Электронная библиотека » Станислав Купцов » » онлайн чтение - страница 14


  • Текст добавлен: 22 февраля 2024, 08:40


Автор книги: Станислав Купцов


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Случались и пикантные истории. Есть устойчивая легенда, что однажды к Хосе Раулю в гостиничный номер пришла продавщица с лотком из Моссельпрома, но слишком долго не выходила. Тогда в номер позвонили из администрации, сообщив именитому гостю, что правила гостиницы не предусматривают столь долгих переговоров о покупке. Капабланка неистово возмущался. Эпизод мимолетного увлечения произошел и в Артистическом клубе. Директор ресторана предложил Капабланке сразиться с примой Мюзик-холла Валентиной Токарской, которую называли первой красавицей Москвы12. Она отлично играла в шахматы (становилась чемпионкой Дворца пионеров), любила также бильярд и преферанс. Кубинец дал согласие и вскоре увидел очаровательную короткостриженую брюнетку с выразительными миндалевидными глазами, которые будто смотрели в самую душу – она эффектно подводила их тушью. Улыбка на ее чувственных губах тоже поражала мужчин до глубины души, как и то, что она говорила: девушка отличалась не только красотой, но и глубоким пониманием жизни, высокой культурой и независимыми суждениями. Капабланка подсел к ней за столик с карманными шахматами и настолько был очарован, что когда певица взялась за коня, поднял руки и сказал: «Я сдаюсь!» При этом Капабланка делал все, чтобы успеть из Москвы домой к жене и детям аккурат к Рождеству… Вот такая амбивалентность кубинского сердца!

В 1925 году на экранах появился черно-белый фильм Всеволода Пудовкина «Шахматная горячка», в котором небольшую роль сыграл Капа, сумев на этот раз превзойти актера по профессии Алехина. И фильм получился яркий, он вошел в историю кинематографа. В Москве женатый кубинец действительно пользовался невероятной популярностью у барышень, и любовная тема стала центральной в удивительно смешном и трогательном кино, памятнике эпохи (правда, сам Капа в сердечных коллизиях, выдуманных сценаристом, не участвовал).

Поклонники осыпали Капабланку подарками, особенно цветами и коробками конфет. Многие советские граждане пытались копировать манеру кубинца одеваться; некоторые элементы его одежды надолго вошли в московскую моду (в частности, запонки). Секрет его невероятной популярности оказался прост: в СССР вышли книги о Капабланке, в том числе автобиография13. Советские люди увидели в нем волшебника, человека, который сделал себя сам. Молодой, жаждавшей громких свершений стране такой человек был ожидаемо интересен.

И все же, несмотря на неудачи на турнирах в Нью-Йорке и Москве, Капабланка оставался сильнейшим игроком. Его уровень если и падал в отсутствие достойной практики и штудирования шахматных наук, то очень медленно. Интуитивное понимание игры позволяло ему держать высоко задранную планку и при этом не тратить жизнь на одни только шахматы.

Немецкий шахматист Жак Мизес в своей статье дляBerliner Tageblatt очень образно сравнил кубинца с Эмануилом Ласкером: «Стиль Ласкера подобен стакану с чистой водой, куда подмешана капелька яда. У Капабланки в стакане вода еще чище, и капельки яда в ней нет». Капа умудрялся делать шахматы простой, прозрачной игрой, но этой легкостью обладал лишь только он, словно у него были некие сакральные, недоступные простым смертным знания.

Пожалуй, Алехин оставался единственным человеком, который мог бы, в том числе за счет большого объема черновой работы, разрушить простую, но убийственную игру ленивого и при том гениального чемпиона мира. В 1926 году в его «охоте на Капабланку» наступил переломный момент. Пока кубинец организовал себе «творческий отпуск», объявив о намерении провести защиту титула в 1927-м, Алехин поучаствовал в шести международных турнирах: в половине из них он взял первый приз (Гастингс-1925/26 – разделил 1–2-е места с Миланом Видмаром, Скарборо и Бирмингем), а еще в двух стал вице-чемпионом (Земмеринг и Дрезден – там победили Шпильман и Нимцович соответственно). Однако у Алехина появился и повод для серьезного беспокойства. В список претендентов на матч к нему, Рубинштейну и Боголюбову прибавился Арон Нимцович, поскольку в Дрездене уроженец Риги оторвался от Алехина аж на полтора очка! И вообще в 1920–1930-е этот шахматист оказался в числе самых ярких и сильных игроков, а на его визитной карточке не зря появились слова «вечный кандидат в чемпионы мира».

Нимцовича и Алехина многое роднило, и речь не только о шахматах. Арон Исаевич, как и Александр Александрович, вынужден был с тяжелым сердцем оставить родину (и поселиться в конце концов в Дании). У него тоже имелся свой зуб на большевиков, которые оставили его ни с чем. Рига, где он жил в лихолетье, то занималась белогвардейцами, то пребывала в немецкой оккупации после Брест-Литовского соглашения, то в ней квартировали части Красной Армии – практически то же самое было в Одессе, где едва не расстреляли Алехина. Молодого Нимцовича хотели сделать красноармейским добровольцем, но Арон Исаевич смог избежать этой участи по причине близорукости (Алехина не призывали в армию из-за проблем с сердцем). По другой версии, Нимцович симулировал сумасшествие, заявив врачебной комиссии, будто у него на голове сидит муха, хотя ее там вовсе не было. Эту странную версию «откоса от армии» приводил шахматист и журналист Ганс Кмох. Однако исследователи биографии Нимцовича, датчане Пер Скьолдагер и Йорн Эрик Нильсен, усомнились в ней14. По их версии, вероятнее всего, Кмох ради создания красивой легенды воспользовался эпизодом из жизни Акибы Рубинштейна, который в 1911 году рассказывал в купе поезда своему немецкому коллеге Жаку Мизесу, что выступить лучше на очередном турнире ему мешала муха, которая постоянно жужжала над ухом, не давая сконцентрироваться.

Главные проблемы в зажиточной семье Нимцовичей возникли в январе 1919 года, когда Красная Армия заняла Ригу, после чего там начался «красный террор». «Это время стало худшим в жизни Нимцовича и спровоцировало в нем враждебное отношение к большевикам до конца его дней», – писали Скьолдагер и Нильсен и привели статью, где Арон Исаевич вспомнил эпизод из жизни, когда его едва не убили. «На улицах было темно. Вахтеры заставляли закрывать все двери и не открывать их, если только не появлялось особое распоряжение. В нашей квартире тоже было темно, члены семьи находились в тревожном ожидании. Неожиданно раздался грубый стук по воротам, стучали явно ружейными прикладами. Через некоторое время вахтер открыл ворота, и мы услышали тяжелые шаги по лестнице. В дверь постучали. Я мог открыть, но моя мама – а мы жили в крупных апартаментах – сказала: “Не открывай, ради всего святого! Молись Господу о чуде!” И так и случилось, Господь позволил чуду явиться. Шаги прекратились. Но спустя десять минут мы услышали их снова. В то же время в другую нашу дверь робко постучали. Это был сосед, который хотел привлечь внимание. “Вы можете им открыть, – сказал он. – Это всего лишь большевики, они просто ищут немецких солдат”». По словам Нимцовича, после этого он открыл дверь, за которой находились красноармейцы, и увидел перед собой девять вооруженных до зубов человек. Один из них целился ему прямо в голову, разозлившись, что ждать пришлось так долго. «Я притворился, что мне весело, и немного улыбнулся. Возможно, это спасло меня. Если бы я выглядел напуганным, он точно осуществил бы свои намерения», – предположил Нимцович. Солдаты принялись ходить по квартире в поисках немцев, и Арон Исаевич в той критической ситуации прибегнул к юмору, сказав, что вряд ли враги большевиков настолько малы, что способны уместиться в выдвижном ящике. За эту дерзкую шутку его отругали, но бить не стали. А когда опасные визитеры ушли, Нимцович обнаружил, что в доме не хватает пальто и дюжины серебряных ложек. «Большевики “освободили” нас от этого. А может, именно такую свободу они и хотели для нас?» – иронично заключил он в своей статье15.

Его родители были зажиточными людьми, но в годы гражданской войны разорились, и в Европе Нимцович оказался без средств к существованию (предпринимательской жилки отца в нем не отыскалось), что в итоге повлияло на шахматную судьбу этого удивительного человека.

Арон Исаевич научился шахматам в партиях против отца-лесоторговца, который неплохо понимал игру. С детства мальчик развивался разносторонне, особенно прилежно штудировал Талмуд[12]12
  Многотомный свод правовых и религиозно-этических положений иудаизма. – Прим. изд.


[Закрыть]
, и эта сложная, тонкая работа напоминала ему шахматную игру. Со временем он выпестовал яркий комбинационный стиль (прямо как Алехин), став одним из апологетов гипермодернизма – шахматного направления, которое предполагало уход от традиционного, закостенелого стиля. Шахматные «академики» Вильгельм Стейниц и Зигберт Тарраш долгое время учили своих «студентов» позиционной игре – тому, что в центре контроль создают пешки, – и прилежные ученики старались придерживаться этой концепции – «сушить» игру, не рисковать, отчего на турнирах многие партии завершались скучными ничьими… Пока не появились «школьные хулиганы» вроде Нимцовича, которые отходили от канонов, бунтовали – и достигали цели. Рижанину хотелось нащупать на доске нечто новое, в чем-то даже радикальное, а не идти по проторенным дорожкам, и он оказался в числе тех шахматистов, которым перемены оказались только на руку. Причем он слыл дерзким не только в игре, но и по жизни. Гневные складки на лбу, пенсне поверх строгих, жгучих глаз – соперникам казалось, из них вот-вот посыпятся искры. Нимцович был нетерпимым, не стеснялся в выражениях, мог больно ранить словом, и за ним в карман никогда не лез – напротив, полнился хлесткими выражениями, способными вогнать в краску любого. Редко какой шахматист не пострадал из-за склочного характера Арона Исаевича (однажды он в сердцах воскликнул: «Ну как я мог проиграть этому идиоту?!»). Однако Нимцович куражился не только на словах – едва ли не в каждой партии он опутывал соперника, как паук муху. Не успевал тот опомниться, как оказывался недвижимым в паутине из хитроумных комбинаций рижанина. Превосходные результаты не заставили себя долго ждать, в том числе теоретические – Арон Исаевич написал несколько шахматных трудов, которые отметил сам Ласкер, назвав Нимцовича пионером, который не только не боится экспериментировать, но даже приветствует смелость за доской. Учения гипермодернистов, к рядам которых примкнул и Рихард Рети, содействовали развитию дебютов. Благодаря их стараниям они стали более глубокими, разнообразными. Нимцович не только продвигал свои передовые идеи, но и реализовывал их на доске, достигнув такого уровня, что после успеха в Дрездене смог бросить перчатку самому Капабланке.

И в этой ситуации, когда возле трона Хосе Рауля собралась уже толпа желающих произвести «дворцовый переворот», решающим стал денежный фактор. Боголюбов, лишившись протекции СССР, затруднялся обеспечить призовой фонд; у Нимцовича тоже не нашлось финансовых покровителей – даже в Дании, где он жил и где его почитали; Акиба Рубинштейн, который раньше всех предъявлял свои права на матч, также не нашел нужной суммы. Европу только что сотрясла мировая война, во многих странах экономика оказалась в упадке, деньги стали привилегией избранных. И шахматисту, желавшему бросить вызов чемпиону мира, нужно было стать еще и тонким стратегом, способным обеспечить призовой фонд. Всех перехитрил Алехин, который еще в 1925 году заключил контракт с Шахматной федерацией Аргентины. Он счел, что деньги надо искать в Южной Америке, и попал в точку. В августе следующего года Алехин отправился за океан с надеждой выбить себе сумму, достаточную для проведения матча с Капабланкой. В Буэнос-Айресе Алехина заверили, что это не проблема. Идею о проведении в Аргентине битвы лучших шахматистов мира лично одобрил президент этой страны Марсело Торкуато де Альвеар. Согласно лондонским соглашениям, 2000 долларов получал чемпион мира в качестве гонорара, 4800 долларов зарабатывал победитель матча, а 3200 – проигравший.

Благодарный Алехин выиграл все турниры и консультационные партии, которые организовали в честь его визита. В местной прессе писали, что разочарованные неудачами аргентинцы в какой-то момент начали иронизировать над поражениями, и их попросили вести себя сдержаннее в присутствии высокочтимого гостя. В сентябре 1926 года в местной газете Critica появился текст записки, которую составил один из аргентинских шахматистов (Дамьян Река или Луис Палау): «Мы слышали в клубе радостные пораженческие комментарии и громкий смех. Видели, как пренебрежительно относятся к побежденным. Хотя подобные проявления не были массовыми, мы не можем скрыть отвращение и антипатию, которые испытываем к подобным явлениям. Тем более, исходят они от джентльменов, которые, кажется, забыли о тех качествах, которые присущи аргентинцам. Это празднование поражения национальных шахмат происходило в присутствии доктора Алехина, человека образованного и умного, который из-за всего этого мог составить неверное впечатление – увидеть, каким подлым может быть аргентинский дух». Позже Алехин утверждал, что такого блестящего результата, какой сопутствовал ему в Аргентине, не смогли достичь ни Капабланка, ни Ласкер, которые тоже приезжали в Буэнос-Айрес. Затем Алехин направил Капабланке 500 долларов, которые не успел собрать Арон Нимцович, – взнос, необходимый для формального вызова чемпиона на матч. С этого момента шестеренки матча закрутились – пресса начала создавать ажиотаж вокруг грядущего события.

Все материальные запросы Капы – на поездку из Гаваны в Буэнос-Айрес, на условия проживания, на будущие ежедневные траты – удовлетворялись, как бы кубинцу ни хотелось, чтобы мероприятие сорвалось. А вскоре появился и долгожданный ответ на вопрос, кем был Александр Алехин все это время: мышью, которую настиг кот-Капабланка, или же совсем наоборот.

Но до этого русскому эмигранту… пришлось еще немного понервничать.

Глава 19. Прелюдия

Эмануил Ласкер написал любопытную статью для советского «Календаря шахматиста на 1926 год». Исходя из своего опыта игры с Капой и Алехиным он составил «шахматные портреты» обоих, попытавшись найти общее и частное. «Капабланка желает побеждать стратегией, – писал второй чемпион мира. – Комбинация, пожертвование никогда не являются для него самоцелью. Он, разумеется, не боится жертв, но комбинация его не восхищает, не представляет для него особой ценности, и Капабланка пользуется ею лишь тогда, когда иным путем он не может достигнуть цели. Идеал Капабланки – побеждать врага маневрированием. Запутанным и сложным продолжениям он предпочитает простые, но сильные. Он всегда стремится найти уязвимое место противника. В него он направляет свои удары и прямолинейно, не уклоняясь в сторону, он давит на слабый пункт, не позволяя противнику предпринять что-либо, и победоносно маневрирует, пользуясь почти полной связанностью врага. Гениальность Капабланки сказывается в нащупывании слабых пунктов позиции противника. Малейшая слабость не сможет укрыться от его зоркого взгляда, и в ходе партии где-нибудь, когда-нибудь она всплывет наружу. Естественно, что преимущества такой стратегии сказываются скорее всего в эндшпиле. И действительно, Капабланка разыгрывает даже сложные и запутанные концы легко и быстро, с поразительной ясностью и исключительной последовательностью. Алехин же вырос из комбинации. Он влюблен в нее. Все стратегическое для него – только подготовка, почти что необходимое зло. Ошеломляющий удар, неожиданные pointes – вот его стихия. Когда король противника находится в безопасности, Алехин играет без воодушевления. Его фантазия воспламеняется при атаке на короля. Он предпочитает наличие на доске многих фигур. С их помощью он старается ослабить защитную линию вражеского короля, чтобы затем в удобный момент опрокинуть ее блестящим натиском. Алехин пользуется стратегией ради достижения согласованного действия фигур, для создания атакующей обстановки – короче говоря, как средством для более высокой цели. Но сама по себе стратегия является для него скорее арифметической задачей, нежели творческим материалом, из которого создается произведение искусства»1.

Наверняка Ласкер, несмотря на всю свою шахматную силу, радовался, что ему можно было теоретизировать на страницах советской печати, а не попадать под давление Капабланки или Алехина в матчевом противостоянии – ведь оба на дистанции могли стереть постаревшего немца в порошок…

На игроков, которые находились в самом расцвете творческих сил, наконец-то направили софиты – они встали рядом, оказались на общепланетарной сцене, и зрители со всех концов света разглядывали две ярчайшие противоположности, обладавшие самым смертоносным шахматным оружием, а также своим особенным, редким обаянием, умением магнетически воздействовать на публику, хранившими какую-то личную загадку. Две шахматные глыбы неотвратимо направлялись друг к другу и теперь должны были сойтись в грандиозной схватке, пустить кровь один другому, показать, кто же на самом деле достоин находиться на вершине. Редкие турнирные пересечения уже не считались – тут намечалась сшибка лоб в лоб, долгая, показательная. Отговорок у проигравшего быть не могло. Или пан, или пропал.

Совместные прогулки по Петербургу, обмен восторженными эпитетами на турнирах – все это осталось в далеком прошлом. Теперь они официально стали врагами, которые проповедовали разные стили игры, и каждый должен был защищать в Буэнос-Айресе свою шахматную систему, то, во что искренне верил, на что уповал. Один интуитивно направлял фигуры, словно его рукой двигал Господь, производил на свет блестящие партии, которые по сей день с любопытством изучают топовые шахматисты, как будто разглядывают древнее, непостижимое насекомое, застывшее в янтаре, сохранившее всю свою первозданную красоту… Другой, более закрытый по-человечески, но фантастически острый и динамичный на доске, готовился нанести сокрушительный удар по опостылевшему сопернику и совершенно точно собирался вложить в него все силы, включить в этот решающий панч всю ярость, которую он копил из-за бесконечных неудач и потерь, вынужденных скитаний по миру, неурядиц в личной жизни. Судьба всеми силами пыталась изничтожить его потенциал, но он выискивал обходные пути и продолжал свой гениальный рост, сумев найти для того питательную парижскую среду.

Уязвимость Капабланки заключалась в отсутствии одержимости, в том, что он не жил шахматами каждой клеточкой своего тела. Именно таким стал Алехин, готовый прыгнуть выше головы и даже неба, достать из самых глубин своего высокоточного мозга наилучшие, безупречные ходы, лишь бы осуществить взлелеянную с детства мечту стать чемпионом мира по шахматам! Для русского эмигранта на кону стояло слишком многое. Отчасти этим можно объяснить, почему перед матчем его так колотило.

На рубеже 1926 и 1927 годов он отправился в шахматный тур по городам Голландии, проводя тренировочные партии с Максом Эйве. Это произошло почти сразу после его возвращения из четырехмесячного путешествия по странам Латинской Америки. Величайшие боксеры подбирают себе перед главными боями оптимальных спарринг-партнеров, которые не выступают в роли боксерской груши и могут дать сдачи. Но кто мог подумать, что Эйве, стукнув перчаткой о перчатку, вдруг начнет поколачивать претендента на шахматную корону? Разминка получилась настолько тяжелой, что Алехин с трудом сохранил лицо!

Имя голландца все еще не котировалось в шахматном мире. Он больше преуспел в науке, получив докторскую степень по физике и математике. В шахматах Эйве по-прежнему воспринимал себя больше как любителя, хотя на его счету числились интересные победы на крупных турнирах. Так, в Гастингсе-1923/24 он стал первым среди 10 игроков, опередив Гезу Мароци, а на первой шахматной олимпиаде в Париже среди любителей в том же году взял бронзу. Между прочим, Алехин выступил там в роли арбитра. Брал Эйве и призы за красивую игру. И все же нидерландский мастер больше внимания уделял основной работе – педагогике. Он мог уехать в захолустье и надолго исчезнуть из шахматного поля зрения. Например, отправился в Винтерсвейк, где устроился на работу учителем. Если жизнь Алехина и Капабланки безостановочно бурлила, словно игристое вино, то Эйве предпочитал тихое, скромное, замкнутое существование в провинциальном Винтерсвейке, который славился своими палеонтологическими окаменелостями. Эйве словно и сам превращался в окаменелость – во всяком случае, его шахматная жизнь в провинции замирала надолго.

Зато одно из утомительных путешествий на поезде в Амстердам, где он время от времени все-таки рубился в шахматы, сыграло весомую роль в личной жизни Эйве2. Во время редкой вылазки он повстречал единственную любовь своей жизни – Каро Бергманн. Сводницей поневоле стала его сестра Анни, которая дружила с сестрой Каро Бетс (учились вместе в музыкальной школе) и как-то пригласила домой обеих сестричек. Между Максом и Каро сразу пробудилась симпатия, голландец полюбил впервые в жизни – и сразу влип по уши! Теперь поездки в Амстердам приобрели новый смысл. Романтические прогулки под руку с Каро вдоль украшенных тюльпанами парковых клумб, редкие, но столь долгожданные моменты уединения с любимым человеком придавали ему сил и желания совершенствоваться… Через три месяца после знакомства в доме родителей Эйве влюбленные обручились. Жить стало проще, когда шахматист переехал в Роттердам, а уже оттуда – на постоянное место жительства в Амстердам, на улицу Валериустраад, расположенную на южной окраине города. Неподалеку находился лицей для девочек Meisjeslyceum, где вступил в должность новый учитель математики Макс Эйве, проработавший в учебном заведении до 1940 года. Он ходил на занятия, одеваясь а-ля Капабланка, – стильная одежда шла ему. Лицеистки обожали своего модного педагога, который мелом выводил на доске сложнейшие математические формулы, объясняя их простым, доступным языком. Сохранились фотографии, на которых Макс Эйве, глядя сквозь неизменные очки на толпу девушек и скромно улыбаясь, стоит возле лицея в шикарном белом плаще, с широкополой шляпой в правой руке, и в начищенных до блеска черных ботинках. Ученицы смотрят на него с неподдельным обожанием, даже влюбленностью, приветствуя взмахами рук. Но Каро Бергманн отпускала Макса в женский лицей со спокойным сердцем, зная, что ее избранник – однолюб. К тому же они стали строить совместный быт в Амстердаме уже в качестве супругов (в будущем у них появится трое детей). Теперь от шахмат Эйве отвлекали работа, жена и еще диссертация, которую он в конце концов успешно защитил у профессора математики Роланда Вайтценбёка из Австрии, неплохо игравшего в шахматы (возглавлял даже шахматный клуб в деревеньке Бларикюм, где проживал). Вот почему, когда шахматные титаны бились друг с другом на крупных турнирах в Нью-Йорке или Москве ради вероятного участия в матче за корону с Капабланкой, Макс Эйве больше оставался в тени – у него оказалось слишком много дел. Разве что профессором он стать тогда так и не решился, поскольку поиск и разработка прорывной темы отняли бы у него слишком много времени и сил. А если бы Эйве пошел на такой шаг, то, возможно, никогда не стал бы чемпионом мира. Уж что-что, а грамотно расставлять приоритеты Эйве научился как никто другой, добившись успехов во всех делах, за которые брался.

Голландец стабильно становился номером один в своей стране. Его победы над довольно известными шахматистами в международных турнирах тоже стали привычными. Эти успехи принесли ему немало пользы. Один клуб в Бреде даже стал называться его именем. Однажды для Эйве устроили затяжной тур, в ходе которого он провел полтысячи партий! Гастролируя по стране, Эйве занимался популяризацией шахмат, за что его очень ценили. Вот почему местный шахматный клуб VAS предложил Максу провести матч против сильного соперника. Ласкер, кокетничая, отказался, Боголюбов запросил слишком большой гонорар, а вот Алехин дал зеленый свет. Он счел, что ему выгодно побыть в роли свободного художника, отточить мастерство, не слишком-то напрягаясь. Да и сам Эйве ожидал, что проиграет без вариантов.

Действительность превзошла самые смелые ожидания фанатов Эйве. Поначалу Алехин играл соло, но потом в его шахматах появилась червоточина. Он с трудом привыкал к новой системе контроля времени (на 40 ходов – 2,5 часа), быстро скатываясь в цейтнот. В середине матча начал плодить ошибки, и лишь ответные «любезности» Эйве не привели к сенсации – 5,5:4,5. Голландец остановился в шаге от победы.

Именно тогда впервые появились подозрения в том, что Алехина тянет к распитию алкогольных напитков. Вот что написал о тех событиях шахматист Уильям Винтер: «Возможно, Алехин не был целиком подготовлен к этой встрече и вовсю пользовался благами голландского гостеприимства, но ничто не может умалять превосходную игру Эйве»3.

Следующим тяжким испытанием для претендента стали соревнования в Нью-Йорке – последняя проверка перед отправлением в Буэнос-Айрес. И там он вновь дал слабину! Организаторы американского турнира ошибочно афишировали турнир как мероприятие, на котором «определится соперник Капабланки» в матче за корону. Это сильно напрягло Алехина, которого вновь заставили почувствовать, что он стал пешкой в чьих-то руках. И хотя его всячески заверяли, что результаты турнира в Нью-Йорке никоим образом не повлияют на договоренности с Капабланкой, в своих мемуарах он повторял, что матч с кубинцем был под вопросом чуть ли не до последнего момента. И ему якобы даже пришлось поехать в Нью-Йорк, чтобы не дать Капабланке возможность заменить его на шахматиста, который там «выстрелит». Матч с Эйве, который Алехин провел вскоре после затяжного турне по Латинской Америке, показал, что русскому эмигранту требовался «перекур», но на восстановление – физическое и психическое – претенденту отвели всего полтора месяца, тогда как Капабланка направлялся в отлично знакомый ему штат в прекрасных физических кондициях.

Ласкер – человек, который опережал Капабланку на всех соревнованиях (если брать за скобки матч за титул), – отказался от поездки в США. Турнир вновь организовал Норберт Ледерер, к которому у немца имелись вопросы, что могло стать одной из причин неявки. В 1924 году здесь же, в Нью-Йорке, Ласкер проиграл партию Капабланке, а потом пожаловался на часы, из-за дефекта которых, по его словам, потерял 15 минут своего игрового времени (еще 20 минут часы чинили). Ледерер отвечал за четкость работы механизма и заявил, что Ласкер тогда просто забыл вовремя нажать на кнопку. «Из-за волнения по поводу этого интермеццо, потери времени на размышления и истощения я допустил грубую ошибку в прекрасной и ясной позиции и проиграл партию», – приводит слова Ласкера Эдвард Винтер в монографии о Капабланке4.

Не поехал в Нью-Йорк и Ефим Боголюбов. Его ослепили недавние успехи, поэтому киевлянин заявил, что лучше бы организаторы собрали деньги не на соревнования, а на его матч с Капабланкой. В отличие от Алехина, до этого Боголь уже опережал Ласкера и Капабланку в таблице представительного турнира, поэтому он считал себя более основательной кандидатурой для матча против кубинца. Еще он написал письмо Хосе Раулю, посетовав, что у него якобы сложились плохие отношения с некоторыми участниками турнира (в частности, с Алехиным): «Несмотря на его мнение о том, что он был исключительно успешным мастером, у него никогда не было успехов, которые даже приближались бы к моему результату в Москве в 1925 году»5. Интересно, что Алехин поставил перед организаторами турнира в Нью-Йорке условие для своего участия – неприглашение Боголюбова, о чем киевлянин не знал. Вот такие «высокие» отношения складывались тогда внутри шахматного сообщества. Плелись интриги, каждый пекся только о своей выгоде.

Так или иначе, в Нью-Йорк не поехали также Акиба Рубинштейн (единственный в мире шахматист, у которого сохранялся положительный баланс партий с Капабланкой) и Рихард Рети (все помнили, как он победил кубинца в 1924-м).

Хосе Рауль направлялся в Нью-Йорк круглым сиротой – незадолго до поездки скончалась его мать Матильда Мария. Но трагедия встряхнула его, и в Нью-Йорке он показал невероятный уровень игры. А ведь его соперниками стали Александр Алехин, Арон Нимцович, Милан Видмар, Рудольф Шпильман и Фрэнк Маршалл, с каждым из которых он провел по четыре партии. У них не было ни единой победы над Капабланкой еще до старта турнира, не удалось сломить этот барьер и в Нью-Йорке.

Дуэли проходили в сияющем великолепии банкетного зала отеля «Манхэттен». Свидетелем события стал выпускник Гарварда, литературный критик, редактор и колумнист Джордж Карри, спортивные статьи которого регулярно публиковали на страницах New Yorker. В феврале 1927 года он заглянул в «Манхэттен» – и написал об увиденном эссе дляBrooklyn Daily Eagle.

«Если бы вы спросили Капабланку, чемпиона мира, зачем нужен международный шахматный турнир гроссмейстеров в отеле “Манхэттен”, он бы просто пожал плечами и, просияв своими “тлеющими” карими очами, попросил бы еще кофе с пирожными, – живописал Карри. – Но если б вы зашли в банкетный зал и терпеливо прождали полчаса, чтобы увидеть, как один из главных умов совершает ход, тогда ответили бы на свой же вопрос»6.

Описывая партию кубинца против Видмара, журналист старался подмечать малейшие детали: «Торопливо возвращаясь на место в своих коричневых ботинках, весело скрипящих при каждом шаге, великий мастер с Кубы складывает руки на столе перед собой и со зловещим видом осматривает доску. Его красивое смуглое лицо светится. Волосы, разделенные на пробор аккурат посередине, встают дыбом от оскорбления! В них заметны серебряные пряди. Притаив дыхание, ждешь мести великого мастера – удара Юпитера, который вот-вот обрушит с Олимпа молнию, что уничтожит его самонадеянного соперника.

Доктор Видмар мило поглаживает свой второй розовый подбородок и ждет, излучая уверенность. Наконец Капабланка готов. Мы, кто сидит в сторонке, это знаем, потому что кубинец задумчиво теребит красный галстук. Он тянется вперед – и тут же целый космос замирает, прекращая свой безумный полет сквозь время. Это будет ход века… Он передвигает пешку».

А вот как Джордж Карри описал партию с участием Алехина и Маршалла: «Давайте пройдем к столу в самом дальнем конце комнаты. Возле него громоздятся священник с серьезным лицом, три школьника, женщина и разного толка мужчины, у которых глубоко сдвинуты брови – признак шахматиста-любителя.

Перед нами – доктор Александр Алехин, парижский юрист, родившийся в Москве в 1892 году. Худощавый, по-мальчишески бледнолицый, гладко выбритый, лишенный каких-либо эмоций, если только случайно не взглянуть на его ноги, которые пляшут в диком танце по полу, пока он обдумывает очередной ход.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации