Текст книги "Александр Алехин. Жизнь как война"

Глава 7. Под свистом пуль

Первая мировая стремительно истощала ресурсы российского государства, делала позиции царской власти все более уязвимыми. Опасные брожения в обществе возникали задолго до войны, но она стала тем огнем, который поджег фитиль, ведущий к взрывной развязке. Внешний враг простимулировал врага внутреннего, придав ему недостающих сил.

Но поначалу война сплотила жителей империи, особенно когда последовали первые фронтовые успехи. Алехин внимательно следил за полевыми сводками. Он предсказуемо воспылал ненавистью к Германии, которая причинила ему столько бед. Что может быть главным для человека, одержимого чем-то? Максимальное невмешательство в дело всей его жизни. Война не давала Алехину заниматься шахматами столь же сосредоточенно, как раньше, выступать на представительных турнирах с участием звезд калибра Ласкера. Возможно, поэтому он решил внести свой вклад в «битву миров».

Через некоторое время после окончания училища Алехин стал жить вместе с отцом и братом в Москве, в Гусятниковом переулке. Он регулярно посещал местный шахматный кружок и, не имея шанса играть с противниками самого высокого уровня, зачастую проводил партии с любителями. «Даже среди слабых шахматистов встречаются такие, которые в нужную минуту находят правильный план, хитрую защиту, необычайный маневр, наводят этим мастера на новые идеи… Своими ошибками они дают ему случай поупражняться в остром использовании промахов противников»¹, – говорил Алехин.

Шахматист находил за доской любую возможность – как для заработка, так и для повышения своего мастерства. В условиях войны Алехин в охотку гастролировал по городам империи и жертвовал гонорары, заработанные на выставочных турнирах, коллегам, которые оставались в немецком плену.

Инициатором пожертвований стал Юлий Сосницкий – игрок, внявший призывам консула Федора Броссе покинуть Германию. Он разместил свое обращение к шахматистам в журнале «Шахматный вестник». И уже в выпуске под № 19–20 за 1916 год появились промежуточные данные по выделенным денежным средствам. Алехин пожертвовал 50 рублей с сеанса в Москве и 58 рублей – с сеанса в Петрограде. Сам Сосницкий отдал гонорар за ведение шахматного отдела в «Новом времени» (250 рублей). Как следует из журнала, в помощи шахматистам поучаствовала и мать Алехина: «Поступления на месте составились из ассигнований и пожертвований: <…> ныне покойной матери шахматистов А. И. Алехиной, задержанной болезнью в Висбадене и по своему почину, безо всякой о том просьбы, приславшей 500 марок; А. А. Алехина перед отъездом его в Россию в сентябре 1914 года – 25 марок»². По свидетельству Юрия Шабурова, уроженец Москвы помог денежно конкретно студенту Петру Романовскому, который в будущем стал двукратным чемпионом СССР и добрым словом вспоминал своего благодетеля.

В военное время шахматист содействовал нуждавшимся не только деньгами. Алехин стал сотрудником Комитета по оказанию помощи одеждой и всем необходимым больным и раненым воинам, увольняемым на родину. При этом шахматист желал лично присутствовать на полях сражений, для чего подал прошение Красному Кресту о командировке на Галицийский фронт в качестве санитара. У него был чин штабс-капитана, и он намеревался стать частью мобильного отряда Красного Креста. К тому же это становилось семейным подрядом, поскольку к тому времени награды за отвагу получили его дед Иван и двоюродная сестра Анна. Несмотря на проблемы со здоровьем, в 1916 году шахматист получил желаемое назначение.

Тогда настал момент истины для российской армии, которая годом ранее потерпела ряд болезненных поражений, известных как «Великое отступление». У многих военных экспертов складывалось ощущение, будто война вошла в фазу позиционного тупика, когда любое наступление захлебывалось на прочнейшей линии обороны соперника. Антанта держалась из последних сил.

1 апреля 1916 года в Могилёве состоялся военный совет под председательством Верховного главнокомандующего Николая II, и на нем было принято решение о наступлении на всех фронтах к концу мая 1916 года. Присутствовал на совете и командующий Юго-Западным фронтом Алексей Брусилов. Удар его фронта по направлению Луцка должен был стать вспомогательным, но оказался, пожалуй, самым успешным для русской армии в Первой мировой. Сначала его называли Луцким прорывом, потом – в советской историографии – утвердилось название «Брусиловский прорыв». Ведь полководец принял советскую власть – и его стали воспринимать как единственное «светлое пятно» в русском генералитете Первой мировой.

Противник счел, что готов к нападению, соорудив «неприступные» оборонительные редуты – колючую проволоку, окопы, блиндажи, мины и пулеметные гнезда… Из уст командующих вражескими армиями звучали громкие слова, что прорвать такую высокоэшелонированную оборону невозможно, а любые атакующие действия русских обречены на провал. Но Брусилов посрамил скептиков.

Алехин мог брать с Брусилова пример как шахматист. Операция Юго-Западного фронта получила название по имени его командующего Брусилова; в будущем некоторые шахматные комбинации Алехина тоже называли в его честь. Алехин так же смог перемалывать оборону самых искушенных противников, применяя выдающийся талант стратега, способного наносить неожиданные тактические удары, тщательно подготовленные, выверенные и притом убийственные. Как и Брусилов, он превратил дело своей жизни в искусство.

В условиях боевых действий большую роль играли силы Красного Креста, которые, как говорил австрийский писатель Стефан Цвейг, призваны были «противопоставлять ужасам войны чувство сострадания к людям». Это только кажется, что быть на подхвате, не участвовать в сражениях напрямую легко и безопасно. Даже в таких «щадящих» условиях есть большой риск погибнуть от шальной пули – и не только. Та война запомнилась изобилием смертоносных орудий…

Алехин не терялся в самых экстремальных ситуациях, словно проводил за доской обыкновенные шахматные партии, а не становился участником реальных сражений, где на кону стояла жизнь вовсе не абстрактного короля из слоновой кости, а его собственная. Более того, шахматист проявил себя очень достойно: оказывал помощь раненым, несмотря на артиллерийский и пулеметный обстрел неприятелем, а однажды вынес с поля боя раненого офицера. За проявленную отвагу ему вручили несколько наград, в том числе орден святого Станислава с мечами.

Ратные подвиги не прошли бесследно для здоровья шахматиста: он получил несколько серьезных контузий, а ранение в спину привело Алехина на больничную койку. Он долго восстанавливался в госпитале отбитого у австрийцев Тарнополя (ныне – Тернополь, Украина. Это является косвенным признаком участия Алехина в Брусиловском прорыве. Сам шахматист об этом никогда не рассказывал). Иногда в палате, коротая деньки, он играл в шахматы, даже будучи контуженным.

Правда, некоторые алехиноведы уверены, что шахматист несколько приукрасил свои фронтовые заслуги. Сергей Ткаченко изучил «Именной список раненых и больных воинов, находящихся в госпиталях и лазаретах» за 1916 год и не нашел упоминания о пребывании Алехина на лечении. Биограф также утверждает, что не встретил ни одного наградного списка, где фигурировала бы фамилия шахматиста.

* * *

Так или иначе, Алехин с триумфом вернулся в Москву, как в день, когда стал обладателем императорской вазы и о нем впервые заговорили с восхищением, а журналисты начали чаще упоминать в своих шахматных статьях. Раненый санитар Красного Креста снова выглядел героем, особенно на фоне чемпиона мира Эмануила Ласкера, который играл с немецкими офицерами (шахматист сам писал об этом Уолтеру Пенну Шипли в Филадельфию; его письмо процитировали в Brooklyn Daily Eagle, 1915 год), негативно высказывался об «англосаксонской морали» и членах Антанты в целом, из-за чего после войны временно стал персоной нон грата в Великобритании, потратил все свои сбережения в пользу немецкого военного фонда, утверждал, что Германия должна выиграть войну, если хочет спасти цивилизацию, поддерживал политику Вильгельма II³… Правда, участь козла отпущения не минует и самого Алехина, только уже во Вторую мировую. Из шахматных достижений Ласкера того времени можно отметить выставочные партии в Венгрии и вчистую выигранный матч против Зигберта Тарраша в Берлине (1916) – правда, его соперник был деморализован потерей двух сыновей на войне.

В свою очередь, Капабланка участвовал в культурной жизни, встречаясь с русским композитором Сергеем Прокофьевым; все чаще его видели в обществе женщин. Он много гастролировал по США и Кубе, участвуя в выставочных играх и локальных турнирах вдали от разрыва бомб и пулеметных очередей. Чемпион США Фрэнк Маршалл бил мировые рекорды по количеству соперников в сеансах одновременной игры (больше сотни), а Капабланка в два раза уступал ему по этому показателю, зато практически никому не проигрывал.

Капа получил новое дипломатическое назначение на Кубе, которая после избрания первого президента в 1902 году стала проамериканской республикой. Нервничать Хосе Раулю пришлось разве что в 1917-м, когда против лидера консервативной партии, президента Кубы Марио Гарсии Менокаля, восстал либерал и экс-глава государства Хосе Мигель Гомес, призывая народ к вооруженному мятежу. Американцы поддержали Менокаля, подавив восстание с помощью морских пехотинцев. Тогда же США объявили войну Германии, лишившись нейтралитета в мировой войне, и собирались пополнить стратегические запасы кубинским сахаром. В ответ Гомес призвал жечь плантации с сахарным тростником, что дало основание его противникам заявить, будто он является пособником немецкого кайзера. На этом скандальном решении Гомес окончательно и погорел.

Капабланка тогда жил в Гаване, при этом выпал из поля шахматного зрения на целый год, и биографы считают, что это время он посвятил самообразованию – изучению дебютов. Он также обучал игре девочку-подростка Марию Терезу Мору (интересно, что больше Капабланка никому не давал личные уроки шахматного мастерства), а в будущем стал пропагандировать женские шахматы, в отличие от Алехина, однажды сказавшего, что у женщин куда лучше получается играть в бридж. «Я обучал эту девочку дебютам, миттельшпилю, основам игры, раскрывал ей теории, которые были у меня в голове, хотя ранее я ими ни с кем не делился», – рассказывал Капабланка в автобиографии. Он признал, что обучение Моры дало ему даже больше, чем его ученице.

Третий из сильнейших шахматистов мира, Акиба Рубинштейн, был заперт в Польше и наверняка сожалел о потерянном шансе стать новым планетарным чемпионом (к слову, он предпочитал на соревнованиях указывать себя не в качестве гражданина Российской империи, а в качестве жителя польского города Лодзь – как на петербургском турнире в 1909 году, – так что первым русским чемпионом мира его можно было бы назвать с натяжкой). Предвоенное достижение Рубинштейна – победа на пяти крупнейших турнирах подряд всего за один год (1912) – выглядело потрясающим, и очень может быть, что стареющий Ласкер не устоял бы под его напором в матче за корону. Как писал в своей статье для First News Алекс Уэббер, Рубинштейн специально к матчевому противостоянию подправил физические кондиции, активно занимаясь плаванием и гимнастикой, а самое главное – собрал достаточно денег, чтобы Ласкер согласился на бой. Когда забираешься так высоко, получаешь возможность стать лучшим в любимом деле, но непредвиденные обстоятельства отбирают ее, легко сломаться… Это и произошло с Рубинштейном, у которого начались обострения ментальных проблем, а результаты на послевоенных турнирах выглядели уже не столь монументальными, хоть и по-прежнему впечатляли. Плюс война отобрала все его накопления, и после он жил в крайней нужде, не сумев в 1922 году найти деньги на матч против нового чемпиона мира Хосе Рауля Капабланки… Тот год вообще был очень плодотворным для Акибы Кивелевича: он даже выиграл турнир в Вене, опередив Алехина, но судьба вновь оказалась к нему немилостива.

И все-таки именно Александр Алехин испытывал самые большие личные потрясения. В 1917-м пала царская Россия.

Глава 8. Бывший человек

Алехин, как и все жители гибнувшей Российской империи, стал свидетелем событий, круто изменивших его жизнь. Февральская революция была первым потрясением. Она привела к тому, что царь лишился трона, и при этом оставила массу вопросов о будущем страны.

Участие России в Первой мировой войне дорого обошлось последнему из династии Романовых. Человек, который наделил Алехина титулом гроссмейстера в 1909 году, сам в «политических шахматах» не преуспел. Во всяком случае, главную партию своей жизни он проиграл подчистую, не вполне понимая (или не желая понимать), что происходит. Он отправил на фронт слишком много больших фигур, оголив тылы, и получил мат. Войска, воевавшие в Европе, очень пригодились бы в Петрограде, где происходил решающий крах монархии – и всего того, что олицетворяла собой Россия на протяжении многих веков.

Недовольство императором накапливалось годами, образовался нарыв. Но Николай II до последнего считал, что внутренняя угроза не так велика. Он готовился к решающему весеннему наступлению своих войск в Европе, к тому, что на волне грядущих фронтовых побед брожения в стране сами собой прекратятся. Поэтому силы, выступавшие за кардинальные перемены в империи, торопились воспользоваться ситуацией.

Монарха подвергали критике буквально все: Госдума (в том числе и партия октябристов, в которой состоял отец Алехина), левые радикалы и даже ближайшие родственники царя – великие князья. Сомнения в правильности ключевых его решений выражала и мать императора. Но вместо того, чтобы энергично заниматься внутренней политикой и искать выход из положения, Николай II слишком много времени проводил в Ставке верховного главнокомандующего, увлеченный совсем другими вопросами. Его могли выручить сильные министры, но вместо кадровой стабильности шла «министерская чехарда», свидетельствовавшая о том, что нужных, компетентных людей, способных спасти режим, попросту не было. Недруги императора стали распространять мнение, будто страной правит его супруга с немецкими корнями Александра Федоровна, а вместе с ней – самая одиозная и ненавистная фигура в империи, Григорий Распутин. Кроме того, премьер-министром очень некстати был назначен этнический немец Борис Штюрмер, что еще больше усугубило ситуацию. При этом недовольство крепло как в политических верхах, так и в пролетарских низах.

В экстренной ситуации, незадолго до февральской революции, Николай II… уехал из Петрограда в Могилев, где находилась Ставка.

Ко всему прочему в стране нарастал продовольственный кризис: во многих городах ввели карточки на хлеб. В Петрограде начались стачки и демонстрации с убийственными для режима лозунгами: «Долой войну!», «Долой царя!», «Да здравствует республика!», «Хлеба!» Рабочих поддерживали разные слои населения. Даже обычные горожане, возмущенные продразверсткой[6]6
  17 августа 1915 года было создано Особое совещание по продовольствию для лучшего контроля за заготовкой продовольствия и снабжения армии и флота. Его председатель имел право на проведение реквизиции, а осенью получил полномочия на установку цен на продукты. Тем не менее реквизиции были скорее исключением из правил. – Прим. изд.


[Закрыть], высыпали на улицы – создавался эффект толпы. Число бастующих становилось угрожающим: отказывались работать сотни тысяч людей – заводы и фабрики встали. Наводить порядок в столице худо-бедно пытались полиция и казачьи полки, но их оказалось недостаточно.

Армейские части Петрограда стали ключом к ящику Пандоры. Они были лояльны режиму лишь формально и чувствовали связь с простыми людьми, которых не хотели убивать, – им проще было стрелять в командиров. Так революция в Петрограде обрела штыки.

Председатель Государственной думы Михаил Родзянко пытался в красках описать императору безнадежную обстановку в Петрограде, на что тот ему ничего не отвечал и с долей презрения говорил своим приближенным: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор». Число сепаратистов стремительно увеличивалось; по Петрограду стали маршировать вооруженные толпы людей, которые вскоре заняли здание Таврического дворца, где проводила свои заседания Госдума. Был сформирован новый орган власти – Временный комитет; царское правительство прекратило свое существование. Николай II снял несколько частей с фронта, чтобы солдаты попытались прорваться в охваченную огнем революции столицу и удержать ускользавшую из его рук власть, но было слишком поздно. Ему пришлось отречься от престола, а 2 марта было сформировано Временное правительство.

Алехина все эти события застали в Москве, где тоже было крайне неспокойно. В хлебные лавки выстраивались гигантские очереди – многие горожане страдали от голода. Правда, отец шахматиста оптимистично отреагировал на государственный переворот: «Совершилось великое дело, пала старая власть, и на ее месте временно возникла новая, которая в свою очередь в непродолжительном будущем должна будет уступить место постоянной, организованной уже согласно свободно выраженной воле самого народа. Открылась новая глава в истории свободной России. В сознании этого великого государственного момента, в сознании той тяжелой ответственности, которая отныне падает на каждого русского гражданина за судьбы нашего отечества, напряжемте все силы своего ума и воли, всю нашу душевную энергию на непрестанную работу, столь необходимую для мирного возрождения свободной России. Пусть же отныне нашей путеводной звездой будет величие и благо дорогой нам всем родины. Да здравствует же единая, свободная Россия! Ура великому русскому народу!..»¹

Когда Александр Иванович говорил эти слова, он уже был смертельно болен. До новой революции Алехин-старший не дожил несколько месяцев, скончавшись 28 мая. Ему было всего 60 лет. Он хотя бы не увидел той крови, которая после его смерти потекла рекой – под раздачу попали многие его родственники, иных и вовсе расстреляли. Скорее всего, Февральскую революцию принял и шахматист. Это неудивительно: ее с восторгом приветствовала почти вся Россия, за редчайшим исключением.

Некоторые биографы утверждают, что Александр Иванович страдал от алкоголизма, и это передалось его сыну. Но у шахматиста уже в зрелом возрасте появилась масса поводов для отмены внутреннего «сухого закона». В свои 24 года Алехин остался без родителей – семейной опоры, которая так нужна, особенно когда происходят слишком пугающие, непредсказуемые события, возникает реальная угроза жизни. По итогам Февральской революции он лишился еще и работы в правовом отделе Министерства иностранных дел. Многое из того, к чему привык Алехин, что ему было по-настоящему дорого, оставалось в прошлом, а будущее уже не казалось таким радужным. Лишь шахматы являлись константой в мире, который рушился у него на глазах, но даже тут возникали вопросы.

Николай II создал в стране прочную шахматную основу, следил за турнирами и успехами русских шахматистов, выделял деньги на проведение соревнований, посодействовал появлению Всероссийского шахматного союза[7]7
  Всероссийский шахматный союз – объединение шахматистов России – был создан 10 апреля 1914 года (насчитывал 85 индивидуальных и 738 коллективных членов), восстановлен в начале 1920-х (насчитывал 32 отделения) и упразднен в 1924 году. Задачами союза являлись проведение шахматных турниров и популяризация шахматной игры на местах. – Прим. изд.


[Закрыть]… Иностранцы, приезжая в империю, хвалили организаторов – даже Ласкер не мог удержаться от восторженных отзывов.

Насколько могла быть заинтересована в развитии шахмат будущая регулярная власть, оставалось неизвестным, и это тоже наверняка беспокоило Алехина. Произошло слишком много событий, способных ввести в состояние глубокой депрессии, но им все не было конца и края. Приходилось постоянно реагировать на менявшиеся реалии, а если говорить проще – выживать.

Временное правительство погубило само себя – взяло курс на участие в Первой мировой войне «до победного конца» и выполнение обязательств перед союзниками по Антанте. Это вызвало волну возмущения у народа, уставшего от войны, тем более армия терпела на фронте поражение за поражением. Также остро стояли вопросы принятия нового трудового законодательства, перераспределения земель. В итоге в октябре грянула социалистическая революция – новый переворот, который был осуществлен в пользу рабочих и крестьян, тогда как класс, к которому принадлежали Алехины, терял свои привилегии. Большевики и их сторонники свергли Временное правительство. Вскоре «вождь мирового пролетариата» положил конец войне, заключив Брестский мир на крайне невыгодных для провозглашенной республики условиях.

13-кратный номинант на Нобелевскую премию по литературе, эмигрант Марк Алданов в книге «Картины Октябрьского переворота» (1935) привел любопытную шахматную аналогию событиям, породившим новую страну. «Их литература (большевиков. – С. К.) представляет октябрьский переворот как некоторое подобие шахматной партии, разыгранной Алехиным или Капабланкой: все было гениально предусмотрено, все было изумительно разыграно по последнему слову революционной науки. Троцкий вслед за Марксом называет одну из наиболее самодовольных глав своего труда “Искусство восстания”. “Интуиция и опыт нужны для революционного руководства”, – поучает он. Однако тот же Троцкий со своим искусством восстания, с интуицией и опытом потерпел полное поражение через несколько лет в борьбе со Сталиным (не говорю о 1905 годе). Можно сказать, конечно, нашла коса на камень: Сталин оказался еще более великим мастером, чем он. Но в 1917 году противник у большевиков все время оставался один и тот же, и мы видим, что в борьбе с этим противником – Временным правительством – большевики на протяжении четырех месяцев подвергаются полному разгрому в июле и одерживают полную победу в октябре! Я видел на своем веку пять революционных восстаний и не могу отделаться от впечатления, что в каждом из них все до последней минуты висело на волоске: победа и поражение зависели от миллиона никем не предусмотренных вариантов. Нет, на алехинскую игру это совершенно не походило.

Сделаю, впрочем, оговорку относительно Ленина. Не могу отрицать, что если не шахматная партия, то основная ее идея была им намечена с первых дней революции и что он проявил при этом замечательную политическую проницательность (о силе воли и говорить не приходится). С этой оговоркой, думаю, что разброд и растерянность у большевиков были в ту пору почти такие же, как у их противников, а в смысле “идеологии” и гораздо больше»².

Главным итогом обеих революций 1917 года стало то, что народ огромной страны раскололся. Появились белые, красные, иные силы. Еще не закончилась Первая мировая, а в стране уже вспыхнула гражданская, когда брат убивал брата – и не осталось никаких гарантий. Появилась особая категория «бывших людей»: аристократы, купцы, кулаки, священники, офицеры царской армии – все те, кто потерял свой социальный статус после Октябрьской революции. В их число попал и Алехин.

В столь непростой ситуации шахматист решил покинуть красную Москву, чтобы, как считают часть его биографов, попытаться эмигрировать. Еще одна возможная причина отъезда из родного города – нужны были деньги, которые он мог заработать на выездных турнирах. Алехин отправился на шахматные гастроли сначала в Киев, а затем в Одессу – город-порт, откуда в теории можно было перебраться за границу, чтобы ускользнуть от «красного террора», объявленного сразу после покушения на Ленина. Одним из жесточайших событий того времени стала расправа в доме Ипатьева над царской семьей во главе с Николаем II в ночь на 17 июля 1918-го.

Алехин понимал, что при новой власти его жизнь в опасности. Украина, куда он отправился, на время стала центром притяжения для тех, кто пытался сбежать от большевиков из Петрограда, Москвы и других городов павшей империи.

Однако расчет на спасение для многих не оправдался… В Одессе Алехина приговорили к расстрелу!

* * *

Александр Алехин прибыл в Одессу в начале октября 1918 года, когда город хорошенько потряхивало из-за неутихающей политической лихорадки: одна власть внезапно сменялась другой, будто стала какой-то эстафетной палочкой. А страдали обычные граждане, не знавшие, к каким берегам их прибьет, какому богу молиться, чего ждать не от завтрашнего дня – от следующего часа!

Когда Алехин только появился в Одессе, советскую власть уже семь месяцев как свергли самостийники, сторонники суверенной Украины – петлюровцы. Во времена Российской империи идеи обретения украинской государственности жестко подавлялись, как и попытки издавать книги на украинском языке. Подобные явления называли «мазепинством», происками Австро-Венгрии, в состав которой входили части современных украинских земель.

Не в силах действовать в одиночку, самостийники добровольно впустили в Одессу австро-венгерские и немецкие войска. Формально власть в городе принадлежала бывшему царскому генералу, а теперь гетману Украинской державы Павлу Скоропадскому, при этом фактически до декабря Одесса существовала под протекторатом фельдмаршала-лейтенанта фон Эссера (Австро-Венгрия) и полковника фон Фотеля (Германия). Но поражение в Первой мировой и революционные пожары в Европе очистили Одессу от этих войск. В городе начались волнения, из тюрем выпускали уголовников, которые наполняли улицы и насыщали их ядовитыми парами беспредела. В такой обстановке мирным жителям приходилось ютиться по домам, чтобы не попасть под раздачу. Скоропадский терял нити власти и начал уходить от курса украинской самостийности, встретив в ответ яростное сопротивление Семена Петлюры. В результате гетман бежал из страны, а власть перешла к Директории Украинской народной республики.

В декабре в Одессу вступили уже солдаты Антанты, чтобы «навести порядок на юге России». Процесс сопровождался новым кровопролитием, вооруженными стычками теперь уже с Директорией, так что человеческая жизнь вновь стоила не больше пули. Период, когда одна сила выбивала другую, был страшным, но затем, когда сопротивление выдохлось, наступило относительное спокойствие. По городу теперь маршировали французы, англичане, сербы и греки; в порту появлялись иностранные миноносцы и линейные корабли… Антанта поддержала белую Добровольческую армию, совместными усилиями удалось выгнать из города самостийников. 600-тысячную Одессу поделили на зоны влияния, словно она стала куском мяса на столе мясника-раздельщика.

Французские военачальники разделили сферы влияния с британцами: согласно договоренности, они доминировали в Одессе. Французы назначили военным губернатором города белого генерала Алексея Гришина-Алмазова, но он оказался марионеткой, метавшейся меж двух огней. С одной стороны Одессе угрожала Красная Армия, с другой – вооруженные силы Украинской народной республики Петлюры, которые взяли город в тиски, отчего возникли серьезные перебои с продовольствием и начался голод. Однако внутри городских стен генералу тоже жизни не давали: на него совершали покушения, по улицам свободно расхаживали преступники и творили беззаконие. Местный авторитет так писал новоиспеченному губернатору: «Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы воевать с вами не будем». В ответ градоначальник устроил большевикам и уголовникам белый террор, ликвидируя их без суда и следствия. Но даже среди союзников, французов, у него появлялись враги, которые через его голову вели тайные переговоры с самостийниками, чтобы решить вопрос с блокадой. И это притом, что антантовцы изначально провозгласили намерение вернуть «единую и неделимую Россию».

Осознав, что Гришин-Алмазов больше не нужен, в марте французы отстранили его от руководства городом, а вскоре преследуемый красногвардейцами генерал покончил с собой. Уже в апреле в Одессе все вновь поменялось! Французы решили не выполнять прежних обязательств и спешно вывели войска из города. Тогда в Одессу бескровно вернулись бойцы Красной Армии – и начался красный террор. Перед местной буржуазией сразу был поставлен ультиматум – собрать 500 миллионов рублей на советские нужды; последствия невыполнения могли стать фатальными. На одесских улицах снова появились палачи, только теперь – чекисты в кожанках и с маузерами, которые всюду искали врагов советской власти. Город быстро погряз в погромах, мародерстве, арестах. Виновных даже в незначительных преступлениях нередко вели в застенки, чтобы расстреливать. В местных газетах регулярно появлялись списки казненных.

От всего этого можно было легко сойти с ума. Выживать удавалось самым стойким – или же приспособленцам.

* * *

Каково жилось во всей этой кутерьме Алехину? До прихода красных Одесса из последних сил оставалась культурным центром, куда приезжали известные писатели, поэты, актеры, музыканты. В городе появилась даже звезда немого кино Вера Холодная, которая участвовала в съемках и благотворительных концертах, жертвуя прибыль Добровольческой армии. В особенности ей благоволили во время французской оккупации: поступали предложения от иностранных кинокомпаний, но она не желала покидать Одессу. «Теперь расстаться с Россией, пусть и измученной и истерзанной, больно и преступно», – говорила она. Ее фильмы показывали в кинотеатре на Дерибасовской, куда выстраивались длинные очереди. Писатель Иван Бунин с супругой Верой Николаевной, как и Алехин, покинули голодную Москву – и оказались в Одессе. Они принимали у себя всевозможных деятелей культуры: Бунин рецензировал рассказы одессита Валентина Катаева и вел тревожные беседы с религиозным писателем Сергеем Нилусом. Все, что казалось неизменным, вдруг стало зыбким и даже опасным. Вера Бунина вспоминала 14 (27) июля 1918 года: «Иметь прислугу теперь – это му́ка, так она распустилась – как Смердяков поняла, что все позволено. У Мани, нашей кухарки, в кухне живет, скрывается ее любовник, большевик, матрос, и мы ничего не можем сделать. Если же принять серьезные меры, то может кончиться вся эта история и серьезными последствиями»³.

Алехин пытался отвлекаться от неопределенности и безденежья лучшим из известных ему способов – шахматами. Намечался крупный турнир с одесскими звездами, который стал формальной причиной его приезда, но шахматный междусобойчик постоянно откладывали, пока не отменили вовсе. Это не удивляло, учитывая, какие страсти иной раз происходили в городе даже до прихода красных. 6 (19) декабря Вера Бунина писала: «Вчера весь день шел бой. Наша улица попала в зону сражения. До шести часов пулеметы, ружья, иногда орудийные выстрелы. На час была сделана передышка, затем опять. Но скоро все прекратилось. Петлюровцы обратились к французам с предложением мирных переговоров. Но французы отказались, так как петлюровцы пролили французскую кровь».

Денег совсем не было, поэтому Алехин сдавал личные вещи в ломбард и устраивал платные шоу в кафе Робина, предоставляя своим соперникам фору. Его самым частым «спарринг-партнером» стал вице-чемпион Одессы Борис Верлинский: он тоже пережил в детстве менингит, что не помешало ему стать одним из лучших одесских игроков. Впрочем, Алехин постоянно его побеждал. Он зарабатывал себе на жизнь выставочными партиями, сеансами одновременной игры, продолжая оставаться в городе в ожидании представительного турнира, а возможно, и чего-то еще. В результате Алехин стал свидетелем того, как в Одессе неоднократно менялась власть.