Текст книги "Александр Алехин. Жизнь как война"

Глава 2. Низвержение богов

Столица восхитилась почетным гостем, который в прямом смысле творил чудеса. Среди больших почитателей таланта американца оказался и сам Алехин, пускай тогда он еще и был ребенком.

В то время Америка являлась шахматной сверхдержавой. Страна считала первым чемпионом мира Пола Морфи, официально лучшим на планете стал Вильгельм Стейниц (пусть и уроженец Австро-Венгрии), и лишь немецкий шахматист Эмануил Ласкер отнял у звездно-полосатых величие. Но такие яркие мастера, как Пильсбери, давали США надежду, что утраченные позиции скоро могут быть возвращены.

Увы, американских героев, включая Пильсбери, постигала незавидная участь. И это показательно, поскольку шахматы вовсе не для всех оказались дарованием – с тем же успехом они могли становиться и проклятьем. Трагической можно считать не только судьбу Алехина, но и судьбы многих других выдающихся шахматистов.

Морфи оказался удивительным самородком. Уже в девять лет он считался одним из сильнейших игроков в Новом Орлеане, в 12 переиграл зарубежного мастера Иоганна Лёвенталя, брови которого подпрыгивали до небес после каждого неожиданного хода юного оппонента. В 21 год он пересек океан для проверки сил – и разбил в Европе сильнейших шахматистов (включая блистательного немца Адольфа Андерсена). Его слава стала так велика, что британская королева Виктория устроила для него аудиенцию. Американца негласно стали называть лучшим игроком в мире! Вернувшись домой, Морфи неожиданно изменил свое отношение к шахматам, со временем полностью отказавшись от игры ради карьеры юриста. Однако преуспеть на новом поприще он так и не сумел. Все, даже клиенты юридической конторы, воспринимали его больше шахматистом. Но он почему-то бежал от этого клише, не желая слышать подобных ассоциаций. Вильгельм Стейниц пытался уговорить его сыграть матч, но тщетно. Заканчивал жизнь Морфи полным параноиком: был уверен, что его преследует шурин, а в ресторанах хотят отравить. Бродил по улицам тенью, нашептывая под нос что-то бессвязное, и отоваривал тростью прохожих, вспоминавших его блистательное прошлое. Умер он в 47 лет в ванной от инсульта – по легенде, окруженный обувью, которую зачем-то расставлял по квартире в странном порядке, о чем рассказывала его племянница. Но именно Морфи по таланту и нереализованному потенциалу считают одним из сильнейших за всю историю шахмат.

Участь Стейница оказалась не менее трагичной. Его разум однажды помутился, а на побывке в Российской империи в присутствии русской секретарши маэстро начал говорить с кем-то несуществующим через форточку – начались галлюцинации. Стейница заперли в московской психиатрической клинике, где поначалу из-за путаницы его принимали за пациента, выдававшего себя за… Стейница¹. После лечения ситуация не сильно улучшилась: американец верил, что электрический ток двигает фигуры на доске, а сам он провел партию с Богом – и выиграл. Последним пристанищем бывшего чемпиона мира стала американская клиника – подвело сердце. Ему было 64.

Однако в США были не только Морфи и Стейниц, но и удивительный Гарри Пильсбери, который однажды вдохновил на чудеса Алехина. Американец начал играть в шахматы в 15 лет, чтобы отвлечься от горя, постигшего семью, – смерти матери. Прославился на весь мир уже в 1895 году, когда прибыл в Гастингс (Великобритания) и в 22-летнем возрасте выиграл крупнейший международный турнир, первый же в своей карьере. Уступив на старте Чигорину, он затем выдал серию из девяти побед подряд и занял первое место, опередив действующего чемпиона мира Ласкера, экс-чемпиона Стейница и многих других звезд. В интервью Brooklyn Daily Eagle Пильсбери рассказывал: «Конечно, Чигорин был сильнейшим противником. Могу оправдать свое поражение страхом сцены, того, что мне, молодому игроку, противостоит ветеран. Кстати, в некоторых английских газетах обо мне писали лживую информацию. Например, что я был высоким и желтушным, курил зеленые сигары. Другой корреспондент заявил, будто я был феноменом и начал играть в шесть лет»².

В Лондоне Пильсбери сыграл также с шахматистками, вообще часто практикуя подобные встречи. Он дал каждой фору в коня и почти все партии выиграл. После турне по Великобритании Пильсбери стал национальным героем в США, поскольку Стейниц уже год как сложил полномочия чемпиона мира. Ему устроили званый ужин в Бруклине, где меню оформили диаграммами лучших партий Пильсбери в Гастингсе. К тому моменту юноша уже давал удивительные сеансы игр вслепую, став своеобразным шахматным Гарри Гудини. Ему завязывали глаза, сообщали ход соперника, и он делал свой – и так на большом количестве досок. Как правило, побеждал – и не суть, что соперники были ниже уровнем, все равно им восхищались. У Пильсбери оказалась фотографическая память, чем он и пользовался для подобных трюков. За волшебство платили хорошие деньги, и ему приходилось удивлять публику, чтобы зарабатывать на ремесле. А расплачивался он за это здоровьем. Его мучили бессонницы, потому что в голове все время прокручивались партии, где можно было сыграть и получше.

На пике славы Пильсбери все в том же 1895 году приехал в Российскую империю, и эта поездка дорого ему обошлась. И хотя сам он это официально нигде не подтверждал, историки (например, Билл Уолл) полагают, что именно в той злополучной командировке шахматист заразился сифилисом от проститутки³. Половину турнира в Петербурге, где по шесть партий друг против друга играли четыре лучших шахматиста в мире, Пильсбери шел в лидерах – и вдруг посыпался. Виною стало тяжелое течение гриппа (баланс против победителя Ласкера остался в пользу Гарри). С тех пор его результаты начали колебаться, и не в последнюю очередь – из-за неизлечимого заболевания, постепенно разрушавшего здоровье американца. Пильсбери не выдерживал длинных марафонов, обычно захватывая лидерство, а потом проигрывая партию за партией.

Его все чаще беспокоили сильные головные боли, бессонница и невроз. Но врачи не лечили шахматиста, а больше изучали. Доктор Трелкельд-Эдвардс и профессор Мэнсфилд Мерриман попросили шахматиста выучить 33 труднопроизносимых слова. Всего с минуту глядя на них, он воспроизвел все слова в том же порядке, затем провел четырехчасовой сеанс игр вслепую и сразу после этого снова повторил все слова, причем как в прямом, так и в обратном порядке. Слова подобрали действительно сложные – антифлогистин (название медикамента), такадиастаза (фермент из плесневого гриба), стрептококк (бактерия) и тому подобные. Еще он мог безошибочно воспроизводить по памяти до тысячи ходов своих соперников на турнире, а также совмещать слепые партии в шахматы с игрой в шашки и вист.

Все чаще ему требовалась медпомощь, которую оказывали прямо во время соревнований. Увы, чтобы облегчить свою участь, сам он делал немного, злоупотребляя курением и распитием алкогольных напитков даже на своих знаменитых шахматных шоу. Но слава о нем и его уникальных способностях распространялась. О Пильсбери хорошо знал Алехин и наверняка страшно завидовал брату Алексею, которого пригласили участвовать в сеансе слепых шахмат с участием Пильсбери в московском дворянском собрании в декабре 1902 года. Там американец установил очередной мировой рекорд по количеству соперников в сеансе игры вслепую – их было 22 (победил в 17 партиях).

«Об игре, не глядя на доску, я впервые услышал девятилетним мальчиком, – вспоминал Алехин. – В это время мой родной город – Москву – посетил Пильсбери, который дал здесь сеанс одновременной игры вслепую на 22 досках. Я сам тогда не имел еще доступа в шахматный клуб, но мой старший брат принимал участие в сеансе и сыграл с Пильсбери вничью. Достижение Пильсбери подействовало на меня ошеломляюще. Впрочем, таково же было впечатление всего шахматного мира»⁴.

Затем уже сам Алехин начал практиковать сеансы игры вслепую, восхищая поклонников этой магии, недоступной для обыкновенного человека, – впервые попробовал, когда исполнилось всего 12 лет. Но за подобные таланты приходится расплачиваться: на фоне большого количества шахматных гастролей Пильсбери долго болел, у него случались припадки. Лихорадка и высокая температура приводили к делирию; он даже пытался выпрыгнуть из окна в больнице. Скончался Пильсбери в 1906-м в Филадельфии уже частично парализованным – ему было всего 33 года.

Долгое время считалось, что американец умер от сверхнапряжения клеток мозга; лишь позже появилась информация о сифилисе. Но умственное перенапряжение из-за большого числа выставочных турниров (и нездорового образа жизни) также наверняка повлияло на скорую развязку. Ласкер в интервьюNew York Times сразу после смерти своего соперника вспоминал: «Его мозг стал неисправным. <…> Когда две армии из 16 боевых единиц каждая сражаются друг с другом в имитационной войне в соответствии с правилами, мозг игрока находится в постоянном возбуждении. Он должен предвидеть результат враждебного маневра, тщательно анализировать. <…> Шахматы требуют мужества. <…> Нельзя сомневаться, что мозг значительно набирает силу благодаря игре в шахматы. Поэтому можно сделать вывод, что в современном обществе идеальным мужчиной был бы шахматист. Но тут я слышу, как кто-то парирует: “А как насчет Морфи, Стейница и Пильсбери, трех величайших американских шахматистов, которые стали жертвами безумия? Разве не опровергают они вашу теорию?” Мой ответ решительный: “Нет”. <…> Пильсбери умер от болезни, которую спровоцировало перенапряжение клеток его памяти. Но шахматы имеют к этому лишь очень косвенное отношение. Память имеет наименьшую ценность для шахматиста, который вместо нее должен использовать изобретательность, оригинальное мышление и логику. Только в шахматах с завязанными глазами память находит себе место. К сожалению, Пильсбери взял за правило так играть. Шахматные клубы заставляли его играть столько партий, сколько он мог выдержать. В трудные часы выставок, на которых Пильсбери демонстрировал свои подвиги, играя заодно в шашки и вист, он курил и пил виски. Так мало-помалу его здоровье и было подорвано. Друзья, видя, что он теряет силы, предупреждали его об опасности. Но шахматный мир ужасно организован, и как бы он ни был обязан Пильсбери, ему не позволяли зарабатывать себе на жизнь без этих выставок. Порочный круг замкнулся, и теперь мы скорбим у его могилы»⁵.

Это могло бы стать предупреждением Алехину, память которого, как показало время, оказалась крепче, чем у Пильсбери. Но даже если он и читал интервью Ласкера, это не помешало ему стать одним из лучших мастеров игры вслепую в истории шахмат.

Глава 3. От революции до лицедейства

Алехин-гимназист стремительно взрослел, при этом его подростковая внешность соответствовала нервическому характеру и вызывала смешанные чувства. Его подробное описание дал одноклассник Георгий Римский-Корсаков, родственник композитора. Портрет Алехина со слов Римского-Корсакова рисуется довольно неприятный, но если мы отбросим лишний негатив, то увидим интересного и выразительного молодого человека. У шахматиста были светлые волосы, которые неподатливым чубом сваливались спереди на лоб. Бледное лицо покрывали медные веснушки. Взгляд отличался расфокусированностью; он вообще редко замечал кого-либо, предпочитая смотреть сквозь людей. Нос был коротким и вздернутым, губы – тонкими, плотно сжатыми, как будто презрительно. Ногти на длинных пальцах он всегда нервно обкусывал. Голос был высоким и немного скрипучим. Походка – легкой и быстрой, притом чуточку дерганой¹. Он, в общем, выделялся в толпе, вот только другие гимназисты обходили стороной несколько странноватого подростка.

Зато он учился среди элиты. Хорошо известно, что в стенах Поливановской гимназии образование получали дети дворянского происхождения, и родителям приходилось оплачивать обучение. На занятия ходили сыновья писателя Льва Толстого (кстати, любителя шахмат), драматурга Александра Островского… Мало кто кичился своим высоким происхождением, ведь всегда находились те, у кого родители были даже богаче и знаменитее. Неудивительно, что педагогами гимназии выступали сплошь именитые профессора того времени – Михаил Лопатин (преподавал логику), Михаил Покровский (отвечал за латынь), Юрий Готье (курировал историю). С такими валять дурака у большинства учеников не получалось.

Но Алехину учеба давалась без натуги (за исключением математики). Особенно по душе юному гимназисту приходились гуманитарные науки и иностранные языки. Павел Попов, который дружил с Алехиным в гимназии, а позже стал профессором в МГУ, рассказывал, что однокашник писал очень вдумчивые сочинения, его французский был образцовым, а Готье выделял его среди остальных учеников, поражаясь глубокими историческими познаниями².

Но даже любимые предметы не занимали его ум денно и нощно, так что Алехин из кожи вон не лез. Когда другие ученики вечерами напролет корпели над гимназическими учебниками, Тиша предпочитал уединяться в комнате с шахматами или просматривать корреспонденцию с другими игроками. А чтобы не попасть впросак на уроке, ему достаточно было перед занятием пробежаться по страницам учебника. Иной раз он позволял себе снисходительные, даже дерзкие реплики в адрес некоторых учителей, как будто ставил себя выше; к сверстникам – даже друзьям – тоже мог проявлять пренебрежение и строить им козни – возможно, оттого, что видел себя совсем в другом месте, за доской, либо же не считал их себе ровней. Во время урока он почти всегда украдкой изучал партии и решал занятные шахматные задачки, которые быстро научился составлять сам.

Попов отмечал фирменную непоседливость Алехина: мальчишка дергался по любому поводу и без, никак не мог найти себе места, даже когда сидел за партой во время какой-нибудь сложной лекции, требующей внимания. Поэт Всеволод Рождественский нашел этому его перевозбужденному состоянию возможное объяснение. Алехин лично рассказывал приятелю, что многие его беды были связаны с исключительной памятью (тут уместно снова вспомнить бедолагу Пильсбери). Тиша и рад был расслабиться, но что он мог поделать, если мозг впитывал как губка абсолютно все, включая постные лица, увиденные вскользь в трамвае, или фразы со скучных дорожных вывесок. При всем желании Тиши выкинуть весь этот мусор из головы у него мало что получалось. Вероятно, шахматы помогали ему хоть ненадолго отвлекаться от цунами мыслей и ненужных воспоминаний, которые одолевали его.

Поливановская гимназия, 1885 год

«Весь углубленный в свои шахматные дела, Алехин настолько выключался из окружающей его среды, что не всегда ясно сознавал, где он находится и какой идет урок, – рассказывал Георгий Римский-Корсаков. – Бывало, вдруг начнет вставать из-за парты. Класс затихал и напряженно ждал, что будет дальше. Постояв немного с растерянным видом, Алехин вдруг издавал радостное “Ага!”, быстро хватал ручку и записывал придуманный ход. Если преподаватель задавал ему вопрос, то он, услышав свою фамилию, быстро вскакивал и некоторое время стоял молча, обводя класс прищуренными глазами, как бы стараясь понять, где он находится и что от него требуют. Все это происходило не больше секунды, после чего лицо Александра прояснялось, и на повторный вопрос учителя он отвечал быстро и безошибочно».

Завоевать внимание этого удивительного во всех отношениях ученика мог лишь такой же шахматный фанат. Однако остальные гимназисты предпочитали играть в шашки или карты. Лишь некоторые оказались в состоянии удовлетворять его аппетит к игре. Например, Вадим Шершеневич, не обладавший большими шахматными талантами, – делом его жизни оказалась поэзия. А потому друзей у Алехина было исключительно мало; даже за девчонками не бегал, как другие мальчишки его возраста. Правда, когда подрос, однажды оказался вовлечен в скандальную любовную историю: гимназист невольно вскружил голову популярной девушке, но шага навстречу не сделал. Более того, путем жестоких интриг оттолкнул от нее других кавалеров и затем объявил, что она ему не нужна. Когда несчастная упрекнула несостоявшегося бойфренда, ответил цинично – мол, такова жизнь, зато с вами поступили честно³. Алехинский эгоизм был следствием тщеславия, укоренившейся в голове мысли, что он уникален.

Очевидно, тщеславие Алехина заключалось не в том, чтобы завоевать как можно больше дамских сердец, а в том, чтобы быть непохожим на остальных, выгодно выделяться в чем-то неожиданном. Алехина ничуть не интересовали все те радости, что по обыкновению случаются в жизни молодых людей, вроде походов на светские мероприятия, шумных вечеринок в меблированных комнатах, пропитанных густым дымом папирос или романтических прогулок под желтоглазыми фонарями. Такова участь самородков, людей исключительно талантливых: вся энергия их направлена на любимое занятие и совершенствование навыков. Остальное же кажется им пустым и малозначительным. Социальные связи легко разрываются ради дополнительных часов, посвященных любимому делу. Такие, как Алехин, обычно даже не осознают, насколько одиноки, потому что счастливы жить в том ключе, который сами для себя и определили.

Даже первая русская революция оставила Алехина равнодушным.

* * *

А между тем, в декабрьской стылой Москве 1905 года возник настоящий хаос, развитию которого способствовали эсеры и большевики. Народ призвали ко всеобщей политической стачке и вооруженному восстанию. В ряде сочувствующих мятежу газет появлялись статьи с прямым обращением к «рабочим, солдатам и труженикам», чтобы они вносили свой вклад в подрыв сложившегося строя. Остановили работу крупные заводы и фабрики. Была прекращена подача электроэнергии, из-за чего прямо посреди маршрутов замирали трамваи, а фонари гасли, как спички. Прекращали работу магазины и торговые лавки. Привычная жизнь превратилась в боевик с непредсказуемым сценарием.

Московского генерал-губернатора Федора Дубасова в конце концов вынудили объявить чрезвычайное положение. Полиция пробовала разгонять митингующих, но попытки скрутить дружинников, которые координировали протестные массы, ни к чему не приводили.

Первая кровь пролилась возле Московского реального училища Фидлера. Туда подтянулась молодежь, основу которой составляли студенты и гимназисты, в том числе «поливановцы». Войска провели артобстрел дома Фидлера, в ответ на улицах города стали появляться баррикады, натягивалась колючая проволока.

Трехгорная мануфактура превратилась в один из революционных штабов, хотя Прохоровы славились тем, что создавали для своих рабочих чуть ли не идеальные условия. Трогательная забота о персонале помогла им тогда: владельцы фабрики и администрация остались на местах, опасность им не угрожала. Однако эти события наверняка стали большой головной болью для матери Алехина Анисьи Ивановны, для которой мануфактура была семейным делом. Да и отца шахматиста Александра Ивановича, к тому моменту ставшего потомственным дворянином, революция затронула самым прямым образом, ведь он числился одним из директоров предприятия. Наибольший урон Прохоровы получили от… правительственных войск, которые частично разрушили фабрику артиллерийскими снарядами.

А что же сам Алехин? Гимназистов по случаю беспорядков и опасной ситуации на улицах распустили по домам, но многие проявляли интерес к той драме, что разворачивалась прямо у них под окнами. Сбегали из домов, участвовали в сходках молодежи, писали наивные прокламации, мечтали стать дружинниками, даже приносили доски для сооружения баррикад. И хотя сила той революции быстро иссякла, гимназисты прониклись ее духом, у многих горели глаза. В молодых людях обычно присутствует бунтарский дух, жажда перемен и свержения всего старого. Им хочется закреплять свой авторитет, а тут для этого представилась отличная возможность. Мало кто оставался безучастным к декабрьскому восстанию. Сосед Алехина по парте даже раздобыл где-то браунинг.

«Когда возобновились школьные занятия, у многих из нас было что рассказать друг другу. Но Алехин и тут, кажется, не проявил никакого интереса к нашим рассказам, и он глубоко обидел меня тем, что, взглянув на мой пистолет, несколько раз дернул головой вбок и презрительно улыбнулся», – вспоминал Георгий Римский-Корсаков. Ему вообще было неприятно иметь такого соседа, равнодушного ко всему, что не касалось шахмат.

Может, Алехин и не проявлял интереса к революции, но в будущем ему придется хлебнуть еще немало горя из-за тех катаклизмов, что разрушат царскую Россию. Вся его жизнь из-за этого перевернется, ему чудом удастся сохранить себя… А пока он был всего лишь подростком, который жил, не сильно погружаясь в суть декабрьских событий.

* * *

Алехин продолжал невольно раздражать Георгия своими спонтанными выходками. Например, мог на уроке алгебры вдруг вскочить и на вопрос педагога Бачинского, решена задачка или нет, ответить по-шахматному: «Решил! Жертвую коня, слон ходит… И белые выигрывают!» Когда весь класс хохотал, Алехин не смеялся с остальными, потому что это была вовсе не шутка.

Иной раз родители пытались уберечь Алехина от шахмат, осознав истинный масштаб его увлеченности. Однако споры лишь усиливали одержимость сына. Хотя иногда он все же ненадолго отвлекался. В Поливановской гимназии был шекспировский кружок, где ученики проявляли свои сценические способности. Как ни странно, подмостки захватили и малоактивного во многом остальном Алехина. Подростку внезапно стало казаться, что лицедейство ему очень даже подходит (в будущем он бросит на время шахматы ради осуществления давней мечты стать актером). Тиша также нередко участвовал и в домашних постановках по пьесам своего любимого писателя – Чехова. К нему приходил домой одноклассник Попов, участвовавший в семейных спектаклях. А организатором этих занятных творческих инициатив выступала сестра Тиши Варвара, близкая ко всему сценическому, – в будущем она даже будет сниматься в советском кинематографе.

Творчество Антона Павловича вообще идеально подходило такому склонному к рефлексии подростку. Чеховские произведения, пропитанные фатализмом, готовили к последующим роковым событиям. Классик русской литературы как никто умел на доступных примерах объяснить читателю, как на самом деле устроен мир. Зачастую в нем нет места простому человеческому счастью, и остается только в отчаянии бороться за него – и терпеть поражение. Се ля ви. Алехин запросто мог стать героем одного из рассказов Чехова, любившего ставить своих персонажей в крайне тяжелые жизненные ситуации.

Конечно, Алехин часто выигрывал за доской, но притом регулярно уступал самому беспощадному и коварному сопернику – судьбе…