он все еще на моих пальцах.

«Эй, это театр теней…» – угасающе шептал кто-то.

Я просто сцепил зубы и вдарил по выключателю рядом. Со светом все закончилось.

20

Часто говорят, что если вы – хорошая пара, то вы друг на друга чем-то похожи. Я замечал, как такие люди словно перекликаются внешне, стоит им только увидеть друг друга. Сами по себе они могут быть кем угодно, но вместе в них проявляется синхронность, выдающая их принадлежность друг другу.

Чего нельзя было сказать о нас с Алиной.

Каждый раз, когда я случайно ловил наши отражения где-нибудь в витринах или зеркалах, я словно спотыкался. Она была светлой и непосредственной, а я шел рядом как злобное привидение. Мы не смотрелись. Это был факт.

– Мы странно выглядим вместе, – заметил я.

– Почему?

– Ну, не знаю… Ты слишком миленькая.

– Слушай, в твоих устах это звучит как оскорбление.

– Вовсе нет.

– Я знаю, в чем дело! – И она ткнула пальцем мне в грудь. – Просто ты одеваешься как гопник. Извини. Раз уж ты назвал меня миленькой…

– Что-о-о? – И я рассмеялся.

Алина критически оглядела мою черную футболку с логотипом Linkin Park и удручающе покачала головой.

– Ну вот что это за майка?!

– На ней моя любимая группа, – запротестовал я. – Ты что, переодеть меня хочешь?!

– Мысль! Потому что майка ужасная. Снимай! У нас есть пуловер, который не подошел отцу. Давай просто прикинем, как тебе.

– Я не буду натягивать вещи твоего отца! – возмутился я. – И майку не сниму!

Вместо ответа Алина вцепилась в ее края и со смехом попыталась ее с меня стянуть. Я сопротивлялся как мог, но в итоге она стащила ее с меня, и лучше было так, чем если бы мы ее в итоге порвали.

– Так, пуловер! – пробормотала она и куда-то убежала.

Это произошло в один из редких дней, когда ее семейка разбежалась по каким-то делам. В доме остался только сенбернар, но он спал как убитый. Алина говорила, что его укатывают до такого состояния близнецы. На меня он даже не реагировал.

Алина вернулась с серым полуспортивным пуловером, который, по-моему, носят благородные мужчины за пятьдесят. Я искоса посмотрел на этот кусок дорогой ткани и ответил:

– Я его не надену. После останется только отпустить бороду, как у твоего папочки, и начать преподавать в университете.

– Не говори так про него! – рассердилась она. – Давай просто посмотрим. И вообще это Lacoste!

– Да хоть кто! Я не надену!

Тогда Алина схватила мою майку, некстати висевшую на спинке стула рядом с ней, и заявила:

– Ну, тогда иди домой голым! ЭТО ты больше не наденешь.

Я сердито смотрел на нее, не зная, что делать. Надеть свитер ее отца, чтобы она вернула мне мою майку? Ну уж нет. Он мне не понравился, и я из принципа отрицал все, что с ним связано. Я поднялся и направился к ней, размышляя, почему девочки любят все переделывать на свой лад.

– Алина, отдай-ка по-хорошему.

Ее рука с майкой скользнула за спину, и она отрицательно помотала головой.

– Фигушки. Мой парень не будет ходить в таком.

– Какая ты поверхностная. – Я укоризненно покачал головой.

Затем попытался выхватить майку. Но она убежала в свою комнату с ехидным смехом. Я поймал ее на пороге, резко прижав к себе и ловко перехватив ее руку. Майка сама упала на пол. Алина уперлась мне ладонями в грудь, и я поцеловал ее.

Каждый раз, когда наши губы соприкасались, мне казалось, я на мгновение проваливаюсь в темноту. Так это было здорово…

Я прижимал ее к себе, не в силах выпустить. Раньше наши объятия были невинны во всех смыслах. Без майки почему-то во всем сразу появился глубокий, интимный подтекст. Я хотел ее до безумия сейчас, и мне было плевать, что мы у нее дома и в любой момент может прийти ее страшный отец…

– Пожалуйста, нет, – прошептала она.

Но в ее глазах стояла ровно противоположная просьба. Я уже успел понять, что девушки все делают наоборот. То ли это было кокетство, то ли они не знают прямых путей…

С Алиной все шло легко. Не было ни одного лишнего, неловкого движения. Возможно, когда вы действительно подходите друг другу, начинают действовать законы вашего личного притяжения, силы природы.

И в тот момент я перестал думать, что мы смотримся контрастно. Потому что в момент нашей близости мы были единым целым и забыли о неискушенности в вопросах секса, о времени, о других людях, да и вообще обо всем мире.

И Алина вдруг стала другой в моих глазах. Та девочка, полуребенок, которую бросало от смеха в слезы, вдруг пропала. На ее месте я видел красивую девушку, ставшую моей целиком и полностью.

Мы смотрели друг на друга в молчании, начиная понимать, что только что произошло. Я мог бы сказать, что мы наконец-то узнали друг друга во всем.

Ее пальцы скользнули по моему лицу, задержались на ее любимом шраме.

– Можешь носить свою майку, – были единственные слова, которые пришли ей в голову.

И мы смеялись, глядя друг на друга сияющими глазами. Просто мы стали в тот момент другими. Иногда взрослеть было приятно.

21

Мы двигались в май. Дни стали совсем теплыми, а в полдень уже разливалась летняя жара, хотя где-то в небе еще дрожала весенняя бледность.

Я продолжал играть в баскетбол, начиная наконец-то попадать в кольца. Дэн орал на каждой игре как псих, а в последнее время стал в конце сдирать с себя майку и размахивать ею над головой. И Алина была рядом, став главной частью моего мира. Жить вдруг оказалось на удивление легко и приятно.

В один из вечеров я со скуки смотрел различные видео на YouTube и вспомнил наш давний утренний разговор, когда она сказала, что самая грустная песня – это “The power of good-bye” Мадонны. От нечего делать я нашел видео и посмотрел клип. На мой вкус, грустно не было, хотя в этом было много от Алины и ее склонности к мелодраматичности.

 
There’s nothing left to lose,
There’s no more heart to bruise,
There’s no greater power
Than the power of good bye[3]3
Больше нечего терять,Нет больше сердца, которое можно ранить,Нет ничего могущественнее,Чем сила прощания.

[Закрыть].
 

Я скептически смотрел, как Мадонна уходит куда-то по волнам, и задался вопросом, чем ее так могла задеть эта песня. Разве только потому, что в детстве ей пришлось постоянно менять место жительства, а она привязывалась ко всему на раз-два-три?

…Я и не подозревал, насколько пророческими окажутся совсем скоро эти строки.

22

В жизни почему-то не всегда бывает хорошо. Расхожее мнение гласит, что любое счастье нужно выстрадать. Это принцип несчастной Золушки. Если вас опускали лицом в унитаз, вы выйдете замуж за принца.

Я знал совершенно точно, что этот принцип работает очень хреново. Но когда после черной полосы тебя вдруг вышвыривает в светлую, начинаешь проводить именно такие причинно-следственные связи. Чувствуешь себя Золушкой, которой воздалось за моббинг.

Хотя была и другая крайность: когда плохое воспринималось как норма, а внезапное улучшение существования чувствовалось противоречиво. Точно счастье и паника душили вас одновременно. Это был мой случай. В глубине души я трясся, что в любой момент жизнь треснет меня по лбу и выставит счет. Как если бы быть счастливым означало примерно то же, что ехать безбилетником в поезде. Так что пока одни думают, что за все заплатят им, то другие ждут, что им вот-вот выставят счет.

В конце мая мы с Алиной торчали на крыше той самой забытой стройки, куда я привел ее в первый раз. Было пасмурно, но стояла противная, влажная жара, накаляя пыльный асфальт. Это была жизнь в городе между горами. Абсолютно все, начиная смогом и заканчивая теплом, накапливалось в котловине. На крыше, правда, веял легкий ветерок. Мы сидели фактически на краю. Я свесил ноги вниз, потому что не боялся высоты. Алина замерла чуть поодаль, периодически беспокойно косясь на меня.

– И что потом? – вопросила она.

– Не знаю, не думал об этом, – уклончиво ответил я.

Мы обсуждали, кем я стану после школы. Она спрашивала об этом еще в марте, на заднем дворе супермаркета, но тогда меня спасло ее истекшее время.

– Сергей, уже пора. Ты должен сконцентрироваться на том, что пригодится тебе в университете. Определись уже.

– Я думаю, у меня еще есть время.

– Это ты так думаешь. Мы живем в дурацкий век. Обо всем нужно размышлять заранее. Как говорит папа: «Думай на два шага вперед».

– Это не твой папа сказал.

– Прекрати цепляться.

– Хорошо, ты хочешь изучать историю искусств.

– Ага.

– И что, кем станешь? Экскурсоводом? Будешь всю жизнь водить туристов вокруг ночного горшка эпохи палеолита?

– Тогда не было ночных горшков, умник. И вообще не понимаю твоего ехидства, – слегка надулась она. – Поступишь куда-нибудь от фонаря и будешь жалеть.

– Ты думаешь, университет так много решает в жизни? – Я приподнял брови. – Половина людей на этой планете работает не по специальности.

– У тебя хорошие оценки по сочинениям. Мог бы стать журналистом.

– И выдавать тексты на конвейер, которые все забудут после прочтения. Зато заполним страницы чем-то кроме картинок.

Она посмотрела на меня с легким раздражением и спросила:

– Почему ты вечно обесцениваешь все на свете? Просто сводишь к нулю любые вещи.

– И это единственная арифметическая операция, которую я могу провести безошибочно, – рассмеялся я чуть севшим голосом.

Мы помолчали, чувствуя, что между нами выросла какая-то преграда. Ее разговоры о будущем не прекращались в течение всего мая. Но пока я не мог сказать, кем стану. Сначала мне надо было увидеть это в своей голове, но там сейчас царила пустота.

– И еще прекрати курить, – продолжила она. – Это вредно.

– Али-и-ина, – простонал я. Про курение она завела речь уже не в первый раз.

– У тебя вся одежда фонит! Да ты сам как сигарета… Вон, дымишься уже…

– Ну подуши меня опять бергамотом, – огрызнулся я, потому что не хотел бросать курить, а эти разговоры иногда нервировали.

У нее пискнул телефон.

– Отец приехал, – пробормотала она. – Алло, да! Подъезжай к углу… Это чуть дальше новостроек. Там еще стоит автозаправка. Давай…

Мы встали и отправились вниз. Я планировал пойти по пустырю домой: так ее отец меня не заметил бы. У меня не было ни малейшего желания видеть его.

Молча мы вышли из пролома в стене – и к обоюдному ужасу увидели ее родителя прямо напротив нашего убежища. За ним застыл серебристый BMW. Кажется, он заехал чуть дальше, чем нужно.

– Вас видно еще с перекрестка, – заметил он, быстро оглядывая меня тем самым странным взглядом. – Как вы туда забрались?

– Там лестница есть, – вставил я.

– Ладно, иди в машину, – сказал он Алине.

Она быстро глянула на меня исподлобья. Я глуповато помахал ей, и Алина юркнула в салон.

– Сергей, на пару слов, – вдруг донесся до меня его неожиданно приятный голос.

Я кивнул, непроизвольно напрягшись. У него были живые и умные серые глаза, которые точно измерили мой рост, вес и жизненные приоритеты. Но в этот раз папочка не был таким усталым и раздраженным, как в день нашей первой встречи. Я бы сказал, в его тоне звучало даже некоторое дружелюбие: