Текст книги "Виноградники в цвете"

– Да!

– Балда! – рявкнул обиженный, голодный, брошенный Петраков.

– Не кричи.

– Хочу – и кричу, – в рифму ответил покинутый Петраков. Мне даже стало его жалко. – Ты где, Казакова? Офигела? На часы смотришь? Или тебе объяснить, что на часах стрелки обозначают?

– Спасибо, но я в курсе, – не выдержав, съязвила я.

– И сколько сейчас на часах, заюньчик? – О, это что-то новенькое. Что такое, а, вероятнее всего, кто такой этот «заюньчик»? Зайка? Ну, блин, Петраков! Поэт животных!

– Сейчас около девяти вечера, – послушно отрапортовала я.

– Вот! И я о том же! Где ужин, Казакова?

– Тебя только это волнует? – возмутилась я. – Тебя не волнует, где я?

– У себя, наверное, или у Ирки. Мне что, ездить, искать тебя? – фыркнул Петраков. Интересно, то ли так доверяет мне, то ли просто пофигист? Первое, все-таки, предпочтительнее. – Казакова!

– Да?

– Балда! – снова пошел по кругу Петраков. Стало смешно. И опять его жалко.

– Ну, не сердись, а? – протянула я. – Тут срочное дело, до моего дома было ближе.

– И что за дело?

– Книги библиотечные чиню. Хочешь, приезжай, поможешь, а? Я тебе бутерброды сделаю.

– Благодарю покорно! Я уж лучше останусь дома, яичницу пожарю.

– Хочешь, я все брошу и приеду к тебе?

– Не надо. У тебя машина в ремонте.

– Такси возьму.

– Не трать деньги.

– А чего же ты тогда сердишься, котик? – Я невольно улыбнулась.

Не знаю, как другие мужчины, но Петракову только предложи, – он откажется. Поэтому я и звала его к себе. Я просто знала, что он не приедет…

– Эля, ты сама захотела жить вместе со мной и я не понимаю, почему нельзя было предупредить?

– Но, мишутка, – начала я подлизываться к обиженному Петракову. – Так сложились обстоятельства! Кира Васильевна, наша библиотекарша, прижала меня, так сказать, к ногтю, в самом конце рабочего дня! А я совсем забыла об этих книжках! Ну, не сердись!

– И как ты перла эти книги? На себе? – заинтересовался Петраков. О, это снова что-то новенькое! Это что, ревность? Может, Петраков уже созрел для семейной жизни? А я – нет?

– Мишутка, я взяла такси!

– Тратишь деньги на ерунду! – рассердился Петраков.

– А что было делать, котичек? – Оп! Какое я слово придумала! – Ты пойми, я в институте работаю недавно, надо выслуживаться. Вспомни армию, коть. На любой работе существует дедовщина. Я должна это пройти! А на следующий год уже я буду кого-то заставлять чинить эти паршивые библиотечные книжки! Ну, пойми!

– Да все я понимаю, Казакова, – буркнул Петраков. – Просто в следующий раз предупреждай!

– Да, да, лисенок. Ты уже не сердишься?

– Нет, – буркнул «лисенок».

– Ну и хорошо!

– Отвезти тебя завтра на работу? – подобрел Петраков. Хотелось ответить, что нет, не стоит волноваться, меня подвезет Сусанна… Но вранье ни к чему хорошему не приводит. Да и Петракова обижать не хочется. Он так мил! Надо же! Предложил подвезти до работы! Жили себе столько лет отдельно друг от друга, и ничего! Никаких «где ты, черт возьми», «подвезти ли тебя до работы»… а тут… мужчины – странные существа. Дай им малейший повод усомниться в собственной значимости – и они на многое, оказывается, способны!

– Да, спасибо!

– Ну, жди, – и Петраков бросил трубку.

Я аккуратно, будто это хрустальная вещь, положила телефон на диван. Интересно, Севастьянов что-то понял из нашего разговора? Услышал что-нибудь? Хоть я и говорила тихо, а он был на кухне. Хотя… Ну, услышал и услышал. Он же должен понимать, что я не девочка. Когда женщина почти в тридцать лет одна – это непорядок. А если Севастьянов думает, что мне меньше – это замечательно, конечно, но разве сногсшибательная женщина бывает одна? Ну, бывает… Но хорошо, когда не одна. Пусть ревнует.

Севастьянов зашел в комнату, держа в руках бокалы.

– Я уже приготовил глинтвейн. Вот, оцените. – Он протянул мне бокал.

– Спасибо. – Я сделала глоток. – Чудесно! В самом деле! Сто лет не пила глинтвейна. И лет двести – хорошего глинтвейна! Откуда вы так хорошо умеете его делать?

– Ничего удивительного, паспорт я получил в четырнадцать лет, подрабатывал барменом. Отсюда и мой бизнес. Обсмотрелся, поднабрался, – он усмехнулся, – смекнул, – и вот, пожалуйста, свой бизнес готов! Я там и живу, в ресторане.

– Что вы говорите, Максим!

– Да, у меня там огромный кабинет. Просто квартира. Когда я решил основать ресторан, то сразу подумал, что у меня в нем и будет квартира. Два в одном.

– И что, так и будете жить всю жизнь в ресторане? – вырвалось у меня. – Наверно, музыка постоянно слышна, как бы хороша она не была, но иногда ведь хочется побыть в одиночестве.

– У меня в кабинет – квартире, так ее зовут мои служащие, очень хорошая изоляция стен.

– Но ведь все равно – ресторан… – не удержалась я.

– У меня почти готов дом, – невинно сказал Севастьянов.

– О! – растерялась я. – Вы взяли кредит на дом? Сейчас? Или тогда?

– Нет. Этот дом – наследство. Остался от моей бабушки. Матери моей мамы. Моя мама уехала с папой на Север, а бабушка осталась в Москве. Там, где раньше располагался ее дом – уже достаточно престижный район. Так вот получилось. – Севастьянов не очень весело улыбнулся. – Так что я – просто мальчик – мажор. Мажорный такой мажор. Даже бабушкин дом у меня расположен, как теперь оказалось, в престижном районе.

– И замечательно! – воскликнула я. – Это же здорово! Не думаю, что в то время дом вашей бабушки располагался в престижном месте, так?

– Да, так, – нехотя признался Максим.

– Вот это и здорово! По крайней мере, вы не на пресловутой Рублевке живете!

– О, да! Не на Рублевке! – рассмеялся Максим.

– Просто сейчас ценится земля, просто земля. Чтобы рядом лес, речка, свежий воздух, а не московский смог.

– Верно. Все так, Эльга Сергеевна. Дом бабушки расположен в прекрасном местечке, где рядом лес и речка. Раньше там было село. А теперь вот понастроили домов.

– А как же дом вашей бабушки?

– Стоит, что ему будет! Построен на века. Сейчас скоро завершится ремонт. Провели трубы, отопление, соответственно, газ. Поставили ванну. Джакузи. Газовую плиту. Вот…

– Понимаю… – Я улыбнулась. – Вам так повезло в жизни, Максим. А вы этого стесняетесь!

– Не то, чтобы стесняюсь, просто не хочу становиться снобом. Вы же понимаете, что мало кто верит, как мне повезло.

– Комплексовать из-за богатства так же плохо, как озлобиться от бедности.

Мы допили глинтвейн. Я вновь глянула на часы. Было уже начало одиннадцатого.

– Вам не пора, Максим? – проявила я вежливость. Или как это назвать?.. Не знаю. Но как-то нехорошо, что мой студент сидит здесь допоздна. Во всех смыслах.

– Я никуда не тороплюсь. Но вы, наверное, уже устали и хотите спать? Или я вам надоел?

– Ни то, ни другое. Просто поздно.

– А вы рано ложитесь спать?

– Вообще я сова. Превращенная в жаворонка. Ложусь поздно, встаю рано. Отсыпаюсь в выходные, – улыбнулась я.

– Тут мы с вами похожи, – тоже улыбнулся Максим. – Только у меня выходных нет. И отсыпаюсь я, когда придется.

– Что ж. Посидим до одиннадцати – и хватит. – Решила я. Во – первых, мне завтра на работу. И во – вторых все прочее.

И мы продолжили чинить книги.

– А вы живете одна, Эльга Сергеевна? Может, вы кого – то ждете? Или вас кто-то ждет? Вам звонил муж?

– Это тот, который практический, а теоретически мы не расписаны? – усмехнулась я. Максим смутился. – Да, это звонил он. Но все в порядке. Это мой дом. И сегодня я остаюсь здесь.

– Простите.

– За что? – пожала я плечами. – Все в порядке. Спасибо зарядке. И не стоит волноваться.

– Может, я лезу не в свое дело?

Конечно, мальчик. Но я тоже хороша. Я первая начала интересоваться твоей жизнью.

– Что вы, Максим, – педагогично ответила я. – Вполне понятно, когда собеседники, знакомясь, узнают подробности друг о друге. Это естественно. Интересно. Ничего стыдного.

– Это хорошо.

– А вас что-то смущает?

– Просто я хотел спросить…

– Спросите.

– Может, это будет бестактный вопрос.

– Тем он интереснее.

– Это не интерес, а… не знаю, как выразить мысль…

– Хоть и философ?

– Да, так точно.

Я вздохнула.

– Ну, спросите уже, Максим.

– А… ваши родители… они где?

– Маму я не знаю. Она родила меня поздно. В сорок лет. Она умерла после родов. Осложнение… и все такое… ей вообще не советовали рожать, отговаривали, но…

– Боже мой! Эльга Сергеевна! Простите! Я дурак! Кретин!

– Успокойтесь, Максим. Я совсем не знаю маму, понимаете? Совсем.

Максим Севастьянов смотрел на меня своими прекрасными, страдающими глазами. Не глаза – а весь горизонт! Как будто это ему сейчас больно, а не мне. Я взяла Максима за руку.

– Я это пережила, Максим, – тихо сказала я. – И казнила себя, и ненавидела, и считала, что я – причина смерти матери. Но потом поняла: мама очень меня хотела. Она знала, чем может закончиться ее беременность, но она все же родила меня. Пожертвовала своей жизнью ради меня. Значит, она меня любила. И хотела, чтобы я жила и не винила себя ни за что… Это мне бабушка рассказывала. И папа рассказывал.

– Боже мой, Эльга Сергеевна! – Он сжал мою руку. – Все равно это так печально. А я-то, дурак, переживаю, что у меня богатые родители и бабушка мне дом завещала. Я свинья!

– Да успокойтесь же вы, в конце концов, Максим! Право, не стоит так переживать. Много лет прошло. Очень много. И много воды утекло. Я все пережила. Бабушка умерла, когда я была в восьмом классе. А папа умер, когда мне исполнилось восемнадцать. Он жил с другой женщиной. Долго. Почти всю жизнь. Почти сразу после смерти моей мамы. Меня воспитывала бабушка. А у папы так и не появилось других детей… У меня было тяжелое детство. То есть, его, как такового, и не было вовсе. Игрушек у меня тоже, практически, не было. Бабушка готовила меня ко взрослой жизни. Я самодостаточная единица, Максим. Я с четырнадцати лет живу сама по себе. Я привыкла. Другой жизни у меня не было, так что я не знаю, о чем горевать. Честно.

Мы потом еще долго молчали. Максим не выпускал мою руку из своей. И мне было так хорошо, что он держит мою руку. Не смотря на то, что прошло много лет, мне очень печально все это вспоминать. Я всю жизнь считаю себя сиротой, потому что не знала мамы. А папа жил с другой женщиной. А меня воспитывала бабушка. Как-то она не сдержалась и сказала, что отец выбрал себе женщину, которая не может иметь детей. Смешно. Глупо. Странно. Но два одиночества нашли друг друга. Отец боялся детей. А женщина боялась, что никому не нужна без детородной функции… А когда бабушка умерла, я стала жить самостоятельно. Отец, правда, приходил ко мне каждый вечер, приносил продукты, звонил каждое утро, платил за квартиру… но я все равно была одна. И вообще… О, мальчик, как же много ты обо мне не знаешь… Но мне нравится, как ты держишь мою руку и мне нравится, что у тебя такие крепкие руки… Красивые, по-мужски красивые руки…

– Эльга Сергеевна… простите… вы, наверное, всю жизнь ощущаете себя сиротой, а я надавил вам на эту больную мозоль… простите…

– Если вы еще раз попросите у меня прощения, Максим, я очень на вас рассержусь… Хотя вы правы… я всю жизнь считаю себя сиротой… О… Это все ваш глинтвейн, будь он не ладен!

Я вырвала свою руку из ладони Макса, и пошла в ванную. Села на край ванны и стала смотреть в зеркало. Зачем Севастьянов стал меня расспрашивать о жизни? Он не знал, что я давно все постаралась забыть. Не вспоминать. Не тревожить. Зачем?.. Помимо воли наплывали воспоминания…

Я никогда не звала бабушку мамой. Потому что бабушка всегда называла себя бабушкой. Тем самым она всегда оставляла место для мамы… А иногда я обращалась к бабушке диковинным, как она выражалась, образом: «Ма, ба»…

А еще я вспоминала Его… После бабушки Он стал для меня всем… Почему-то вспомнилось, как у Него выступали бисеринки пота над губой. А я их слизывала… Зачем? Зачем это вспоминать? Почему сейчас?

Я встала, потрясла головой, решительно покинула ванную и, войдя в комнату, не глядя на Максима, легла на диван, отвернувшись к стене.

– Я устала, Максим. И вы тоже, я знаю. Езжайте домой, – сказала я в стену.

– Хорошо.

Я слышала шаги. И то, как закрылась входная дверь. Я хотела встать и закрыть ее на замок. Но сил не было. И я уснула.

Глава 8

Я проснулась утром от звонка будильника. Открыла глаза. Что за чертовщина?.. Играет тихо музыка… включен на стене ночник… А рядом со мной на диване спит Максим Севастьянов. В одних джинсах. Без рубашки. Сначала я полюбовалась его телом. Конечно, в двадцать лет сложно быть некрасивым… Но и далеко не каждый в двадцать лет выглядит так, как Максим… Потом подумала: а где же его рубашка? Я вчера отправила его домой и легла спать. Все. Что же произошло потом?

Тут будильник зазвонил снова, Севастьянов вздрогнул, открыл глаза. Его зрачок постепенно сфокусировался на мне. Могу поспорить, что он удивился не меньше меня, честное слово! Севастьянов спрыгнул с дивана, перескочив через меня, как через спортивного козла.

– Эльга Сергеевна! Не подумайте ничего дурного! Вы вчера были в таком состоянии, я в этом виноват, задавал вам такие вопросы и, когда я ушел, постоял около двери и послушал… послушал, когда вы закроете дверь. А вы все не закрывали… и в квартире была тишина. Ну, как я мог вас оставить одну, за незапертой дверью? Я зашел, чтобы попросить вас закрыть за мной дверь… а вы спали… и… еще сказали, во сне, сказали… – Севастьянов смутился.

– Ну? Что я сказала?

– Сказали: «Станция Александровский сад. Просьба освободить вагоны». И я решил остаться.

Я вздрогнула. Тряхнула головой, отгоняя видение. Севастьянов развел руками.

– Я закрыл дверь. И остался. Я починил все книги, пока вы спали. Вот только когда книг не осталось, я очень спать захотел. В другую комнату идти не решился. Мало ли, что там. Вы меня туда не приглашали, дверь закрыта. Я попробовал спать, сидя в кресле, но, простите бога ради, у меня плечо это проклятое болит, если долго сидеть в неудобном положении… ну, вот я и прилег рядом… простите, пожалуйста.

– А рубашка? – ошарашено спросила я.

– Немного запачкал ее в клею. Отстирал и в ванной повесил просушиться.

Я рассмеялась. Я смеялась долго. Никогда еще мое утро не начиналось так непредсказуемо и… черт возьми, весело. Целый пердюмонокль! Юный «нелюбовник» в моей кровати, утром, без рубашки… О, а ведь скоро должен приехать Петраков, чтобы отвезти меня на работу. И что он подумает, увидев такую дивную картину? Я, конечно, все объясню, разъясню, но… Я бы тоже, увидев у Петракова утром в постели девушку в одном нижнем белье, что бы подумала, а? Вот то-то и оно!

Когда я успокоилась, Севастьянов стоял, вытянувшись в струнку, у дивана, уже в высохшей рубашке, с ключами от машины в руке. Я осмотрела комнату. На полу – ровные стопки книг, аккуратно перетянутые веревками. Севастьянов, и в самом деле, все починил, пока я спала. А книг было много. Значит, он не врал, что прилег ко мне под бочок лишь утром.

– Вот что, Максим, – сказала я, улыбаясь. – Что случилось, то случилось, и вряд ли мои соседи подглядывают за мной в глазок. Время еще терпит. Мы успеем выпить кофе. Хотя бы этим я смогу вас отблагодарить за то, что книжная эпопея так быстро закончилась, едва начавшись. Я пока в ванную, а вы включите чайник, хорошо?

– Вы правда не сердитесь?

– Я не привыкла повторять два раза, Максим.

– Но вы же преподаватель! Можете повторять и трижды, и четырежды…

Я рассмеялась и ушла в ванную. Быстро привела себя в порядок, оделась и вышла. На кухне уже был готов кофе.

– Спасибо, Максим. На этот раз за кофе.

Мы выпили кофе быстро, молча, не присаживаясь за стол. Потом Севастьянов начал быстро перетаскивать стопки книг обратно к себе в машину. Вот Кира Васильевна удивится! Давала дня на два, а я за один вечер все переделала! Опасная, кстати, расторопность. Как бы потом не стали мне все подряд спихивать со словами: «Ах, у вас все так быстро получается!» Только этого мне не хватало! Не надо было сегодня книги назад везти. Да что теперь делать? Не заставлять же Севастьянова опять таскать все назад? И вот, когда мы вместе с Максимом вышли из моей квартиры и он нес в руках последние две стопки книг… навстречу вышел Петраков, собственной персоной.

– Ну, здравствуй, зайка, – угрожающе протянул он. – А это кто?

Я нервно захихикала. Мне на самом деле было смешно. Но не могла же я просто взять и расхохотаться?.. Так, что делать?.. Врать, что мы с Севастьяновым не знакомы? А стопки книг у Максима в руках? Я же вчера чинила книги! Что подумает Петраков? Что Максим чинил мне книги! Ночью! Боже! Это катастрофа! Он уйдет от меня! То есть я от него! Я же теперь живу у Петракова! А я не могу его терять! Он – мой фактический муж. А Севастьянов? А что Севастьянов? Студент. Ничего лишнего. Просто мои фантазии. И все это пронеслось в моей голове за пару секунд. Я перестала прихихикивать, включила все свои актерские способности, которые есть у всех без исключения, особенно в экстремальных ситуациях, и мило улыбнулась хмурому Петракову.

– О, это Кира Васильевна подсуетилась. Я позвонила ей утром и сказала, что все книги починила, а она возьми, и отправь ко мне Максима, нашего студента, чтобы он книги на машине отвез, пока моя в ремонте, представляешь?

– И сколько было книг? – Петраков мрачно оглядел две стопки книг в руках у Севастьянова.

– О, только четыре стопки, милый, сущая ерунда! – лихо соврала я, подсчитывая в уме, сколько было стопок.

– И ты все эти книги починила одна, без чьей – либо помощи? – ухмыльнулся Петраков.

– А на что ты намекаешь? – Я уперла руки в бока. – На то, что я безрукая и не смогу справиться с починкой книг?

– Их ведь много, – протянул Петраков.

И это только надводная часть айсберга, милый, – подумала я, но вслух сказала:

– А мой рабочий день заканчивается к пяти вечера. У меня была уйма времени! А вот если бы я приехала вчера к тебе, то, конечно, ничего бы не успела.

Лицо Петракова разгладилось. Севастьянов, все это время топтавшийся рядом, не отпуская из рук стопки книг, вдруг ожил:

– Разрешите обратиться, Эльга Сергеевна!

Я кивнула головой, закусив губу. В богатом мальчике снова проснулся офицер.

– Эльга Сергеевна, разрешите идти? – Максим кашлянул. – Разрешите ехать?

– Разрешаю! – кивнула я, понимая, что его попытка реабилитироваться потерпела крах. Видимо, в таких вот экстремальных ситуациях, Севастьянов превращается в военного, что не удивительно, после Суворовского.

– Есть, – бросил по – военному Севастьянов, даже рукой дернул, да к пустой голове руку-то с книгами не прикладывают! Севастьянов припустил к машине. Закинул книги на заднее сидение и, в мгновение ока, – был таков. Я не выдержала и расхохоталась. Настроение было, ни смотря ни на что, прекрасное.

– Что это было? – опять мрачно спросил Петраков.

– Мой студент, Севастьянов.

– А почему он разговаривает, как военный?

– Поступил после кадетской школы, – пожала я плечами.

– А почему же дальше не пошел, офицером? Облажался? – съязвил Петраков. Меня это больно задело, но я сдержалась и спокойно ответила:

– У него серьезная травма плечевого сустава.

– И откуда ты все так хорошо про него знаешь? – прищурил глаза мой Петраков. Ревнует! И я его понимаю. Хорошо хоть я не сказала, что у Севастьянова травма правого плечевого сустава! Это были бы поистине исчерпывающие сведения, – а это просто так не бывает.

– И какое плечо болит? – как-то гадко поинтересовался снова Петраков.

– Откуда я знаю? – возмутилась я.

– Странно, все равно, что именно убого вызвали тебе помогать, – снова съязвил мой «муж». Мне снова стало очень обидно за Севастьянова.

– Ну почему же сразу убогого?

– А какого еще, Казакова? Служил у нас в армии один такой парень, заработал себе такую травму, так потом писарем до окончания службы сидел. И ты говоришь, этого инвалида прислали к тебе книжки таскать? А здорового не нашлось?

– Да причем тут я? Это Кира Васильевна! Ее забота. Я сказала, что у меня машина в ремонте, вот она и прислала студента «на колесах»! – выпалила я, но за Севастьянова забеспокоилась.

– Ладно, поехали, – сказал Петраков, припуская к машине. – Хотя, может, тебя бы этот убогий довез?

– Да? – рассердилась я. – А тебе – лень?

Мы сели в машину и Петраков надавил на педаль газа.

– При чем тут лень?

– А что? Ты ревнуешь?

Петраков отмолчался.

– Ты ревнуешь! – восхитилась я. – Как это мило!

– Просто мне не нравится, когда с утра рядом с тобой крутятся какие-то молодчики, да еще травмированные!

– Перестань!

– Слушай, а что ты вообще знаешь об этом твоем студенте?

– Да ничего особенного. Я его досье не изучала. Так кто-то что-то сказал, да еще кто-то что-то добавил. А что?

– Да я вот все думаю про его травму.

– Да это не он больной, а ты, Петраков! Чего ты к нему привязался? Мальчика попросили, вот он и постарался! – Я снова страшно рассердилась. Лучше бы Петраков дал мне затрещину, а потом попросил прощения и заткнулся. Нет же! Сидит, под шкуру мне лезет!

– Не в этом дело, Казакова. Понимаешь, плечевой сустав можно вылечить.

– Болтами, что ли, прикрутить? – пошутила я.

– Представь себе, – да! – рявкнул Петраков. Я заткнулась.

– Но… все равно… я не понимаю…

– Конечно, не понимаешь! Был у нас такой в армии. В драке получил травму позвоночника. У него было защемление нерва. Так его комиссовали и инвалидность потом ему дали.

– А при чем тут мой студент?

– Может, врет парень про плечевой сустав? Может, у него защемление нерва…

– И что?

– А то. Книжки пару раз вниз стащил и будет потом загибаться. Как бы потом тебя виноватой не сделали. Мол, угробила парнишку!

– Да не я, а Кира Васильевна.

– Вот – вот, в следующий раз будешь думать, прежде чем на помощь чью – либо соглашаться.

– А что я должна была сделать, по-твоему? – снова рассердилась я. Вот чего Петраков добивается, а?

– У тебя есть я. Могла бы меня попросить!

– Что? Книги чинить? Ха!

– Для того, чтобы книги чинить, можно и инвалида привлечь. Но я бы помог их тебе дотащить, понимаешь?

– Но я Киру Васильевну ни о чем не просила! Это была ее инициатива!

– Ты могла бы отказаться! Ты же знала, что я за тобой заеду.

– Да Кира Васильевна меня и слушать не стала. Она сказала, что приедет Севастьянов и бросила трубку.

– Вот это-то и странно, – протянул Петраков.

– Да что тут странного, черт возьми! – я просто теряла терпение! Я так вру, а мне не верят! Мог бы и Севастьянов что-нибудь умное приврать, а то взял и уехал, а я тут одна отдуваюсь! И бедная Кира Васильевна, на которую я свесила так много собак.

– Да странно, что всю эту беготню из – за пары стопок книг устроили с утра пораньше! – рявкнул Петраков.

– Какое утро? Уже почти десять! Кира Васильевна на работе с восьми!

– А ты почему приезжаешь так поздно, как профессор? – снова заподозрил меня Петраков.

– Да мне сегодня ко второй паре, дурья твоя башка! – крикнула я.

– А чего ты кричишь?

– А чего ты ко мне примотался, Петраков?

– Да вот думаю, не помогал ли тебе этот молодчик ночью книжки чинить, а?

– С ума сошел, Петраков! – взвыла я. Получилось натурально. В самом деле, ничего и не было, чего ревновать? Мне нравится Севастьянов? Ну и что? А может, Петракову нравится Пенелопа Круз и он представляет, как занимается с ней любовью. В этом случае я тоже должна ревновать Петракова к этой самой Пенелопе Круз? Так, что ли?

– Просто мне это не нравится.

– Раньше ты так меня не ревновал!

– Раньше мы жили отдельно.

– Просто в разных квартирах. Но ведь мы все – равно были вместе! – не согласилась я.

– Может быть. Но сейчас совсем иная ситуация. Пойми, Эля. Если уж мы решили жить вместе…

– Я решила! – перебила я Петракова. Думала, он смутится. Как же, я предложила, не он! Да как бы не так! Петраков кивнул и продолжил:

– Ты решила, что мы живем вместе, – Ну, Петраков! Молодец! Пять за сообразительность! – и вот, проходит немного времени, и ты не приходишь домой. А утром я вижу рядом с тобой какого-то молодчика!

– Послушай, если бы я знала, что эту ночь проведу с каким-то молодчиком, как ты выражаешься, я бы сказала, чтобы ты за мной не заезжал! – искренне возмутилась я.

– Ага, а вдруг ты не знала, а ночь провела? И вы утром проспали? Тогда как?

– Тогда это клиника и диагноз, Петраков, – буркнула я. – Если ты будешь так меня ревновать, без всякого повода, я от тебя уйду. Навсегда. Вообще. Понимаешь?

– То есть, ты мне угрожаешь?

– Ничуть. Но предупреждаю. Хватит делать предположения на пустом месте.

– Но мальчик-то симпатичный! Глазастенький, губастенький, – продолжал тянуть свое Петраков.

– Возможно. Но ты откуда об этом знаешь? Тебе нравятся мужчины? – подколола я Петракова, ненавидящего геев.

– Ты что, дура, Казакова, да? – заорал Петраков и стукнул кулаком по рулю.

– А почему сразу дура? Это ты ведь заметил, что мальчик симпатичный!

– Ну и что? Ты же ведь можешь замечать, какая женщина красива, какая нет, – но ты ведь после этого не лесбиянка!

– Что дозволено Юпитеру…

– Не надо умничать, Казакова! И не делай из меня дурака! Я просто буду пристально за тобой следить!

– Вот этого не надо, – холодно сказала я. – Уволь. Если не доверяешь мне, лучше давай сразу расстанемся.

– Ты этого хочешь?

– Нет. Но ты сам начал этого разговор. Я не хочу, чтобы за мной постоянно следили. Это просто бред! И я не желаю в этом участвовать!

Петраков резко остановил машину.

– Скажи, Эля, ты хочешь жить со мной?

– Да. Поехали. Я опоздаю.

Петраков тронул машину и покосился на меня, скорбно скривив губы.

– Мы будем жить с тобой дальше?

– Да, если ты перестанешь так глупо меня ревновать. Пойми, если бы я изменяла тебе с этим молодчиком, как ты выражаешься, я бы не настаивала жить с тобой вместе. Ты это понимаешь?

– Кто вас, женщин, вообще понимает? – буркнул Петраков.

Но тут, наконец, мы подъехали к институту. Я чмокнула недовольного Петракова в щечку и быстро вышла из машины.

– Ты сегодня домой, к нам? – спросил Петраков, делая ударение на «нам».

– Да, мишутка. Твоя зайка сегодня сбежит пораньше и приготовит восхитительный ужин! – Я приняла форму буквы зю, чтобы Петраков услышал мой ответ, сидя за рулем.

– А если опять наступит горячка с починкой книг или что-то в этом роде?

– Тогда зайка позвонит мишутке и попросит его не волноваться.

– Знаешь что, Казакова, если сегодня у тебя вновь случится какой-либо форс – мажор, я тебе не поверю.

– Опять угрозы? – изогнула я бровь.

– Нет. Я просто тебе не поверю.

– И что, бросишь меня?

– Вот этого я не знаю.

– Ладно, хватит, не хочу говорить в подобном тоне, согнувшись у твоей машины, это, по крайней мере, странно!

– За тобой вечером заехать?

– Нет, после работы я в магазин, за продуктами, надо же тебя задобрить!

– Тогда я заеду. Затаримся на неделю.

– Нет, затариваться на неделю будем в пятницу. Все. Я тебе позвоню.

– Ладно. И кстати, Казакова, узнай там про своего убогого. Не верю я в его выпадающий сустав. Что он, Железный Дровосек, что ли?

И не успела я возмутиться, Петраков перегнулся, захлопнул дверцу, и газанул. Я еле успела отскочить от машины, разогнувшись! Вот гад, а! А ревнивый-то какой! Оказывается! И мне это категорически не нравится! Что за ерунда получается, теперь я у Петракова на поводке? И вечерами он будет приезжать за мной? А если я захочу поехать к Ирке, он попрется со мной? Нет, с этим надо что-то делать. И я знаю, что. Мне тоже надо заподозрить Петракова. Устрою ему разбор полетов и запрещу следить за мной. Ему-то ведь точно не понравится, если я возьму его под колпак. Или переждать недельку? Может, сам угомонится? Захочет на рыбалку, например. Или к друзьям, в гараж.

Вот так, в раздумьях, и прошла первая пара. А на перемене ко мне зашла Кира Васильевна.

– Эльга Сергеевна! Огромное вам спасибо! Я даже не ожидала, что вы так быстро все сделаете! Думала, дня через два управитесь. А вы! За один вечер! Как вам это удалось? Муж помогал?

Совру, что да, тогда напрягать с добрыми делами будут не только меня, но и Петракова, а это же совсем абзац!

– Нет, что вы, мой муж – бука. Нет, вчера ко мне заехала подруга, она живет в Подмосковье и мы редко видимся. Вот так вот почти всю ночь сидели с ней и разговаривали, ну, заодно и книги чинили, одно другому не мешает. Поэтому так быстро.

– Да? – протянула Кира Васильевна. – Что ж подруга к вам на ночь глядя приехала? Муж-то не ругался?

Вот зараза! Тебе-то какое дело! Но не хамить ведь! Я мило улыбнулась.

– Так она в Москву по делам приезжала, а днем я на работе. Вот я и предложила ей у меня переночевать, в моей квартире, а утром она уехала.

– Так вы вчера оставили мужа одного? – склонив голову на бок, не одобрила меня Кира Васильевна.

– Да! И сегодня утром он заявил, что еще одно добровольное дело на работе – и он меня бросит! – выпалила я.

– Но при чем тут работа, милая, вы же не пришли к мужу из-за подруги! – выкрутилась Кира Васильевна. А на вид трогательная дамочка. А темперамент крокодила! Эта еще на меня партию книг повесит и не чихнет!

– Нет, муж сказал, что, если бы не эти книги, я бы вернулась домой и сказала бы подруге, что увидимся с ней как-нибудь в другой раз, – не осталась я в долгу.

Кира Васильевна сделала брови дугой.

– Мне кажется, книги тут ни при чем, милая, – сказала она тоном, не предвещающим ничего хорошего. – Утром мне книги привез Максим Севастьянов. Наверное, ваш муж приревновал к этому красивому мальчику?

Я уставилась на эту крокодилицу. Меня редко могут вывести из себя, но эта дама постаралась.

– Утром я позвонила Севастьянову и попросила отвезти книги в библиотеку, так как он все равно рано будет на занятиях, а мне ко второй паре, а я пока без колес, как вам известно. Муж за мной заехать не мог, спешное дело на работе, и видеть рядом со мной Севастьянова он тоже не мог и, кстати, рядом все равно была моя подруга, а она меня моложе года на четыре. Вот такой вот расклад. Я все понятно объяснила или будут еще какие-то вопросы?

– Но, милая моя, я просто переживаю за вас, – развела руками «ученая дама».

– Не стоит волноваться. За меня есть, кому беспокоиться. И кстати, Кира Васильевна, что вы знаете о нашем Пашкове? – вдруг перешла я на шепот.

– О Юрии Тимуровиче? – дама тоже понизила голос. – А что? Вы что-то знаете?

– Нет, но Пашков мог бы узнать, кто по институту сплетни собирает, – протянула я. – Вот вы откуда про меня такие сведения знаете? Я официально не замужем.

– Что вы говорите! – вспыхнула Кира Васильевна. – Я-то тут с какой стороны?

– Вот, вот, а вы знаете, кто у нас сплетни собирает? Может, предложить Пашкову найти дятла и наказать? Вы так многое знаете, могли бы помочь.

Мы обе сделали, так сказать, хорошую мину при плохой игре. Или, скорее, наоборот.

– Не думаю, Эльга Сергеевна, что Пашкову надо об этом знать. У него и так забот хватает.

– Может, вы и правы. Надо подождать некоторое время и, если сплетник не угомонится, тогда уже – к Пашкову. Да?