Текст книги "Виноградники в цвете"

Глава 12

Проснулась я уже ближе к обеду. Бросила свое сиреневое платье в стиральную машинку. Приняла душ, выпила кофе. Что еще можно сделать до вечера? Позвонить Ирке! Что я и сделала.

– Да, – бросила Ирка.

– Ир, я вот хочу спросить тебя…

– Ясное дело, – хмыкнула Ирка, – ты это только и делаешь. Нет бы поинтересоваться личной жизнью подруги.

– Ир, ну прости, просто я совсем голову потеряла.

Мне на самом деле стало стыдно. Столько лет училась, работала, жила с Петраковым, у меня были конкретные цели и стремления, а по выходным мы обычно встречались с Иркой, – то у меня, то у нее, и говорили обо всем. И говорили не только обо мне. У нас был диалог.

А еще мы с Петраковым хотели купить дачу и покупали журналы о недвижимости. Словом, я жила и была довольна, в общем и целом, своей жизнью. Я запланировала родить в тридцать лет. Куда уже тянуть? И что сейчас?

Думаю только об этом мальчишке Севастьянове и все мои планы рассыпаются, как карточный домик. Мне пора рожать, Ирка права. А у меня вот такой вот пердюмонокль. Я надумала изменять Петракову!

– Да ладно, Казакова, – прервала мои внутренние стенания Ирка. – Все я понимаю, у меня все по-прежнему, это у тебя бум. Давай, валяй, что ты хотела спросить?

Я вздохнула. А что делать? Запретить себе думать о Севастьянове? Я пыталась. Честно пыталась. И продолжала жить, как жила до него. Но стоит только Максиму появиться в поле моей видимости, – все напрасно.

– Ир, я про платье.

– Какое? Рваное?

– Нет, а с ним что?

– Оно порвалось, – снова хмыкнула Ирка.

– Ничего страшного, отнесу в ателье, снова будет как новое. Я про то платье, что мне вчера купил Максим.

– А с ним что не так?

– Все так. Шикарное платье. Дорогое. Мне нужно отдавать за него деньги Максиму?

– А ты как думаешь?

– Я уверена, что нужно.

– И нахрена тогда ты меня об этом спрашиваешь? У меня стирка, уборка и я жарю картошку.

– Ир, прости, но если Максим откажется брать деньги?

– А он и откажется, – изрекла Ирка.

– Откуда ты знаешь? Ты ясновидящая?

– Я психолог. И судя по тому, что ты мне рассказала о Севастьянове, он откажется.

– И мои действия?

– Отрабатывай, – Ирка захохотала.

– Ир, ну правда!

– Ой, Казакова, как ты мне надоела! Ты сама ничего не можешь придумать?

– Ты же моя подруга.

– Мне иногда кажется, что я твой мозг, который живет отдельно от тебя, а у тебя, Казакова, только спинной. И вот когда требуется помощь головы, ты звонишь своему спинному мозгу и спрашиваешь, что делать.

– Офигеть! Ну ты и загнула! – восхитилась я.

– Правда, Казакова, пора уже начинать думать самой. А то у меня такое ощущение, что ты живешь моей головой.

– И это так плохо?

– Просто иногда мне кажется, что ты – это не ты, а мой двойник, который проживает мою другую жизнь.

– Ир, у тебя, похоже, тоже кризис среднего возраста, – засмеялась я. – Такая философия! А тебе ведь нравилось давать мне советы.

– Добрыми советами дорога в ад выложена, – мрачно сказала Ирка.

– Ирусь, что случилось? – забеспокоилась я. – У тебя все в порядке? Все здоровы?

– Да не волнуйся ты, Казакова. Просто настроение паршивое.

– Почему?

– Подожди, давай сначала с тобой разберемся.

– Ир, ты сегодня одна?

– Ну.

– Давай я приеду.

– Давай, – легко согласилась несговорчивая Ирка.

И когда мы уже сидели у Ирке на кухне за столом и ели жареную картошку, Ирка спросила:

– Так что ты собираешься делать, если Севастьянов не возьмет деньги за платье? А он не возьмет.

Я засмеялась. Я так люблю Ирку! Так говорить умеет только она.

– Ир, настаивать я не буду. Что мы, на базаре, что ли. Я тоже куплю ему подарок и таким образом мы будем в расчете. Никто никому ничего не должен. А то это как-то обязывает. А мне это не по душе.

– Молодец, Казакова! – похвалила меня Ирка. – Я бы тоже так поступила! А что ты ему купишь?

– А вот этого я не знаю, – я развела руками. – У него есть все.

– Нет, не все. У него просто есть деньги. Не путай.

– А что дарить? Сотую рубашку? Еще один его любимый парфюм?

– А ты угадаешь с запахом? – насторожилась Ирка.

– Думаю, да. Но это не интересно. Скучно. Он парфюм сам себе покупает. Это не то. Одно дело подарить женщине платье – тут всегда бездна вариантов. А что подарить мужчине из одежды? К тому же мужчине, которому не интересна мода? Уютный и домашний свитер?

– Как вариант, – кивнула Ирка.

– Нет, не то. Понимаешь, Ир, я хочу подарить что-то особенное.

– А что он любит?

Когда мы уже пили кофе, я воскликнула:

– Я знаю! Я знаю, Ир, что я ему подарю!

– Не ори! Чуть кофе не поперхнулась, – проворчала Ирка.

– Я подарю ему рамки. Разные. Простые, обычные, лаконичные и цветные, с узорами и прочими нагромождениями. Все разного размера. Много рамок.

– Зачем? – обалдела Ирка.

– Для его рисунков! – воскликнула я. – Он сможет развесить свои рисунки в своем же ресторане, интерьер только выиграет! – Я вскочила и закружилась по кухне. – Я такая умничка!

– Ты сумасшедшая, – покачала головой Ирка. – Но ты действительно молодец. Мне нравится твоя идея. А что, он рисует?

– Как вариант, – передразнила я Ирку. – Или нарисует. Ну, конечно, Ир! У Макса весь ресторан опоясывают лоджии. Перед лоджиями густо стоят кадки с растениями, а в промежутках между этими кадками проглядывают стены, как медальоны. Ты понимаешь? – азартно спросила я.

– Смутно, но понимаю.

– Так вот! Как раз в этих промежутках – медальонах очень здорово поместятся рисунки! – Я захлопала в ладоши. – Я знаю, Максиму очень понравится! Я его чувствую!

– Это очень хорошая идея, Казакова, – Ирка склонила голову на бок. – Но вот что значит эта твоя фраза: «Я его чувствую»?

– То, что я чувствую Максима, – ответила я. – А что еще может означать эта фраза?

– То есть, ты понимаешь этого человека, его поступки и действия и его мысли ты читаешь так же легко, как свои, так? – прищурилась Ирка.

– Ну… примерно. А что?

– А ты так же чувствуешь Петракова?

– Конечно! Мы с ним столько лет вместе!

– А как сразу ты начала чувствовать Петракова?

– Чего? – захлопала я глазами.

– Ты сразу начала чувствовать Петракова?

– Нет! – твердо сказала я. – Только года через два. Но уж теперь я Петракова вижу насквозь, как рентген.

– Это понятно. Это все совместная жизнь. А вот Севастьянова ты почувствовала сразу же, а сколько вы знакомы? Три месяца. Это редко встречается.

Почему Ирка никогда не вспоминает Пашку? Считает блажью, молодостью? А ведь я его любила не в пример Петракову. А еще Ирка никогда не вспоминает Его. Но это понятно… А ведь Его я никогда не чувствовала. Я никогда не знала, что Он может сделать. Если я спрашивала ответ, я никогда не знала, что Он может мне ответить. Он всегда был для меня закрытой книгой…

– Знаешь что, Эля… – Ирка стукнула кулаком по столу. Стол зашатался. – Бери этого мальчишку!

– В каком смысле? – растерялась я.

– А во всех! – Ирка еще раз, видимо, для убедительности, стукнула кулаком по столу. Стол опять зашатался. – В любом случае, роман с Севастьяновым тебе просто необходим. По крайней мере, ты поймешь, что к чему.

– В смысле?

– В смысле, нужен тебе этот мальчик на самом деле, или это просто иллюзия.

– А если я пойму, что мне это не нужно? – дрогнувшим голосом спросила я.

– Это лучше, чем потом всю жизнь думать, что было бы лучше, если бы у вас с Севастьяновым был роман. Вот тогда твоя жизнь с Петраковым точно развалится на мелкие составляющие и ничего не получится. После стольких лет.

– А как же измена?..

– Здоровый левак укрепляет брак, Казакова. Слышала такое выражение?

– Слышала. Только никогда не понимала.

– Странно. Вы с Петраковым, бывало, не всегда хранили верность друг другу. Но остались вместе. И почему?

– Почему?

– А ты сама ответь. Давай, Казакова. Почему?

– Потому что Петраков лучше, – послушно ответила я.

– Вот! – Ирка потерла руки. – Вечно все из вас вытягивать нужно! Учебники по психологии, хотя бы, читать надо на досуге! Ты вот замечала, что после измены лучше относилась к Петракову? Выделяла его достоинства и не замечала недостатки? Мол, недостатки есть у всех. Мой ничуть не хуже. Даже лучше. Было такое?

– Было, – кивнула я головой.

– Вот! – Ирка снова потерла руки. – И чего ты теперь в раздумьях, не пойму? Если Севастьянов окажется хуже, ты будешь дальше жить с Петраковым. Счастливо жить. И не думать, что жизнь с Петраковым – это что-то не то.

– А если Севастьянов окажется лучше и я буду убеждена, что Петраков – это не то. Тогда как?

Мы помолчали.

– Тогда сама решай.

– Остаться тогда с Севастьяновым?

– А почему бы и нет? – пожала плечами Ирка. – Семь лет – не такая большая разница.

– Почти целое поколение.

– Это ерунда. Вот разница в двадцать лет – это всегда проигрышный вариант. Это не только целое поколение. Это целых два поколения. И старость. Когда другой полон сил.

– Это все так неоднозначно, – раздумчиво сказала я. – Вот бывает же, что люди всю жизнь живут вместе, не смотря на разницу в двадцать лет.

– Не всю жизнь, а только ее часть, заметь, – хмыкнула Ирка. – Если девчонке двадцать, а мужчине – сорок, то и у девчонки мужчина не первый, а у мужчины это уже, как правило, третья жена.

– Но ведь живут же, Ир!

– Значит, по другим соображениям, никак не по любви. Говорю как психолог. Ты сама представь: тебе сорок, а мужику – шестьдесят. У тебя самый пик половой активности, у него – самый спад. Или вот тебе – пятьдесят, а ему – семьдесят. Ты только представь: семьдесят! Одной ногой в могиле и на кладбище уже прогулы ставить начали. А тебе еще трахаться да трахаться! Какая совместная жизнь! Сплошное лицемерие! У тебя есть среди знакомых или знакомых этих знакомых хоть одна пара с такой разницей в возрасте?

– Нет.

– И у меня нет.

– Но…

– Если ты про «звездные лав истории» – все фигня. Пиар.

Мне было как-то больно это слышать. С Ним у нас тоже была большая разница. В пятнадцать лет. И мне было на это плевать. Мне и сейчас на это плевать. А зачем это Ирка говорит? Может, просто? Она-то Его забыла, а я – нет. Сейчас мне двадцать восемь. А Ему – всего-то сорок два. Разве это разница? А Он думал, что это большая разница…

– Вот, а ты говоришь, что семь лет разницы – это ерунда, – грустно сказала я, отгоняя воспоминания. – Мне будет сорок, а ему – тридцать три. Это уже пропасть. Мне будет пятьдесят, уже почти старуха, а ему сорок три, мужчина в самом расцвете сил, как говорят.

– Карлсон, блин, – хохотнула Ирка. Но я продолжала, не заметив подкола.

– Мне будет шестьдесят, уже старуха, ему только пятьдесят три. Мне будет семьдесят, уже на кладбище прогулы ставят, а ему шестьдесят три, он только постарел. Это ужасно, Ир! Я не хочу!

И тут Ирка спросила:

– Тебе сейчас двадцать семь, а ему, ты понимаешь, о ком я, – ему сорок два. Ты бы его бросила?

– Я – нет. А Он – бросил. Понимаешь? Поэтому я боюсь, пойми. Сейчас я оказалась на Его месте. Что он мне говорил? «Когда тебе будет пятьдесят и ты будешь полна сил, мне будет уже шестьдесят пять, я буду дедом. Что ты станешь со мной делать?»… И Он ушел, потому что считал это правильным. Я всегда считала, что это было преждевременно, но, Ир, теперь я, кажется, понимаю Его… Он боялся окончательно ко мне привязаться. Поэтому порвал сразу и резко. (Я всегда Его оправдываю. Хоть и не могу простить).

– И ты хочешь повторить ту же ошибку, Казакова?

«Нет», подумала я. И Ирка меня поняла.

– Ира, – простонала я. – Почему у меня такая странная судьба? Опять мешает возраст, опять…

– Значит, Казакова, ты забываешь Севастьянова?

– Только как, Ир? Подскажи. Я забуду.

Ирка вздохнула.

– Дура ты, честное слово. Не забудешь ты Севастьянова.

– Почему?

– Ты уже готова, милочка. Тебе его уже не избежать. И не нужно тебе его избегать. Пойми, тебе просто необходимо перебеситься, успокоиться, иначе вся твоя жизнь с Петраковым пойдет под откос. И дело будет не в том, что Петраков – не тот, а в том, что ты будешь так думать. Понимаешь, Казакова?

– Да.

– Тогда действуй. У тебя сегодня с ним встреча в ресторане?

– Да.

– А сейчас уже около четырех. Пока домой приедешь, оденешься, накрасишься, то да се, и вечер подойдет. Езжай!

– А как же ты, Ир?

– А что я?

– Что у тебя, Ир? Не придуривайся.

– А у меня все то же. Просто настроение паршивое. Я же уже говорила.

– Но не говорила, почему. Ир, скажи, почему у тебя паршивое настроение?

– Такое бывает.

– Просто так не бывает. Сегодня прекрасная погода, тепло, свежо, солнышко, и ты вдруг просыпаешься и говоришь: «Мне паршиво». Так?

– Ну…

– А как?

– Я толстая, Казакова.

Я закашлялась.

– И все?

– Этого мало?

– Вообще фигня. Я тоже имею грудь и задницу. И что?

– Когда у женщины есть грудь и задница как у тебя, – это достоинство. Хотя ты себя переоцениваешь, Казакова. Обычная у тебя и грудь, и задница. Могли бы быть и побольше. Не льсти себе.

– Я фигею, Ир…

– Да, Казакова! А у меня к груди и заднице, и они на самом деле выдающиеся, – Ирка все-таки хохотнула, – прилагаются еще живот и ляжки.

– И из-за этого трагедия? Не понимаю! Ты всю жизнь такая и вдруг – бац! Почему?

– Да вот как раз просыпаюсь и вижу: погода прекрасная, свежо, солнышко, а у меня – живот и ляжки.

Ирка вдруг захохотала. Я тоже. Когда мы, наконец, успокоились, Ирка сказала:

– Иди домой, Казакова. Как видишь, у меня все в порядке. Настроение снова на высоте. А Емельянов любит пышек. Просто встала с левой ноги. Иди.

– Но, Ир…

– Иди уже!

Глава 13

Когда я оказалась у себя в квартире, было уже начало шестого. Я приняла ванну с ароматической пеной. Потом нарядилась в платье, которое мне купил Севастьянов. Слегка подкрасилась. На этот раз я не стала надевать куртку. Я выбрала пальто. Перестраховалась. Хотя подола у платья, как такового и не было, и оторвать его было бы невозможно. И я отправилась по магазинам. Покупать рамки. Что и проделала с успехом. В последнем магазине все мои рамки сложили в коробку и все красиво упаковали, включая саму коробку. Севастьянов должен будет сначала снять упаковку с коробки. А потом – с каждой новой рамки. Я была в восторге от своей идеи, потому что знала, что она понравится Максиму.

Когда я приехала в ресторан, было уже десять минут девятого. Как быстро пролетело время! Я даже не заметила! Когда я прошла в гардероб, Максим уже ждал меня. Прохаживался туда – сюда.

– Здравствуйте, Максим, – я хотела снять пальто, но Севастьянов подхватил меня под локоть и повел куда-то вглубь ресторана.

– Куда мы идем, Максим?

– Ко мне. В мой кабинет – квартиру, про которую я вам рассказывал. Оставите там пальто. И ваш пакет.

Мы поднялись по лестнице и оказались на втором этаже.

– Вот таким хитрым образом, черным ходом, мы и оказались у меня, Эльга Сергеевна. Хотя можно пройти и парадным ходом, так сказать. Но, как видите, дверь в мои апартаменты находится в самом закутке, от посторонних глаз подальше. Хотя сюда и не заходят посетители, я не хочу, чтобы эта дверь была на глазах у моего управляющего и моих бухгалтеров. Их кабинеты находятся в другом конце коридора. А помещения для официантов, поваров и другого обслуживающего персонала, находятся на первом этаже. Так что я постарался спрятаться в собственном ресторане. Проходите!

И я вошла… Большое пространство, без углов… Здесь помещалось все: большой диван, большой рабочий стол со множеством ящиков, пара шкафов, один для документации, другой для одежды; компьютер, два кресла. Были так же ванная и туалет. И даже закуток – кухня. Но больше всего меня заинтересовала огромная полукруглая лоджия, с которой открывался вид на Москва – реку, над которой уже клубился туман.

Максим взял у меня пальто, а я вышла на лоджию. Перила здесь были высокие. А еще на лоджии стоял круглый стол и четыре плетеных кресла – качалки. Я улыбнулась. Тут вошел Максим.

– Ну, как вам мое обиталище?

– Прекрасно. Просто прекрасно. И музыки совсем не слышно, как вы и говорили.

– А вам безумно идет это платье.

– Спасибо. У вас превосходный вкус. Мне тоже нравится это платье. А деньги вы за него возьмете?

– Ни в коем случае, – Севастьянов нахмурил брови. – Я даже не хочу говорить на эту тему!

– Но это же не цветы и не конфеты, – не удержалась я от занудства.

– А мы живем не в девятнадцатом веке.

– Я знала, что вы скажете что-то подобное. Поэтому – вот.

Я протянула Максиму пакет.

– Что у вас там?

– Откройте.

Севастьянов открыл пакет, достал из него коробку.

– Не понимаю… что это?

– Подарок. Я не люблю оставаться в долгу. Вы подарили мне шикарное платье. Теперь я тоже хочу сделать вам приятное.

– Для меня уже подарок, что вы пришли, Эльга Сергеевна.

– Спасибо, конечно. Но это эфемерный подарок. А в этой коробке – реальный. Я надеюсь, вам понравится.

– Вы меня заинтриговали.

И Севастьянов начал разворачивать коробку. Затем рамки. Каждый раз, распаковывая очередную рамку, он изумленно и как-то по – детски радостно смотрел на меня. Он открыл последнюю рамку.

– Я подумала, что если вы захотите повесить свои рисунки перед лоджиями, эти рамки вам очень пригодятся.

– Перед лоджиями? – задумчиво спросил Севастьянов. – Между цветами? Там, где просветы стены, словно…

– Медальоны… – вместе сказали мы.

Максим долго смотрел на меня. Я смутилась.

– Да, я подумала, что медальоны будут смотреться еще загадочнее, если на них повесить рисунки. Тем более, вы рисуете простым карандашом. Это будет просто, стильно и таинственно.

– Откуда вы знаете, что я рисую? – тихо спросил Максим.

– Видела. На лекциях. То, как вы водили карандашом по бумаге. Словно мазками. Набросками. Я просто догадалась.

– Вы ясновидящая…

Я рассмеялась.

– Конечно, нет.

– Ваши рамки – просто чудо. Вы сама чудо, Эльга Сергеевна. Хотя назвать меня художником очень сложно. Это так, именно мазня.

– Ничего страшного. А у вас ресторан, а не художественная галерея.

– Ну, да. Для ресторана это может подойти. Как вы поняли, что мне понравится ваша идея?

– Не знаю. Почувствовала.

– Вы – чудо, Эльга Сергеевна.

– Не смущайте меня. – Я на самом деле смутилась.

– Ну, теперь вы должны прийти ко мне в ресторан еще раз, в обязательном порядке, так сказать, и оценить интерьер перед лоджиями. Идет?

– Несомненно. Обязательно приду и посмотрю. А сейчас мне хочется посмотреть ваш ресторан.

– Конечно. Идемте.

Я не слукавила. Я знала, что в Хэллоуин в ресторане будут какие-то изменения. Поэтому и затащила сюда Сусанну вчера, посмотреть на обычный интерьер ресторана. Мне было интересно сравнить. И я сравнивала. Потому что опять угадала. Сегодня здесь все было немного по – другому.

На столиках свечи стояли в тыквах. Официантки ходили в белых, длинных балахонистых платьях – сорочках, с венками из белых, искусственных цветов на головах. Видимо, они изображали утопленниц. А официанты, с нарисованными синяками под глазами, в черных париках с короткой челкой, были похожи, все как один, на слугу из фильма «Семейка Адамс».

Над лоджиями висел плакат, на котором оранжевые, «дрожащие» буквы гласили, как и в визитке: «Время собирать тыквы…»

– Супер! – вырвалось у меня.

Максим улыбнулся. Провел меня за столик, который стоял как бы в некотором уединении, почти загороженный зеленью растений. За столиком была распахнутая лоджия.

– Супер! – снова сказала я.

– Да, в кинотеатре есть места для поцелуев, а у меня – такие вот столики. Их нужно заказывать заранее.

Угрюмый официант принес нам меню.

– Жаль парнишку, – сказала я, когда официант ушел от нашего столика. – Он такой мрачный.

– Вовсе нет. Это грим. Игорек выглядит, как всегда! – рассмеялся Максим.

– А утопленницы почему тогда не печалятся?

– О, им все можно. Это их ночь.

Мы рассмеялись.

– Что будете заказывать, Эльга Сергеевна?

– Я думала, вы мне посоветуете.

Мне было легко и хорошо. Максим закурил, открыл меню и стал внимательно его изучать. Даже глаза сощурил. А я сидела и наблюдала за Максимом. Он был в легкой белой рубашке с очень короткими рукавами. Я даже знала, где он ее купил. Я хотела такую же купить Петракову, но он предпочитает классические рубашки с длинными рукавами.

Я вдруг разволновалась. Все было слишком хорошо. Этот полумрак и свечи на столиках, немного печальная музыка. И Севастьянов, изучающий меню. Он вдруг привстал на стуле и достал из кармана джинсов очки. Взглянул на меня, улыбнулся.

– Да, Эльга Сергеевна. Зрение я уже испортил.

Севастьянову очки шли необычайно. Он казался в них еще старше и строже. И еще притягательнее. Я попыталась прийти в себя. Тоже взяла сигарету. Максим поднес мне зажигалку. Уму непостижимо! Севастьянов тоже носит очки! Это какой-то замкнутый круг. Судьба, однако, большая шутница! Хотя, конечно, и в судьбу я тоже не верю. Я вообще не верю в сказки. Только в совпадения. Которые и называю судьбой. Потому что большинство людей судьбу очеловечивают и обожествляют. Какая глупость!

– А что у вас с травмой? – вдруг спросила я.

– С какой?

– Ну, ваше плечо…

– Ерунда. Гораздо больше меня беспокоит спина.

Севастьянов смутился. Зашуршал листками меню.

– Ах, у вас еще и болит спина… – протянула я.

– Да, я насквозь больной, – рассмеялся Максим.

– И вы не лечитесь? – с тревогой спросила я.

– Все, что можно, я давно уже вылечил. Все остальное – просто последствия. Не стоит волноваться.

– Это так?

– Это так. Ну, я предлагаю вам фаршированную рыбу. Недурно готовится, – перевел тему разговора Севастьянов.

– Хорошо. Давайте закажем рыбу.

– И легкий салат.

– И легкий салат.

– И белое сухое вино. Вы любите такое?

– Да, это мое любимое.

– Да, и мое тоже.

Максим снял очки (как жаль!), положил их обратно в карман и жестом подозвал одну из «утопленниц». И пока он делал заказ, я его ревновала к этой молоденькой девушке с ярко – красными накрашенными губами и черными от туши глазами. Наконец, она ушла. Мы сидели молча. Просто смотрели друг на друга. Говорить не хотелось. Мне показалось, что стало жарко.

Официантка принесла заказ. Однако, быстро. Хотя, как же еще? Севастьянов ведь не простой посетитель.

Максим разлил вино по бокалам.

– Я предлагаю выпить на брудершафт, – сказал он. Я изогнула брови. – Надеюсь, вы не думаете, что это пошло. Просто я не хочу обращаться к вам на «вы». И не хочу, чтобы вы ко мне так обращались. Это как – то совсем по великосветски. Реверансы. Я за простоту в общении.

– В общем-то, я тоже, – кивнула я. – Но как-то не представляю, что вы обращаетесь ко мне в институте на «ты» и по имени.

Максим улыбнулся.

– А мы будем общаться в университете, кхм, в институте, при всех, так сказать, на «вы». А вот вне стен института – на «ты» и по имени. Как вам такое?

– О, военная хитрость!

– Что-то в таком роде… ну, так как?..

– Ну… хорошо… И ничего, что я университет называю институтом? Я так привыкла. Раньше он был институтом.

– Без разницы, мне все равно.

Мы чокнулись, переплели руки, выпили. Я замерла. Может, именно из-за этого я и согласилась на какой-то там дурацкий брудершафт! Мы продолжали держать бокалы в руках. Максим медленно наклонился и поцеловал меня. Нежно, осторожно. Губы у него были кисло-сладкие, как вино. Потом он отстранился от меня. Поставил на стол бокал. Я тоже.

Максим дотронулся до моей руки и взял ее в свою ладонь. Я вздрогнула. И мы как – то одновременно приблизились к друг другу… и стали целоваться… Уже не так нежно и осторожно… наши руки, сцепленные в замок, разомкнулись, и его пальцы стали ласкать мои пальцы… А поцелуй наш становился все более страстным, глубоким, я задыхалась от переполнявших меня чувств… Впервые я поняла такое выражение, как: «Почва ушла у нее из-под ног»… Я действительно потеряла ориентацию в пространстве… У меня сладко заныл низ живота… И вдруг столик резко пошатнулся, как будто кто-то на него налетел. Мы оторвались друг от друга.

– Простите, – пропела «утопленница», приносившая нам заказ. Ее толкнул кто-то из посетителей ресторана и страшно извинялся. Официантка молча, с невозмутимой улыбкой, поменяла пепельницу на другую, чистую, и ушла.

– Ну, Эль… – тихо сказал Максим. – Давай поужинаем. Все-таки мы в ресторане.

Эти слова у него вышли просто и обычно. Будто мы всегда говорили друг другу «ты». Я улыбнулась. Мне это понравилось.

– Да, давай поужинаем, Максим, – ответила я. Теперь улыбнулся Максим.

И мы молча ужинали, глядя друг на друга и просто слушая музыку… Я почти не чувствовала вкуса еды. Только понимала, что это вкусно… Если бы напротив меня сейчас сидел Петраков, я бы наслаждалась едой… Но напротив меня сидел Максим, и я наслаждалась Максимом.

Меня называли и Эльгой, и Элей, и Элькой, и Эленькой, и даже Эличкой и Эллой, но я не помню, чтобы меня так называли – Эль… Может, кто-то ко мне так и обращался, типа: «Ну, Эль»… (Типа: «Ну, Оль…», «Ну, Наташ…», «Ну, Ир…»…»… Но у Максима это вышло так необычно… словно мое имя было вовсе не Эльга. А просто Эль. Как у него так получилось?

Официантка собрала на поднос пустые тарелки и спросила:

– Что-нибудь еще?

– Нет, спасибо, мы уходим, – ответил Севастьянов.

Официантка ушла. Максим посмотрел на меня.

– Предлагаю подняться ко мне на лоджию и выпить еще по бокалу, прежде, чем ты уедешь домой.

Я хотела сказать, что никуда не тороплюсь и что дома меня никто не ждет, (как слова из песни), но промолчала. И на этот раз мы попали в кабинет – квартиру Севастьянова через «парадный» вход.

Я сразу вышла на лоджию, села в кресло, и начала медленно на нем раскачиваться… Уходить никуда не хотелось. Хотелось все время сидеть в этом кресле и ждать Максима… Но тут пришел Максим с двумя бокалами в одной руке и с бутылкой вина – в другой. Я встала и подошла к перилам. Стала смотреть на реку. Потом ко мне подошел Максим. Встал сзади меня и дышал мне в затылок.

– Красиво? – спросил он.

– Красиво, – ответила я.

Я не хотела поворачиваться. Стояла и таяла. От одного его дыхания… от одного его присутствия… Максим положил свои руки на мои плечи… осторожно поцеловал меня в шею… Я повернулась… я хотела сказать, чтобы он так больше не делал… А Максим начал целовать меня… ему невозможно было не ответить на поцелуй… И я отвечала… Максим стал гладить мои руки, мою спину, а мои руки обвились, помимо моей воли, вокруг его шеи… И мы все целовались, целовались, целовались… я не могла остановиться. И не хотела.

Первый раз нам помешал сигнал машины, ехавшей сзади. Второй раз нам помешала официантка, которую нечаянно толкнул какой-то посетитель ресторана… И если сейчас никто не помешает…

Руки Максима легли мне на бедра… Я не сопротивлялась… Максим гладил мои бедра, он просовывал руки в мои чулки и гладил мои ноги, а я замирала… Никогда еще столь банальное, даже пошлое действие, не отзывалось таким восторгом в моем теле… Севастьянов стал целовать мою шею… грудь… И вдруг замер…

Я открыла глаза. Севастьянов смотрел на меня. Какие у него были глаза!.. Не глаза – а весь горизонт. И каждая ресница – дерево. И хмуринка на лбу – облако… Я не могла сказать «нет». Я словно уплывала куда-то и глаза мои закрывались… Никогда еще в своей жизни я так не хотела ни одного мужчину… Только Его… Я тихо сказала: «Да».

Максим снова поцеловал меня. Потом резко закинул мою ногу себе на бедро… хорошо, что я ношу чулки…

…Хорошо, что перила на лоджии были высокие…

* * *

…Мы еще некоторое время стояли на лоджии у перил, обнявшись… Потом зазвонил мой телефон в сумочке. А моя сумочка лежала на рабочем столе Максима, куда я ее бросила, входя на лоджию.

Я оторвалась от Севастьянова и пошла к телефону. Когда я его достала, звонок смолк. Я посмотрела на дисплей. Звонил Петраков. Я в этом и не сомневалась.

Вышел Максим, вопросительно посмотрел на меня.

– Мне пора домой. – Утвердительно ответила я.

– Я тебя отвезу.

– Не нужно.

– Почему? – удивился Севастьянов. – Ты же без машины.

– Я поймаю такси.

– Почему? Что вдруг случилось?

Если он и догадывался, то виду не подавал.

– Ничего, – я пожала плечами. Максим подал мне пальто.

– Не понимаю, Эль. Муж приказал тебе ехать на такси?

– Мне никто не смеет приказывать, – холодно сказала я. – До свидания.

И я ушла, громко хлопнув дверью. Мне хотелось плакать и смеяться. Истеричка. И стерва. Можно сказать, использовала мальчика и помахала ручкой. Уж лучше пусть так, чем наоборот. Хуже быть не может, что мной воспользовался студент. А если он потом кому-нибудь расскажет? Поделится впечатлениями… Ага, значит, мне можно делиться впечатлениями с Иркой, а Севастьянову нельзя? Что я несу? О чем думаю? В теории все выходило как-то легче и проще. А на деле…

Как это вообще могло произойти? Сразу. Просто. Наверное, это называется отдаться без боя. Сдаться без боя… Но я так хотела любить его, так сильно, это было сильнее меня и всех моих праведных мыслей… Это было как утоление голода. Сексуального голода. Невозможно было не взять и не съесть. И если бы не дали, подошла бы сама и съела. Голод, и все тут…

Это было наваждение. С того самого момента, когда Севастьянов поцеловал меня в машине. Это было непозволительно. Да. Но еще и неизбежно. Неотвратимо.

Я очень этого хотела, вот и все. Я безнадежно его хотела. Что ж. «Чем безнадежней, тем как-то проще»… Вряд ли Бродский имел в виду то, что я сейчас. Но как подходит смысл! А смысл у всех разный…

О чем я думаю? О Бродском? О стихах? Я просто себя заговариваю, чтобы не отвечать за произошедшее.

Нет, но каков Севастьянов! Он просовывал мне руки в чулки. И гладил мои ноги. И это было – прекрасно. Потому что Он тоже делал так… О, если бы об этом написал Соломон в своей Песне песней, это бы запрещали читать!..

Была ли это ошибка?

Сальвадор Дали писал, что все ошибки нужно любить и проникнуться их смыслом.

Я проникнулась Севастьяновым. Можно так сказать? Или как? Я проникнулась любовью к Севастьянову? Люблю ли я его?

Да, когда Максим целовал меня, я ни о чем не думала, ни о каких последствиях. И когда мы с Максом на лоджии занимались… я споткнулась. А чем мы занимались? Любовью? Любовью это сложно назвать. Сексом? Нет, тоже не то. Секс – это какое-то механическое слово, бездушное. А чувства у нас были. Какие? Наваждение. Страсть. Безумие. Почему нет выражения: они занимались страстью?

Я так увлеклась анализом произошедшего, что чуть не подпрыгнула от неожиданности, когда возле меня затормозил джип. Дверца открылась. Я вздохнула. Никуда не денешься. Села. Максим перегнулся через меня и закрыл дверь. Я постаралась не улыбнуться. Почему я сама не закрываю дверь? Чтобы он перегнулся и коснулся меня. Зачем убегать от действительности?

Севастьянов резко рванул вперед.

– Сбавь скорость, – сказала я. Он сбавил.

Довольно продолжительное время мы ехали молча. Только изредка переглядывались. Севастьянов вдруг хмыкнул.

– Ты дура, Эльга Сергеевна!

– Что? – опешила я.

– Ты слышала.

– Объяснись! – вспылила я.

– Мне никто не смеет приказывать! Это твои слова.

Максим закурил.

– Когда я увидел тебя в первый раз, я сразу подумал: «Эта девушка будет моей».