Текст книги "Узнать, хранить, не умереть"

Часть четвертая

Глава I

Из Москвы Снегирёв возвращался последним «Сапсаном». Глядя на проплывающие за окном серые, словно припорошенные пеплом кубы заброшенных заводских корпусов, на их мертвые трубы, он думал, хватит ли у них, у Павла, у других таких же, как они, сил, чтобы сдвинуть с мертвой точки эту махину, расшевелить этого Илью Муромца – гиганта, утратившего веру в самого себя, в свою силу и оттого впавшего в спячку. Ловкие и энергичные карлики, занявшие ключевые высоты и оседлавшие неподвижного колосса, вяжут его множеством ниток по рукам и ногам, замышляя превратить гиганта в раба.

Он возвращался с заседания секции торгово-промышленной палаты, где чиновник из Минфина объяснял сидящим в зале, почему они не в состоянии укрепить реальный сектор экономики, и пенял им за их неумение грамотно управлять выделенными ресурсами. Его не смущало, что эти люди не получили от министерства ни копейки, что, наоборот, они хотели бы получить эту поддержку и, собственно, ради этого и собрались. Его в принципе ничего не смущало, он был уверен в своей правоте и искренне жалел этих дядек из советского прошлого, угрюмо слушающих его объяснение о мировом разделении труда, о наднациональных интересах и о преимуществах финансовой модели экономики. Разъяснение носило профилактический характер и отчасти было просветительским. Чиновник был вежлив, блестяще образован и остроумен, в отличие от председателя секции, который молчал и отчужденно смотрел на коллег.

Снегирёв покинул зал с ощущением, что петля вокруг его шеи сжимается все крепче и крепче, и скоро эти мальчики, ничего, кроме калькулятора, в руках не державшие, победят Илью Муромца.

На платформе его встретил Бурдт, что было необычно и не сулило ничего хорошего. Они сели в машину, и Снегирёв обреченно вздохнул:

– Что случилось?

– Я выяснил, почему Владлен сразу не сообщил о взломе, – он замолчал, всё ещё колеблясь, говорить о своей догадке или нет.

Снегирёв, не дождавшись продолжения, проворчал:

– Что у тебя за манера делать театральные паузы! Давай уже!

– В тот вечер он должен был встретиться с Заикиным. Мы предполагаем, что у Заикина и Владлена была идея захватить управление Фондом, а нас отстранить.

– Маловероятно, но допустим. При чем тут взлом кода? – перебил его Снегирёв.

– Я думаю, Владлен тянул время, чтобы воспользоваться взломом и самому или с помощью Заикина грабануть хранилище, а потом свалить всё на взломщиков. Мол, охранник-злодей и всё такое.

Бурдт недовольно замолчал. До этого момента версия казалось ему убедительной, но сейчас, произнося её вслух, он уже не был в ней так уверен. Он посмотрел на Снегирёва. Тот сидел, прикрыв глаза.

– Мы начали его прослушивать, как только он стал встречаться с этой девчонкой, – продолжал Бурдт, – но ничего серьезного… А тут такое! Считай, случайно выяснили. Секретарша Владлена показала запись последнего разговора. Оказывается, у него была неизвестная нам проводная линия. Он звонил Заикину. Они договорились о встрече. В ноль часов. В тот самый день… Вот, собственно, и все.

– Ничего это не значит, – с сомнением проговорил Снегирёв, – мало ли… В захват Фонда я не верю. Кишка у обоих тонка. Даже если их сложить вместе. Другое дело, если Заикин, сговорившись с Владленом, сливает нас банкирам. Ты следишь за Заикиным?

– Конечно, – Бурдт достал мобильник и полистал какие‐то сообщения, – встречался с Лианой. Был в Заксобрании. Вчера ездил… черт! Действительно, сегодня Заикин заезжал в «Балтийскую плазу». Пробыл там час сорок три минуты.

– Лёва, – покачал головой Снегирёв, – ты все же расставляй приоритеты. Что ты ухватился за Владлена? Помер человек, отпусти ситуацию! А вот Заикина плотнее надо вести. Что‐то он суетиться начал. В общем, узнай, что он там затевает. Ты, кстати, обещал про девчонку собрать информацию. Нашёл что‐нибудь?

– Нашел, – угрюмо кивнул Бурдт, – сирота, дочь офицера из центрального аппарата Министерства обороны. Была школьницей, когда умер отец. Мать умерла ещё раньше. Воспитывалась в специнтернате. Получила среднее медицинское образование.

– Ты сказал – Министерство обороны, – остановил его Снегирёв, – чем отец занимался?

– Снабженец. Ничего особенного. Правда, перед Москвой служил в спецвойсках. Когда умерла жена, попросил о переводе, чтобы быть с дочерью. Кто‐то похлопотал, и он переехал в Москву на тихое место.

– Всё про него? – Снегирёв устало откинулся на мягкую спинку сиденья.

– Почти. Умер, можно сказать, в расцвете. Лет в сорок. Непонятно как‐то умер… Официальная версия – несчастный случай. Неофициальная – покончил с собой.

– О как! – отозвался из глубины сиденья Снегирёв. – А что с девчонкой?

– Тоже какой – то туман, – Бурдт спрятал мобильник в карман, – всё с ней понятно, можно сказать, как на ладони до окончания школы и через полтора года после.

– Ну?

– А ничего! Эти полтора года – как белое пятно. Никакой информации.

– Спроси у неё сам, – засмеялся Снегирёв.

– Похоже, это единственный выход, – угрюмо ответил Бурдт, запуская двигатель, – мои источники на неё ничего не дали.

Машина катила по вечернему городу. Желтые сгустки света в стеклянных чашах фонарей, бирюзовое негаснущее небо. Снегирёв смотрел на знакомые очертания домов, колокольни и шпили, подсвеченные снизу, на стальной блеск воды, зажатой меж гранитных набережных. Он чувствовал себя разбитым, хотелось спать. Хорошо ещё, что успел до Москвы съездить в Онежск и завершить дела, как Паша и просил. Сейчас ему нужен отдых. Но анализ агентурной работы за него никто не сделает. Лёва, конечно, молодец, но ему тоже нужна помощь. Снегирёву вспомнился герой детективного сериала Коломбо – нелепый, в поношенном плаще, вечно не выспавшийся детектив. Коломбо был чертовски умен и наблюдателен. Бурдт – полная его противоположность. В зеркале заднего вида отражалось его лицо – вытянутое, костистое, непроницаемое. Не Коломбо. Да и слава богу! Никаких ужимок и прищуренных с хитрецой глаз. Агентурная работа, прослушка, внешнее наблюдение и терпение. Вот что сейчас работает, а не каверзные вопросы подозреваемым. Заикин и раньше внушал опасения. Они с самого начала знали о его связях с группой финансистов. Будь моя воля, думал Снегирёв, не допустил бы Заикина к Фонду вовсе. Но Уваров настоял, приводя свой любимый аргумент – держи врага рядом. Вот и дождались – началась какая‐то возня. Непонятно только, чего опасаться. Пашу надо предупредить, чтобы был настороже. Охрана и всё такое. Нужна, нужна информация, о чем говорят в «Балтийской плазе».

– Может, Павел Максимович пробьёт её по своим каналам? – прервал его мысли Бурдт.

– Хорошо, я ему скажу. А ты вот что…

– Понимаю, – не поворачивая головы, кивнул Бурдт, – «Балтийская плаза». Содержание разговоров, с кем и когда.

Мысль была здравой, и Бурдт подумал, что мог бы и сам до неё дойти раньше, чем ему напомнят. Да вот зациклился на прослушке Владлена. Но ничего, теперь‐то он сделает все правильно. Мысль и в самом деле была хорошей, но несколько запоздалой. А как известно, ценность всякого действия, в том числе и формулирование мысли или догадки, определяется своевременностью этого действия.

Увы, «Сапсан» привёз Снегирёва поздно – незадолго до его приезда в пентхаузе в небольшом кабинете «Балтийской плазы» произошёл разговор между Заикиным и одним человеком. Человек был уполномочен советом директоров крупнейшего банка на выполнение некоторых конфиденциальных действий. При первой их встрече, а встреча эта произошла около шести месяцев тому назад, он назвался Анатолием, хотя и глупцу было понятно, что имя вымышленное.

Анатолию на вид было лет сорок. Застенчивая улыбка, временами блуждавшая по его лицу, нежная кожа на скулах, негустая эспаньолка в сочетании с очками в роговой оправе делали его похожим на Джонни Деппа. Анатолий был недоволен. Тонко сконструированная схема по шантажу Хранителя Фонда, потраченные время и деньги – всё пошло прахом, и они снова оказались на исходном рубеже. А схема была отличной. Поставить Фонд под полный контроль Заикина и одновременно устранить Уварова со Снегирёвым. Сомнений в том, что Владлен является «слабым звеном» и примет решение в их пользу, у Анатолия не было. Тем не менее, он велел Заикину не торопить Шлыкова, дать тому время всё обдумать. Шантаж не терпит спешки – «клиент» должен осознать последствия непринятия условий, смириться с тем, что выхода нет и что договориться является самым лучшим выходом. Недели две тому назад Заикин прямо сказал Владлену, что есть задокументированное свидетельство его старого грешка – растления несовершеннолетних. Был такой эпизод в жизни Владлена три года тому назад. Девочка и мальчик. Очень серьезный компромат. Владлену грозила статья, и шансов замять дело, даже подкупив родителей этих подростков, не просматривалось. Это там, на Западе, можно избежать наказания за педофилию, утверждая, что это такая форма идентичности, или взывая к правам человека, а здесь на зоне педофила просто утопят в сортире, не спрашивая о психологических корнях сексуальной девиации. Владлен, судя по всему, это понял и был готов договариваться, но не случилось – умер. Умер, унеся с собой свой грех, а заодно и возможность сдать Фонд.

Винить Заикина во внезапной смерти Шлыкова было нелепо, а предъявлять претензии к Всевышнему по поводу внезапной кончины – во сто крат нелепее. Приходилось заново начинать, и опять с поиска слабого звена в «Трастинвесте». Он вслушивался в то, что ему говорил сидящий напротив толстячок, и словно просеивал его слова, пытаясь уловить в их потоке хоть что‐то, что могло послужить зацепкой или подсказкой для работы над новой схемой. Одновременно Анатолий внимательно следил за мимикой и жестами этого нелепого человечка. Спустя несколько минут он понял: тот что‐то недоговаривает. Всё, о чем он сообщает, – правда, но не вся. Вопрос в том, насколько утаиваемое важно для него, для Анатолия, и насколько оно критично для самой операции по внедрению в «Трастинвест».

– Уваров планирует организовать протестные выступления в Онежске, – продолжал докладывать Заикин, – мои люди сообщили, что с этой целью он собирает целую команду профессиональных бузотёров. Знаете, всякие маргиналы. Мои источники говорят, что это левацкие объединения. Троцкисты, народовольцы, патриоты и прочие ополченцы.

– Зачем? – удивленно поднял брови Анатолий.

– Непонятно, – Заикин развел руками, – вроде не его это. Уваров – самый консервативный из всех мною виденных консерваторов, и вдруг – левый протест.

– Может, маскировка? Он человек военный, скрытный. Маскирует что‐то, о чем мы не знаем. Насколько это вообще серьезно? Я так понимаю, это пока планы?

– Нет! Он уже им деньги заплатил! Серьезные деньги! Все очень по-взрослому!

– Вот как? – снова поднял брови Анатолий. Он уловил в глазах Заикина мелькнувшую тень. Что он недоговаривает?

Привирает, усиливает значимость информации, которую принес, информации, за которую ему платят, или что‐то другое?

Заикин воровато отвел глаза, как бы в поисках своей чашки с недопитым чаем, но на самом деле он почувствовал, как его голос на словах «серьезные деньги» дрогнул, и тут же смекнул, что надо быстрее соскакивать со этой скользкой темы. Он испугался, что Анатолий начнет допытываться о деньгах, узнает, что это наличность, и тогда их с Лианой маленький секрет перестанет быть маленьким и вообще перестанет быть секретом, и самое скверное, придется делиться, или вообще их отодвинут в сторону.

– У меня информация проверенная, абсолютно достоверные сведения – Уваров и леваки договорились, – он прямо взглянул в глаза собеседника и сделал суровое лицо.

Анатолий откинулся в кресле, закинул руки за голову и уставился в потолок, размышляя.

Какой‐то бред! Уваров хоть и старик, но не маразматик! Скорей этот толстячок подхватит Альцгеймера, чем Уваров впадёт в маразм. Очень серьёзный старик! Настолько серьезный, что, когда утверждали операцию по развалу «Трастинвеста», предлагалось, как альтернатива, перетянуть старика на свою сторону. Сам Анатолий предложил его устранить. Начальники решили не усложнять – и вот, пожалуйста…

Значит, протесты – это не баловство… Тогда зачем? Тем более в Онежске. Может, репетиция? Чтобы потом в Москве повторить… Бред! Не тот он человек. Есть ли угроза в том, что затевает Уваров? В принципе, всё, что затевает Уваров, всегда представляет угрозу. Просто потому, что он вполне конкретный и серьезный враг. Если в результате этих протестов он и его группа станут сильнее, то это уже очевидная угроза. Независимо от промежуточных целей этих протестов. Значит, нужно принимать меры, не заморачиваясь конкретной ситуацией с протестами.

– Где он сейчас? – спросил Анатолий у Заикина.

– Прямо сейчас? – растерялся тот.

– Ну да! – Анатолий недовольно поморщился. – Где он? В городе, уехал, за границей? Узнай и сообщи.

План был прост. Уваров уже запустил историю с подготовкой протестов и скорее всего сам основательно вовлечен в процесс. Как человек военный и дисциплинированный, он все рассчитал по дням и по часам. Любая задержка сорвёт готовность всей команды и сделает невозможной (или по крайней мере скажется негативно) саму акцию – протестное шоу. Полное фиаско или некачественная акция – и ущерб неведомому делу Уварова обеспечен. Вопрос, как сорвать подготовку? Изолировать Уварова на несколько дней. Например, арест. Хорошо, не арест. Задержание. Потом освободят, но это будет потом.

– Обязательно! – голос Заикина вывел его из задумчивости.

– Хорошо! – Анатолий кивнул и продолжил. – Нужен компромат на Уварова. Пусть на уровне слухов, сплетен, неважно! Любая грязь! Покопайтесь в прошлом.

Толстый Заикин взял несколько салфеток со стола и промокнул потное лицо. Он немного побаивался человека, сидящего напротив. Тот казался шахматистом, который играет сразу на нескольких досках, да ещё и вслепую. Он цепко, не ослабевая хватки ни на минуту, вёл разговор и в то же время принимал решения, о которых Заикину было неведомо и о которых он даже не догадывался. «Что если он прямо сейчас решает, убивать меня или нет?» – Юрия Дмитриевича передернуло, и в горле пересохло.

– Зачем копаться? – он нервно сглотнул. – Пожалуйста. Старик, ну тогда он моложе был… так вот! Находился он под подозрением в убийстве. Или в доведении до самоубийства. Было такое дело… Один мужик с десятого этажа выпал. Не просто мужик и не просто выпал. Они давние знакомые. Почему‐то сразу появилась версия, что ему Уваров помог выпасть. Правда, его быстро отмазали и представили, будто это несчастный случай, а старик сразу стал свидетелем.

– Нет, так не бывает, – Анатолий посмотрел на него с недоверием, – свидетели превращаются в обвиняемых, а не наоборот… Если он столкнул или заставил сигануть вниз, старику это бы не сошло с рук.

– Сошло, как видите! – развел руками Юрий Дмитриевич. – Неблагоприятное стечение обстоятельств. Типа, головокружение, потеря ориентации. Перепутал подоконник с кроватью – и того! Выпал из окна. Тем более, что старик предъявил алиби. Дело закрыли!

Анатолий досадливо поморщился – история какая‐то неправдоподобная. Но всё же…

– Подробности знаете? Где всё произошло, детали, мотив?

– Знаю, – с готовностью откликнулся Юрий Дмитриевич, – в Москве. Мужик этот был его сослуживцем – воевали вместе в горячих точках. Звали его… Господи, выскочило из головы… – Заикин замер, наморщив лоб и щелкая пальцами от досады. – Вспомнил! – он удовлетворенно хлопнул ладонью по колену. – Колчин его фамилия! Морской офицер. Кажется, майор. Так вот, Колчин этот к тому времени перебрался в Москву. Получил сытное место в своем же военном ведомстве. А Уваров ещё мыкался по гарнизонам и по экспедициям. Встретились они в Москве. Старику, видно, обидно стало, что младший по званию перещеголял его – тепло, тихо, жилплощадь, деньги солидные. Дочка в московскую школу ходит. Выйдет на пенсию – в Москве останется. Уваров к нему в министерство пришел, слово за слово, и, говорят, ругаться стали. Свидетели есть. Выгнали старика из кабинета. Он злой как черт ушел. А в тот же день вечером Колчин этот вывалился из окна. Говорят, Уварова видели возле его дома.

– Ладно, – в голосе Анатолия звучало сомнение, – но взять мужика и выбросить из окна? Спецназовца? Маловероятно.

– Маловероятно? – хмыкнул Заикин. – Да Уварову не то что одного мужика, он с пятерыми справится, если что. Он же громила!

– Да? – Анатолий погладил эспаньолку. – А кто занимался этим делом?

– Не знаю, врать не буду. Думаю, военная прокуратура.

– Хм, – Анатолий замолчал и стал разглядывать свои ногти, – мало зацепок, да и дело уже уплыло в архив. Ладно, я сам подумаю. – Он тяжело взглянул на Заикина. – Что теперь намереваетесь делать? Задача не выполнена, цель не достигнута, время уходит. С чего начнете?

– Вдова, – коротко ответил Дмитрий Юрьевич, – вдова Владлена. После его смерти она стала членом Бюро. Мне удалось завоевать её доверие.

Это была домашняя заготовка Заикина. Готовясь к встрече, он всё обдумал и теперь был готов убедить кого угодно, что легко завербует Анну и с её помощью исподволь начнет разваливать Бюро. Для начала посеять сомнения у донаторов Фонда, потом дискредитация решений, которые готовит троица во главе со Снегирёвым, и, наконец, отстранение самого Снегирёва, а потом уже всех остальных. Главный удар нанести по Снегирёву. Для этого использовать Анну. Юрий Дмитриевич не обольщался относительно своих мужских чар и их воздействия на Анну, поэтому планировал изображать из себя терпеливого, мудрого советчика у этой наверняка растерянной и не готовой к работе в Бюро девчушки.

– Девчонка лет двадцати пяти, – объяснял он, – инфантильная, офигевшая от халявного богатства. А тут заседания Бюро, думать надо, принимать решения о вещах, в которых ничегошеньки не смыслит. Ей нужна будет психологическая опора, защита, человек, кому она доверяет. Им стану я.

Внутренняя уверенность в правильности такого поведения придала солидности его ответу. Сейчас, после катастрофы с Владленом, он старательно демонстрировал, что все под контролем, что он знает все ходы противника наперёд и что он сам формирует ход событий.

Анатолий смотрел на него. Долго, рассуждал он про себя, всё очень долго, а его торопят. Наступают времена, когда «Трастинвест» начнет мешать, путаться под ногами. Группу нужно уничтожить быстро. А этот толстячок сделать оперативно не способен. Нужно параллельно запустить что‐то очень быстрое.

– Сколько, вы думаете, у вас уйдет на это времени? – спросил он доброжелательно. – Не на ваше покровительство, а, что называется, под ключ?

– Ликвидация «Трастинвеста»? – уточнил Заикин.

– Или его поглощение нашим банком, – кивнул Анатолий.

– Месяцев шесть-восемь, – неуверенно сказал Заикин.

– Я так и думал, – застенчивая улыбка осветила лицо Анатолия.

Они стали прощаться. Заикин уже было направился к выходу, когда его остановили.

– Юрий Дмитриевич, – Анатолий поднялся и неожиданно широко улыбнулся, – я хочу, чтобы вы знали. Вы проделали отличную работу! Не тушуйтесь, работа выполнена очень профессионально. Я думаю, вам стоит день-другой, а может, и недельку отдохнуть. Никуда ваша подопечная не денется. Я сам за ней пригляжу. Или вот что! Пригласите ее, так, по-отечески пригласите с вами отдохнуть. Могу порекомендовать на Мальдивах прекрасный отель. Идёт? Ну вот и отлично!

Выходя из бизнес-центра, Заикин нервно кусал губы. Он остановился на крыльце. Угроза! Очевидная угроза! Было абсолютно ясно, что Анатолий решил сам завершить всю операцию с «Трастинвестом». Это означает одно – огромное количество наличных денег в хранилище, которые Заикин уже считал своими – он прямо ощущал кончиками пальцев приятную жесткость купюр, – окажется в руках Анатолия и банкиров, которые отрядили его на это дело. Нет уж! Кукиш вам! Заикин на два шага впереди вас! Только действовать надо быстро.

Он бегом направился к припаркованной на противоположной стороне улицы машине. Анатолий, стоя у окна, наблюдал, как Заикин пересекает улицу, садится в черный огромный «Шевроле». Потом, рассеянно глядя на поток машин внизу, позвонил по мобильному:

– Уваров Павел Максимович… Да, он. Нужно изолировать на неделю-другую. Вам виднее, как… Поищите в архиве дело о гибели капитана третьего ранга Колычева. А, вы в курсе! Уверен, вы сделаете все на отлично… Да-да, ни минуты в вас не сомневался!

Позже, уже ночью, Бурдт отвез Снегирёва с вокзала к нему домой – в неприметный особняк на Каменном острове. Снегирёв вошел в парадную, открыл дверь своим ключом и оказался в полутемной прихожей. Двухэтажный дом был пуст и тёмен. По невысокой лестнице Клим Андреевич поднялся на первый этаж и прошел в кабинет. Перед сном он имел обыкновение читать. Эта привычка осталась с тех дней, когда Даша ещё была жива. Устроившись на ночь, уютно сворачивалась у него под рукой, а он читал ей вслух, пока она не засыпала. Засыпая следом за ней, Снегирёв чувствовал, как сердце его успокаивается, как шелуха дел, ненужных мыслей, облеплявших его, как рой мух, в течение дня, исчезала, улетучивалась, и светлый покой заполнял всё его существо.

Теперь, оставшись один, он читал сам себе, еле слышно проговаривая слова, пока не засыпал.

Снегирёв опустился в глубокое английское кресло и открыл маленький, размером в ладонь томик. Прочел наугад открывшуюся страницу и удивился нечаянному совпадению мыслей и состояния:

«О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом, – как хорошо бы было!»[30]30
  Венедикт Ерофеев. «Москва – Петушки».


[Закрыть]

– Как хорошо бы было! – прошептал он.

Сердце гулко ударило ему в грудь, и он затосковал. Оторвал взгляд от страницы и посмотрел на фотографии, висевшие на стене прямо перед ним. Даша-покойница, дети, внук. Только одни фотографии. Он один. Тут остался один. Остался, потому что невозможно уехать. Остался, чтобы жить. Даже в песне так поется. Он невесело улыбнулся.

Минут через десять к нему в кабинет зашла экономка Надежда Степановна – спросить, надо ли чего перед сном. Снегирёв тяжело дышал. Лицо его было бледно, и мелкие бисеринки пота блестели на лбу и щеках. Он испуганно поглядел на вошедшую и тихо сказал:

– Изжога, Надя… Изжога. Дай соды, пожалуйста…

Уже лежа на каталке в плавно колыхающемся реанимобиле, он подумал, что усталость, которую он чувствовал, когда сошел с поезда, исчезла. Так же, как исчезла изжога. Сейчас ему было покойно и хорошо. Он вспомнил прочитанное… И был так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом… Как хорошо бы было! Как хорошо бы было!

Клим Андреевич с вялым любопытством наблюдал, как люди в синих комбинезонах пристраивают тонкие пластиковые трубки возле его лица. Из трубок с тихим шипением сочится воздух; люди суетятся, коля шприцем в раскачивающиеся над его головой пакеты с прозрачной жидкостью; какая‐то женщина временами теплым пальцем трогает холодную тонкую иглу, воткнутую ему в руку. Вдруг он испугался. Испугался того, что люди в реанимобиле старательно избегают смотреть ему в глаза, словно его и нет вовсе; испугался, что звук их голосов сливается в ровный шум, в котором он ни слова не может разобрать.

Испуг сменился страстным желанием жить, пусть ещё немного, пусть год, пусть месяц или даже несколько дней, даже если ему останется только это пространство реанимобиля и мелькание безликих силуэтов перед глазами. Он застонал и с мелькнувшей на мгновение надеждой вспомнил, как стонал в тяжком детском сне, как просыпался от своего рыдания и, проснувшись, благодарно дышал полной грудью и вновь засыпал, успокоенный и счастливый.

– Всё хорошо, Клим Андреевич, – склонился над ним молодой врач, – все хорошо!