Текст книги "Тиль Уленшпигель"

XXXV История рассказывает, как Уленшпигель во Франкфурте-на-Майне обманул на тысячу гульденов евреев и продал им свое дерьмо под видом вещих ягод

Никому не стоит огорчаться, если надуют плутоватого еврея. Когда Уленшпигель вернулся из Рима, он поехал во Франкфурт на Майне, а там как раз была ярмарка. Уленшпигель стал туда-сюда расхаживать, смотреть, кто какой товар выставил на продажу. Тут увидел он молодого дюжего мужчину в хорошем платье, в руках у него был маленький коробок с мускусом[72]72
  Мускус – ароматическое вещество.


[Закрыть] из Александрии, за который он спрашивал необыкновенно высокую цену. Уленшпигель подумал про себя: «Я такой же крепкий и ленивый плутяга, который работать не любит. Разве не– мог бы я так же легко добыть себе хлеб, как вот этот? Мне бы оно кстати пришлось».

Всю следующую ночь он лежал без сна, обдумывал и рассчитывал, чем ему добыть пропитание. А в это время блоха возьми и укуси его в задницу. Стал он это место скрести, да и выскреб из зада несколько катышков. «Вот, – подумал он, – маленькие рыбешки, чуть поболее блошки: это ко мне в руки мускус идет».

Как только поднялся он утром, купил серой и красной тафты, завернул в нее свои катышки, достал скамеечку, прикупил побольше пряностей и вышел со своим товаром к римлянам.[73]73
  По-видимому, ошибка составителя, поскольку эта история как раз и начинается с того, что Уленшпигель уже вернулся из Рима и дело происходит на ярмарке во Франкфурте.


[Закрыть]

Много людей подходили к нему и рассматривали его необычный товар и спрашивали, что за удивительной вещью он торгует, потому что и в самом деле то был редкостный товарец для купца: завернут он был в узелок, как мускус, и пахнул странно.

Но Уленшпигель никому не давал точного ответа о своей торговле, пока не подошли к нему три богатых еврея и не спросили, что он продает. Он им ответил, что продает вещие ягоды. Гот, кто однажды возьмет их в рот, а потом засунет в нос, с этого же часа скажет всю правду о будущем.

Тогда евреи пошли к себе и некоторое время совещались. Под конец один старик еврей говорит: «Мы могли бы отныне верно предсказать, когда наш мессия[74]74
  Мессия – обещанный Ветхим заветом спаситель, которого христиане видят в Христе, а верующие евреи дожидаются.


[Закрыть] должен прийти, это для нас, евреев, было бы немалым утешением». И тут решили они, что надо им этот товар всем сообща купить, сколько бы это ни стоило.

Так, условившись, пошли они вновь к Уленшпигелю и говорят: «Господин купец, скажите нам сразу, сколько стоят вещие ягоды». Уленшпигель стал быстро соображать и подумал так: «Воистину, раз у меня есть товар, господь посылает мне покупателей» – и сказал: «Отдаю каждую ягоду за сто флоринов.[75]75
  Флорин – в XIII в. флорентийская золотая монета, имевшая хождение в странах Западной Европы.


[Закрыть] Если столько платить не хотите (вы, собаки), так уходите, а это дерьмо пусть тут и стоит»…

За этот ответ они не рассердились на Уленшпигеля и хотели взять его товар. Заплатили ему быстрехонько деньги, взяли одну ягоду и пошли наконец домой. И тут принялись они бить в било, созывать в синагогу всех единоверцев. Когда собрались все, стар и млад, поднялся старейший раввин, по имени Альфа, и рассказал, как они по воле божьей получили вещую ягоду. Ее должен один из них взять в рот, и тогда он возвестит им о приходе мессии, отчего на них всех снизойдет утешение и благодать Итак, все они должны готовиться к этому с постом и молитвой. А через три дня пусть Исаак с низким поклоном возьмет в рот ягоду.

Все так и было сделано. Когда Исаак взял это в рот, Моисей его спрашивает: «Милый Исаак, ну, каково оно на вкус?» – «Слуга господен, нас всех дурак обманул! Это ничто иное, как человечье дерьмо!» Тут все они стали нюхать вещую ягоду, пока не уразумели, на каком она растет дереве. А Уленшпигель улизнул оттуда и славно кутил, покуда хватило еврейских денег.

XXXVI История рассказывает, как Уленшпигель в Кведлинбург купил кур и оставил крестьянке в залог ее собственного петуха

Конечно, в старину люди не были такими мошенниками, как теперь, особенно деревенские. Однажды в базарный день Уленшпигель пришел в Кведлинбург. Тратить мог он не очень-то много: как деньги к нему пришли, так и ушли, и он раздумывал, как снова начать сорить деньгами. Сидела на рынке одна деревенская женщина, она вынесла на продажу целую корзину отборных кур и одного петуха. Уленшпигель спросил, сколько стоит пара кур. Она отвечала: «За пару два гроша со Стефаном».[76]76
  Речь идет о монете с изображением св. Стефана которая чеканилась в Хальберштадтском епископстве.


[Закрыть] Уленшпигель сказал: «А дешевле не будет?». Женщина ответила: «Нет». Тогда Уленшпигель поднял корзину вместе с курами и пошел к городским воротам. Женщина побежала за ним и спрашивает: «Покупатель, как это понимать? Вы что же, платить мне за кур не хотите?», Уленшпигель сказал: «С удовольствием. Я – секретарь аббатиссы». «Я не об этом спрашиваю, – сказала крестьянка, – если ты хочешь взять кур, тогда плати за них. Я ни с аббатом, ни с аббатиссой никакого дела иметь не хочу. Отец учил меня, чтобы я никогда не продавала и в долг не давала тем, перед кем должна кланяться или шапку ломать, и ничего не покупала у них. Поэтому плати за кур. Слышишь ты?».

Уленшпигель сказал: «Сударыня, ведь вот вы какая маловерка! Плохо пришлось бы странствующим монахам, ежели все торговцы стали бы такими. Однако, чтобы вам совершенно увериться в моей честности, возьмите в залог петуха, пока я вам корзину и деньги принесу».

Добрая женщина подумала, что теперь она обеспечена и взяла своего собственного петуха в залог. Но она обманулась, ибо Уленшпигель был таков и с курами, и с деньгами. С торговкой случилось то же, что с теми людьми, которые о каждой мелочи в своем деле пекутся, а случается так, что сами же первые обмишулятся. Так и ушел Уленшпигель оттуда и оставил крестьянку гневаться на петуха, которого она в наказание за потерянных кур и прикончила.

XXXVII История рассказывает, как священник из верхнего Энгельсхейма[77]77
  Верхний Энгельсхейм – большое приходское село в Брауншвейгском герцогстве, расположенное между Вольфенбюттелем (резиденция герцога) и Хильдесхеймом, где находился женский монастырь.


[Закрыть] съел у Уленшпигеля колбасу, от которой ему потом стало худо

Уленшпигель был в Хильдесхейме и купил там в мясной лавке славную кровяную колбасу. А из Хильдесхейма пошел в Энгельсхейм, там он водил знакомство со священником. А это было в воскресенье утром. Когда Уленшпигель туда пришел, священник служил раннюю обедню, потому что хотел вовремя поесть.

Уленшпигель зашел в дом к священнику и попросил ключницу зажарить ему кровяную колбасу. Та согласилась. Тогда Уленшпигель пошел в церковь. Ранняя обедня уже кончилась, а позднюю начал уже другой пастырь. Уленшпигель остался ее послушать.

Тем временем первый священник пришел домой и говорит служанке: «Не приготовили ли вы чего-нибудь, чтобы я мог немного закусить?». Ключница говорит: «Я ничего еще не готовила, кроме кровяной колбасы, что принес Уленшпигель. Он ее будет есть, когда вернется из церкви». Священник говорит: «Давай ее сюда, я хочу съесть кусочек». Служанка подала ему колбасу. Священнику она так понравилась, что он ее целиком и сожрал, а потом говорит сам себе: «Господи благослови, как мне это вкусно показалось, хорошая колбаса была!». А потом говорит служанке: «Дай Уленшпигелю поесть капусты со шпиком, такому, как он, эта пища куда больше подойдет».

Когда обедня закончилась, Уленшпигель вернулся на двор к священнику и хотел поесть своей колбасы. «Добро пожаловать», – встретил его поп и поблагодарил за колбасу, сказал, до чего она ему понравилась, а Уленшпигелю предложил капусты со шпиком.

Уленшпигель промолчал и съел то, что было наварено, а в понедельник пошел прочь оттуда. Священник же сказал ему на дорогу: «Слышь, когда ты в другой раз к нам придешь, принеси с собой две колбасы: одну для себя, а другую для меня. Что ты за них заплатишь, я тебе возвращу. Мы с тобой так хорошо наедимся, что у нас сало по сусалам потечет, все губы измажет».

Уленшпигель ответил: «Да, сударь, так оно и будет. Я про вас и про колбасу не забуду», и он снова отправился в Хильдесхейм.

В ту пору случилось, что на живодерню везли издохшую свинью, а это совпало с замыслом Уленшпигеля. Он попросил живодера, чтобы тот приготовил ему за деньги из этой падали две кровяных колбасы, и заплатил живодеру несколько серебряных пфеннигов.

Живодер согласился и сделал ему две красивых колбасы. Уленшпигель их взял, отварил до половины готовности, как это полагается, и в следующее воскресенье снова отправился в Энгельсхейм. А получилось так, что его знакомый священник опять служил раннюю обедню. Уленшпигель пришел к нему во двор, принес колбасу ключнице и попросил, чтобы она изжарила колбасы на завтрак: одна из колбас предназначена попу, а другая ему, Уленшпигелю. Служанка поставила колбасу на огонь и стала жарить.

Когда обедня кончилась, священник заметил в толпе Уленшпигеля, а потом пошел из церкви домой и сказал ключнице: «Уленшпигель здесь. Он принес колбасу?» Служанка отвечала: «Целых две самых лучших колбасы, какие мне доводилось видеть. Они обе скоро поджарятся». Тут ключница пошла, сняла одну колбасу с огня, и ей самой так колбасы захотелось, что слюнки потекли. Уселись они вдвоем со священником и стали так жадно поедать колбасу, что рты запачкали. Один посторонний видел и слышал, как поп сказал служанке: «Ах, милая служанка, гляди-ка, у тебя весь рот в пене». А служанка ему отвечает: «Ах, милый сударь, и у вас тоже».

Как раз в это время пришел Уленшпигель из церкви. Священник ему говорит: «Глянь, что ты за колбасу принес: мы с моей ключницей рты замарали».

Уленшпигель тут засмеялся. «Храни вас бог, – сказал он, – все идет, как вы хотели, как вы мне намедни сказали: я должен две колбасы принести. Вы еще прибавили, что будете ее есть так, что рот запачкаете. Я это пачкотней не считаю, пока плеваться не начнете, но предвижу, что скоро заплюетесь. Колбаса эта сделана из дохлой свиньи. Вот почему мне пришлось ее мясо дочиста с мылом помыть, от этого у вас пена на губах».

Услышав такое, служанка начала кулаками махать и через стол плевать, так же и священник. Он закричал: «Вон из моего дома, негодяй!» – и взялся за палку, хотел Уленшпигеля бить. А тот сказал: «Это благочестивому человеку не к лицу. Вы же велели мне принести колбасу и обе штуки съели, а теперь хотите меня бить. Оплатите мне их сначала, я уже не говорю о той, что вы съели в прошлый раз».

Священник осерчал, чуть не взбесился и говорит: «Сам ешь свою гнилую колбасу, которую ты из падали сделал, а ко мне в дом больше ее не носи». Уленшпигель сказал: «Я же ее вам насильно в рот не пихал. Я тоже ее есть не люблю и не желаю, а вот ту, что я первый раз принес, ту я люблю, а вы ее съели, за что я вам был не слишком-то благодарен. Если вы ту хорошую колбасу сожрали, так съешьте на закуску и плохую». И еще прибавил: «Приятного сна!».

XXXVIII История рассказывает, как Уленшпигель с помощью лживой исповеди уговорил священника из деревни Риссенбрюгге[78]78
  Риссенбрюгге – приходское село на р. Риссе близ Вольфенбюттеля.


[Закрыть] отдать ему лошадь

В своем злокозненном озорстве Уленшпигель нимало не растерялся, когда в деревне Риссенбрюгге¹ пришлось ему иметь дело с Асенбургским[79]79
  Ассенбург – ныне опустевший замок на небольшом горном хребте Ассен.


[Закрыть] судом. А было так: в этой деревне тоже жил один священник, он держал весьма красивую ключницу и еще была у него красивая, маленькая, резвая лошадка. И ту и другую священник очень любил – столько же лошадь, как и служанку.

В те времена герцог Брауншвейгский бывал в Риссенбрюгге и через третьих лиц передал священнику, чтобы тот уступил ему лошадь. Герцог обещался вознаградить его так, что священник останется доволен. Но священник каждый раз отвечал князю отказом. Он-де не хочет лишаться лошади и еще, что князь не сможет отнять ее насильно, так как риссенбрюггский суд подчинен Брауншвейгскому городскому совету.[80]80
  Здесь, как и в других историях, рассказчик обнаруживает прекрасное знание места действия и местных обстоятельств. Так, в 1354 г. поместье Ассенбург было заложено Брауншвейгскому магистрату и судебные власти Ассенбурга перешли к нему в подчинение.


[Закрыть]

Уленшпигель был наслышан об этом деле и в нем хорошо разобрался. Он сказал князю: «Милостивейший государь, что вы мне пожалуете, если я это дело улажу и добуду вам лошадь у риссенбрюггского попа?» – «Если ты это сделаешь, – сказал герцог, – я отдам тебе вот это платье, которое на мне», – а это был красный камзол из верблюжьей шерсти, затканный жемчугом.

Уленшпигель намотал это себе на ус и поехал из Вольфенбюттеля в деревню Риссенбрюгге, в дом к пастырю. В его доме Уленшпигеля хорошо знали, так как он с давних пор нередко навещал священника и был у него желанным гостем. В этот раз, пробыв здесь три дня, Уленшпигель притворился, что заболел, начал громко стонать и слег. Поп и его ключница очень этим огорчились, не знали, что им делать и как тут быть. Под конец Уленшпигелю стало так плохо, что хозяин стал его просить и уговаривать исповедаться и причаститься святых даров. Уленшпигель же охотно к этому склонился. Тогда поп хотел сам исповедать больного и вопросить самым строгим образом о его прегрешениях и сказал: пусть Уленшпигель позаботится о своей душе, дабы господь простил ему грехи, ибо Уленшпигель в своей жизни чинил много злых шалостей. Уленшпигель же отвечал священнику расслабленным голосом, что не знает за собой никакой вины, кроме одной, в которой, однако, не осмеливается перед ним покаяться. Пусть пришлют к нему другого попа, он ему откроет свой грех, ибо если Уленшпигель исповедуется в нем этому священнику, то опасается прогневать пастыря.

Когда священник это услышал, то решил, что тут что-то важное скрывается, и захотел узнать в чем собака зарыта. Он сказал: «Уленшпигель, путь далек, я не смогу так быстро привести сюда другого попа. Ежели ты в это время умрешь, так мы оба перед богом виновны будем, что ты из-за этого опоздал покаяться. Открой мне свой грех – верно, он не так уж тяжел, – я отпущу тебе его. Что из того, если я разозлюсь? Я ведь должен хранить тайну исповеди».

Уленшпигель сказал: «Ну тогда я согласен исповедаться перед вами Мой грех не так уж велик. Мне только жаль, что вы осердитесь, потому что он вас огорчит».

Тогда священник еще больше раззадорился узнать, в чем тут дело, и сказал: ежели Уленшпигель что-либо украл у него или чем-то ему навредил или что там еще могло быть, пусть исповедуется ему, а пастырь отпустит его прегрешение и не станет на него сердиться.

«Ах, милый сударь, – сказал Уленшпигель, – я знаю, что вы на меня за это осердитесь, но я чувствую и опасаюсь, что скоро должен буду покинуть этот мир, Я должен вам все рассказать, дай бог, чтобы вы не прогневались. Милый сударь, я спал с вашей служанкой». Поп спросил, сколько раз это случалось. Уленшпигель сказал. «Всего только пять раз». А поп про себя решил: «Надо ей в отместку за это пять горячих отвесить», и отпустил поскорее Уленшпигелю грехи, и пошел к себе в горницу, позвал служанку и спросил, спала ли она с Уленшпигелем.

Ключница отвечала: «Нет, это ложь». Поп сказал: «Он ведь мне это на исповеди сказал, я ему верю». Она опять говорит: «Нет», а поп твердит: «Да», да как взял палку и побил ее до синяков.

Уленшпигель, лежа в кровати, смеялся и думал про себя: «Ну, игра хорошо началась, мне везет». Так провалялся он в постели весь день, а ночью набрался сил, утром встал с постели и говорит, что ему полегчало. Надо ему теперь отправляться в другую землю, пусть хозяин сочтет, много ли Уленшпигель ему задолжал за это время. Поп стал считать вместе с Уленшпигелем и был при этом так рассеян, что мысли его мешались, – взял деньги и не видел, что взял, был доволен, что гость решил от него убраться, точно так же и ключница, которой по милости Уленшпигеля достались побои.

Вот Уленшпигель собрался и хотел идти. «Сударь, – сказал он, – вам придется вспомнить, что вы тайну исповеди разгласили. Я пойду в Хальберштадт к епископу и донесу об этом». Тут поп позабыл всю свою досаду, когда услышал, что Уленшпигель хочет на него беду накликать, и стал всячески его убеждать, чтобы Уленшпигель молчал, – это все, мол. в запальчивости получилось, – обещал дать двадцать гульденов, только чтоб Уленшпигель не доносил на него. Уленшпигель отвечал: «Нет, я и за сто гульденов молчать не стану. Я пойду и доложу об этом, как оно и подобает». Тогда поп со слезами на глазах стал уговаривать девушку чтобы ока спросила у гостя, что он хочет, поп все ему отдаст без отказа.

В конце концов Уленшпигель сказал: если поп отдаст ему лошадь, он согласен молчать и не доносить, а ничего другого взамен лошади он не возьмет.

Поп очень любил свою лошадь. Он лучше бы все свои наличные Уленшпигелю отдал, только не лошадь. Однако пришлось, скрепя сердце, расстаться с лошадкой – беда заставила. А Уленшпигель поскакал на поповой лошадке к Вольфенбюттелю.

Когда он подъехал к плотине, герцог стоял на подъемном мосту и видел, что Уленшпигель едет к нему на лошади. Князь снял с себя расшитый камзол, обещанный Уленшпигелю, встал так, чтобы Уленшпигель его хорошо видел, и сказал: «Взгляни сюда, мой милый Уленшпигель, вот камзол, который я тебе обещал». Уленшпигель спешился и сказал: «Милостивейший государь, вот ваша лошадь».

Герцог его поблагодарил, и Уленшпигель должен был рассказать, как он заполучил у попа лошадь. Князь посмеялся и сделался весел и дал Уленшпигелю впридачу к камзолу другую лошадь.

А священник тужил о своей лошади и потому частенько колотил ключницу так сильно, что она под конец сбежала от него. Так у попа не осталось ни служанки, ни лошади.

XXXIX История рассказывает, как Уленшпигель нанялся к кузнецу и отнес его меха во двор

Уленшпигель пришел в Росток, что в земле Мекленбург, и нанялся работником к кузнецу. У этого кузнеца была поговорка – когда работник должен был раздувать меха, он говорил: «Хо-хо, поспешай с мехами!». Однажды Уленшпигель стоял и раздувал меха. Тут кузнец сказал ему грубо: «Хо-хо, поспешай за мной с мехами!» – с этими словами вышел во двор и там хотел помочиться, а Уленшпигель взвалил один из кузнечных мехов на плечи, поспешил за мастером и сказал: «Мастер, вот я притащил один мех, куда его деть? Сейчас пойду и другой принесу». Мастер оглянулся и говорит: «Милый мой, я совсем не то думал. Иди-ка, да положи его снова на место». Уленшпигель это исполнил и отнес мех на место. А мастер задумался, как отомстить Уленшпигелю за это, и порешил, что все последующие пять дней он будет вставать в полночь, будить работников и заставлять их работать.[81]81
  Здесь, как почти во всех шванках о Тиле-ремесленнике, поводом к злым выходкам Уленшпигеля является приказ хозяина работать в ночное время либо в праздничный день.


[Закрыть] Так он и сделал: в полночь поднял работников и послал их в кузницу работать. Сотоварищ Уленшпигеля ему и говорит: «Что это наш хозяин вздумал нас так рано будить? Раньше это у него в заводе не было».

Уленшпигель ему ответил: «Если хочешь, я его об этом спрошу». Работник сказал: «Давай спрашивай». Тогда Уленшпигель спросил: «Милый мастер, как это случилось, что вы нас так рано будите? Ведь на дворе еще полночь». А мастер ему в ответ: «Такой у меня обычай, что мои работники первые восемь дней должны спать лишь полночи».[82]82
  Этот шванк отличается тем, что в нем прямо указывается на причины конфликта. Интересна и сама аргументация обеих сторон: и мастер и Уленшпигель ссылаются на «обычай».


[Закрыть]

Уленшпигель смолчал, и его товарищ тоже не стал возражать.

На следующую ночь хозяин опять разбудил их. Товарищ Уленшпигеля пошел работать, а Уленшпигель взял свою постель и привязал ее себе за спину.

Когда железо докрасна раскалилось, он вскочил со своей лежанки, прибежал к наковальне и стал так молотить, что искры посыпались и в постель полетели. Кузнец ему сказал: «Гляди-ка, что ты делаешь! Рехнулся ты, что ли? Почему постель не оставил там, где ей быть надлежит?». Уленшпигель ему сказал: «Мастер, не гневайтесь, у меня такой обычай, что я полночи лежу на постели, а другую половину она на мне лежит».

Мастер осерчал и сказал, чтобы он отнес постель откуда взял, а потом уже совершенно разгневанный велел Уленшпигелю: «Давай уходи из моего дома, хоть через крышу, негодник отъявленный!».

Уленшпигель ему сказал: «Слушаюсь», пошел к лежанке, сложил постель, откуда он ее взял, потом приставил лестницу, поднялся по ней на чердак, пробил в потолке дыру и вылез на крышу. После этого он втащил лестницу туда же, спустил ее на улицу и сам по ней слез на землю и был таков. Кузнец услышал, как вверху загрохотало, поспешил вместе со вторым подмастерьем к лежанке и тут увидел, что Уленшпигель крышу разломал и оттуда наружу вылез.

Хозяин стал еще злее, схватил кол и побежал за Уленшпигелем из дому, а подмастерье схватил хозяина и стал ему говорить: «Мастер, не надо так, дайте вам сказать… Уленшпигель ведь сделал не иначе как вы ему сказали. Вы велели, чтобы он из вашего дома убрался хоть через крышу, – он это сделал, как видите». Кузнец дал себя уговорить. А что ему оставалось еще делать? Уленшпигель ушел, а мастеру пришлось позвать кровельщика чинить крышу и на том успокоиться. Его подмастерье так сказал: «С таким компаньоном немного выиграешь. Кто Уленшпигеля не знает, пусть хоть разок поимеет с ним дело, вперед его хорошо знать будет».

40 История рассказывает, как Уленшпигель одному кузнецу сковал вместе молот и клещи

Дело было зимой, когда Уленшпигель ушел от кузнеца. Зима стояла холодная, и мороз был жестокий, к тому же все вздорожало, так что много подмастерьев оказались без работы. У Уленшпигеля не оставалось денег на расходы. Он все скитался, пока не пришел в одну деревню. Там тоже жил кузнец, он взял его себе в подмастерья. Уленшпигелю не очень-то хотелось оставаться в работниках у кузнеца, но голод и зима принудили его к этому. Он думал: «Терпи то, что можешь терпеть. До тех пор пока снег не растает, пока снова не будешь ступать по рыхлой земле, делай то, что кузнец велит».

Кузнец неохотно брал его к себе из-за того, что была дороговизна. Тогда Уленшпигель стал просить кузнеца, чтобы тот дал ему работу, а он будет делать все, что хозяин захочет, и есть будет, что дадут. А кузнец был скупой человек и подумал так: «Возьму его на испытание на 8 дней,[83]83
  Это объясняет, каким образом Уленшпигель может бросать одно ремесло и заниматься другим, переходить от одного мастера к другому, тогда как срок найма, оплата, продолжительность рабочего дня – все определялось цеховыми статутами. За самовольный уход до истечения срока найма (обычно полгода) работник наказывался штрафом, ему запрещалось поступать к другим мастерам, его могли даже вовсе исключить из данного цеха. Цеховые статуты XIII–XVI вв. говорят о жестокой борьбе между мастерами и подмастерьями – последние требуют права разрывать договор до срока найма.
  Такую возможность давал обеим сторонам «испытательный срок», который указан во многих документах. Например, кузнецы городов Любек, Росток, Штральзунд, Люнебург в 1494 г. постановляют: «кто появился в городе впервые, нанимается сначала на 14 дней, если же пожелает далее остаться, нанимается на полгода». Уленшпигель уходит от мастера до истечения предварительного срока, и хозяин не может его за это наказать.


[Закрыть] не объест он меня за это время».

На утро стали они в кузнице работать, и кузнец все понукал Уленшпигеля поспешать управляться с молотом и мехами до самого обеда, когда уже полдень настал. А у кузнеца во дворе было отхожее место. И когда они собирались к столу, взял кузнец и повел Уленшпигеля во двор к отхожему месту и здесь говорит ему: «Гляди-ка, ты сказал, что будешь есть все, что я дам тебе за работу. Вот этого никто есть не желает. Съешь все это». И пошел кузнец домой, и стал там обедать, а Уленшпигеля оставил у выгребной ямы. Уленшпигель же молчал и думал: «Это ты через край хватил. Видно, многим людям пришлось такое от тебя терпеть. Но за все воздастся тебе полной мерой. Чем же мне кузнецу отплатить? А за это отплатить надо, хотя бы зима была вдвое суровей».

В одиночку проработал Уленшпигель до самого вечера. Лишь тогда кузнец дал ему кое-что поесть, так как он целый день пропостился. Но в мозгу у работника засело то, что кузнец сказал ему у отхожего места. Когда же Уленшпигель собрался идти ко сну, кузнец ему говорит: «Утром встанешь, пусть служанка тебе меха раздует, а ты начни ковать все, что ни есть. Еще гвоздей для подков нарежешь, покуда я встану».

Уленшпигель отправился спать, а когда поднялся, решил отплатить хозяину, хотя бы пришлось ему потом по колено в снегу скитаться.

Развел он жаркий огонь, взял клещи, опустил в ковш и сварил вместе, да еще два молота, да железный вертел впридачу, да засов. И взял чугун, где лежали подковные гвозди, высыпал их, обрезал у них шляпки и ссе шляпки вместе сковал, и все стерженьки вместе. А когда услышал, что кузнец встал, взял свой фартук и пошел прочь.

Кузнец приходит в кузницу и видит, что у гвоздей шляпки поотрублены, а молот, клещи и другие инструменты вместе. сварены. Тут кузнец разъярился и стал служанку кликать: куда работник девался? Служанка говорит: «Он из дверей вышел». Кузнец говорит: «Он ушел как мошенник. Знал бы я, где он есть, я бы его догнал и хорошую затрещину влепил». Служанка говорит: «Когда он вышел, он на двери что-то начертил, и рисунок этот выглядит как сова». Ибо Уленшпигель имел такое обыкновение: когда он что-нибудь вытворял там, где его не знали, он брал уголь или мел и рисовал сову и зеркало и писал сверху «Hic fuit»,[84]84
  …он брал уголь или мел и рисовал сову и зеркало и писал сверху: «Hic fuit» – «здесь побывал» (лат.). См. также примеч. к 7-й ист.


[Закрыть] И это изобразил Уленшпигель тоже у кузнеца на двери.

Как только кузнец поутру вышел из дома, он нашел все, как сказала ему девушка. Так как кузнец не умел прочесть надпись, он пошел к священнику и попросил, чтобы тот с ним пошел и прочел на его дверях, что написано. Священник пошел с кузнецом к его двери и увидел рисунок и надпись. Тут он сказал кузнецу: «Это означает, что здесь побывал Уленшпигель». Священник об Уленшпигеле много слышал, что он за молодец, и побранил кузнеца, почему он не дал знать, что можно увидать Уленшпигеля. Кузнец разозлился на священника и сказал: «Как это я мог дать знать, о чем сам не мог знать? Он в моем доме побывал – это видно по моим инструментам, да раз уж он не вернется, мне с этого небольшая выгода». Взял кузнец метелку, стер все, что на двери было. «Не хочу, – говорит, – иметь на своей двери дурацкий герб!» Священник ушел, а кузнец так и остался ждать. Только Уленшпигель так и не вернулся.