Текст книги "Александр Алехин. Жизнь как война"

Впрочем, где-то в середине матча чемпион попытался взять себя в руки, усилил игру, но Эйве в этой ситуации проявил себя крепко, почувствовал кураж – и пошла рубка не на жизнь, а на смерть. Но алкоголь, похоже, снова нивелировал класс Алехина. 21-я партия и вовсе омрачилась крупным алкогольным скандалом.

Все пошло наперекосяк с самого утра, когда автомобиль опоздал к отелю Алехина на 45 минут, затем во время поездки дорогу машине перебежали кошки, в связи с чем суеверный шахматист решил ехать дальше на поезде. К моменту прибытия на опушку леса, в протестантский клуб Christelijk Volksbelang, где в обычные дни проводили церковные приемы, а теперь должна была состояться шахматная баталия, Алехин был уже изрядно пьян. Историк шахмат Андре Шульц писал: «Алехин приехал поздно и таким пьяным, что все могли это видеть. Он подстрекал к драке, кричал на Эйве, отказывался играть, и фактически его заставили начать партию. Тогда он принялся играть, как сумасшедший. Во время партии он постоянно опрокидывал фигуры. Эйве покидал зал так часто, как только мог, – из-за сильного запаха алкоголя»⁹. Тут же выяснилось, что Алехин потратил на джин в своем номере отеля 800 гульденов. Скандал вышел знатный. Позже Эйве вспоминал, как свидетели алкопохождений Алехина в связи с его поведением так «расшифровали» немецкий вариант написания фамилии чемпиона: Al – alcohol (алкоголь), je – jenever (датский джин), ch – champagne (шампанское) и in – Ingwerbier (имбирное пиво).

25-я партия нарушила шаткое равновесие в матче, впервые склонив чашу весов в пользу Эйве. Тут же Алехин проиграл и следующую. Сократив отставание на дистанцию в очко в 27-й партии, чемпион должен был за три оставшиеся игры что-нибудь придумать, но даже коты ему не помогли: он все время обращался к ним за советом, словно животные могли подсказать нужный ход.

Доктор Макс Эйве становится чемпионом мира по шахматам, 1935 год. Фотоколлекция иллюстрированного журнала Het Leven (1906–941). © Spaarnestad Photo / National Library of Netherlands

В предпоследней партии, играя белыми, Алехин не реализовал преимущество в пешку – и это был конец. На финал чемпион (все еще) пришел во фраке, а Эйве накинул на себя простенький серый пиджак. Он оставался все тем же скромным учителем математики, который однажды стал чемпионом мира среди любителей в шахматах. А теперь он получил корону среди профессионалов! Согласившись на ничью, Алехин тут же поздравил нового короля и даже спел Марсельезу, которую принялись напевать для него голландцы – в знак уважения. Общий счет – 15,5:14,5 (9 побед Эйве, 8 побед Алехина и 13 ничьих).

Внешне Александр Александрович был весел, много улыбался, будто и не потерял титул, за который когда-то так отчаянно сражался с Капабланкой. Остается только догадываться, что у него было на душе на самом деле. Кошки скребли? Ну тут уж наверняка!

Коты были любимыми болельщиками Алехина во время партий. © Collection Roger-Viollet / Roger-Viollet via AFP

Хотя… Корона-то не уплывала из рук безвозвратно, как это случилось с Капабланкой. Страховочный пункт в договоре позволял экс-чемпиону рассчитывать на матч-реванш, а заодно – и на гонорар, который обязательно соберут предприимчивые голландцы. (Кстати, Капабланка подумывал профинансировать матч, но не бескорыстно, а с обязательством победителя играть следующий поединок уже против него, но опять не срослось.) За короткий срок Алехин мог заработать существенно больше денег, даже несмотря на поражение. Да и в том, что Эйве падет в повторном матче, Алехин не сомневался. Так почему бы ему было не присоединиться к поздравлениям, ведь Голландия получила своего первого (и, заметим, пока что единственного) чемпиона мира по шахматам, а это означало, что в стране обязательно начнется шахматная горячка, а число желающих заниматься интеллектуальной игрой пойдет в рост.

На решающую партию пришли 5000 человек – вот насколько матч интересовал простых жителей Нидерландов. Все они искренне радовались, на Эйве повесили цветочную гирлянду, а жена и дети пятого шахматного короля стали самыми счастливыми людьми на свете.

Голландец в будущем старался максимально снижать «алкогольный контекст» матча, чтобы не дискредитировать свою победу. Многие считали (и до сих пор считают) его самым слабым чемпионом мира в истории. И все же не отметить гигантскую работу, которую Макс Эйве проделал для достижения результата, непозволительно. Алехин наверняка сильно удивился, когда понял, что напротив него соперник вовсе не такой слабый, как он думал, а искушенный в дебютах, физически и психически устойчивый настолько, что ничем его не пронять. И это стало одной из причин, погубивших русского шахматиста.

Впрочем, Алехин не верил в «чемпиона мира Макса Эйве» – и вряд ли поверил даже после поражения. Возможно, за его улыбкой на чествовании скрывалась изрядная доля иронии. Александр Александрович счел, что просто сдал корону в аренду – за деньги.

* * *

В следующем матче Эйве был жестоко бит. Алехин перестал быть «мышью» – он теперь пил не алкоголь, а молоко – как настоящий кот. И позволил себе некоторые игровые вольности лишь в самом начале. А потом легко сбросил с трона Эйве.

А ведь до второго матча, который голландцы устроили в 1937 году, уже Эйве считали фаворитом, а у Алехина нашлась масса поводов для расстройства. Он посредственно играл на турнирах, крупнейший из них – Ноттингем-1936 – и вовсе провалил, уступив принципиальному сопернику Капабланке и бывшему вундеркинду Решевскому, о котором имел весьма пренебрежительное мнение. Занял лишь шестое место с отставанием в очко от победителей – Ботвинника и Капабланки.

Говорят, Капа в Ноттингеме бросил фразу: «Я ненавижу Алехина!». А за месяц до этого в Подебрадах русский эмигрант имел несчастье познакомиться с острой на язык женщиной Капабланки Ольгой Чагодаевой – влюбленные приехали на турнир в Чехословакии в качестве зрителей. «Однажды я разговорилась в фойе турнирного помещения с гроссмейстером Штальбергом, – рассказала о тех событиях Чагодаева журналисту Александру Сизоненко. – В это время к нам приблизился высокий плотный блондин со светло-голубыми глазами, имевшими, как мне показалось, язвительный оттенок. “Александр Алехин”, – представил его Штальберг. До этого я Алехина никогда не видела. Он тут же сказал Штальбергу, что хотел бы со мной поговорить наедине, – и тот отошел. Мы вышли из дома в окружавший его небольшой сад. Алехин сказал, что слышал о том, что я русская, и предложил поговорить по-русски. “Хотя я проиграл матч Эйве, – начал разговор Алехин, – но все знают, что именно я – сильнейший шахматист мира”. В ответ я заметила, что все меняется: до 1927 года сильнейшим был Капабланка, затем Алехин, теперь Эйве, а потом, наверное, будет кто-то другой. Алехин тут же сменил тему. Словно жалуясь на Капабланку, он сказал: “Ваш муж при встречах со мной не раскланивается, и все на это обращают внимание”. Я ответила Алехину, что причина здесь одна – его отказ сыграть матч-реванш. “Почему вы противитесь такому матчу?” – напрямик спросила я его. Алехин уклончиво ответил, что этому мешает целый ряд обстоятельств. Тогда я не сдержалась и в лоб спросила: “Может, вы боитесь этого матча?” Алехин заметно смутился и занервничал, тем более что на нас стали обращать внимание. Извинившись, он отошел, и больше я с ним никогда не встречалась…»¹⁰

Поражение от кубинца в Ноттингеме и в целом блестящее выступление Хосе Рауля на турнире спровоцировали новый виток разговоров о том, как некрасиво и даже трусливо Алехин «бегал» от Капабланки. К тому же спустя несколько месяцев кубинец закрепил ноттингемский успех в Москве-1936, где впервые занял первое место. Турнир в столице СССР проводили двухкруговой: Ботвинник едва не проиграл кубинцу обе партии, с трудом взяв пол-очка! Третьим стал Флор: чехословак вообще отстал от лидера на 3,5 балла. Иными словами, Капабланка вновь заставил говорить о себе как о шахматисте экстра-класса – и, возможно, лучшем игроке в мире. Отдавая должное советскому шахматному буму, он устроил гастроли по городам СССР, влюбляя в себя народные массы. А ведь на его месте мог быть Алехин…

У Александра Александровича был еще один повод для печали. По свидетельству Сало Флора, Алехин якобы отказался от приглашения на турнир в Москве, поскольку хотел вернуться на Родину только в ранге чемпиона. Снова все складывалось таким образом, что родные берега оставались для Алехина недоступными.

Вообще титул Алехину был нужен в Москве для гарантии безопасности, если бы вдруг снова всплыла деникинская «расписка». Хотя, учитывая, что в СССР настали по-настоящему средневековые времена, и то, что головы падали с плеч врагов режима, как яблоки с деревьев осенью, а «палачи» искали любую возможность для выслуги, может быть, и к лучшему, что не поехал.

Система не щадила никого, в том числе человека, который организовал три крупнейших шахматных турнира в Москве (1925, 1935 и 1936 годы) и по приглашению которого в СССР переехал жить сам Эмануил Ласкер. В 1938 году наркома юстиции, доктора государственных и правовых наук, шахматного руководителя Николая Крыленко арестовали по приказу наркома внутренних дел СССР Николая Ежова (его вскоре самого казнили), хотя человек старался верно служить Родине и во время красного террора, будучи руководителем Верховного трибунала, управлял процессами, которые приводили к массовой гибели людей. Во время одного из них он сказал: «Если бы у нас была хоть на секунду гарантия того, что эти лица в будущем не будут опасны и что республика гарантирована от дальнейших преступлений с их стороны… Мы сказали бы им: “Иди и впредь не греши”». На допросах, где Крыленко оказался для власти уже «по ту сторону», он сознался, что участвовал в антисоветской организации правых и занимался вредительством. Прошло немного времени – и из него выбили заявление о том, что еще до революции он вел борьбу против Ленина, а сразу после задумывал с Николаем Бухариным и некоторыми «антисоветскими элементами» борьбу с партией. В июле 1938-го председатель военколлегии Верховного суда СССР Василий Ульрих лично расстрелял Крыленко на полигоне «Коммунарка».

Да, Крыленко чинил препятствия Алехину и вообще мог быть крайне нетерпимым – и его падение было тому на руку. Но много лет спустя, уже когда в СССР переосмыслили период сталинских репрессий, Михаил Ботвинник дал «врагу Алехина» такую весьма лестную характеристику: «Шахматисты и боялись, и любили Николая Васильевича. Он был резок, действовал прямо, но справедливо, а когда нужно – деликатно и весьма тонко. На заседаниях исполбюро шахсектора ВСФК[26]26
  Высший совет физической культуры (1920–1936) – совещательный орган при Всевобуче (всеобщем воинском обучении) – системе военной подготовки граждан. – Прим. изд.


[Закрыть] он не навязывал свою волю, но проявлял власть, когда понимал, что верх берут групповые интересы. Заседания он часто проводил стоя – быть может, чтобы “скомпенсировать” небольшой рост. Бритая голова с резкими чертами лица, проницательные глаза, свободная, небрежная речь с аристократическим грассированием, неизменные френч и краги – такой был внешний облик одного из популярных соратников Ленина»¹¹.

То, что Крыленко сделал многое для советских шахмат, сомнению не подлежит. Юрий Авербах вспоминал, какие круги пошли по воде после смерти Николая Васильевича:

«…Шахматы лишились не только авторитетного руководителя, но и могущественного покровителя. Московский шахматный клуб немедленно был выдворен из помещения, принадлежащего прокуратуре. На стадион Юных пионеров был переведен с Арбата клуб шахматно-шашечного мастерства ВЦСПС[27]27
  Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов (ВЦСПС) – орган, руководивший деятельностью всех профсоюзных организаций СССР. Существовал с 1918 по 1990 год. – Прим. изд.


[Закрыть]. Издательство “Физкультура и спорт” уменьшило число выпускаемой по шахматам литературы. Да и спорткомитеты стали сокращать число шахматных инструкторов. Наконец, еще позднее, в “Правде” появился фельетон “Голос пинг-понга”, в котором содержались нападки на газету “64” и на шахматистов. Впрочем, эта атака на шахматы не носила долгосрочного характера и не нанесла шахматному движению существенного вреда»¹².

* * *

Несмотря на все проблемы, Алехин подошел к матчу-реваншу с Максом Эйве во всеоружии. Вот что говорил сам Александр Александрович в преддверии битвы: «Если мы проигнорируем мои успехи в тот период, когда я владел титулом, и возьмем во внимание только результаты, достигнутые Эйве и мною за последние два года, то следует признать, что незначительный перевес есть у моего конкурента. Мы сыграли четыре партии друг с другом на трех турнирах (на каждом из них он опередил меня на пол-очка), счет – 2,5 на 1,5 в его пользу. Наши спортивные результаты за тот же отрезок времени примерно равны. Эйве сыграл на пяти турнирах, он был первым в одном из них, разделил первое место – в другом и проиграл всего шесть партий. Я сыграл в девяти турнирах, взял первый приз в двух, в одном случае разделил первое место и проиграл 10 партий. Стоит признать, что эти результаты не вполне хороши как для чемпиона, так и для экс-чемпиона. Конечно, есть оправдания, которые может привести каждый из нас. Эйве поглотили профессиональные интересы, а я переживал период депрессии после неожиданной потери титула. Но следует избежать бесполезных “йеремиад”[28]28
  Иеремиада – горькая жалоба, сетование; происходит от имени библейского пророка Иеремии, который предрекал падение Иудеи («Книга пророка Иеремии») и оплакивал его («Плач Иеремии»). – Прим. изд.


[Закрыть] и просто играть лучше».

Что значит играть лучше, 44-летний Алехин убедительно показывал с 5 октября по 7 декабря 1937 года в Голландии. Его победа над чемпионом была досрочной и безоговорочной, счет был идентичен результату второй игры Алехина против Боголюбова – 15,5 очка против 9,5 (10 побед Алехина, четыре победы Эйве и 11 ничьих). «Если оценивать качество нашей игры с чисто технической стороны и взглянуть на Алехина более пристально, я прихожу к заключению, что он преуспел во всех отношениях, – сокрушался Эйве. – У него были разнообразные инновации в дебютах <…>. Его тактические ресурсы и комбинационные наклонности хорошо известны. Его игра в эндшпилях тоже была на высочайшем уровне. Но помимо всего прочего, мне оставалось лишь восхищаться тем, как он трактовал отложенные позиции. Я сам анализировал отложенные партии, а потому знал их вдоль и поперек. И когда я думал о тех креативных идеях, которые мой оппонент иногда внедрял в позиции, о тех неожиданных поворотах, которые он отыскивал, то испытывал величайшее восхищение его мастерством».

Матч-реванш за звание чемпиона мира. Слева направо: Александр Алехин, Макс Эйве и председатель комитета шахматного турнира Макс Левенбах. © National Digital Archives, Poland

Алехин снова стал чемпионом – пусть и не таким могучим, в самом соку, как в 1927-м. Тогда был его пик, но пик этот остался в прошлом. Победа над молодым голландцем оказалась убедительной и при этом порядочно навредила репутации Эйве, который умудрился проиграть четыре последние матчевые партии из пяти (он потом все списал на усталость и психологию, понятное дело)!

Дальше Алехину оставалось ждать нового матча да поигрывать на турнирах, крупных и не очень, собирая гонорары. А заодно, как матерому конъюнктурщику, прицениваться к ситуации в СССР, где страшно гордились «продуктом Крыленко» Михаилом Ботвинником. Это была могучая шахматная фигура, выплавленная из стали в эпоху индустриализации. Он играл в шахматы и одновременно учился в политехническом. Верил в коммунизм, в то, что каждый советский гражданин вносит посильный вклад в строительство сверхдержавы, и вот на этих постулатах Ботвинник и двигался к наивысшей цели – стать новым чемпионом мира. Ему было все равно, у кого забирать титул, – такие уникумы своего добиваются, так или иначе. Это роднило их с Алехиным – желание быть первыми. Ботвинник начал предпринимать все возможные (и невозможные) усилия, чтобы настигнуть неуловимого чемпиона, сыграть с ним матч… Тем более Крыленко, ненавидевшего Алехина, не стало.

Вот как Михаил Моисеевич вспоминал в автобиографии первую личную встречу с Александром Александровичем на турнире в Ноттингеме-1936, где он разделил победу с Капабланкой: «Алехин, видимо, нервничал, когда мы с ним знакомились, – я сделал вид, что ничего не замечаю. Был он худ, порывист, глаза его блуждали. Вино продолжал пить – партию с Решевским проиграл только потому, что, когда партия была отложена, выпил за обедом бутылку вина. Но шахматист это был с большой буквы. <…> В те годы Эйве играл с большой силой и был достойным чемпионом. Алехину образца 1937 года (когда он полностью восстановил спортивную форму) мог проиграть матч любой»¹³.

Лишний раз убедившись в мощи советских шахмат, Алехин отправил в редакцию журнала «64» новое покаянное письмо, в котором перечислял свои ошибки. По мнению чемпиона, они заключались «в непростительно-непротивленческом отношении к освещению моего политического лица международной противосоветской печатью, на протяжении многих лет привешивавшей мне выдуманный ею белогвардейский ярлык», «в неправильном и тенденциозном (главным образом за отсутствием прямых сведений) толковании фактов шахматного строительства и проявлений шахматной общественности в СССР в статьях и частью словесных выступлениях». Он добавил, что его отношение к гигантскому росту советских шахмат стало теперь восторженным. Текст письма впервые был напечатан лишь в 1967 году в журнале «64» (№ 9). Сигнал Алехина проигнорировали в СССР, даже несмотря на соблазн втравить шахматиста в войну с «парижскими белоэмигрантами», – а это бы случилось неизбежно, опубликуй советская печать подобное. Молчание могло объясняться двумя причинами: отказом Алехина приезжать в Москву и отсутствием у него титула.

Но и когда он снова надел корону, ситуация к лучшему не сильно изменилась. Матчу Алехин – Ботвинник так и не суждено было состояться. Снова в судьбе великого шахматиста возник фактор Х – тот самый, который обычно и рушил привычную его жизнь. Мир вновь опалил огонь войны, и чемпион не смог спрятаться от немцев в тропических кустах, как Капабланка, – повезло тому жить на острове!

Глава 26. Шах-фюрер

К неудовольствию Капабланки, ФИДЕ потихоньку обретала голос – и наряду с Алехиным решила портить ему жизнь. Организация заявляла о своих правах на организацию матчей за корону, поскольку система, по которой чемпион действовал как ему взбредет в голову, выбирая соперников попроще и побогаче, оказалась порочной. Летом 1937 года делегация Международной федерации шахмат собралась в Стокгольме и путем голосования решила, кто будет официальным кандидатом ФИДЕ, который должен сыграть против победителя матча Алехин – Эйве (к тому времени он еще не состоялся). Неожиданно им стал Сало Флор (за чехословака – восемь голосов, за кубинца – пять). И это несмотря на то, что прежде ФИДЕ просила специальную комиссию (в которую вошел Алехин) выбрать наиболее достойного конкурента для чемпиона. В результате члены комиссии предложили ФИДЕ Капабланку, а если не кубинца, то советского чемпиона Михаила Ботвинника. Но их не услышали… Флор был тогда молод и хорош, но в основном побеждал на турнирах за счет уверенных побед над слабыми оппонентами, а вот с сильными стремился играть на ничью. И, например, матч с опасным Алехиным мог пойти по непредсказуемому для Флора сценарию. Способен ли был чехословак побеждать матерого волка, да еще и на длинной дистанции?

Эйве очень хотел помочь Капабланке и потому решил, что если снова обыграет Алехина, то они с кубинцем проведут неофициальный матч, а победитель сыграет уже с Флором. И все равно решение ФИДЕ подверглось остракизму. Алехин как будто готов был ввязаться в драку с Капой; он даже выразил недовольство решением ФИДЕ (по крайней мере в прессе. Что он на самом деле думал – загадка. Позже Капа все равно пытался вызвать его на матч-реванш, но Алехина снова не устроил финансовый аспект). Увы, судьба оказалась немилосердной к кубинцу, поскольку Алехин победил Эйве.

Планировалось, что матч Алехина с участием Флора пройдет в 1940 году в различных городах Чехословакии. Спонсором согласился стать местный обувной фабрикант Томаш Батя.

Жизнь Флора была наполнена драмой: родился в семье евреев, рано потерял родителей, с братом Мозесом попал на воспитание к раввину. Возмужав, переехал в Прагу, где играл в футбол, продавал маринованную капусту в бочках, а затем устроился на бумажную фабрику и стал разносчиком газет. Он часто наблюдал в кафе людей, которые с азартом переставляли фигуры, – и понял: именно это ему и нужно. Желание окунуться в шахматный мир усилил немец Жак Мизес, приехавший в Прагу, чтобы показать сеанс одновременной игры. После этого Флор поработал в качестве шахматного журналиста, а вскоре сел за доску сам. Он произвел фурор! Элегантный брюнет с глянцевой прической, слегка оттопыренными ушами, открытой, лучистой улыбкой, предпочитал носить черные костюмы, как будто заранее надевал траурный наряд по «умершим» королям соперников. Он быстро заставил чехословаков оправиться от потери легендарного Рихарда Рети, заслужив право называться одним из сильнейших шахматистов в мире. Поначалу его отличал яркий, раскованный, комбинационный стиль, который впоследствии «засушился», став надежным, позиционным. В статусе восходящей мировой звезды он приезжал в СССР, где упустил преимущество в две победы над Ботвинником. С Алехиным обсудил это в 1934 году на турнире в Гастингсе. «Жадно, с затаенной тоской и завистью расспрашивал меня чемпион мира о жизни в его родной стране, но при этом все подшучивал надо мной – как это я не смог победить Ботвинника», – рассказывал Флор¹.

В Гастингсе он опередил Алехина и потом делал это не раз, спокойно разбираясь и с другой старой гвардией чемпионов – Капабланкой, Ласкером, – занимая места выше. К предполагаемому матчу против русского эмигранта Флор стал победителем 24 международных турниров. Его поединок с Алехиным не состоялся только из-за вторжения Германии в Чехословакию.

Гитлер смог поднять немецкую экономику, вернуть довоенный уровень жизни и внушить рабочим, основным «винтикам» индустриальной машины, что они – гордость нации, отчего начался стремительный рост в сфере производства, а в первую очередь – в военной промышленности. Впрочем, его (и доктора Геббельса) успехи в пропаганде были убедительнее реальных экономических достижений.

Немцам успешно промывали мозги: внушали чувство ненависти к внешним и внутренним «врагам», особенно евреям и цыганам (дискриминации подвергались и разные социальные категории: люди нетрадиционной сексуальной ориентации, с заниженной социальной ответственностью, без средств к существованию, инвалиды и так далее). Проводилась беспрецедентная антисемитская «чистка» внутри Германии, отчего возникла угроза отмены зимней и летней Олимпиад, однако немцы на время замаскировали свои «перегибы», и обманутый Пьер де Кубертен дал обоим турнирам зеленый свет. Поощрялось, если немецкие граждане прослеживали свое генеалогическое древо до самых корней и подтверждали абсолютную чистоту арийской крови. Консолидировав общество вокруг своих нацистских, захватнических идей, Гитлер подошел к главному – осуществлению внешней агрессии.

Первой пострадала Чехословакия. Страна под таким названием появилась по итогам Версальского договора; в нее вошла часть территории Австро-Венгрии – немцев в этом обновленном государстве оказалось 28 % от населения. Они в основном сочувствовали нацистскому режиму, а Гитлеру хотелось вернуть отнятые территории плюс заполучить развитую военную промышленность Чехословакии (позже завод Škoda активно работал на обеспечение немецкой армии всем необходимым вооружением). Под предлогом давления, которое якобы оказывалось на немцев в Чехословакии, Гитлер начал политические маневры. Аппетит фюреру разогрел успешный аншлюс Австрии, а главное – появился повод: столкновения судетских немцев с чехословацкой полицией и войсками. Для Гитлера все складывалось удачно: ведущие европейские страны (Англия, Франция) санкционировали передел чехословацкой территории – лишь бы не было войны. СССР хотел помочь Чехословакии, но Польша не соглашалась предоставить советским войскам коридор для прохода в зону конфликта, угрожая войной. Мюнхенские соглашения привели к расчленению Чехословакии, в котором участвовали Германия, Польша и Венгрия. Гитлер вернул стране судетских немцев, а также понял, что ему позволено многое, а ведущие европейские политики не знают, как с ним себя вести. Всем запомнилась цитата премьер-министра Великобритании Невилла Чемберлена, больше всех ратовавшего за передачу немцам чехословацких территорий: «Сколь ужасной, фантастичной и неправдоподобной представляется сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в одной далекой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно». Не зря его вскоре сменил на посту Уинстон Черчилль.

Флора все эти политические события фактически убили как шахматиста первой величины: в нем произошел надлом, который постепенно усугублялся. На двухкруговом «АВРО-турнире» 1938 года в 10 голландских городах он занял… последнее место, не одержав ни одной победы! Утомленные разъездами и отсутствием нормального питания «пожилые шахматисты» Алехин и Капабланка выступили не намного лучше, откатившись в низ турнирной таблицы (русский эмигрант сыграл вничью с кубинским визави и победил его в другой партии, и эта встреча стала последней между непримиримыми соперниками. Проходила она тяжело, недруги не общались, и Капа не прошел контроль времени).

Увы, на затяжном турнире в Голландии проявилась болезнь Капабланки, которому к тому времени исполнилось 50 лет: «В заключительной части игры против Ботвинника Капа внезапно встал и быстро вышел, – вспоминала Ольга Чагодаева. – Я заметила, что когда он вернулся, его лицо было бледно-серым, хотя он доиграл до конца. Он милостиво сдался Ботвиннику, с улыбкой пожав ему руку. Позже он сказал, что у него потемнело перед глазами, когда он бежал в туалет, чтобы плеснуть в лицо холодной водой. Но не в его правилах было оправдываться. Он просто сказал: “Ботвинник играл хорошо, а я – нет”. Я единственная знала, как плохо ему было тогда»².

Но имелся у Капы и повод для радости… Ведь всего за три недели до турнира он женился снова, и на этот раз – по любви! Ольга Чагодаева пленила шахматиста и заставила вновь поверить в себя. Он пообещал вернуть шахматную корону – для нее. О дне свадьбы у Ольги остались исключительно теплые воспоминания: «Внезапно Капа остановился перед ювелирным магазином. “Давай войдем!” На немой вопрос в моих глазах он лишь улыбнулся. У входа нас встретил владелец, известный коллекционер русского антиквариата. Они с Капой подружились в Москве. Очевидно, нас ждали. “Ха, величайший шахматный гений в мире, поздравляю!” Он обнял Капу, потом поцеловал меня. “Я не только скромный поклонник Капабланки – я люблю его. Он мне очень дорог. Так что я сделал все, как обещал”. Он подмигнул Капе. “Твоя невеста так прекрасна, как все и говорили”. Он подал знак – и нам принесли роскошную шкатулку, открыли. Там, мягко сияя на черном бархате, лежал самый красивый драгоценный камень, который я когда-либо видела. <…>

“Возьми его, дорогая, – сказал Капа. – Это мой свадебный подарок”. Потеряв дар речи, я смотрела, как он вложил камень в мою раскрытую ладонь. Он лежал на ней и сверкал, ослепляя. <…> “Ты выглядишь бледной, моя дорогая, с тобой все в порядке? – Капа с тревогой дотронулся до моего плеча. – Ты устала?” “О, я в порядке!” – мой голос был похож на эхо от океанских волн, на стон ветра. Такой жалкий звук… Я покачала головой, затем осторожно вернула драгоценный камень в шкатулку. “Она потрясена”, – снисходительно сказал друг Капы.

Я словно почувствовала, как меня вытолкнули из состояния, похожего на сон. Вернулась к реальности. Мой муж дарил мне самую красивую драгоценность на свете, божественную драгоценность. Но… Я не могла ее принять. Да, вот так просто! Не могла. Обсуждать это не имело никакого смысла; все, что меня волновало, – как не ранить его чувства. Я заставила себя быстро принять решение и сделать все по уму.

“Mon amour, – сказала я и подошла вплотную к Капе, заглянув в серо-зеленые глаза. – У меня есть еще одна идея насчет свадебного подарка. Это ведь наша свадьба. И подарок должен быть для нас обоих. Что-то, чем мы могли бы вместе наслаждаться. Я имею в виду новую машину. Packard просто великолепен! И, скорее всего, он будет стоить дешевле, чем этот драгоценный камень. Он слишком великолепен. Но он будет нам нужен в исключительных случаях. А поскольку мы так много путешествуем, придется оставлять его в сейфе – в отелях, на кораблях, в посольствах. Пришлось бы все время к этому возвращаться. А на новой машине мы могли бы объездить всю Францию! Поехать на северную границу Луары, посмотреть замки. Это же то, о чем ты мечтал”.

Я говорила быстро, нетерпеливо, сознавая, что затронула больное место. Я нежно поцеловала его, затем повернулась к нашему другу-ювелиру: “Никто не должен приносить жертву в день моей свадьбы. Я понимаю, вы были готовы потерять деньги на этой сделке. Даже Капа не в том положении, чтобы покупать такую драгоценность”. <…>

Все сложилось как нельзя лучше. Новый Packard заставлял прохожих оборачиваться, куда бы мы ни ездили по прекрасной Франции. Мы посетили старинные замки вдоль Луары – это была наша лучшая поездка. Когда пришло время уплывать в Аргентину, Капа решил оставить нашу машину в кубинском посольстве в Париже. А вскоре объявили войну. В Париже началась паника, эвакуация. Мы больше никогда ее не видели»³.

Позже Флор вспоминал, как нацисты разрушили и его уютный мир. «Они как будто преследовали меня. Я был в Англии – они начали бомбить Лондон, я поехал в Голландию – они перешли ее границу. И тогда мне протянул руку Советский Союз… – рассказывал «64» Флор, который в 1942 году получил советское гражданство. – Война подорвала мое здоровье, расшатала нервы, ряд моих чисто шахматных концепций требовал решительного пересмотра. Особыми познаниями в теории дебютов я и раньше не блистал, но в молодости это компенсировалось другими факторами и не так сильно отражалось на результатах. <…> Я не проливал пота над шахматами. Без этого не обойтись. Избалованный своими прежними успехами, я после первых же неудач опустил руки, у меня не хватило характера, я перестал бороться!»⁴

«АВРО-турнир» выиграли эстонец Пауль Керес и американец Роберт Файн, поделившие 1–2-е места; на очко отстал Ботвинник. В Голландии советский мастер отыскал Алехина, чтобы… предложить ему матч. «На закрытии турнира подхожу к Александру Александровичу, прошу назначить мне аудиенцию. Алехин соображал быстро, радость промелькнула у него в глазах – он понимал, что сыграть с советским шахматистом матч на первенство мира – наиболее простой, а быть может, и единственный путь к примирению с родиной», – вспоминал Ботвинник в автобиографии⁵.