Текст книги "Заботы Межмирного Судьи"

– Были ли вы знакомы с Джулией Барнс, пан Чубаля? – спросил Обвинитель.

– Да, пан Обвинитель. Мы с Джули довольно часто встречались перед её трагической смертью.

– Вступали ли вы с покойной в интимные отношения?

– С покойной? Какой ужас! Поистине, вспомнишь – вздрогнешь. Да, между нами был интим. Боже мой, такая миленькая, такая всегда весёленькая…

– «Весела, как котёнок у печки», – пробормотал Судья.

– Простите? – нацелился в него своим длинным носом свидетель.

– Это так Пушкин, русский поэт, написал о характере полячки. Но погибшая принадлежала к англо-саксонской культурной общности.

– Чтобы русский что-то хорошее сказал о полячке? Удивительно… Но я не читал. Я вообще, панове, не большой любитель чтения. Вон оно, увлечение чтением, до чего доводит, – он показал подбородком на подсудимого.

Обвинитель усмехнулся и спросил напористо:

– Была ли Джули с вами достаточно откровенна, рассказывая о своих предшествующих поклонниках? О тех, что на стройке?

– Я из неё таких рассказов не вытягивал клещами. Оно мне надо, пан Обвинитель? Тем более, что на стройке мы все были на виду друг у друга. Но Джули сама рассказывала, что здорово дала маху, связавшись со своим предыдущим парнем.

– И кто это был?

– Да вот он сидит! – и Чубаля не без театральности ткнул указательным пальцем в сторону подсудимого. – С Джоном Сиренко она гуляла. С этим скотом.

– Прошу вас выбирать выражения, – отозвался Судья.

– Он же её пытался избивать, подлец. Честно говоря, я был потрясён, когда услышал об этом. Спросил себя тогда – а в каком мы веке живём?

Тогда Защитник спросил у свидетеля, не считает ли он поведение этой Джули легкомысленным и провокационным?

– А разве каждый из нас не имеет право жить, как ему вздумается, лишь бы не нарушал права других?

Сказано было коряво, но по сути… Судья и сам так думал. Он кивнул и отпустил свидетеля, ведь продолжение допроса могло перерасти в обсуждение поведения покойной Джулии Барнс, а этого он не собирался позволять. Оказалось, однако, что Обвинитель приготовил сюрприз.

– Копаясь в записях наружного наблюдения в посёлке строителей на VPI6985, я надеялся, конечно же, разыскать те, что фиксировали входящих в женское общежитие. Там камеры не оказалось, увы. Но вот что удалось найти.

Возникло изображение унылой стройплощадки. Рядом с углом недостроенного особняка в викторианском стиле стояли спинами к камере мужчина и девушка в комбинезонах.

– Пан Чубаля, это вы?

– Подтверждаю, а рядом со мною – Джули.

– Это она, позже повернётся лицом, – подтвердил Обвинитель.

Мужчина положил руку на талию девушки, потом его рука скользнула ниже. Девушка прижалась к нему. Зазвучали шаги, и она полуобернулась. Да, это была, судя по прежним её изображениям, Джулия Барнс, однако Судья, если бы сравнивал только с посмертной записью, вряд ли узнал бы её. Лицо Джули, гладенькое, сильно накрашенное, выражение имело беззаботно-шаловливое. Однако оно исказилось досадливой гримаской, когда девушка узнала проходящего у неё за спиной. А вот и прохожий появился в поле зрения камеры. Джон Сиренко, вот кто это был.

– Я увеличиваю, – предупредил Обвинитель. – И останавливаю.

Защитник охнул и выматерился. Лицо подсудимого, гигантское на голограмме, потрясло и Судью. Нет, не могла простая ревность превратить физиономию красавчика цветущих лет, корчившего здесь несправедливо обиженного, в лик поистине дьявольский!

– Это был мой последний аргумент, – заявил Обвинитель, выключая коммуникатор. – Однако я оставляю за собой право задать подсудимому пару вопросов перед его последним словом. А тогда и сформулировать окончательно свой вывод.

– Разумеется, господин Обвинитель. Прошу вас, пан Защитник, – предложил любезно Судья и активировал переводчик с украинского.

Судья поступил рационально, ведь, по-прежнему игнорируя общеяз, Защитник заговорил на украинском. Излагал он сущие глупости. Принялся хаять идентификацию преступника по сперме, ссылаясь на древний случай, когда после такой экспертизы уже задержанный маньяк Чикатило был отпущен. Однако всем ведь известно, что там небрежно сработал медик-эксперт, да и методика анализа находилась тогда на пещерном уровне, даже при удаче она относила проверяемого к определённой группе, и только… Ах он шельмец, вот ведь как закрутил!

– …Познакомившись предварительно с материалами следствия, я разработал собственную версию трагических событий в женском общежитии на планете VPI6985. Она исключает преступное участие в них Панаса Нетудыхаты и кого-либо из мужчин. Согласно моей гипотезе, это Джулия Барнс, особа сомнительной нравственности, решила расправиться с соседками по общежитию. Возможно, она сошла с ума на почве нимфомании. Джулия Барнс сумела связать свои жертвы, а потом насиловала и убивала их по одной. Насиловала она их с помощью фаллоимитарора, он есть в материалах следствия. Самой последней она ранила сама себя, чтобы предстать перед свидетелями единственной выживший жертвой неизвестного маньяка, но перестаралась и умерла от потери крови. Таким образом…

– Пан Защитник, – перебил оратора Судья. – Вы ведь знакомились с материалами следствия, правда? А там есть справка эксперта об исследовании следов крови на простыне с кровати, где были убиты все жертвы, кроме Джулии Барнс. Так вот именно её кровь первой попала на ту простыню. Прошу вас держаться ближе к фактам.

Когда же Защитник начал расписывать, как отлично проявил себя подсудимый в поселении Найкращэ Село, Судья перестал прислушиваться к переводчику, вещающему, запинаясь, из микродинамика в правом ухе. Судью очень беспокоило, что время вынесения приговора приближалось. Неумолимо приближалось. Если для него самого положительный результат исследования спермы Джона Сиренко решал дело, то у большинства жителей Межмирья, следящих сейчас за процессом, сложится впечатление, что обвинительный приговор вынесен по сумме косвенных улик, да ещё и когда обвиняемый своей вины не признаёт. И тогда заготовленный уже вариант исчезновения серийного убийцы здесь и возрождения его во плоти людоеда Кацапуры, посаженного на кол в 1740 году, покажется публике чересчур жестоким. А какие на этот случай возможны иные наказания? Даже «оставлен в подозрении», как в царской России суд иногда решал. Такой приговор в данном случае неприемлем, уж очень… Что? Вызвать свидетеля?

– Разумеется, вы можете вызвать свидетеля, пан Защитник.

– Выклыкаеться Маричка Халявська-Мыснык.

Появилась одна из тех «дивчин», что потрясали транспарантами, а заодно и бюстами на улице перед Сильрадой. В национальном костюме, но без транспаранта. Не так уж и молода, просто привыкла к этой роли украинской сельской девушки, не хочет и не умеет, да и не может, наверное, играть другую. Честно округляя красивые карие глаза, она расхваливает милого и вежливого парубка Панаса Нетудыхату, и знать не знает, ведать не ведает, как брутально будет атакована Обвинителем. Вот он спрашивает:

– Насколько близко вы знакомы с подсудимым?

– Достатньо блызько, пане, адже вин йе мий бойфренд.

– Заметили ли вы у пана Сиренко какие-либо особые сексуальные предпочтения?

– Тю на вас, пан Звинувач! Хиба можна в чеснойи дивчины такэ запытуваты?

– По мне, так спрашивать можно, и в особенности на процессе, где подсудимый обвиняется не только в убийствах, но и в изнасилованиях, – ехидно усмехнулся Обвинитель. – Иное дело, что честная девушка имеет полное право на такие неприятные вопросы не отвечать. Ну, а если я вас спрошу попросту, без всяких учёных подначек: поколачивал ли вас подсудимый, как прежде Джулию Барнс?

Тут дивчина подбоченилась и выдала – такой пулемётной очередью, что Судья предпочёл снова прислушаться к переводчику:

– Ага… Если бьёт – значит, любит. И дела до этого никому нет… А эту сучку Юльку при мне и не вспоминайте… Кто-то покарал её за разврат, так ей и надо, шалаве… А если бы и Панасик наказал её, он не виноват был бы, потому что это у него болезнь такая была, любовная шизофрения, вот…

– Заткнись, дура! – прорычал подсудимый. Судье показалось, что он, подобрав руки и ноги, наклонив голову, превращается в крепко сбитый шар из костей и крепких мышц, готовый выкатиться из зада суда. Платон, однако, на страже.

– Вы Панасика не слушайте, это он любя… А если уж решил тот хахаль покарать неверную дивчину, то можно его понять и тогда, когда он решил выступить против настоящего столпотворения вавилонского. Ведь на той планете бессмысленно и грешно смешивались разные расы и народы. И правда, что там они делали, чернокожая и девки жёлтой расы, в одном общежитии с белыми девушками?

Судья переглянулся с Обвинителем, а Защитник побагровел. Прикрикнул:

– Цыть, Маричко! – и повернувшись к Судье, на чистом общеязе. – Могу ли я отпустить свидетельницу?

– Я протестую, господин Судья, – вскинулся Обвинитель. – Я не успел задать свидетельнице несколько важных вопросов.

– Протест принят. Задавайте свои вопросы.

– Сам не разберусь, какие тут у меня возникли ассоциации, но ваше расистское высказывание, госпожа свидетельница, побуждает и меня отбросить приличия… Скажите мне, устраивал ли вас подсудимый как любовник? Иными словами, всё ли у него было в порядке с потенцией?

– Я протестую! – рявкнул Защитник.

– Боюсь, что и я, – пожал плечами Судья.

– Да чего там… Раз уж признала, что бойфренд, то такие вопросы вполне в тему. Не для того же мы встречались, чтобы только гулять, за руки держась, – легко так, однако потупившись, произнесла Маричка. – И разве это так уж важно, как там у Панасика с потенцией? Главное, чтобы человек был хороший.

– Вон пан Защитник упомянул о фаллоимитаторе, найденном среди вещественных доказательств. Вот он, – и Обвинитель добыл неизвестно откуда, как фокусник, упомянутое приспособление, запечатанное в прозрачном пластике, и показал. – Пользовался ли подсудимый во время свиданий с вами такой штукой?

Маричка легко покраснела, стрельнула глазками в сторону бойфренда и, снова потупившись, промолвила певуче, будто пропела:

– Та не знаю, що сказаты.

– Если вы не знаете, свидетельница, что сказать, – подхватил Обвинитель и повернулся к подсудимому, держа дилдо, будто древко знамени, – то я знаю и, с позволения господина Судьи, скажу.

– Конечно же, говорите.

– Наш подсудимый, сидящий здесь Джон Сиренко, хотел убедить всех, и себя в том числе, что он новейший Геркулес, а тот ублаготворил будто бы за одну ночь пятьдесят девственниц, дочерей царя Феспия. На самом же деле он жалкий импотент, именно по этой причине брошенный покойной Джулией Барнс. И вот чем он пытался доказать ей своё мужество и силу!

Малопристойный предмет в поблёскивающей упаковке оказался чуть ли не перед носом у побагровевшего Джона Сиренко. Бешено побелевшие глаза убийцы чуть не выскочили из орбит. Он бросился на Обвинителя с кулаками, и один из невидимых киберов Платона едва успел встать между ними. Раздался крик:

– Да я вас всех перетрахаю, если захочу! И этих девять сучек я отодрал ещё так! А резиновую палку взял на всякий случай, вот! Боже, какая дура! А я, я-то ещё лучше идиот!

Подсудимый огляделся – с таким неприятным изумлением, будто только что проснулся. Вдруг зажал себе рот обеими руками и завыл. Маричка горько заплакала. Защитник махнул рукой и отвернулся. Обвинитель убрал за спину игрушку и смотрел теперь на Джона Сиренко с явным неудовольствием, будто ожидал от него чего-то другого. Судья, получив возможность с чистой совестью произнести заранее заготовленный приговор, вздохнул с облегчением, но особой радости не испытал.

На вопрос об апелляции Джон Сиренко ответил склочно:

– А как же, Судья, подаю. И жалобу на этого вашего прокурора вместе с нею.

Подумав, Судья пригласил к своему креслу Обвинителя и Защитника. Он напомнил Защитнику об опрометчивых расистских высказываниях его свидетельницы и предложил не ставить хоть сейчас палки в колёса. Иначе неприятности для руководства поселения гарантированы. Защитник угрюмо кивнул.

А Судья объявил торжественно, что апелляция отклонена, а жалоба не принята к рассмотрению. И попросил:

– Осуждённый, встаньте, пожалуйста. И сделайте шаг вперёд.

Справка 3. Селянские шутки

Над древним Киевом, ставшим в прошлом тысячелетии престижным университетским городком, висел холодный осенний закат. Межмирного Судью охватила приятная, бодрящая свежесть, когда, миновав узкий вестибюль филиала Академической библиотеки, свободной рукой он отворил тяжёлую дверь и оказался на высоком крыльце. Быть может, именно потому, что Судье невольно пришлось бросить первый взгляд на неё сверху, вполне зрелая и по-взрослому одетая дама, меряющая шагами тротуар под крыльцом, показалась Судье малорослой и безусловно нуждающейся в мужской опеке студенточкой.

– Здоровэнькы булы! Я ведь имею дело с Межмирным Судьёй?

Он поздоровался в ответ на общеязе, а пока спускался с крыльца, решал, как поступить. Нет, это не студентка… А если бы и студентка? Быть может, она на факультете журналистики и мечтает взять у него интервью? Придётся пойти на разговор.

– Да, я тот самый Судья. В Киеве я по делу, а об очередном процессе, что готовится сейчас, сами понимаете, распространяться не имею права.

– А я миссис Фанни Трэвел. Вам обо мне рассказывал Великий разум, теперь вспомнили? Ну, я та сумасшедшая дура, это я согласилась отправляться в прошлое, чтобы исполнять приговоры о возрождениях наших преступников в телах знаменитых убийц.

И она решительно протянула руку, а когда Судья, взяв портфель со сканами документов в левую, протянул ей свою, совершила рукопожатие столь мощное, что у него занемели пальцы.

– О! Да, конечно же, Разум мне рассказывал, только не называл вашего имени, мадам. Я, признаться, удивлялся вашей смелости. Как я понимаю, тут тоже следует сохранять по возможности тайну.

– О чём речь? Растаяла моя смелость, как сон, как утренний туман… Вы правы, у меня к вам дело не для ушей журналюг. Поэтому предлагаю поговорить не у вас в номере (я знаю, в какой гостинице вы остановились) и не в ресторане за обедом с галушками, а тут рядом, в этом вот сквере на скамейке. Я там подготовила одну скамью, теперь вокруг неё защита от прослушивания.

Судья предложил Фанни руку, и они вышли на угол. Там, переглянувшись, дождались зелёного сигнала светофора и только тогда пересекли пустую улицу. В Киеве на улицах вообще мало индивидуальных электрокаров и наёмных паланкинов, потому что основное население города, студенты, преподаватели вузов и обслуживающий персонал – это народ небогатый и по традиции экономный, предпочитает движущиеся тротуары и метро. В сквер они вошли через угловой вход, и Фанни сразу же потянула спутника налево, на радиальную аллею, с двух сторон защищённую от любопытных жёлтой и багровой листвой. Увы, подготовленная ею скамья была сейчас занята молодой парочкой, явно студентами.

Судья остановился в начале аллеи и спутницу удержал на месте. Прошептал ей на ухо:

– Они вскоре уйдут. К вечеру похолодало, а молодые люди легко одеты.

В ответ спутница на мгновение прильнула к нему тугим, крепким телом. Произнесла недовольно:

– Я-то оделась с запасом, а вот вы, Судья, нет. Ещё простудитесь по моей вине.

Судье невольно вспомнились времена, когда женщины прижимались к нему не для того, чтобы определить, достаточно ли тепло одет. Вздохнув, он предложил:

– Но почему бы нам не поговорить пока на темы, вполне безобидные? Я, к примеру, хотел бы узнать ваше мнение, мадам, вот о чём. За этими ольхами от нас прячется памятник Тарасу Шевченко, стоим мы в Шевченковском сквере, позади справа у нас Университет имени Тараса Шевченко, а за перекрёстком Оперный театр имени его же. Не слишком ли, по-вашему? А открой рот этот бронзовый поэт, не скажет ли он…? Постойте, вот:

Кажется, меня уже почётом,

Как селёдку луком, окружают.

– Вы эти вопросы вывалили на меня как месть за то, что приветствовала вас по-украински? Но мне сейчас не до местных культурных проблем, хоть и пришлось специально изучать украинский язык и этнокультуру. А нашу последнюю маленькую проблему я знаю, как решить, – и громко. – Да на скамье и для нас места хватит. Садитесь!

И сама уселась рядом с парочкой. Судье ничего не оставалось, как присоединиться. Через несколько секунд молодые люди покинули скамейку, при этом девушка окинула невеж в возрасте заинтересованным и вовсе не сердитым взглядом.

– Вполне возможно, что у парня завалялся в кармане какой-то индикатор, указавший на поле вокруг скамьи, – деловито пояснила путешественница, – и предприимчивые студенты придумали использовать защиту для собственных нужд. Мы-то ничего из их разговора не слышали, ведь так, Судья?

– Подслушивать подростковые секреты – боюсь, я уже стар для таких развлечений. Я весь внимание, мадам.

Она спросила задорно:

– Вам Разум представил меня как этакую новую амазонку? Как безумную бабу? Ей, мол, море по колено?

– Ну, вроде того, мадам…

– На самом деле я такая дура и есть. С той поправкой, что все мои безумства были совершены для науки. Был такой советский фильм «Добровольцы», а в нём песня «Комсомольцы-добровольцы». Вот и я такая же доброволка, хоть и не комсомолка. То есть я к коммунистическим идеям равнодушна, просто фанатичка науки. О путешествиях во времени давно мечтала, с детства, но только проект о Межмирном суде давал возможность мечту осуществить. Доложить мне, как удалось выполнить ваш приговор той сучке из Хеллбурга, что успела, прежде чем раствориться в мирозданье, произвести на вас, Судья, такое глубокое впечатление?

Судья покосился на экстремалку заинтересованно и кивнул. Судебное заседание в Хеллбурге вызвало настоящий бум. Всех постов в Сети он не просматривал, только выбранные Платоном, но начитался достаточно, чтобы найти аналогии с отзывами на театральный спектакль. А на вкус и цвет, как известно, товарищей нет. Несколько саднило, что в визуальной части постов высмеивалась его внешность, хотя карикатурные изображения других участников процесса не вызывали у него сопротивления. Но чтобы негативная реакция на вульгарную красоту Клео дополнялась чуть ли не ревностью к Судье, такого не припоминал.

– Кстати, эта информация остаётся секретной. Одетая горожанкой среднего возраста и среднего достатка, я высадилась на капустном поле под Веной, посадка была осуществлена 10 июля 1559 года перед рассветом и оказалась достаточно удачной: во всяком случае, я не дополнила собою какой-нибудь одиноко стоящий дуб. Въехала в западные городские ворота на телеге молочницы, выдав себя за странствующую белошвейку, и честно заплатила въездную пошлину. Поселилась на самом бедном постоялом дворе, а уже 17 июля, подготовив весь антураж для избранной легенды, я покинула другой, вполне пристойный постоялый двор на собственной колымаге со своей упряжкой и нанятым кучером, чтобы пересечь городскую границу Вены через Венгерские ворота.

– А как вам показался собор святого Стефана? Он ведь уже стоял.

– Правду сказать, Судья, даже не знаю, что вам ответить. Не до архитектурных красот было мне, теперь уже английской акушерке, пользующей знатных дам континентальной Европы. Кошель я по-прежнему прятала на себе, но портативную генетическую лабораторию с холодильником на новейших батарейках укрывала уже не в наплечном мешке, а в замысловатой музыкальной шкатулке. К тряске на грунтовых дорогах и визгу колёс я довольно быстро привыкла, но вот еда… Экологически чистая и непривычно обильная, она готовилась и подавалась в такой антисанитарии, что меня спасал только постоянный прием желудочных таблеток… Вы что-то хотите сказать, Судья?

– Извините, мадам, но не слишком ли вы подробны?

– Ох, эта ваша старосветская манера… Называйте меня Фанни, а то отвлекаете меня. И слушайте внимательно, ведь эта информация может и вам пригодиться. Итак, я прибыла в городок Ньирбатор, резиденцию и усыпальницу известных венгерских князей Баториев. На деле это крошечное селение, там даже постоялого двора нет, и я стала на квартиру к домохозяйке, промышлявшей сдачей комнат для приезжих. Я рассказала ей о себе, навешала капусты на немытые уши, и мне больше не пришлось рекламировать свои услуги: на следующий день княгиня Анна Баторий, бледная молодая красавица, сама послала за мной кухонную девку. Английского языка княгиня не знала, общались мы на немецком, шпрехали обе кое-как, однако друг дружку понимали. Мой приезд княгиня Анна восприняла как дар небес. Она после рождения Иштвана никак не могла больше забеременеть, а ей очень хотелось дочку. Так что наши желания совпали. Женщина она была взбалмошная, очень нервная, со слугами жестокая, но доверчивая, слава богу. Я не корчила из себя ведьму, а держалась представительницей передовой британской медицины. Анна мне ещё и помогла, добыв сперму у мужа, а основную операцию согласилась провести под наркозом: не очень-то ей улыбалось, чтобы внутри неё ковырялась простолюдинка, а к тому же едва ли не еретичка. Я и от вознаграждения не отказалась, потому что, поддельными дублонами расплачиваясь, чувствовала себя неуверенно.

– Это же надо… А почему вы выдавали себя именно за английскую акушерку?

– Через шестьдесят лет такая специалистка появилась намного восточнее, в православной Москве, чтобы излечить от бесплодия царицу Ирину Годунову. Вот вокруг этой реальной медички XVI века я и накрутила свой образ.

– А теперь расскажите, пожалуйста, об эвакуации, мад…, Фанни.

– Да, это очень важный момент, Судья. Как заброску в прошлое, так и возвращение оттуда выполняет Институт пространства и времени. Вы же для этого должны в условленный с Институтом час оказаться в условленном месте. Я продала колымагу и лошадей, щедро расплатилась с кучером и, только убедившись, что тупой и строптивый Ганс укоренился за столом в придорожной корчме и обстоятельно заливается пивом, пешком вышла на условленное место в пуште, венгерской степи. Эта лощина и теперь такая же, как в XVI веке. Вот и всё. Дождалась полночи, телепортировалась. И убедилась, что эвакуация прошла штатно.

– Вот любопытно мне, как вы убедились, если место такое дикое.

– Элементарно. По звёздному небу. А на случай непогоды у меня в один из акушерских инструментов вделан коммуникатор. Однако тогда ничего этого не понадобилось: я увидела огоньки в небе и поняла, что за мной летят.

– И?

– Что – и? – выкатила на него Фанни свои и без того несколько навыкате глаза, и он понял, наконец, кого из древних актрис она ему напоминает. Сьюзан Серандон, вот кого.

– И теперь должно последовать то, ради чего вы эту историю рассказали и, как догадываюсь, вышли за пределы того, о чём имели право мне сообщать. Я, честно говоря, думал, что вас беспокоит «эффект бабочки».

– А-а-а… Теперь, поняла. По первому пункту могу сказать, что вот именно от вас у Института пространства и времени секретов нет. Я имею в виду этот проект, само собой. А об «эффекте бабочки» беспокоиться просто рано. По самому грубому подсчёту Эржбет Баторий попадёт под суд через полвека – или вообще избегнет суда, или не будет мордовать молодых девушек, или станет мечтательной книжницей, венгерской гуманисткой и просветительницей. Вот тогда и посмотрим, пропадут ли со страниц старинных журналов и бульварных сайтов стенания о «кровавой графине». А моё, непросвещённое светом науки, мнение таково: даже если и пропадут, наша действительность от того нимало не изменится.

На это Судья мог бы ответить, что за свою долгую жизнь убедился в постоянном, подспудном и довольно коварном для человека изменении вокруг него действительности, но поленился. С тех пор, как в Киеве и вокруг него были закрыты и демонтированы все заводы, снесены построенные первыми принципиально анэстетичные спальные районы и запрещены бензиновые двигатели на транспорте, древняя столица превратилась в современный рай земной, снова зелёный и с чистым воздухом. Вот и сейчас, несмотря на уличное освещение, звёзды видны были на небе отчетливо, словно ты на лугу за Днепром. И Судья предпочёл полюбоваться ими, нежели ввязываться в спор об «эффекте бабочки».

– Вы не заснули, случайно? Со стариками… то есть с людьми в вашем возрасте бывает…

– Нет, я, быть может, и старик, но со мной такого не бывает. Но могу подхватить насморк. Поэтому или говорите, милая Фанни, для чего вы отыскали меня в Киеве, или позвольте вас пригласить в этнографическую корчму «Млын», тут в двух шагах. Там ещё не топят, но от натуральной кухонной печи тепло.

– Я постараюсь побыстрее, Судья. Вот только вы мне сначала скажите, для чего вы сюда забились.

Судья вздохнул. Соглашаясь на должность, он не принял во внимание, что после всемирных лекций о прерафаэлитах не появлялся на публике и не чувствовал потребности в популярности, тем более что знал ей цену. Сегодня у какой-нибудь тысячелетней старушки из Новой Зеландии полмиллиарда лайков в Сети за бесхитростный рассказ о том, как она прожила последние шестьсот лет в согласии с природой и целой династией пинчеров, а завтра о ней уже все забыли. Занятый другими срочными делами, Судья перед первым процессом не позаботился о своей внешности, и теперь был недоволен, что с весьма небрежной причёской и плохо подстриженной бородкой мозолил глаза любопытному человечеству. И куда подевались милые парикмахерши, причёсывающие ньюсмейкеров на телевидении перед интервью? Но об этой причине укрыться в тихом Киеве он не стал говорить, считая свои побуждения мелочными. Были ведь и другие причины. Если у человека нет своей квартиры, а подвернулась денежная служба, почему бы не снять себе номер в том городе и в той гостинице, где вдруг захотелось?

– Мой кибернетический помощник уже прошёл ремонт, сейчас на тестировании, а без него мне сложно отбиваться от журналистов. Здесь же я могу получить те же сканы книг, что и в Центре Помпиду или в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне, но условия для работы куда более приятны. То здание, например, на выходе из которого вы меня поймали, возведено в двадцатые годы двадцатого века в стиле украинского неоклассицизма. И это когда половина города была застроена в стиле модерна! И даже его основной вокзал.

– Понятно. То есть не совсем, врать не стану. А я, Судья, наконец-то созрела для того, в чём должна была признаться вам сразу, у той неоклассической библиотеки. Нет уж, начну снова издалека…

– Как вам угодно, мадам… Фанни.

– Вот скажите, Судья, вы верите ли в плохие приметы? В плохие лично для вас?

– Нет, конечно. Если со мной что-либо скверное случалось, то без всяких предупреждений от госпожи Судьбы.

– А вот я верю. И есть у меня одна плохая примета, она меня никогда не обманывает. Это когда я вспоминаю предстоящее задание, а у меня неприятно потягивает внизу живота. В первый раз после такой приметы я сорвалась с отвесной стены, сломала четыре ребра и полгода лечила последствия сотрясения мозга. Во второй раз воздушный шар вспыхнул от удара молнии, и я практически сожгла себе правую руку, а то, что у меня сейчас на её месте – чудо современной медицины. В третий раз у меня точно так же потягивало внизу живота перед вторым замужеством. Почему же вы не смеётесь? Я ожидала, что будете смеяться.

– А я не буду смеяться. И чтобы поскорей отъехать от неприятной и сейчас для вас темы, позволю себе догадаться. Вы сейчас испытываете такие же неприятные ощущения, как только вспомните о необходимости отправиться на Украину в первое десятилетие XVIII века, чтобы завершить исполнение приговора Панасу Нетудыхате, он же Джон Сиренко.

– Вот именно, Судья. Недаром я была готова восхититься вашей интуицией. Кстати, вместе с этим симпатичным Обвинителем вы составили бы где-нибудь на банкете не хилый дуэт остроумцев. Защитник на вашем фоне выглядел бледно, но справедливости ради следует отметить, что и никаких особых козырей в широком рукаве его мантии не нашлось.

– Какое уж там остроумие, милая Фанни? Ведь пришлось снова вынести приговор о перенесении генома в физическую сущность преступника. Но уж очень отвратительное преступление было совершено Джоном Сиренко, да и община, где он укрылся, чересчур активно его защищала. Этим неопейзанам надо было дать урок, Фанни. И у меня возникли большие трудности с поиском преступника былых времён для воплощения Джона Сиренко. Я преодолел их, остановившись на Павле Шульженко по прозванию Кацапура, казнённом в Глухове в 1740 году. В отличие о первого процесса, когда я, заботясь о чуть ли не сценическом эффекте, вынудил вас совершить опасное путешествие в Венгрию XVI века, теперь я уже принимал во внимание и условия для вашей работы, Фанни. На первом же допросе под пыткой тот малоизвестный людоед показал, что родился в селе Носовка под Коропом на третий день Петрова поста в 1712 году, а родители его селяне Гнат и Кылына Шульженки. Он, единственный ребёнок у отца и матери, в семнадцать лет зарезал их, а заодно и управителя панского поместья, и с тех пор пребывал в бегах.

– Да, уже разработан план моей, высоким стилем выражаясь, миссии. Я заявлюсь к бездетной чете Шульженко, изображая бродячую знахарку-акушерку. Постучусь в калитку босая, сапоги и нужные для имплантации причандалы имея в мешке за плечами. Наверное, это проще, чем квазинаучные тары-бары с княгиней Баторий. Но предчувствие меня мучает…

– Так не лучше ли вообще не отправляться туда? Я когда-то предлагал такой вариант Разуму. Он, правда, не согласился.

– И мне не по душе жульничать, Судья. Я ведь всегда честно выполняла все задачи, поставленные перед собою.

– А если туда послать кого-нибудь другого?

– Поздно готовить кого-нибудь другого. Послезавтра ночью я, уже полностью готовая и экипированная, стартую с кургана на поле под городищем, где некогда была Носовка. Странное дело, но в Коропе сейчас почти столько же народу живёт, как в XVIII веке. Однако мне, собственно, плевать на этот сотенный городок и его историю. Я прошу вас, Судья, подстраховать меня. В полночь 25 октября, а точнее, в две минуты первого 26 октября я должна вернуться. Если на том кургане меня не найдут ребята из Института пространства и времени, они тотчас же сообщат вам, а вам придётся как можно скорее отправиться на поиски. Вы же понимаете, что речь идёт о варианте на самый, самый крайний случай.

– Извините, а почему именно я?

– Вы владеете всей исторической информацией, с вами дело не получает дополнительной огласки. И в Институте надеются, что вы с вашей хваткой не напортачите.

– Гм, если моего Платона успеют починить, мы с ним весь этот Короп… то есть Носовку разнесём.

– Мне очень жаль, Судья, но киберов придётся оставить здесь. Зато для вас готов костюм бродячего лозоходца, старого мудрого чеха, определяющего с помощью специальной изогнутой палки места, где лучше выкопать колодец. В заплечном мешке будете иметь дополнительный комплект для имплантации генома, а также два пистолета, с виду кремнёвые, а на деле многозарядные и лихо метающие ампулы парализующего действия. Я ещё раз повторю, что это на крайний случай. Но… спрячьте подальше, пожалуйста, бритву, не подстригайте волос, а за три дня до срока перестаньте, вы уж извините, совсем мыться. Промывайте только глаза. Крестик на шею не забудьте и латинские молитвы в памяти освежите. Припомните то из восточных единоборств, которым в юности увлекались, и разомнитесь немножко.