Текст книги "Александр Алехин. Жизнь как война"

Глава 11. Ход женой

Документы Центрального архива КГБ помогли Юрию Шабурову выяснить, почему чемпион РСФСР вновь оказался под прицелом карательной системы. Оказалось, что обеленное имя шахматиста подпортила анонимная телеграмма. Не назвавший себя человек утверждал, что бывший председатель ГЧК Одессы сообщал о получении Алехиным от Деникинской контрразведки 100 000 рублей. С его слов, доказательством стала «подлинная расписка» шахматиста в получении этой суммы, о чем было известно «товарищу Лацису[9]9
  Мартын Иванович Лацис (Ян Фридрихович Су́драбс; 1888–1938) с 1919 по 1921 год занимал пост председателя Всеукраинской ЧК и лично руководил Киевской ЧК. – Прим. изд.


[Закрыть] и товарищу Тарасову».

По иронии судьбы, за следователем Центррозыска установили слежку, поскольку игнорировать телеграмму со столь серьезными обвинениями ВЧК, разумеется, не могла. Но и без должной подготовки бросать в черный воронок человека, который как-никак оказался полезен стране и заработал себе некоторую положительную репутацию, было неблагоразумно. Дело приняли в производство, текущему председателю ГЧК Одессы отправили запрос с требованием «срочно представить доказательства». Каких-либо вразумительных ответов получено не было.

Алехин, прекрасно зная о методах сыска, наверняка почувствовал, что за ним установлена «наружка», и всерьез задумался, что ему теперь делать. В итоге в один «прекрасный» день его вызвали на допрос, подтвердив то, о чем он и без того догадывался, – за него крепко взялись. В протоколе допроса он указал некоторые сведения о произошедших с ним событиях. В Одессе до прихода в портовый город советской власти он находился с ведома «товарища Мануильского», жил «на шахматные сеансы, шахматную игру в кафе Робина, закладывал кое-какие свои вещи и прочее, нигде не работал». Когда Одесса снова стала красной, с апреля по июль Алехин работал в Инотделе Одесского Губисполкома, а в августе уже вернулся в Москву. Естественно, ему задали вопрос, получал ли он в течение 1919 года «какие-либо суммы денег». Алехин ответил на него отрицательно. Не подтвердил он и знакомство с Лацисом и Тарасовым. У ВЧК не нашлось прямых доказательств виновности Алехина, поэтому дело законсервировали.

Однако в полной безопасности Алехин мог ощущать себя только за границей – как и многие другие. Оказалось, что покинуть страну вполне возможно. Как выдающийся шахматист, он спланировал и осуществил маневр, даровавший ему свободу. А помогла ему с осуществлением «плана побега» швейцарская журналистка, социалистка и суфражистка Анна-Лиза Рюэгг.

* * *

Будущая супруга Алехина родилась в 1879 году в провинциальном швейцарском городе Устер в семье рабочего и швеи. Когда ей было 14 лет, умер отец девочки Генрих Дрехер, после чего она вынуждена была устроиться на завод и искать подработку. Однако через два года ей захотелось перемен, и она стала работать то официанткой, то горничной, ездить по кантонам Швейцарии в поисках достойного рабочего места. Вскоре отправилась в Европу, где нахваталась разных передовых идей, которые постепенно сформировали ее мировоззрение. В 1910 году, работая в клубе Baur au Lac в Цюрихе, она зачитывалась газетой «Народное право», где пропагандировались идеи социал-демократии. Когда Рюэгг попыталась реализовать их в клубе – то есть фактически улучшить условия труда, – ее уволили. Тогда она систематизировала все свои знания, чтобы написать бестселлер. В 1913 году вышла самая известная книга ее авторства – «Переживания дочери-служанки». В Европе к тому времени стали популярными биографии простых рабочих, которые аккумулировали на печатных страницах свой негативный опыт.

В профсоюзном издании Берна Gewerkschaftliche Rundschau für die Schweiz (1913 год, декабрь) вышла рецензия на дебютную работу Рюэгг. В ней было сказано, что автор простым и доступным языком пролетария вскрыла проблемы работниц гостиничного и ресторанного бизнеса. В то время в Швейцарии представители буржуазии относились к таким работницам как к людям низшего сорта, создавая невыносимые условия труда, даже более удручающие, чем у заводских тружеников. Отмечалось, что заработок официанток и горничных состоял в основном из чаевых – то есть, благосостояние женщин-пролетариев зависело от доброй воли клиентов, тогда как фиксированную зарплату получали далеко не все. Одновременно от работниц требовали подобающего внешнего вида, о чем приходилось беспокоиться им самим: они регулярно стирали и гладили свою форму, которую тоже приобретали за свой счет. Иногда работодатель не обеспечивал сотрудниц самыми необходимыми вещами, и тогда они покупали их на свои деньги (например, матерчатые салфетки, которые затем стирали, чтобы использовать многократно). Еще они часто склеивали разбитую посуду или заменяли ее на новую, тоже тратя на это свои личные средства. Спать приходилось в погребках, зачастую в антисанитарных условиях. В качестве питания нередко им предлагались объедки, оставленные гостями. Рабочий день не нормировали: приходилось трудиться иногда и по 18 часов, выполнять дополнительные поручения – убираться в хозяйственных помещениях и так далее. В отпуск отправляли крайне неохотно, с выходными тоже возникали проблемы. Увольняли работниц очень просто: достаточно было получить одну жалобу от клиента, причем время на поиск новой работы давали минимальное – день-два. Возникали и вопросы морали.

«Я ненавидела клиентов, которые говорили, что официантка не должна возражать, если ее трогают, – мол, чаевые компенсируют все неудобства»¹, – писала Рюэгг, отмечая, что иной раз работа официанткой мало чем отличалась от проституции. И все же ей получалось иногда зарабатывать до пяти франков в день, тогда как ее мать – швея с трудом получала франк, даже если очень старалась.

Неудивительно, что швейцарка, которая столь рьяно боролась за права рабочих и с жаром рассказывала об их проблемах, стала убежденной социал-демократкой. А поскольку Рюэгг жила еще и в военное время, то в какой-то момент ей стали близки идеи пацифизма, и однажды она потребовала прекращения всех войн, в том числе в России. Ездила по миру, выступала с лекциями, транслируя свои мысли, которые не всегда находили отклик на родине. Но она привыкла к трудностям и успешно их преодолевала.

Ей были интересны доктрины советских вождей революции – Ленина и Троцкого; она вещала об этом с политической трибуны Швейцарии, будучи членом местной социал-демократической партии. Собственно, поэтому Рюэгг и пригласили в РСФСР, куда она приехала в октябре 1920 года. Ее персона заинтересовала самого Ленина, и уже через месяц после своего приезда в Советскую Россию она получила приглашение в Кремль, где состоялась короткая беседа с первым лицом государства.

В страну победившего социализма Рюэгг прибыла изучать вопросы материнства и младенчества. Но этим она не ограничивалась, быстро увлекшись всем остальным. А чтобы увидеть Россию «в разрезе», в декабре 1920 года она отправилась на поезде в увлекательное путешествие по городам Урала и Сибири. Там-то ее и стал сопровождать работник Коминтерна Александр Алехин. Газета «Уральский рабочий» отмечала, что шахматный чемпион республики выступал в поездке связующим звеном между членами коммунистических и рабочих партий разных стран мира (в том числе Швейцарии) и советскими строителями социализма – рабочими заводов, фабрик и мастерских. Дел у него было достаточно, но и на общение с Рюэгг Алехину удавалось выкраивать время.

Солидная разница в возрасте (13 лет) снова не стала проблемой для Алехина, который начал оказывать знаки внимания 42-летней экзальтированной иностранке. Очевидно, отношения с Александрой Батаевой оказались не столь выгодны: в будущем Алехин еще покажет себя человеком, способным легко разбивать женские сердца. В его действиях часто прослеживался тонкий расчет, но никак не крепкая привязанность и уж тем более не любовь.

Анна-Лиза Рюэгг приехала в РСФСР, чтобы увидеть Россию «в разрезе». Уезжала она уже женой Александра Алехина

Рюэгг не отличалась природной красотой. Ее грубоватое, «пролетарское» лицо обрамляли непослушные вьющиеся волосы. Примечательным был проникновенный взгляд: глаза у швейцарки оказались выразительными и крайне любопытными. Учитывая, через что ей пришлось пройти в своей нелегкой борьбе на политических аренах, она являлась, несомненно, интересной и характерной личностью, с ней наверняка было о чем поговорить. Немецким Алехин владел виртуозно: его эрудиция, умение увлечь беседой на культурные темы должны были заинтересовать Рюэгг, женщину в летах, – конечно, при определенном усердии со стороны шахматиста.

Другое дело, насколько Рюэгг сама по себе интересовала Алехина – ее идеалы, классовая борьба, проблемы рабочих… Человеку, только что лишенному высоких привилегий, еще недавно все эти темы наверняка были чужды и даже противны. Но поскольку многим российским буржуа после революций приходилось подстраиваться под изменившиеся реалии и хотя бы делать вид, что их трогают идеалы социализма, Алехин вполне мог в целях выживания носить маску заинтересованности, скрывая свое истинное отношение – не только к Рюэгг, но и к системе в целом. Доказательством этому стали многие его последующие высказывания уже в период эмиграции.

Познакомившись с Рюэгг, он как раз начал разыгрывать свою главную комбинацию. В марте швейцарка забеременела… Тут уж без алтаря было не обойтись – соответственно, к тому времени с Батаевой был оформлен развод. 15 марта Рюэгг официально вышла замуж за настойчивого возлюбленного, и это стало ее первым замужеством. Алехин жаждал поскорее покинуть Советскую Россию, чтобы спать спокойно и не думать, что за ним может прийти ВЧК.

В это самое время Капабланка приступил к свержению «шахматного монарха».

Глава 12. Да здравствует король!

15 марта, когда Алехин скреплял свой союз с беременной Рюэгг, Капабланка начал в Union Club матч с Ласкером, и это событие предваряло смену шахматных эпох. Когда-то 58-летний Вильгельм Стейниц капитулировал перед 25-летним Ласкером, отдав молодому и дерзкому шахматисту титул чемпиона мира. Теперь уже 52-летнего Ласкера экзаменовал 32-летний Капабланка.

Взгляды антагонистов на то, что происходило все эти два месяца, разнятся. Газета Sunday Times опубликовала «путевые заметки» Ласкера о событиях в Гаване¹. За день до матча немец «стелил соломку», подчеркивая, что у Капы на руках оказалось слишком много козырей. «Я уже не так молод, у меня нет прежних амбиций. А он играет у себя на родине. Я вырос на Севере, где дуют холодные ветры, и тропический климат убивает мою энергию. Капабланка – кубинец, а я – приезжий. Все это знают, все это чувствуют».

В первой же партии Ласкер начал нервничать (ну или хитрить): немец заявил, будто его часы шли быстрее, чем у кубинца. Арбитр встречи немедленно предъявил смутьяну сертификат качества, который доказывал, что часовой механизм полностью исправен. Но причина казуса заключалась не в «бешеном циферблате». После одного из своих ходов немец всего лишь забыл нажать на кнопку, которая останавливала его часы. Капабланка согласился приплюсовать к своему времени 20 минут, лишь бы конфликт исчерпал себя. Ничья стала итогом этой нервной партии, где столкнулись лбами два характера.

Матч интересовал всех шахматных ценителей. Даже в далекой, все еще заснеженной Москве о нем строчили тексты газетные работники, выкладывая расшифровки партий на суд профессионалов. Чемпиону РСФСР Алехину, конечно же, хотелось поскорее убедиться, что его давнее предсказание сбудется: Капабланка сильнее Ласкера, и корона его по праву. А значит, именно кубинец уже скоро встанет на пути Алехина к титулу, который когда-то не смог завоевать его соотечественник Михаил Чигорин.

Из помещения Union Club матч после первой же партии переместился в люксовый зал Casino de la Playa, – и из этих роскошных апартаментов уже не выходил. Место, где толстосумы в азарте крутили рулетки, спуская все свои песо, насытилось азартом нового, шахматного толка. Сначала здесь фиксировались боевые ничьи, от которых воротили носы жаждавшие «крови» зрители. Но Ласкера эти раздражавшие плебс паритеты ничуть не смущали: в очередной заметке для газеты он с привычным апломбом рассуждал, что «старички» в шахматах-де все уже знают, но это вовсе не означает, что они совсем не способны заниматься «поисками» на доске…

В апреле немцу стало не до лирики, ведь он потерпел первое поражение в карьере от Хосе Рауля Капабланки! Неприятной для Ласкера стала пятая по счету партия, которую многие считают кульминацией матчевого противостояния. Эмануил заявил, что Капа был в тот вечер хорош, но победил из-за его «зевка» – кубинец реализовал преимущество в пешку. «Я и раньше совершал “зевки”, и очень серьезные. Errare humanum est… (цитата римского оратора Марка Аннея Сенеки: “Человеку свойственно ошибаться” (лат.). – С. К.). <…> Но в этот раз кубинское солнце стало тому виной. Оно меня одурманило», – объяснил свое фиаско Ласкер. Капабланка вспоминал, что иногда во время их партий поднимался такой сильный ветер, что распахивал окна в казино. Так что погода в то время обретала самые разные формы. Не солнцем единым… Однако Ласкер вновь и вновь ссылался на жаркие условия, которые якобы спровоцировали помутнение, стоившее ему рокового «зевка». Он отметил, что во избежание подобных случаев пытался делать все от него зависевшее – не употреблять алкоголь, редко дозволять себе кофе, чай или мясо. В его регулярный рацион входили рыба, яйца, рис, фасоль, молоко, салаты, фрукты и овощи. Но от чего он не смог отказаться, так это от сигар – единственный «грех» немца в матчевый период. Искушение было слишком велико, поскольку ему поставляли коробки с ароматными сигарами прямиком с завода предпринимателя Хермана Упманна, соотечественника Ласкера, который занимался на Кубе табачным промыслом.

В 10-й партии немецкий шахматист проиграл во второй раз, заглянув в пропасть! Не уставая поминать недобрым словом солнце, Ласкер особо подчеркнул, что переутомление вынудило его заиграть иначе: он стал действовать таким образом, чтобы на доске не возникало преимущества ни у одного из «шахматных гладиаторов». А это, заявил немец, не позволяло его фантазии развиваться, из-за чего он на радость Капе множил ошибки.

У Капабланки находились свои резоны побеждать. Возможно, его вдохновили на подвиг юные девицы, которые приехали в казино посмотреть на одного из самых желанных женихов страны. Среди красавиц затесалась некая Глория Симони Бетанкур, с которой Хосе Рауль впервые увиделся в 1919 году на одной из культурных вечеринок. Девушка приходилась родней генерал-майору Освободительной армии Кубы Игнасио Аграмонте, и Капабланке было приятно внимание влиятельной черноволосой дамы – до их свадьбы оставались считанные месяцы! Впрочем, у Ласкера была своя верная муза – горячо любимая супруга Марта, с которой он проводил досуг, посещая лучшие рестораны в Гаване или отправляясь на небольшие, но приятные прогулки.

Однако следующую партию Ласкер тоже проиграл. Уступил он и в 14-й, после чего матч закончился со счетом 9:5 в пользу Капабланки, который не проиграл ни разу. Ласкер не пожелал сыграть все положенные 24 партии, отказавшись от продолжения борьбы, – он просто перестал появляться в казино. Зато продолжал посещать званые обеды, которые устраивали немецкие жители Кубы в его честь, а также наслаждаться экскурсиями по острову. Капа, взбешенный тем, что соперник, по сути, саботировал матч, сам не явился на следующую партию.

Ласкер пояснил, что «плохо себя чувствует» и не собирается более участвовать в соревновании. Призовые разделили между участниками так, будто они сыграли все 24 партии… Но «осадочек» остался.

В конце концов Ласкер и Капабланка встретились там, где матч и начинался, – в Union Club, где кубинца официально провозгласили чемпионом мира. Атмосфера была накалена, как полуденное кубинское солнце. Капа едва скрывал гнев, отказываясь от приглашений на торжественные церемонии чествования героя. И хотя все сложилось в его пользу, не так он хотел стать чемпионом мира. Ему было важно соблюсти все формальности, а непредсказуемый, капризный Ласкер не дал Капабланке в полной мере ощутить всю магию исторической победы.

На этой странной ноте доминирование в мировых шахматах доктора Эмануила Ласкера подошло к концу. Немец пробыл в топе 26 лет и 337 дней, сыграл восемь титульных матчей – и ушел из шахмат… Правда, лишь до 1923 года! Потом он с перерывами пробудет в боевых шахматах до весьма преклонного возраста.

«Мне матч понравился, – резюмировал Ласкер. – Но не понравились условия, в которых он проходил. Мой антагонист словно выкован из стали… Его игра понятна, логична и сильна. Можно читать его мысли, когда он совершает ход. Даже если в маневре содержится трюкачество, голос кубинца звучит громко. Не важно, играет он на ничью или на победу, или же опасается, что может проиграть, – ходы олицетворяют его намерения. И в то же время они, несмотря на всю их ясность, ни разу не очевидны и зачастую очень даже глубоки».

Рассуждая дальше о Капабланке, немец сетовал, что главный козырь кубинца – в шахматной математике, а не в поэзии, и что он больше римлянин, чем грек (хоть эта «претензия» и выглядела немного комично, учитывая, что Ласкер изучал математику в Берлинском университете и был известным исследователем этой точной науки). Видимо, еще одна страсть Ласкера – философия (тоже изучал в университете) – склонила его к поэтическому осмыслению шахмат. Немец также зафиксировал, что у Капы оказалось мало общего с немецким шахматистом Адольфом Андерсеном (кстати, профессором математики) или Михаилом Чигориным, которые делали акцент на комбинациях, и что кубинец выглядел скорее последователем британско-американского шахматного теоретика Джеймса Мэзона и претендента на титул Карла Шлехтера, причем Капабланка был сильнее этих двух, потому что умел играть тоньше, чем они.

Возвращаясь к поражению, Ласкер в сотый раз вспомнил про жару, добавив, что она сама по себе не деморализовала его и тем не менее стала причиной снижения концентрации внимания, а уже это принесло Капабланке очевидные дивиденды. Во время матча Ласкер даже повстречался с кубинским доктором, чтобы рассказать ему о своем неважнецком самочувствии. Тот выслушал немца и сделал железный вывод: «Видите ли, в этом городе слишком шумно, светло и жарко для Вас. Солнечная активность здесь выраженнее, чем на Севере. Из-за этого организм высвобождает больше энергии, чем в каком-нибудь темном и прохладном месте». На вопрос Ласкера, не из-за этого ли ему постоянно хочется отдохнуть, врач кивнул: «Разумеется. Вам очень нужен отдых. Ваш мозг не реагирует на сигналы, которые Вы ему посылаете».

Подводя черту своему многолетнему чемпионству, Эмануил Ласкер взгрустнул. Он объявил, что шахматы в какой-то момент перестали быть «приключением», как встарь, и настал век рациональных игроков, механического и автоматического осмысления шахмат, причем Капабланка казался немцу воплощением этих печальных тенденций.

В 1922 году в Берлине и Лейпциге вышла книга второго чемпиона мира, доктора Эмануила Ласкера Mein Wettkampf mit Capablanca («Мой матч с Капабланкой»), в которой он суммировал свои впечатления от матча в Гаване. Реакция Капабланки не заставила себя долго ждать: кубинец пришел в ярость от заявлений своего немецкого коллеги!

* * *

Ответ кубинца напечатали в British Chess Magazine в октябре 1922 года: «Ласкер искажает правду, а порой и замалчивает ее, – свирепел Хосе Рауль Капабланка. – О его мнении насчет партий говорить не буду, за исключением того, что он не смог бы назвать ни одну из них, в которой имел бы шанс одержать победу. <…> То, что он допустил несколько грубых ошибок, очевидно. Но он позволял себе такое и в матчах с другими претендентами, только они ошибались еще больше. То, что временами он играл слабо, тоже верно. <…> Есть у матча одна замечательная особенность, которую бо́льшая часть критиков не упускает из вида: он ни разу не выиграл. Это подвиг, которым можно гордиться, ведь такого в чемпионских матчах никогда раньше не было»².

Конечно, Капабланка имел в виду, что действующие чемпионы мира не сдавали свои полномочия с «баранкой» в графе «Победы». Хоть Ласкер и провозгласил Капабланку королем до матча, все равно тот счел себя таковым только после личной баталии с немцем.

Многочисленные обвинения кубинского солнца в «помутнениях» Капабланка назвал смехотворными, напомнив Ласкеру, что партии проводились вечером, когда солнце заходило за горизонт. В остальное время, когда действительно «жарило», немец вполне мог оставаться с женой дома. Вспомнив, как Ласкер жаловался в книге на температуру, как-то раз подскочившую аж до 32, кубинец парировал, что подобная жара бывает на Кубе только летом.

«Я сам не привык к жаркой погоде, терпеть ее не могу, – признался Капабланка. – Единственные два лета, которые я провел на Кубе, спровоцировали развитие у меня серьезной болезни. Бо́льшую часть жизни я провел в холодном климате, в то время как жаркая погода вызывает у меня одну тошноту. Мы играли в идеальных условиях – в казино, расположенном возле загородного клуба, примерно в 3/4 мили (чуть больше одного километра. – С. К.) от пляжа. У нас была отдельная комната с окнами, сад, где мы часто гуляли, пока соперник обдумывал позицию. Нас обслуживал официант, когда требовалось. Мы могли получить все, что угодно, быстро и бесплатно. Погода стояла великолепная – не только для жителя тропиков, но и для европейца». Капа напомнил Ласкеру, что немец сам перенес матч с января на март и тем самым создал для себя более скверные погодные условия.

Капабланка припомнил также Ласкеру, что тот делал слишком уж большой акцент на отменном физическом состоянии своего соперника, хотя у кубинца со здоровьем было не все гладко. «Я похудел на 10 фунтов (4,5 килограмма. – С. К.) и очень мало ел. Не из-за того, что еда была плохой, а из-за естественного нервного напряжения», – высказался Капа. А на жалобу Ласкера, что его мучила на острове некая болезнь, ответил, что вообще-то немец покидал Кубу «здоровым и бодрым, совершенно непохожим на больного человека».

Еще больше Капабланку возмутили претензии Ласкера, который обвинил кубинца в том, что тот якобы врал о 20 000 долларов, гарантированных Гаваной участникам матча. «Я проявлял бесконечное терпение, со многим мирился из уважения к его возрасту и многолетнему опыту чемпиона мира, но подобные инсинуации абсолютно непростительны», – неистовствовал Капабланка.

Со временем кубинец остыл и прекратил журить поверженного чемпиона. Тем более в его жизни произошло еще одно значительное событие. В декабре 1921 года в часовне Архиепископского дворца в Гаване он женился на Глории. Таким образом, Капабланка сыграл свадьбу в том же году, что и Алехин! Тяга Хосе Рауля к женскому полу оказалась непреодолимой, и он не смог хранить свое пылкое сердце только для одной-единственной, поэтому в свой брачный период грешил адюльтерами. Глория стала матерью двоих его детей, но даже это не уберегло ее от неверности мужа. Вот только кубинцу многое дозволялось, ведь он стал чемпионом мира, человеком, о котором теперь говорили всюду. Он оказался в зените славы, но время его чемпионства выдалось не столь продолжительным, как у Вильгельма Стейница и Эмануила Ласкера. Потому что нашелся, пожалуй, единственный шахматист во всем мире, способный обыграть неуязвимого Капабланку, – после матча с Ласкером кубинец как будто разучился проигрывать…

Они с Алехиным все время двигались навстречу друг другу, как две разрушительные, не встречавшие достойного сопротивления стихии, чтобы сойтись в шахматной рукопашной, яростной драке, которая оставила бы в живых лишь одного. Каждый был уверен в своей непогрешимости, ненавидел проигрывать, при этом сила их черпалась из разных источников. Капабланка обитал в относительно спокойном мире, но внутри хранил огонь, который, как правило, разгорался в личной жизни и за шахматной доской, если встречался стоящий соперник (а тех, кто реально мог ему сопротивляться, оказалось наперечет). Солидный, пылкий, уверенный в себе, он привык, что все дается легко и для побед – как жизненных, так и шахматных – не нужно слишком сильно напрягаться, как остальным, ведь источник знаний – в голове, и руки сами интуитивно направят партию в победное русло. У Алехина все было немного не так: он тяжелее шел в рост, но восполнял очевидные пробелы упорством и упрямством, каторжным трудом, глубоким разбором игры на мельчайшие составляющие, изучением всего полезного и не очень – он не брезговал ничем, что могло хоть немного пригодиться. И постепенно превращал ремесло в искусство, в нечто красивое, вечное, то, что любил чувственный Ласкер, и что было чуждо прагматику Капабланке. А вот его тыл оказался не таким крепким, как у кубинца. Он жил в разрушении; все в какой-то момент стало зыбким, ненадежным. Близкие, друзья и коллеги умирали – кто на войне, кто от болезней, кто в ходе репрессий; высокое положение, дарованное родителями, в один миг обратилось против него, и вот он уже стал изгоем в стране, где открыто или втайне ненавидели таких, как он, и ему пришлось доказывать все заново. Его сталь закалялась трудностями, он крепчал как личность, становился тем самым Алехиным, который обращал все минусы в плюсы и знал, как устроен мир, а значит, и шахматы. Он должен был понимать все тоньше, глубже, чтобы выживать, ведь когда все вокруг плохо или даже ужасно, именно тогда внутри человека происходит множество разных процессов, поднимающих его на новый уровень, снова и снова – если он достаточно силен, чтобы сохранить свой хребет несломленным. Жители разных культур, настолько разные, что вряд ли могли всерьез подружиться, Алехин и Капабланка тем не менее однажды (русский шахматист пораньше) начали дышать друг другом, пытливо изучать, присматриваться к недостаткам, жаждать сломать в визави все то, что было главным для каждого, – непоколебимую уверенность в собственном таланте, в выдающихся шахматных способностях.

Алехин оказался среди тех, кто с раннего возраста целенаправленно следил за успехами Капабланки, изучал все его партии под микроскопом, чтобы понять, как обыграть непобедимого умельца за шахматной доской. Но прежде чем вызвать чемпиона на матч за корону, ему предстояло окончательно порвать все отношения с родиной.