Текст книги "Александр Алехин. Жизнь как война"

Темный период в жизни Александра Александровича мог оборваться и в 1942 году, когда шахматист едва не умер. На тот момент он проживал уже не в Кракове, где активизировалось партизанское движение, а в «протекторате Богемии и Моравии» (бывшей Чехословакии).

Тогда же скончался его заклятый шахматный враг.

* * *

Хосе Рауль Капабланка очень переживал из-за того, что так и не сыграл матч-реванш с Алехиным. Ольга Чагодаева вспоминала, что когда решался этот вопрос, он стал малообщительным и вообще вел себя так, словно мир заиграл исключительно черными красками. Кроме того, кубинца все чаще беспокоили кошмарные головные боли. Как свидетельствовал его лечащий врач Шварцер, однажды цифры на аппарате, который измерял давление, ужаснули: 240/160.

8 марта 1942 года Хосе Рауль снова почувствовал недомогание и головную боль, но отправился в Манхэттенский шахматный клуб, рассчитывая, что свежий воздух поможет. Там азартно резались в шахматы. Капа прямо в пальто сел за один из столов и принялся наблюдать. По-другому и быть не могло: шахматы, которые принесли ему столько радости и печали, «провожали» кубинца на ту сторону, к предыдущим чемпионам: Вильгельму Стейницу и Эмануилу Ласкеру.

Никто из посетителей клуба не замечал нездоровье Капабланки – шахматист много улыбался, словно болезнь ненадолго отступила, но только чтобы вернуться и нанести сокрушительный удар. Потом Капа встрял в разговор, слово за слово – и вот экс-чемпион уже в центре внимания, как и положено. «Внезапно возникла пауза. Капа был сам не свой. Попросил, чтобы с него сняли пальто», – рассказывал очевидец American Chess Bulletin.

Высокое давление разбомбило самый уникальный «шахматный мозг» того времени. Наступил коллапс, доктор отправил экс-чемпиона на карете скорой в больницу, где незадолго до этого умер Ласкер. Однако кровоизлияние, которое спровоцировала сильнейшая гипертония, оказалось настолько обширным, что спасти Капабланку не могли даже лучшие врачи (его зрачки стали разных размеров, что говорило о чудовищных процессах, происходивших в голове шахматиста). Смерть наступила в пять утра. Убитая горем Ольга Чагодаева вспоминала, как в момент, когда предположительно не стало любви всей ее жизни, она смотрела на небо и вдруг увидела гаснущую звезду. Мужчина, подаривший ей так много счастья, неожиданно покинул русскую княгиню навсегда.

Она попыталась узнать у Шварцера, как же такое могло случиться. И доктор дал исчерпывающий ответ в письме: «В конце 1941 года, и особенно в начале 1942 года, его кровяное давление внезапно подскочило и достигло угрожающей отметки. Я со всей определенностью посоветовал ему исключить все ненужные источники волнения, поехать куда-нибудь за город, постараться вести спокойный, тихий образ жизни. Еще я посоветовал ему оставаться в кровати днем как можно чаще и максимально расслабляться, как физически, так и ментально. Я даже предупредил, что невыполнение этих предписаний поставит под угрозу его жизнь, и степень этой угрозы будет наивысшей. К моему сожалению, Капабланка ответил, что в настоящий момент он совершенно не способен подчиниться моим приказаниям, потому что угодил в ужасные неприятности, в которых были замешаны его бывшая жена и дети, что они затеяли судебные тяжбы против него, что ему приходится как-то бороться с их неоправданно завышенными требованиями, и поэтому он отчетливо ощущает, что его здоровье ухудшается день ото дня, если не ежечасно. Вышеупомянутый разговор состоялся 6 марта 1942 года. Смерть наступила через два дня»⁹.

На похороны Капабланки пришли тысячи кубинцев. Организацией церемонии прощания в здании Национального капитолия Кубы занимался лично президент страны Фульхенсио Батиста. Гроб завернули в национальный флаг; уже на кладбище в Колоне катафалк был целиком покрыт свежими цветами. Среди скорбевших находилась и Ольга Чагодаева… Даже солдаты в больших фуражках и светлых мундирах, сопровождавшие похоронную процессию, утирали со щек слезы, что запечатлели фотографы. Умер, возможно, самый известный кубинец в мире, человек, который принес островному государству великую славу. Невероятной жизнью Капабланки интересуются и по сей день.

Каждому хочется понять, в чем заключался его шахматный секрет. Однажды он сказал, что мало занимался шахматами просто потому, что в противном случае другим бы не досталось ничего! Амбициозное заявление…

Быть может, Капа неправ. И хорошо, что он не уходил с головой в изучение теории, не звал коллег на домашние турниры, не имел карманных шахмат, – его голове нужен был простор, кристальная, ничем не замутненная шахматная ясность. Вероятно, фанатичная преданность делу Алехина, который готов был изучать премудрости игры дни (и ночи) напролет, напустила бы туману, не дала бы Капе четко видеть путь к уничтожению врага.

На его могиле установлена гигантская фигура в виде белого короля. Капабланка и был им по жизни – самой важной, самой светлой фигурой, сиявшей на шахматном небосклоне.

Его главный оппонент и сам в тот год тяжело болел скарлатиной. Чемпиона мира лечили в той же больнице Bulovka, что и Рихарда Рети, который скарлатину не перенес (позже Алехин заявил, что немцы после выздоровления якобы заставили его продолжать играть на турнирах, угрожая перестать выдавать продовольственные карточки).

Чемпион все-таки выжил – и как будто снова убежал от Капабланки, отсрочил поединок с кубинцем на небесах. Статистика их земного противостояния замерла навечно: 9 побед Капабланки, 7 побед Алехина, 33 ничьи¹⁰.

Узнав о трагедии, Алехин не стал в очередной раз говорить что-нибудь такое, из-за чего все бы почувствовали неловкость. Он сказал очень просто, но сильно: «Мы потеряли величайшего шахматного гения, равного которому никогда не увидим».

Таким образом, матч-реванш отменился навсегда. Алехин много раз мог выйти к барьеру, чтобы снова на практике доказать свое превосходство над Капабланкой, но… Надо все-таки признать, что он откровенно побаивался кубинца. Капабланка, шахматную суперсилу которого нельзя отрицать, вполне мог даже «разорвать» Алехина за шахматной доской, обозленный сначала фиаско в Аргентине, а затем и бесконечными отказами противника… И даже блеск в Сан-Ремо и Бледе не убедили Алехина, что он готов сражаться с кубинцем!

Если Капа представляется белым королем, то Алехин – черным. Капабланка жил в празднике, в атмосфере смеха и улыбок, красивых женщин, роскошных приемов. Он и сам являл собой праздник: там, где появлялся Капа, чувствовалось кипение жизни.

Алехин на его фоне как будто мельчает, но в его судьбе куда больше трагизма, внутренней борьбы, тяжелых решений, сделок с совестью. Не каждая душа может пройти испытание бурей, а в жизни Алехина она не кончалась никогда. Под гнетом обстоятельств в какой-то момент русский шахматист сломался, и в ситуациях, когда приходилось делать сложный выбор, он направлялся туда, где легче, проще, выгоднее.

Не оставалось сил бороться.

* * *

Спасение от нацистов пришло к Алехину, когда он, покинув рейх, в очередной раз попал на Пиренейский полуостров – увы, без Грейс Висхар, которой уехать вновь не позволили чересчур мнительные немцы. Очевидно, она оставалась для них гарантией, что Алехин не сбежит. Режим генерала Франко в Испании давал послабления – и надежду. Чемпион мира поехал туда в октябре 1943 года по приглашению Федерации шахмат Испании. Это совпало с кардинальными переменами во Второй мировой войне: немцы стали все чаще терпеть поражения на полях битв, очень тяжело им приходилось на территории Советского Союза. Сталинградская битва (17 июля 1942 – 2 февраля 1943 года) показала, что вермахт при поддержке армий стран «Оси» сокрушим. Гитлер надеялся добраться до кавказских нефтяных месторождений, но его армия потерпела крупное поражение. С этого момента наступил «коренной перелом» в войне – позиции стран-агрессоров начали стремительно ослабевать, а сопротивление им приобретало невиданный размах. С 5 июля по 23 августа 1943 года состоялась Курская битва, в которой участвовали около двух миллионов человек. Она сорвала крупное наступление сил вермахта и дала импульс для Красной Армии начать собственные полномасштабные атакующие действия, заполучить стратегическую инициативу. Неудивительно, что Алехин воспользовался первой возможностью, чтобы сбежать от агонизировавших нацистов. Вскоре после визита в Испанию Алехин попал в местный санаторий (видимо, для душевнобольных) из-за обострившихся проблем с психикой¹¹. Он прекрасно понимал, что в условиях нового миропорядка все, что он делал на оккупированных немцами территориях, начнет работать против него – и оказался в реальном, а не шахматном цугцванге.

Во Франции осталась Грейс Висхар, с которой он больше никогда не виделся. Кажется, она ему действительно подходила – расчетливая, умная, хитрая, заботливая. И даже в 1944 году, «под немцами», выиграла чемпионат Парижа по шахматам.

Любил ли он? Ответ знает только Алехин. Теплые человеческие эмоции, если речь касалась не комфорта или шахмат, а конкретных людей, наверное вообще были ему малодоступны. Но Висхар обладала харизмой, мыслила схоже, понимала дело, которому он посвятил жизнь, и была в состоянии хоть немного растопить ледяное сердце чемпиона. Хотя вряд ли в том мраке, наставшем в период гитлеровской экспансии, они могли быть по-настоящему счастливы вместе – когда встает вопрос выживания, не до сантиментов… Их общение тогда стало нерегулярным, хотя Алехин возил супругу по разным странам, когда участвовал в нацистских турнирах, и иногда даже брал с собой любимых кошек.

В СССР скончались самые близкие родственники Алехина: брат Алексей – в 1939 году и сестра Варвара – в 1944-м.

Не было в живых многих, с кем он делил доску и к кому испытывал уважение. Те, кто не умер, отказывались общаться с «коллаборационистом», уничтожая его в интервью. Отворачивались даже самые близкие – например, Осип Бернштейн, который однажды отвел его в «Астрею» и часто захаживал в парижскую квартирку в надежде на радушный прием Надежды Семеновны.

Алехин остался и без щедрого финансового покровительства Ганса Франка, который после его отъезда продолжал развивать шахматы в Кракове вместе с Боголюбовым (киевлянин вернулся в Триберг в середине 1944 года), даже когда стало ясно, что дни генерал-губернаторства сочтены.

Когда журналист из Хихона спросил чемпиона мира Алехина, какие у него планы на будущее, тот понуро ответил: «А какие у меня могут быть планы? Лучшая часть моей жизни прошла между двумя мировыми войнами, покрывшими Европу руинами и крестами, которые взяли в кольцо мою волю, привыкшую побеждать. Обе опустошили меня, но по-разному: когда закончилась первая, я был молод и имел непомерное честолюбие, а теперь нет ни того, ни другого»¹². В Испании Алехин не имел возможности много зарабатывать. В его услугах не нуждались так, как в Кракове, – и он соглашался на любую подработку (например, обучал шахматному ремеслу местного вундеркинда Артуро Помара).

Алкоголизм подорвал здоровье шахматиста окончательно: врачи, которые осматривали его, не видели просвета, не сулили ничего хорошего. Он страдал из-за проблем с печенью, воспаления кишечника, гипертензии (привет, Капабланка) и непроходимости артерий.

Осенью 1945 года Алехин уехал из Испании в португальский Эшторил. Экс-глава Всесоюзной шахматной секции Борис Вайнштейн в беседе с Сергеем Воронковым выдвинул теорию, почему чемпион это сделал: «В то время генерал Франко стал уже выдавать военных преступников. Алехин знал это – вот почему и вынужден был уехать в Португалию: тамошний глава правительства Салазар не выдавал военных преступников, и союзники смотрели на это сквозь пальцы. Когда же Алехин заявил, что он не причастен ни к фашистскому режиму, ни к антисемитским статьям, опубликованным в 1941 году в Pariser Zeitung, ему предложили приехать во Францию и предстать перед французским судом. По моим сведениям, Алехину как военнослужащему инкриминировалась измена родине. Я не думаю, конечно, чтобы его казнили, <…> но осужден он мог быть вполне»¹³.

Алехина не звали на соревнования. Послевоенный турнир в Лондоне обошелся без участия чемпиона мира, хотя организаторы сами выслали ему приглашение. Но Макс Эйве, Роберт Файн и Арнолд Денкер угрожали своим неучастием, если приедет Алехин. Русский шахматист когда-то и сам шантажировал организаторов, не желая видеть Капабланку, хотя кубинец ничего плохого ему не сделал… Осип Бернштейн присоединился к бойкоту Алехина, припомнив тому антисемитские статьи.

В ответ 6 декабря 1945 года чемпион написал организаторам турнира письмо, полное отчаяния (и тонкого расчета). Он заявил, что в Германии и на оккупированных территориях находился под непрестанной слежкой гестапо и угрозой концентрационного лагеря, долгое время не мог опровергнуть, что имеет отношение к антисемитской части скандальных статей, – но сразу сделал это, как только подвернулась возможность.

«Каждый, кто не скован предубеждением, должен бы понять мои действительные чувства к людям, которые взяли у меня все, что составляет ценность жизни: разрушили мой дом, разграбили замок моей жены и все, чем я обладал. И, наконец, украли даже мое честное имя, – писал Алехин. – Моя преданность шахматному искусству, уважение, которое я всегда проявлял к таланту коллег, – короче говоря, вся моя довоенная профессиональная деятельность должны убеждать, что публикации в Pariser Zeitung были подделкой. Сожалею, что не могу лично приехать в Лондон, чтобы подтвердить этот факт».

Практичный до мозга костей, чемпион благоразумно открестился и от белогвардейства, которое ему «упорно приписывали», заодно послав привет СССР – стране, которую «не переставал любить». Кажется, в этой части письма Алехин обращался непосредственно к Ботвиннику в надежде, что тот устроит для него матч. Тем более, что в 1945 году чемпион раскрыл тайну о переговорах с Ботвинником, которые начались еще в конце 1930-х.

Михаил Моисеевич предпринимал множество попыток уговорить шахматное руководство страны санкционировать дуэль с Алехиным, но встречал сопротивление: одни считали позором проводить матч с человеком, много раз порочившим свою честь; другие боялись, что Ботвинник, не имевший колоссального матчевого опыта Алехина, попросту проиграет, несмотря на силу и молодость. Но процесс обработки продолжался, Ботвинник был упорен и не сдавался.

Облаянный буквально всеми, Алехин доживал в Португалии остаток своих дней. Не имея серьезной игровой практики, способной держать его в тонусе, проводил партии с местными мастерами, и качество его некогда блестящей игры оставляло желать лучшего – похоже, скарлатина отняла у него остатки здоровья, а мозг перестал быть способным на годную шахматную выдумку. Все чаще чемпион пил бренди, пытаясь найти на дне бутылки истину. И успокоение.

Злодеяния нацистов стали массово разоблачаться… Каково было Алехину узнать, что миллионы людей погибали от рук тех, кому он сам некогда подавал руку? А некоторые шахматисты, изруганные в антисемитских статьях, подверглись мученической смерти!

Над человечеством на протяжении Второй мировой войны сгущались сумерки, и в этой полутьме горели глаза зверей, терзавших слабых, не способных дать сдачи… Пока Алехин и Боголюбов играли в шахматы в Польше, где-то рядом из труб крематориев в небеса поднимался сизый дым, таивший в себе ужасную правду, – то был пепел, оставшийся от женщин и детей, стариков и инвалидов, которых палачи загоняли толпами в душегубки.

Гитлер пробудил в немцах что-то средневековое, нечеловеческое. Нашлись исполнители, готовые повесить на себя людоедский ярлык, выполнять приказы, цена которых – жизни многих людей. Масштабы катастрофы теперь раскрывались перед Алехиным. То, что от него отвернулись почти все, давило на него тяжким грузом, медленно убивало. Сын потомственного дворянина, научившийся одеваться с иголочки, купавшийся в восхищении, блиставший в шахматах как никто, теперь появлялся на португальских улочках в виде согбенной фигуры, весь потерянный, поникший…

Жил он в грошовой гостинице Эшторила. Из соседнего номера изредка раздавались звуки скрипки. Бельгийский скрипач Ньюмен, знавший и русские мелодии, сумел пробудить в душе Алехина последний эмоциональный отклик. Особенно ему нравилась старинная песня «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан».

«В комнате нас двое. Полутьма. Я играю на скрипке. Никогда я не имел такого слушателя! Сидел он притихший, неподвижный: красивая голова свесилась на грудь, глаза прикрыты, ресницы мокрые. Алехин был сверхчувствителен, в нем была какая-то невероятная тонкость, и это особенно проявлялось в моменты, когда он слушал музыку… Что видел он, что рисовало его воображение? Родной дом, близких, мать?» – рассказывал Ньюмен биографу Котову¹⁴.

Франсишку Люпи утверждал, будто Алехин готов был вернуться во Францию, чтобы защищаться от выдвинутых против него обвинений, и даже подал заявление на получение визы. Если это правда, то вряд ли он со спокойной душой ждал шанса вернуться в Париж, не зная, какими могут быть последствия.

Что же могло заставить Алехина, не видевшего больше просвета, воспрять духом? Ну, конечно же, шахматы!

Глава 28. Барельеф Бараца

Михаил Ботвинник наконец все устроил. Чемпион СССР знал, что в Москву Алехин приехать не может «в связи с предварительным расследованием обвинений», поэтому эмигранту предложили играть в Англии¹.

Британская шахматная федерация одобрила проведение матча, а призовой фонд обеспечивала советская сторона. Алехин получил телеграмму, из которой узнал: матчу быть! Он весь собрался; говорят, даже бросил вредные привычки.

Ему было 53 года, но он оставался человеком, который однажды победил непобедимого. Ботвинник обладал теми же амбициями плюс молодостью, но у него отсутствовал опыт Алехина – и не только шахматный. Когда ситуация складывалась не в пользу эмигранта, он аккумулировал все ресурсы для достижения цели. Лишившись еще и титула, он оставался бы в полном вакууме, без друзей и денег. Но, что греха таить, шансы на победу имелись только теоретические. Ботвинник уже тогда ходил по головам, для него тоже многое стояло на кону. Он бы готовился к матчу со всей ответственностью, используя передовые методы Макса Эйве.

Алехин горел матчем с Ботвинником – и одновременно угасал. Португальский друг чемпиона Франсишку Люпи написал проникнутый печалью рассказ «Сломленный король». «Я спросил, как он начнет с Ботвинником. Он зашептал, тут же позабыв обо всех своих регулярных тревогах, что мир будет изумлен идеями, которыми переполнена его голова. С выражением детской непосредственности в глазах он заявил, что намерен провернуть один маленький трюк с Ботвинником. “Я собираюсь играть открытые начала, попытаюсь выманить его на дебют Руи Лопеса”.

<…> Это был старый Алехин. Но спустя сутки, 22 марта, в пятничное утро, поднимаясь по лестнице в свои лиссабонские апартаменты, я заметил лежавшего возле двери человека. Подойдя ближе, узнал своего друга. Его руки вцепились в рукава моей куртки, и он сказал таким тоном, который я никогда не забуду: “Люпи, одиночество убивает меня. Я должен жить. Я должен ощущать жизнь вокруг себя. Я уже истер все половицы в своей комнате. Своди меня в какой-нибудь клуб”.

Это был последний раз, когда я ощутил в нем кипучую энергию жизни. Когда музыкальная группа исполняла меланхоличное танго, мне стало невыносимо тоскливо наблюдать за тенью, которая осталась от некогда величайшего шахматиста всех времен. Когда мы сели, он снова заговорил о матче с Ботвинником: “Может ли он быть, точно ли он будет, возможно ли, чтобы такой матч состоялся?” Было уже поздно, когда мы разошлись, и это был последний раз, когда я видел его живым»².

24 марта 1946 года чемпиона мира по шахматам Александра Алехина обнаружили в номере отеля мертвым. Мир облетела фотография, которая запечатлела трагедию. Благодаря этому снимку любой желающий может перенестись сквозь время и оказаться в эшторильском отеле, где завершился земной путь чемпиона.

Номер и правда не королевский – мебель убогая, комнатушка тесная. Пол устлан деревянным паркетом. Алехин сидит в кресле, на нем двубортное пальто, под которым костюм; виднеется галстук. Голова склонилась на бок, как будто шахматист решил вздремнуть после долгой и напряженной прогулки. На столе прямо перед ним форменный беспорядок: он заставлен тарелками, здесь же – чайник и поднос. Поодаль секретер с симметричными отделениями. На нем в основном книги, еще – две красивые расписные вазы, похожие на призы, выдаваемые на шахматных турнирах. На переднем плане, конечно же, шахматы. Фигуры расставлены в изначальном порядке.

«В субботу утром, около 10:30, меня разбудили и попросили поторопиться в Эшторил, поскольку что-то случилось со “старым доктором Алексом”, – вспоминал Люпи. – Я вошел в его номер вместе с португальскими полицейскими. И он был там, сидел в своем кресле, такой спокойный, что можно было предположить, будто он спит. Была заметна лишь небольшая пена в уголке рта. Патологоанатомы вынесли вердикт, что в его горле застрял кусок мяса – асфиксия. Это ничего для меня не значило. По мне, он выглядел как шахматный король, опрокинутый после самой драматичной партии, сыгранной на доске под названием жизнь». Люпи ненадолго пережил своего учителя: он умер в январе 1954 года в возрасте 33 лет…

Смерть Алехина обросла легендами. Версий появилось почти столько же, сколько и в таинственной истории о тургруппе Дятлова, погибшей на «горе мертвецов». И что это был суицид, и что шахматиста убили за антисемитские статьи, и что к смерти причастны агенты КГБ (боялись, что Алехин победит Ботвинника)…

Какова бы ни была истинная причина, факт остается фактом: Алехин умер, и умер непобежденным чемпионом мира. Это пока единственный случай в шахматной истории.

По Алехину-человеку мало кто лил слезы из-за обстоятельств последних лет его жизни, а вот шахматы, вне всякого сомнения, потеряли одного из лучших игроков всех времен.

Испанский вундеркинд Артуро Помар оказался среди тех, кого новость о смерти Алехина всерьез опечалила. Однажды на турнире в Хихоне 13-летний мальчишка сыграл с чемпионом мира вничью, потом они два года занимались шахматами. В апреле 1946 года появилась трогательная заметка Помара для журнала Ajedrez Espanol, в котором одно время работал его русский наставник: «Когда я узнал о смерти Алехина, проводил сеанс одновременной игры в Сеговии. Я был не в силах справиться с охватившим меня волнением, на глазах проступили слезы. Для многих Алехин был чемпионом мира, а для меня – чем-то бо́льшим, намного бо́льшим. Ушел не только великий мастер, но и мой друг, тренер, чьи мудрые советы я буду помнить всю жизнь.

15-летний вундеркинд Артуро Помар, 1947 год. © Bram Wisman / Anefo / National Archives of the Netherlands

Помню, как мы проводили у него в мадридском доме вечера, анализируя различные варианты шахматной игры. Иногда заканчивали в час ночи, потому что за доской время летело незаметно.

<…> У меня было много хороших шахматных книг. Думаю, мало кто мог их прочесть. Я тоже не мог, потому что бо́льшая часть была на русском, а я его не понимал. Но он переводил для меня. Сколько вопросов я ему задал… Он всегда находил правильный ответ, был идеальным учителем, потому что все знал»³.

В год смерти Алехина Помар стал чемпионом Испании (всего становился им пять раз), потом неоднократно выигрывал международные турниры.

Когда Александра Александровича похоронили в Лиссабоне, к его короне потянулось множество рук. В 1947 году конгресс ФИДЕ постановил разыграть звание чемпиона мира на турнире с участием претендентов – Международная федерация шахмат забрала у обладателей титула право диктовать свои условия для матчевых противостояний.

Крупнейший международный турнир в Гронингеме, который состоялся в 1946-м, показал, что голландец Макс Эйве еще обладал чемпионским потенциалом. Тогда победу одержал Михаил Ботвинник, но Эйве отстал от фаворита всего на пол-очка (и обоих обыграл будущий биограф Алехина, Александр Котов!).

Однако в 1948 году турнир в Гааге и Москве с участием пяти шахматистов, сражавшихся за вакантный титул чемпиона мира, стал триумфом советской шахматной школы. Михаил Моисеевич убедительно выиграл и наконец примерил корону; вторым стал Василий Смыслов, будущий чемпион мира; 3–4-е места поделили Пауль Керес (СССР) и Самуэль Решевский (США).

Экс-чемпион Эйве стал последним, выиграв лишь одну партию! Наступила гегемония советских шахматистов…

В отличие от Алехина, за время войны голландец свою репутацию не подмочил: в написании антисемитских статей его не заметили, а кроме того, он не согласился занять управляющую должность в Великой немецкой шахматной федерации. После войны Эйве прожил долгую, счастливую, насыщенную жизнь. В 1970 году стал большим шахматным руководителем, возглавив ФИДЕ в непростое время соперничества американца Роберта Фишера с шахматистами из СССР. Умер в Амстердаме в возрасте 80 лет.

Ефим Боголюбов после смерти Алехина и сам пожил недолго. Когда гитлеровская Германия рухнула, он благополучно избежал встречи с красноармейцами – советская власть вряд ли бы отнеслась милостиво к человеку, на котором в стране поставили клеймо ренегата, особенно с учетом его членства в НСДАП. После окончания войны он попал в оккупационную зону к более лояльным американцам. Остаток жизни провел в Триберге. Пробовал отбираться на турнир претендентов, но потерпел неудачу. Скончался 18 апреля 1952 года, оставив после себя жену и двоих детей.

Грейс Висхар по окончании войны продала замок и свои последние пять лет провела в парижской квартире-студии на Монпарнасе. Как неплохая шахматистка, освоившая «защиту Алехина», она применяла ее не только на доске, но и в жизни. Если на мужа нападали с обвинениями в коллаборационизме, Висхар защищала, уверяя, что чемпион мира стал жертвой обстоятельств – и делал все необходимое, чтобы спасти ее и не умереть с голода самому. 10 апреля 1946 года она написала в редакцию британского журнала Chess письмо, в котором рассказала, что Алехин не получал от нацистов жалования в качестве «эксперта по восточным вопросам», хотя ему сделали очень выгодное предложение. Еще она заявила, что супруг не имел веса в среде нацистских лидеров и никак не участвовал в вопросах политики.

Когда останки Алехина собирались перевезти в СССР, чтобы похоронить шахматиста на родине в усыпальнице Прохоровых у Новодевичьего собора, Висхар заупрямилась. Она требовала захоронения останков на кладбище в Монпарнасе. Приказание вдовы исполнили, но сама она к тому моменту была уже мертва. Оба теперь покоятся на одном участке.

Церемонию открытия памятника Алехину посетили видные шахматные фигуры того времени: Василий Смыслов, Тигран Петросян, Борис Спасский… Эстонец Пауль Керес тоже оказался среди почтивших память чемпиона. Как и сын Алехина Александр, приехавший из Швейцарии.

Да что там говорить, если даже Осип Бернштейн побывал там! И это после того, как в 1945 году он говорил: «В мае 1940-го я играл против него в Париже, это была консультационная игра. И выиграл. Я и предположить не мог, что после этого он будет вести себя подобным образом. Я никогда больше не буду играть против него и даже не желаю его видеть <…>. Я мог бы упомянуть статьи, опубликованные Алехиным после 1940 года, и шахматные партии, которые он давал для развлечения нацистских сил. Но я воздерживаюсь комментировать отвратительные подробности его поведения. Можно лишь сказать, что он принял нацистский салют с вытянутой рукой и криком “Хайль, Гитлер!”».

Французский скульптор Абрам Барац исполнил надгробный памятник для могилы шахматиста. Это трехсоставная композиция: основание из красного гранита в виде горизонтально расположенной шахматной доски, выше – гранитная стела с надписями, а наверху – барельеф из каррарского мрамора. Мастер изобразил чемпиона мира в смокинге с бабочкой, голова шахматного гения повернута в сторону, лоб нахмурен – изучает шахматную позицию.

В декабре 1999 года кладбищенский покой Алехина и Висхар грубо нарушили. Тогда во Франции бушевал сильнейший ураган. Стихия ворвалась на кладбище Монпарнаса и обрушилась на творение Бараца, разрушив барельеф, который, упав, уничтожил и шахматную доску.

Кажется, судьба-злодейка и после смерти Алехина не успокоилась – она продолжала наносить удары по уже давно умершему шахматисту. Лишь после обращения трех бывших чемпионов мира – Василия Смыслова, Бориса Спасского и Анатолия Карпова – начали собирать деньги на восстановление памятника. Конечно, реставраторы попытались воссоздать барельеф, но повторить шедевр Бараца не смогли. И даже доску изобразили неверно.

В 1956-м скульптор Абрам Барац очень старался – возможно, даже прыгнул выше головы. Он прекрасно знал Алехина, играл с ним в Париже – как-никак трехкратный чемпион французской столицы. Понимал его величие, масштаб шахматной личности – и потому выложился. Видно, как он изо всех сил пытался уловить неспокойный дух Александра Александровича, воплотить в изваянии великую шахматную мысль, однажды ушедшую в небытие, но, к счастью, сохранившуюся в расшифровках партий, которые с почтением изучают шахматные чемпионы и по сей день.