Текст книги "Александр Алехин. Жизнь как война"

Ему противостоит Фрэнк Маршалл, чемпион Америки с лицом великого трагика. Именно этот рыжеволосый человек среди всех участников турнира оказался обладателем самой приличной одежды, включая серые гетры и спокойные темно-коричневые ботинки. Его двубортный темно-синий костюм подобен симфонии. Как же у такого аккуратного человека может быть хоть одна мысль в голове?

Он курит сигару. И это не какая-то там пятицентовая “вонючка” доктора Ласкера… Маршалл осторожно выпускает дым высоко над головой доктора Алехина, который реагирует молниеносно. Они возобновляют игру, стычка окончена. Брови не хмурят, улыбаются.

Маршалл беспокойно ерзает на стуле. Он не в форме, уже сыграл вничью и проиграл дважды. Проводит рукой по голове, и его аккуратно причесанные волосы теряют свою стройность, беспорядочно сбиваясь. И он, и доктор Алехин – великие мыслители, сохранившие все свои волосы.

Пожав хорошо сложенными плечами, Маршалл выдвигает слона. Алехин закуривает еще одну сигарету и спокойно усаживается, чтобы изучить возможную защиту против этого “церковного” вторжения (англ. bishop – не только «слон», но и «епископ». – С. К.). Его ноги отплясывают еще более активную джигу под столом. Он похож на довольно симпатичную марионетку, которая танцует на конце веревки.

Проводит рукой по лицу, закрывает глаза. У него строгие глаза, которые холодно смотрят сквозь стекла очков в золотой оправе. Теребит воротник, поправляет галстучный узел. Оглядывает всю комнату целиком, кроме шахматной доски. Затем решает разменяться слонами. Бой начинается сызнова.

Зачем все это вообще нужно? Денежные призы, слава и контракты! Ибо, похоже, существуют так называемые выставочные шахматы, которые посещает приличное число зрителей.

Откуда берутся призовые? От энтузиастов вроде Джорджа Рузвельта, Феликса Кана, Лессинга Розенвальда – и многих других, включая Эдварда Ласкера и Альберта Халлгартена[13]13
  Джордж Рузвельт – банкир и шахматный филантроп; Феликс Кан – банкир, директор Paramount Pictures Corporation; Лессинг Розенвальд – шахматный меценат, коллекционер редких книг, Эдвард Ласкер – шахматист, «отец американского го», Альберт Халлгартен – член крупной банкирской семьи Нью-Йорка, меценат.


[Закрыть].

Губернатор Смит вручит призы на банкете, где шахматисты соберутся за “столом мира”. Шахматы – это война в миниатюре, и на поле чести никто не молит о пощаде и не дарует ее. Но в конце турнира игрок, который тренируется на кофе и пирожных, обратит внимание, что на подносе осталось также место и для ратного подвига. Похоже, для шахматных турниров действительно есть какая-то причина».

Хосе Рауль Капабланка набрал в Нью-Йорке 14 очков и заработал как победитель 2000 долларов. Вторым стал Алехин, но с отставанием в 2,5 балла! Микроматч с кубинцем русский эмигрант проиграл (поражение и три ничьи). Еще Капабланка получил приз за самую красивую игру против Рудольфа Шпильмана. В некоторых ничейных партиях Капа мог рассчитывать на победу – настолько велико оказалось его преимущество над остальными. Он словно приехал не на турнир, где ему противостояли сильнейшие соперники, а на курорт, где к маэстро за столик подсаживались любители с пляжа, а потом возвращались на свои шезлонги, понимая, что лучше им загорать, чем играть в шахматы.

Капа подошел к защите титула с невероятным послужным списком: с 1914 года кубинец сыграл 158 партий, матчевых и турнирных, из которых уступил всего в четырех случаях!⁷ А чтобы отдать титул Алехину, кубинцу надо было проиграть сразу шесть раз… Вернувшись из Нью-Йорка в Гавану как герой (его встречали фейерверками), Капабланка на радостях снялся в рекламе пива (в те времена шахматисты редко участвовали в подобных коммерческих проектах, но для безупречного чемпиона мира сделали исключение, предложив хороший заработок, от которого шахматист не смог отказаться, хоть и был ярым трезвенником). Его также восстановили на дипломатической службе, назначив полномочным министром и чрезвычайным послом по особым поручениям Республики Куба. Он стал главой отдела информации и пропаганды правительства Кубы за рубежом с приличной зарплатой.

Все как будто складывалось в пользу Хосе Рауля. В его интервью проскальзывала уверенность, что грядущий матч с Алехиным станет проходным. «Автор считает, что у него неподходящий для матча темперамент, – писал он в статье для New York Times. – Мы полагаем, что у него нет должного бойцовского духа. Кроме того, он чрезвычайно нервный. Оба эти качества должны сработать против него в долгой и затяжной борьбе с хладнокровным и находчивым соперником»⁸.

Выходило так, что Александр Александрович вообще ни разу не обыгрывал Капабланку до встречи в Буэнос-Айресе (при пяти поражениях, из них два – в показательных партиях). Вот почему эксперты стали весьма скептически оценивать шансы Алехина, тот же Рудольф Шпильман даже предположил, что претендент уедет из Аргентины с «баранкой» в графе побед… После Нью-Йорка, да еще и в свете неудачной тренировки с «любителем» Максом Эйве звучало вполне резонно.

Глава 20. CHAMPION DU MONDE

Аргентина готовилась встречать чемпиона мира Хосе Рауля Капабланку и претендента на его величие Александра Алехина. Страна пребывала в самом своем расцвете. Она приняла большой поток беженцев в период, когда Европу активно обезлюживала Первая мировая война. В результате очередного «великого переселения народов», вызванного желанием некоторых политиков удовлетворить непомерные территориальные амбиции, города этой крупной латиноамериканской страны переполнились гражданами разных стран, которые научились жить в энергичном ритме танго и еще более стремительной его разновидности – милонги. Грандиозные карнавалы, устраиваемые на широких проспектах, превращали столицу Аргентины, Буэнос-Айрес, в живой организм, полный красок, танцев и музыки.

Кварталы города отстроили в шахматном порядке, на основе гипподамовой системы, когда улицы пересекаются под прямым углом. Архитектурное разностилье (академизм, ар-деко, модерн, неоготика) делало Буэнос-Айрес очаровательным и неповторимым. Туристы с интересом изучали город и увлеченно прогуливались по симпатичным, уютным райончикам, где всегда можно было рассчитывать на приключение. Улицы с невысокими, но нарядными, обладавшими какой-то своей, уникальной харизмой зданиями освежали посадки в виде небольших, ухоженных деревьев, высаженных рядами. В парковых зонах столицы люди попивали в жару лимонад со льдом, желая как следует отдохнуть от работы в приятной, камерной атмосфере вместе с шумными, темпераментными латиноамериканцами – с ними не соскучишься. Особой популярностью у местных жителей и туристов пользовался Ботанический сад, спроектированный французским архитектором и ландшафтным дизайнером Карлосом Тайсом: он облагораживал аргентинскую флору, высаживая редкие растения, которые стали доступны для простых, не искушенных экзотикой посетителей (розовое дерево типуана типу, жакаранда, покрытая сверху донизу удивительными фиолетовыми цветками, не менее красиво цветущая табебуйя).

Встречались в Буэнос-Айресе удивительные постройки, погружавшие в старину, – в основном, белокаменные церквушки, сооруженные еще в прошлых веках. Величественные монументы на главных улицах города также завораживали туристов – например, окруженная газовыми фонарями Майская пирамида на центральной площади или собранный в дружественной Аргентине Италии памятник Христофору Колумбу из легендарного каррарского мрамора.

Словом, к приезду в Буэноc-Айрес Капабланки и Алехина город буквально преобразился, превратившись в по-настоящему крупный, современный и удобный мегаполис: там ходили трамваи, работал метрополитен, а местный автопром щедро выпускал автомобили для такси.

Культурная жизнь здесь приобрела броуновское движение: музеи, театры, синематограф пользовались непреходящей популярностью. Люди бесконечными потоками тянулись на выставки, спектакли, киносеансы, обогащаясь интеллектуально и духовно.

Иногда страну лихорадило: в начале века в Буэнос-Айресе случилось несколько крупных забастовок рабочих, которые привели к массовой гибели людей. Однако шахматистов пригласили в столицу в период относительного благополучия.

Здесь уже царила спортивная эйфория. Англичане завезли в страну футбол. Противостояние «Боки Хуниорс» и «Ривер Плейта» начинало напоминать остросюжетный боевик, популярности которого могли позавидовать и Капабланка с Алехиным. К 1927 году сборная Аргентины по футболу трижды взяла Кубок Америки, а в 1930-м даже вышла в финал первого чемпионата мира (капитан команды Мануэль Феррейра по ходу турнира вернулся домой, чтобы сдать экзамены по праву). На финале в Уругвае десятки тысяч аргентинских фанатов кричали: «Победа или смерть» (увы, это не уберегло «Альбиселесте»[14]14
  То есть «бело-голубые» – прозвище сборной Аргентины, полученное по цветам национального флага. – Прим. изд.


[Закрыть] от поражения Уругваю – 2:4). Они пронесли с собой на стадион в Монтевидео револьверы и реагировали на перипетии матча выстрелами в воздух – вот такие эмоции вызывал у аргентинцев спорт. Поэтому приезд лучших шахматистов мира был в целом любопытен местным жителям, которые интуитивно поддерживали Капабланку, очень близкого им по темпераменту человека.

В августе 1927 года Александр Александрович вместе с супругой Надин сели в Бордо на пароход Massilia, где претендент на корону мог в спокойной обстановке, рядом с женщиной, выполнявшей любую его прихоть, подумать о краеугольном событии своей жизни. Он только что выиграл турнир в венгерском Кечкемете, опередив Арона Нимцовича на пол-очка, и немного восстановил свое реноме после краха в Нью-Йорке. Слушая умиротворяющий плеск волн о борт корабля, Алехин наверняка подолгу размышлял о предстоящем испытании в Буэнос-Айресе. У каждого человека однажды возникает такая ситуация, когда он находится на пороге значительного достижения и мобилизует все внутренние ресурсы, чтобы подойти к нему в своем наилучшем состоянии. Позже Алехин написал, что во время трансатлантического вояжа мысленно возвращался к игре Капабланки в Нью-Йорке, разбирал его партии на атомы. Он убеждал себя, что кубинца никак нельзя назвать сверхигроком, безгрешным богом, который если и допускает ошибки, то лишь для того, чтобы дать сопернику хотя бы микроскопический шанс – так, потехи ради. С точки зрения Алехина, практически в каждой своей нью-йоркской партии Капабланка проявлял небрежность. Кроме того, претендент на корону счел, что у кубинца отсутствовало критическое мышление. В Нью-Йорке соперники благоговели перед исключительным талантом кубинца, его непогрешимой репутацией и даже в выигрышных позициях скатывались в перестраховку, которая перечеркивала все усилия. Это подобострастие работало против Капабланки, который только подпитывал свое эго, убеждаясь, что он якобы не способен ошибаться за доской (и вообще).

Стоя на палубе гигантского корабля, который, покачиваясь на взбалмошных океанических волнах, приближался к берегам солнечной Аргентины, Алехин мог теперь подумать и о себе, о своем месте в шахматной иерархии, которое вот-вот могло измениться раз и навсегда. Впрочем, не только об этом. По сути, вся его репутация стояла на кону – все то, к чему он стремился долгие годы, ради чего рисковал, от чего отказался, могло исчезнуть в одночасье, если только Капабланка одержал бы матчевую победу. Несмотря на несомненные успехи, которые сопутствовали Алехину на большинстве турниров, его не рассматривали всерьез как шахматиста, способного сорвать с кубинской головы корону, ведь она сидела на ней как влитая. Капабланка и сам не очень верил, что в принципе где-то существует человек, способный опрокинуть его с трона. Но спорт уже тогда знал красивые истории, когда все отдавали победу одному, а праздновал ее андердог – аутсайдер, которого в таковые записывали аналитики, букмекеры и болельщики.

В надежде избавиться от клише аутсайдера Алехин готовился к матчу по всем фронтам – правильно питался, занимался физкультурой, нашел грамотных консультантов. Даже на время покончил с алкоголем и сигаретами – пагубными привычками, которые могли ослабить его игру в Буэнос-Айресе. Когда Алехин приезжал в прошлый раз в Аргентину по контракту с местным шахматным клубом, то позволял себе некоторые вольности. Например выкуривал сигарету за сигаретой. Как описывали очевидцы, он тушил их о дно пепельницы быстрым и нервным движением руки, «по-русски». Тогда же Алехин якобы не отказывался от употребления любого предложенного ему спиртного напитка и без каких-либо неудобств выпивал снова. Но на время матча в Буэнос-Айресе Алехин сказал всем своим тлетворным пристрастиям чемпионское «нет».

Хосе Рауль перед отплытием в Аргентину знатно размялся в Бразилии, где одержал 86 побед, не побоявшись, что это может разбалансировать его в преддверии главного шахматного события года. Чемпион мира, не моргнув и глазом, подписался на ряд энергозатратных активностей в Буэнос-Айресе, запланированных на тяжелый период выяснения отношений с Алехиным. Жаждавший подзаработать кубинец договорился с местными радиостанциями и прессой, что будет всесторонне освещать поединок, а также делать занимательные исторические зарисовки, рассказывая о великих шахматистах прошлого. Забронировал кубинец и экскурсионные программы, поскольку не желал приковывать себя цепью к кровати в отеле, чтобы соблюдать спартанский режим… Причем гулять по богемной, полной соблазнов Аргентине Хосе Рауль собирался без своей супруги Глории, которую вместе с детьми оставил дома, что открывало ему заманчивые перспективы общения с темпераментными и влюбчивыми латиноамериканками. Не зря их союз с Глорией в конце концов распался.

Все говорило о том, что Капабланка приехал в Буэнос-Айрес устроить очередное шахматное шоу и при этом остаться светским львом, которого никто не собирался контролировать «транквилизаторами». Загадкой оставалось лишь одно: где он думал находить в себе силы еще и на партии с Алехиным, пусть и дискредитировавшим себя в Нью-Йорке. Видимо, кубинец рассчитывал, что много энергии на русского эмигранта тратить и не придется, – отсюда столь безрассудное распыление.

Спускаясь с трапа лайнераAmerican Legion, Капабланка купался не только в лучах аргентинского солнца, но и славы. Публицист Хорхе Гётлинг в интервью Clarin так описывал «явление Хосе Рауля аргентинскому народу»: «В нашей стране царила атмосфера симпатии к Капабланке. В каком-то смысле мы ассоциировали себя с ним, ведь он обладал качествами, которые высоко ценились тогда (и теперь) аргентинцами: смелый, блестящий, уверенный в себе, властный, галантный, бабник, сердечный, веселый. Он любил болтать и ночью никуда не торопился»¹. Капа действительно стал неотъемлемой частью бульварной жизни Аргентины.

Кубинца замечали в местных театрах, причем появление шахматиста в ложе всякий раз обсуждала труппа, иногда встречая его песнями. Бывал Капабланка и в клубах, где джентльмены ночами напролет играли в домино, бильярд или бридж. Часто появлялся на проспекте Callao, где ужинал в приятной компании – он вообще оказался страстным любителем хорошо и вкусно поесть. Разумеется, женщины тоже скрашивали будни кубинца, отвлекая его от шахматных перипетий. Одной из тех красавиц, кто искренне восхищался кубинским гостем, оказалась актриса испанского происхождения Глория Гузман, которая в одном из интервью призналась, что приезжий шахматный мастер заменил в ее сердце актера-ловеласа Рудольфо Валентино, после смерти которого в 1926 году некоторые его фанатки сводили счеты с жизнью. Она была чем-то похожа на Валентину Токарскую, которая сыграла партию с Капабланкой в Москве, – такая же жгучая, экспрессивная брюнетка, которая жила сценой (при этом черты лица у нее были менее утонченные). Глорию называли одной из трех главных танцовщиц Esmeralda Theater, а значит, она слыла местной знаменитостью – и, конечно же, Капабланке как мужчине льстило ее внимание. Кроме того, любвеобильного кубинца встречали в компании еще одной актрисы, Консуэло Веласкес, «одной из самых известных субреток аргентинского театра», которая обожала рассекать по улицам Буэнос-Айреса вместе с шахматистом в своем красном спортивном седане, не всегда при этом соблюдая скоростной режим (в этом заключалось ее сходство с Токарской).

Капу в Аргентине интересовали и скачки – семейное увлечение. Вот почему кубинец с удовольствием ходил на местный ипподром. Одного жеребца местный заводчик породистых скакунов, доктор Альфредо Кольмо, даже назвал в честь шахматиста². Но была там и лошадь, гордо носившая фамилию Александра Алехина!

В свою очередь, Александр Александрович предпочел уйти в скучную тень, как ни пытался его выманить из Majestic Hotel карнавал Буэнос-Айреса. Если бы он уделял время культуре и искусству аргентинской столицы, как Хосе Рауль Капабланка, то мог бы обнаружить массу любопытного. Например, огромное влияние Франции на архитектуру города (в Аргентине было много переселенцев из страны, приютившей Алехина). Однако претендент с маниакальной упертостью тратил свободное время на изучение партий и общую шахматную аналитику; ему куда проще было находиться в компании шахматных фигур, чем в плену аргентинской богемы, к которой так стремился дипломат с Кубы.

«Он стал антитезой Капабланки. Серьезный, даже угрюмый, он кочевал из отеля в игровой зал и обратно, почти незаметный, одержимый желанием обыграть соперника», – писал аргентинский игрок Орасио Оливера³. Это вынужденное затворничество имело свои резоны, ведь Алехину было что доказывать. Все те люди, с которыми он некогда разделял доску на международных соревнованиях, пели Капабланке дифирамбы, забывая, как легко вскрывал их игру Алехин. Если претендент читал многочисленные интервью, то редко находил слова поддержки – скорее, коллеги подрывали его веру в себя. Лишь Рихард Рети благосклонно оценивал перспективы Алехина, сочтя, что Капабланка не слишком сильно любил шахматы, а русский эмигрант куда более серьезно относился к «благородной игре».

Аргентинский шахматный клуб – Club Argentino de Ajedre – предоставил для матча свою двухэтажную штаб-квартиру на Pellegrini Street, куда сам недавно переехал. Отцы-основатели клуба могли гордиться проделанной работой. Их детище появилось в 1905 году, а уже в 1911-м клуб пытался организовать матч между Ласкером и Капабланкой – но в тот раз договориться не удалось. И все же в стране были заинтересованы в популяризации шахмат, которые становились здесь полноценным спортом. К финансированию матча Капы с Алехиным присоединились разные люди и организации, в том числе Ипотечный банк, Клуб гимнастики и фехтования Росарио, Radio Prieto, газета La Nacion, поэтому переговоры прошли успешно, а с деньгами проблем не возникло. И самое главное, проведение дуэли самых острых шахматных умов одобрил лично президент страны, доктор Марсело Торкуато де Альвеар. 16 сентября 1927 года глава аргентинского государства посетил церемонию жеребьевки⁴, по итогам которой белые фигуры достались Алехину. Русский шахматист пришел узнать, каким цветом дебютирует в матче, в строгом черном костюме. Темный, монструозный образ претендента высвечивала только его блондинистая шевелюра. Супруга Алехина Надежда Семеновна робко стояла рядышком – журналисты с трудом выуживали из нее слова восхищения гениальным мужем. У Надин имелись свои виды на Буэнос-Айрес, где ее вычурную одежду и блеск фамильных драгоценностей могли оценить по достоинству. Во всяком случае, не так прямолинейно, как в падком на моду Париже, где любая ошибка в вечернем наряде могла стать причиной затяжной травли.

Если первый человек страны проявил интерес к обыкновенной жеребьевке, значит, Аргентина действительно увлеклась матчем настолько, что все остальное отошло на второй план. Живой интерес выказывали не только аргентинцы – в игровом зале однажды заметили бывшего президента Чили Артуро Аллесандри, который утратил свои полномочия незадолго до шахматного действа и был изгнан из страны. Наблюдать за перипетиями борьбы можно было в том числе на настенной доске.

Алехин в Буэнос-Айресе во время мачта с Капабланкой; рядом с ним его жена Надежда Семеновна Фабрицкая, 1927 год

Со дня своего появления в Буэнос-Айресе Алехин выбрал регулярный маршрут, прогуливаясь по нему с Надин. Он пролегал вдоль улицы Suipacha. За несколько часов до первой партии, оказавшись в самом конце улицы, Алехин нашел талисман, которому приписывают сверхъестественные свойства. На дороге блеснула подкова – обычное явление для города, который славился уличными представлениями за деньги, в том числе с животными. Алехин тут же отправился в киоск, купил газету и завернул в нее ценную находку. «Я ждал тебя!» – сказал он с большим удовлетворением, а когда пришел в игровой зал, не уставал всем повторять, как обрадовался такому удачному стечению обстоятельств⁵. Для суеверного Алехина это стало хорошим знаком. С тех пор они с Надин продолжали ходить по этой же улице, словно роботы. Муза шахматиста наверняка пытливо изучала все местные достопримечательности. Ну а ее супруг вряд ли что-то замечал вокруг – в конце концов, он уже бывал в Аргентине и мог, если бы хотел, уже в прошлый свой заезд насладиться всем, что могла предложить южноамериканская страна в плане туризма. Вполне вероятно, что в его насквозь шахматной голове даже на прогулках с женой появлялась та самая виртуальная доска, которую он видел, находясь спиной к соперникам по партиям вслепую. И на этой доске разворачивались комбинации, которыми он собирался вскрывать волшебную игру Капабланки.

И первая же партия принесла сенсацию!

* * *

Капабланка вдруг пошел королевской пешкой и не смог пробить белыми французскую защиту Алехина – кубинец вообще плохо себя чувствовал при таком варианте дебюта. По ходу игры чемпион упустил пешку, а затем впервые в жизни капитулировал в партии с Алехиным, да еще и белым цветом. Что характерно, Капабланку тут же стали возить по разным знаковым местам Буэнос-Айреса, в том числе в «город лип» Ла-Плату (его основал масон Дардо Роча; кстати, вскоре после матча Алехин тоже пополнил ряды тайного сообщества). В Ла-Плате чемпион общался с местными знаменитостями, ходил в музей, даже искушался шампанским, что было для него нетипично. Алехин, что не удивительно, отказался от официально-увеселительного мероприятия. В этом и была разница между шахматистами, которая сохранилась до конца дуэли. Вскоре после стартового фиаско кубинец принизил неожиданный успех претендента, заявив, что однажды уже уступал по ходу матча – Хуану Корзо, что не помешало ему стать чемпионом Кубы. В дальнейшем Капа больше никогда в этом поединке не начинал с хода королевской пешкой. Да и вообще дебюты разыгрывались теперь одинаковые – в 32 партиях из 34 (!) был применен ферзевый гамбит.

С тех пор Капа вроде бы все так же быстро думал за доской и двигал фигуры стремительнее, чем Алехин, вот только отныне эта кажущаяся уверенность в себе не подкреплялась привычным шахматным доминированием. Хосе Рауль часто заносил руку над фигурой, но не решался ее тронуть, сомневаясь в себе, в своей божественной интуиции. Иногда его ладонь в последний момент двигалась к другой фигуре, что раздражало Алехина – трещинки между ними стали накапливаться, пока фундамент их прежде уважительных отношений не обрушился.

Однако в третьей партии Капабланка, хранивший в кармане свой талисман – пешку, – взял реванш. Алехин к тому времени сбавил обороты, и на то нашлась причина: воспалилась надкостница, из-за чего претендент испытывал сильнейшую боль в верхней челюсти. Ему пришлось взять больничный перерыв и посетить аргентинского доктора Хосе Дуэнаса, который удалил пациенту шесть зубов! У Алехина и раньше случались проблемы с зубами, которые мешали играть, но в этот раз жуткая инфекция едва не привела к срыву поединка. Суеверный Алехин наверняка обратил внимание на количество вырванных дантистом зубов – именно шесть партий ему надо было выиграть, чтобы стать четвертым чемпионом мира. Значит, он уже авансом положил на жертвенный алтарь по одному зубу за каждую победу.

На остатке плохого самочувствия Алехина чемпион выиграл седьмую партию – и вышел вперед в счете, 2:1. Теперь матч складывался по тому сценарию, который ждали аналитики. Все те «пророки» – Ефим Боголюбов, Арон Нимцович, Зигберт Тарраш – могли тешить свое самолюбие, обращаясь к почтенной шахматной публике со словами: «Ну я же говорил!». Если бы они только знали, что в следующих 27 партиях кубинец победит лишь раз…

11-я партия стала чередой ошибок, и больше в созидательной части преуспел Алехин, который своими нестандартными действиями вынудил белые фигуры кубинца капитулировать. И не просто сдаться – чемпион доиграл почти до мата, явление редчайшее в шахматах. Капабланка нашел в себе силы похвалить конкурента, отметив, что он входит в число трех лучших шахматистов мира. И тут же проиграл снова – хотя мог даже победить (вновь оба на волнении допускали полудетские промашки), – после чего выглядел совершенно растерянным. Вперед по победам опять вырвался Алехин – 3:2.

Два поражения подряд – это оказалось слишком серьезным ударом, такого с кубинцем почти никогда не случалось. Оказавшись в состоянии грогги[15]15
  Состояние временной потери боеспособности после полученного удара в подбородок. – Прим. изд.


[Закрыть], Капабланка постепенно приходил в себя, как ящерица, потерявшая хвост. Он начал сводить партии к ничьей, даже когда у него появлялось преимущество. Если раньше ему было достаточно слегка сковырнуть ранку соперника, чтобы тут же впрыснуть в нее яд, который доводил до смерти, то теперь этот четкий, совершенный механизм убийцы больше не работал. Даже решение чаще играть в теннис, чем ходить по увеселительным заведениям, не помогло Капабланке. Требовались база, тщательная мозговая подготовка к матчу, к конкретному сопернику – без этого чудо никак не происходило. Если на турнирах Капабланка встречал слабых или неуверенных в себе визави, которых удавалось проходить на классе, то Алехин оказался слишком крепким соперником, чтобы на дистанции бить его одной лишь голой интуицией.

В матче все чаще возникали неприятные инциденты, которые нервировали обоих. Несколько партий, согласно договоренности, прошли в зале Jockey Club, и участники матча неизменно жаловались на шум, который отвлекал их от борьбы. «Некоторые поклонники заведения в пылу своей любви к благородной игре забыли о тишине, которую следует соблюдать в матче такого рода, – писала Critica, популярная аргентинская газета. – Они не обращали внимания на сигналы, шипение, с помощью которых их призывали к молчанию. И добрый доктор Алехин <…> стал грудой нервов, находясь в постоянном напряжении. Он мог ударить током добрую половину человечества. Поэтому мы не должны удивляться, что спортивные эмоции в Jockey Club привели его в неописуемое нервное состояние. Нам даже показалось, что мы увидели, как из него сыпятся искры. Затем судья матча приостановил борьбу на четверть часа, пока не стихло это выразительное бормотание».

Настроение Капабланки неуклонно менялось к худшему. Он часто шептал что-то про себя, как будто не верил в то, что происходило на доске, не верил, как же он мог так скверно играть. В не свойственной для себя манере кубинец надолго уходил в себя, задумывался над сложными позициями иногда даже глубже и дольше, чем Алехин. А бесконечные ничьи начинали предсказуемо раздражать болельщиков (и не только). Все чаще участников матча сравнивали с лесорубами (ничья в переводе с испанского означает также и «дерево» (tablas)). Не мудрено, что появилась насмешливая заметка журналиста Леона Мирласа в La Epoca: «Шахматная публика, несомненно, страдает от тех же недостатков рода человеческого. Внутри шахматиста, как бы он ни любил благородный вид спорта, всегда сидит индивид, чувствительный к скуке. <…> Когда случается одна ничья, потом другая – и сериал продолжается… невозмутимого любителя сменяет нетерпеливый зритель. И начинаются волнения. Буэнос-Айрес – город, жадный до шоу, до нерва. <…> В Аргентинский клуб уже почти не ходят, журналисты тоже не подают заявки на участие»⁶. Даже помощник Алехина аргентинец Роберто Грау не удержался от едких замечаний в интервью La Nacion: «В основном ничьи не имеют приятного вкуса, который обычно придают игре агрессивные действия, сложная стратегия. <…>. Когда два игрока просто пытаются не проиграть, ничья является логичным следствием того недостатка энергии, который у них есть». Капабланка, который сам предвещал ничейную смерть шахмат, предлагая срочно менять формат игры, охотно расписывал в Буэнос-Айресе паритеты, надеясь, что в какой-то момент наступит перелом, и он начнет делать фарш из игровых замыслов своего оппонента. Даже в лояльной кубинской печати появились карикатуры, на которых Хосе Рауль нес на голове и руках громоздкие доски. СССР тоже не обошел вниманием ничейный аспект противостояния. Вот что говорил Николай Крыленко на V Всесоюзном шахматно-шашечном съезде 10–12 октября 1927 года: «Типичный пример – матч Алехина и Капабланки, протекающий сейчас, с его бесконечными “вничью”, с осторожностью с обеих сторон, с постоянной мыслью, как бы не проиграть, как бы не потерять тех денег, из-за которых они играют. И все же, кто ждал от этого матча больших достижений, должны были разочароваться. Я думаю, это целиком объясняется именно конструкцией индивидуальных состязаний, где главную роль играет спортивный азарт, деньги, а не искусство, когда “игроки” превращаются в обыкновенных циркачей, выжидающих момент, когда можно ловким, удачным ударом положить противника»⁷.

Матч за шахматную корону между Александром Алехиным и Хосе Раулем Капабланкой, 1927 год

Лишь в 21-й партии произошла долгожданная смерть одного из королей – Алехин совершил сокрушительный удар по чемпиону в конце нервной игры, сделав счет 4:2. «Снова сказалось превосходство Алехина в оценке сложных, динамичных положений, в соединении позиционных и тактических идей, точнее – тех самых трех факторов (материал, время и качество позиции). <…> В запутанных, неопределившихся ситуациях с обоюдными слабостями гениальная интуиция Капабланки давала сбой, и он начинал терять нить игры. Алехин мыслил более нестандартно, тонко следил за соотношением слабостей и за тем, какие фигуры надо разменять, а какие – сохранить. Это был серьезный шаг вперед в развитии шахматной мысли, и Капа оказался к нему не готов», – писал 13-й чемпион мира Гарри Каспаров в книге «Мои великие предшественники»⁸.

Кубинец, который вроде потихоньку набирал силу после серии ничьих, снова начал западать в штопор. Мигель Санчес в биографии Хосе Рауля писал: «Капабланка уронил руки на колени и прошептал: “Я не знаю, что со мной происходит”. Это был не первый раз, когда он делал подобные заявления. После этого некоторые утверждали, что он был болен, но никто не приводил конкретных доказательств. Вполне вероятно, что примерно в это время кубинец страдал от высокого кровяного давления, – отсюда и его неоднократные упоминания о том, что он упускал правильный порядок ходов. Менее чем через два года, во время турнира в Карловых Варах, врач Любомир Май назначил ему лечение. Но в последующих заявлениях Капабланка подразумевал, что врач не поставил ему правильного диагноза»⁹.