Текст книги "Дело Дантона. Сценическая хроника."

РОБЕСПЬЕР (чуть погодя). Мне стыдно за тебя.

ЭЛЕОНОРА. Ты преувеличиваешь.

Вдруг хватает его руку и целует ее. В ответ Робеспьер внезапно наклоняется, берет ее голову и целует ее в губы, жадно и продолжительно.

РОБЕСПЬЕР (проникновенно). Да, друг мой, мне за тебя стыдно, это факт. Но в то же время я не могу не ощущать твоего совершенства… Сегодня, после пяти недель передышки, человек во мне предпринимает робкую попытку пробудиться. Через две недели… ты вновь станешь для меня всего лишь женским телом… под рукой. Ах, и счастливцы же вы, частные люди!.. И до чего жаль тебя, Лео!

ЭЛЕОНОРА. Но эти две недели, Максим, – их ты мне дашь! Ты сам сказал!

РОБЕСПЬЕР (глядя в окно). Две недели… побыть свободным человеком. Две недели… четырнадцать дней… быть этим глупым самим собой, не отвечающим ни за что в целом свете… да еще в это божественное время года…

Увы, об этом нечего и думать. Но четыре дня – гарантирую, слово чести.

Вынимает пилку, подставку и прочие принадлежности и начинает со знанием дела подпиливать ногти.

ЭЛЕОНОРА (почти испуганно). Как… ты полагаешь, что поправишься за четыре дня?

РОБЕСПЬЕР. Я уже и так в порядке. Однако – я маниакально жажду вашей жизни. Болезненно – как пьяница, которому отказано в спиртном…

Раздается стук. Он встает и идет к двери.

ГОЛОС (подростка, который подает корреспонденцию из-за двери). Письма для вас. Вот депеша из Комитета безопасности.

Забыв обо всем, Робеспьер нетерпеливо перебирает письма, стоя у стола. Наконец он вскрывает депешу.

ЭЛЕОНОРА (озабоченно, робко). Максим, ска…

РОБЕСПЬЕР. Тс-с-с, подожди…

ЭЛЕОНОРА (полушепотом). Вот змея!

РОБЕСПЬЕР (музыкально насвистывает хроматическую гамму. Читает еще несколько слов; энергично тряхнув головой). Мои каникулы окончены, Лео.

Элеонора опускает глаза и медленно отворачивается к окну.

(Говорит и читает одновременно.) Через полчаса… я должен быть в Комитете… (Ненадолго поднимая глаза от бумаг.) И принеси мне, пожалуйста, чашку кофе. Если хлеба нет, то ничего страшного.

ЭЛЕОНОРА. Сию минуту.

Робеспьер поднимает глаза и с несколько печальной улыбкой наблюдает за ней, покуда она не скрывается за дверью. Тогда он садится и погружается в размышления, глядя в стену перед собой. Его лицо застывает. Стук в дверь, словно бы отбивающий ритм. Получив односложный ответ, входит Сен-Жюст.

СЕН-ЖЮСТ. Ты пришел в себя – даже встал. Это очень кстати. (Садится, не спрашивая позволения. Робеспьер снова берется за пилку.) Ты получил признание Энделя?[14]14
  Эндель (Гайндель) – офицер германского легиона.


[Закрыть]

РОБЕСПЬЕР (не отрываясь от своего занятия, взглядом указывает на депешу). А как же. Только что.

СЕН-ЖЮСТ. Теперь ты видишь, что я был прав? Если бы ты развязал мне руки неделю назад, то сегодня все было бы спокойно. А теперь одному Богу известно, что будет дальше.

РОБЕСПЬЕР. Ничего не случилось и не случится. Это всего лишь эбертисты.

СЕН-ЖЮСТ (откидываясь). Всего лишь!..

РОБЕСПЬЕР. Всего лишь. Холостые мины безвредны, даже если и норовят поднять Париж на воздух. Мы распустим Революционную армию, а Венсана посадим в тюрьму. Voilà tout[15]15
  Вот и все (фр.).


[Закрыть].

Молчание. Сен-Жюст критически изучает его.

СЕН-ЖЮСТ. Максим, до сих пор я воздерживался от расспросов, однако ты начинаешь меня тревожить. Откуда эта сомнительная склонность к полу– и четвертьмерам – у тебя?!

РОБЕСПЬЕР. Мое отвращение к кровопролитию, хочешь сказать? Мальчик мой, это все потому, что мы оказались на грани террора. Мы вынуждены уничтожать фальшивомонетчиков, спекулянтов, предателей. И если не удерживать этого ужасного средства под контролем, не препятствовать его тенденции к усугублению, то каждый новый шаг будет шагом к катастрофе.

СЕН-ЖЮСТ. Но что, если нет иного средства внутренней обороны?

РОБЕСПЬЕР. Если нет – дело плохо. Однако этот школяр Венсан, во-первых, не опасен, а во-вторых, он деятель революции или был им. Это значит, что для некоторой части населения он – вождь. Осуждать же и попусту губить вождей, друг мой, – значит подавлять революцию в самом корне ее бытия: в человеческих душах. Ведь тогда люди утрачивают веру. Советую тебе призадуматься над этими двумя словами.

СЕН-ЖЮСТ (немного погодя). Если бы речь шла, скажем, о Колло… но Венсан! За ним пойдут в худшем случае несколько десятков авантюристов.

РОБЕСПЬЕР. Довольно, если сомнение завладеет и несколькими десятками душ. Ведь сомнение распространяется как чума. Вера – пробуждение человеческой души в трудящемся животном – огонек слабый. Если мы не будем беречь ее как зеницу ока, то рискуем дожить до дня, когда разочарованная Франция единогласно потребует возврата к рабству, дававшему хлеб. И что же тогда, Сен-Жюст? (Откладывает пилку и смотрит на друга с кривой, асимметричной улыбкой.) Можешь ли ты вообразить себе французский народ, принуждаемый к свободе пушками революционного правительства?..

СЕН-ЖЮСТ (помолчав). Громкие выводы, висящие на волоске. Ради грядущего века нельзя жертвовать завтрашним днем.

РОБЕСПЬЕР (внезапно подперев голову обеими руками, как будто она стала тяжелее). Банальности порой… ослепляют.

Входит Элеонора, неся завтрак. Она дружески приветствует Сен-Жюста. Робеспьер встает и помогает ей накрыть на стол.

Сердечное тебе спасибо… как, настоящий хлеб?! Любимица богов, будь же благословенна! Антуан, сахара, конечно, нет – могу ли я угостить тебя этим дегтем?

СЕН-ЖЮСТ. Буду признателен. Я не спал; я утомлен и зол.

Элеонора уходит.

РОБЕСПЬЕР (наливая кофе). Все равно, Сен-Жюст. В этом случае благо Республики не требует человеческих жертв. Не будем терять чувства меры.

СЕН-ЖЮСТ (пока Робеспьер режет хлеб, задумчиво делает несколько глотков, потом опирается о подлокотники). Итак, позволь мне дополнить информацию Энделя двумя мелкими фактами. Во-первых: ходят весьма правдоподобные слухи, будто у Демулена готов новый номер – это был бы седьмой, – в котором он открыто призывает всех и каждого к восстанию против Комитетов. Во-вторых: вот уже три дня в Париже шепчутся о скором перевороте и о диктатуре Верховного Судьи как о чем-то… возможном.

И ты помнишь, не так ли, что изначального Верховного Судью – которым должен был стать Паш – торжественно осмеяли целым городом.

Sapienti sat[16]16
  Мудрому достаточно (лат.).


[Закрыть].

РОБЕСПЬЕР (уже при первом открытии внезапно отложил буханку и нож. Стоит, выпрямившись, держа руки на столе; брови слегка нахмурены. Резко). Кто на сей раз?..

СЕН-ЖЮСТ. Никто не произносит имени. Стало быть…

Пьет, берет отрезанный ломоть, но не спускает глаз с друга.

РОБЕСПЬЕР (рывком убирает руки со стола, подходит к окну. Со всей искренностью, чуть погодя). Проклятая шайка! (Медленно возвращается к столу.) Да. То же самое сказал мне и парикмахер – даже выдавил из себя имя. (Останавливается.) Я не поверил… (Вполголоса, подавляя крик.) Уж не рехнулся ли этот хам?! Спасать свою шкуру ценой государственной катастрофы… (Падает в кресло. Шепотом.) Боже правый!..

СЕН-ЖЮСТ. Пей, а то остынет.

РОБЕСПЬЕР (рассматривает свой кофе, но не притрагивается к нему. Спокойно). Коль скоро эбертистам платит Дантон, то и впрямь ничего не попишешь. Придется пожертвовать четырьмя командирами, чтобы разоружить его.

Набрасывается на завтрак решительно, но без аппетита.

СЕН-ЖЮСТ. Максим, я обращаюсь к старому, непреклонному Робеспьеру: мы избавим общество от многого, если отправим Дантона вместе с Венсаном. Сейчас же.

РОБЕСПЬЕР (поворачиваясь всем корпусом). Дантон неприкосновенен, Сен-Жюст.

СЕН-ЖЮСТ. Человек, навлекший на Париж трехнедельный голод, должен погибнуть на эшафоте уже за одно это, если существует революционная справедливость.

РОБЕСПЬЕР (судорожно поджимает губы, поднимает одну бровь – очень тихо, тоном, едким, как серная кислота). Революционная справедливость!.. (Смотрит прямо перед собой, ссутулившись, как будто что-то давит ему на затылок. Внезапно осознает, что производит шокирующее впечатление, и овладевает собой.) Дантон неприкосновенен, потому что Дантон – Человек Десятого Августа. Случай – абсурдный, как и всегда – именно его избрал символом. Не для какой-то части населения – для целой Франции. Казнить его – значит отречься от самых основ Революции. (Вскакивает в волнении, граничащем с паникой. Нервно расхаживая по комнате.) Но это еще не все… Казнь Дантона привела бы к безвыходному положению… к череде логически неизбежных бедствий… в прямом смысле слова к самоубийству Республики!.. (Неожиданно останавливается. Стискивает руки; веки у него подергиваются.) К счастью, Дантон – в сущности – не опасен. (Садится.)

СЕН-ЖЮСТ (буквально не веря своим ушам). Что ты сказал?..

РОБЕСПЬЕР (ест и пьет). Дантон не опасен, так как интеллектуально он – ничтожество. В действии как таковом, каким бы кровожадным оно ни было, если оно не вдохновлено идеей, – угрозы не больше, чем в кулачке рассерженного ребенка, молотящем в стальную стену. Ни путчам Венсана, ни трусливым зверствам Дантона не поколебать Республики. Опасна лишь извращенная мысль, выраженная в заманчивых словах.

СЕН-ЖЮСТ. Дорогой мой: стало быть… Демулен?..

РОБЕСПЬЕР (окончательно утратив аппетит). Да… Демулен. (Пауза.) Уж этот-то умел подбросить Дантону идей, просто любо-дорого… как раз того сентиментального и сенсационного вздора, какой нужен для ослепления масс… Что за осел, Господи Боже! Талантливый несмышленыш!

СЕН-ЖЮСТ (резче). Роялисты уже не таясь преклоняются перед этим ренегатом Революции. Устраивают ему публичные овации… (Уже с угрозой.) Демулен отправится под нож, с твоего согласия… или без него.

РОБЕСПЬЕР (медленно поворачивает голову. Борьба двух воль на протяжении нескольких секунд). Нет. (Вновь напряженная пауза.) Мы не станем устраивать бессмысленной бойни, покуда есть более простой путь.

СЕН-ЖЮСТ (приглушенным голосом). Что ж, хотел бы я знать, каков он, этот твой более простой путь.

РОБЕСПЬЕР (встает, все в большем волнении. Через каждые несколько секунд его бьет дрожь. Обхватывает себя напряженными ладонями на уровне дельтовидных мышц, желая их согреть). В действительности речь лишь о том, чтобы заткнуть Камиллу рот. Для этого мы велим арестовать его издателя, Десенна. Седьмой номер не выйдет, а факт ареста нагонит на не в меру ретивых читателей «Старого кордельера» немного спасительного страху. Одновременно эбертисты пойдут под суд; если же Дантон и тогда не одумается, значит, он безумен. (Стиснув зубы, с дрожью.) Давай по крайней мере сохранять головы на плечах, Антуан, когда истерия страха охватывает одного за другим. И не дадим, Бога ради, превратить площадь Революции в скотобойню. Ибо в этом – симптом паники, овладевшей правительством, друг мой!

СЕН-ЖЮСТ (по глубоком размышлении). Знаешь, Максим… я вновь советую тебе призадуматься над теми двумя стихами, которые Камилл, говорят, в этом новом номере посвятил тебе: «Коли не знаешь, чего нынче требует время, и к фактам, что вопиют, глух остаешься… ineptus esse diceris»[17]17
  Скажут, что ты никуда не годишься (лат.).


[Закрыть].

РОБЕСПЬЕР (развеселившись). Это он – говорит мне? Бесстыдство этого вундеркинда не знает пределов. Брррр! Но что это вдруг так похолодало? Подай-ка мне сюртук, будь добр!

СЕН-ЖЮСТ (подает). Что, тебе холодно?! (Стоит так близко, что ощущает ненормально высокую температуру тела.) Похоже, у тебя снова жар. Тебе бы лучше…

РОБЕСПЬЕР. Это ничего. Пройдет.

СЕН-ЖЮСТ. Пройдет! Ну что ж. Я справлюсь и сам. Колло не отважится мне перечить.

РОБЕСПЬЕР (надевает пальто и перчатки). Нет. Мое возвращение может обеспечить нам преимущество. (Слегка опирается о дверной косяк.) Четыре дня!..

СЕН-ЖЮСТ (мрачно). Ты бредишь?

РОБЕСПЬЕР (разражается смехом, что, впрочем, едва ли успокаивает его друга). Теперь уже нет, мой милый… я только что протрезвел.

СЕН-ЖЮСТ (выходит вслед за ним). Ну… дай-то Бог.

КАРТИНА 3

У Дантона. Он спит на кушетке при свете лампы. Незнакомец в дорожном платье, цилиндр надвинут на глаза, лицо до самого носа скрыто воротником, бесшумно входит и останавливается у ног спящего.

ДАНТОН (просыпается; вполголоса). Это ты, Вестерман? Ну и?..

Незнакомец не двигается. Дантон приподнимается на локте, обеспокоенный.

Кто это?!.. (Проходит еще несколько секунд. Громко.) Кто здесь?!

НЕЗНАКОМЕЦ. Тише, C Three.

Дантон вскакивает на ноги. Подносит лампу к закрытому лицу гостя, но тот перехватывает его руку.

Извините: я не представляюсь.

Садится. Дантон стоит какое-то время ошеломленный; внезапно опомнившись, проверяет, заперты ли обе двери и не горит ли свет напротив.

ДАНТОН (задернув окно, присаживается на край кушетки). Ну?

НЕЗНАКОМЕЦ (протягивает плоский пакет и лист бумаги). Pi two, он же Twelve, шлет вам это за декрет от восемнадцатого нивоза. Распишитесь в квитанции, пожалуйста.

ДАНТОН (бросает еще один взгляд в окно; вскрывает пакет при свете лампы). Что… английские фунты?! А кто же мне их поменяет?

НЕЗНАКОМЕЦ. Это уж дело ваше. Надо было помешать аресту Перрего[18]18
  После ареста Дантона в его бумагах было обнаружено письмо, адресованное банкиру Перрего английским Министерством иностранных дел, с поручением выплатить крупные суммы ряду лиц, обозначенных инициалами, за услуги, оказанные Англии, – в частности, за провокационные речи в якобинском клубе.


[Закрыть].

ДАНТОН (пропускает колкость мимо ушей, так как занят). Еще и квитанция в придачу! Да вас по дороге сто раз могут арестовать. Мой почерк знает вся Франция. Квитанции не дам.

НЕЗНАКОМЕЦ. Как хотите. В таком случае я должен вернуть эти десять тысяч фунтов тому, кто мне их доверил. Я, знаете ли, несколько щепетилен в вопросах бухгалтерии.

ДАНТОН (не обращая внимания на протянутую руку, швыряет пакет ему под ноги. Неловко встает). Прощайте.

Незнакомец поднимает и прячет пакет. Не двигается с места.

НЕЗНАКОМЕЦ. Это не все. C Three, министру известно ваше нынешнее положение. Не желая его ухудшать, он освобождает вас от обязательств. Central Office больше не будет принимать от вас ни рапортов, ни проектов.

Во время этой реплики Дантон внезапно подается в его сторону. С трудом овладевает собой. Выпрямляется и встает.

ДАНТОН (отворачивается и начинает расхаживать из стороны в сторону, заложив руки за спину. После короткой паузы). Проще говоря, Питт (предостерегающее шиканье Незнакомца) благодарит меня за услуги.

НЕЗНАКОМЕЦ. Не я это так назвал…

ДАНТОН (останавливается). …Потому что Питт где-то прослышал, будто акции мои падают; вот и дрожит, как бы и Дантон не попросил его сейчас о некоей взаимной услуге… столько их оказав-то ему! Успокойте Питта: Дантон не намерен покамест молить о посторонней помощи. Запомните хорошенько эти слова: не пройдет и трех дней, как Питт горькими слезами будет оплакивать свое легковерие. (Отходит; пауза.) Не так-то уж безопасно давать Дантону отставку. Питт научится отличать Дантона от своих лакеев и шпиков. Питт узнает, что соглашения, заключенные с Дантоном, – обязывают обе стороны. (Напыщенно садится.)

НЕЗНАКОМЕЦ. То-то и оно, C Three, что договор обязывает обе стороны. Поэтому если одна сторона деньги берет, а условий не выполняет…

ДАНТОН (перебивает). Я… это я-то не выполняю!! Не я ли полгода вожу за нос Комитет спасения, так что он воюет с ветряными мельницами, не может сделать и шагу вперед, а ваших маневров в упор не видит?! Не я ли создал, не я ли подстрекал, не я ли распространял «Старого кордельера»?!

НЕЗНАКОМЕЦ. Это все не входило в уговор; остается вопрос, для кого вы это делали? Уж точно ли для нас? Не для дома ли Орлеанского, нашего врага, которому Дантон пообещал корону?..

ДАНТОН (кидается к нему). Подлая кле…

Гость уклоняется с невероятной ловкостью. В мгновение ока он оказывается посреди комнаты.

НЕЗНАКОМЕЦ (снова подходит ближе, громко). А не то, может, для союз…

ДАНТОН (шипит). Тише ты, сукин сын!

НЕЗНАКОМЕЦ (стоит возле стола, край которого отделяет его от Дантона). Ага!.. (Снова вполголоса.) …для таинственного союзника на Востоке, с которым через Швейцарию ведутся переговоры о выдаче детей Людовика? (Краткая пауза.) А может, и попросту для себя самого… так как Республика в некотором роде перестает служить вам? (Отступает на шаг и останавливается.) Именно тем, Дантон, и надлежит тщательнее всего блюсти принципы верности, кто своей профессией избрал измену.

Дантон отвечает сокрушительной оплеухой. Незнакомец валится боком на стол; ценой неимоверного усилия ему удается не упасть на пол. Шляпа сползает с него; Дантон подносит свет к его лицу. Незнакомец спокойно выпрямляется.

Неуклюжая скотина, как и всегда, – если бы не моя расторопность, грохот поднялся бы на весь дом, сбежались бы соседи… (Идет прочь; от двери.) Одним словом, C Three: когда придется под покровом ночи бежать за границу, на помощь министра не рассчитывайте. (Несколько деланый смешок Дантона.) Для Central Office вас отныне не существует.

Открывает дверь и выходит, тихо затворив ее за собой. Дантон пытается совладать с возмущением, тяжело дыша. Наконец разражается недобрым смехом – передергивает плечами, поворачивается на каблуках и начинает искать подсвечник. Не найдя его, подходит к двери направо.

ДАНТОН (открывает двери и зовет). Луиза! Лу-и-за! (Торопливые, легкие шаги.)

ЛУИЗА (смутно различимая фигурка в белом). Что тебе нужно?

ДАНТОН. Зачем ты снова забрала у меня подсвечник? Мне нужен свет.

Луиза идет за светом; ставит свечи на стол и хочет уйти. Дантон неожиданно хватает ее за обе руки и привлекает к себе.

Луизон… прости меня. (Обнимает ее одной рукой.) Видишь ли, единственная моя… у меня столько забот в последние дни, столько тревог – подчас я взрываюсь, а потом раскаиваюсь. Не сердись на меня. (Хочет поцеловать ее.)

ЛУИЗА (вырывается). Я не сержусь, только оставь меня в покое.

ДАНТОН. Это еще что? Я извиняюсь за пустяк, будто за Бог весть какую обиду, а ты меня отталкиваешь, как зачумленного?! Нет уж, довольно этой вечной комедии! (Тесно прижимает ее к себе.)

ЛУИЗА (смотрит ему в глаза снизу вверх). Может, ударишь меня? Это один из твоих законов.

ДАНТОН (внезапно смягчается; с грустным смешком). Так тебе и надо бы, ей-богу… (Прижимает ее к себе уже не так грубо, а понежнее.) Чудо мое колючее: я знаю, что мерзок, как сам дьявол… (с некоторым усилием, неестественной скороговоркой) и знаю, что ты не любишь меня… но я не позор для тебя, единственная. Быть женой Дантона, дитя мое, это тебе не просто так – подожди еще три дня и увидишь, чего стоит этот твой гнусный муж… (Берет ее лицо в обе руки; тихо, с сильным чувством.) Луиза… я хочу видеть тебя госпожой целой Франции.

ЛУИЗА (вздрагивает, пораженная; в ее возгласе звучит нотка плебейского здравомыслия). Ты что ж это, с ума сошел?!

ДАНТОН. Что, боишься? Боишься рядом со мной?! Имей же мужество сойти с ума, да, и ты тоже! (Целует ее avec fougue[19]19
  Пылко (фр.).


[Закрыть].) Ну что – простила меня? (Она покорно пожимает плечами. Дантон протягивает левую руку за подсвечником.) Тогда иди сюда… давай погасим свет, чтобы ты меня не видела…

ЛУИЗА (холодная и неподвижная в его руках). Жорж… я так устала… мне все хуже и хуже, вот уже несколько дней… Жорж, прошу тебя, по… (спазм в горле заставляет ее прерваться, заканчивает, отвернувшись) пожалей меня!..

ДАНТОН (поддерживает ее очень бережно; обеспокоен). Детка моя дорогая, что же ты мне раньше не сказала? Ты и вправду выглядишь хуже… Луизон, милая моя, что с тобой?

Луиза пожимает плечами в знак того, что не знает. Лицо Дантона озаряется внезапной радостью.

Ах… может быть?!. (Пылко, встряхивая ее.) Луизон! Скажи!

ЛУИЗА (почти в ярости). Отстань от меня! Я не знаю!

ДАНТОН (замерев, очень мягко). Прости, любимая – иди, спи спокойно.

Отпускает ее, целуя ее волосы так бережно, что она ничего не замечает. Стоит, задумавшись, возле стола, с гримасами поправляет галстук. Слышно, как на лестнице скрипнули чьи-то ботинки. Дантон снова напряженно распрямляется.

ВЕСТЕРМАН (входит без стука, неуклюже, как будто слегка навеселе). Добрый вечер. (Падает в кресло, но приподнимается при виде графина на столе.)

ДАНТОН (дожидается, пока гость нальет себе; наконец со злостью). Ну и?

ВЕСТЕРМАН (с бокалом в руке). Так ты еще не знаешь? (Пьет.) Опять дрых, как десятого августа?

ДАНТОН. Будешь ты говорить?..

ВЕСТЕРМАН (наливает себе еще бокал). Провал по всем пунктам. (Отставляет бокал и садится.) Тьфу, бабье вино.

ДАНТОН (успев преодолеть шок; спокойно). Что это значит?

ВЕСТЕРМАН. А что тут значить? В Комитете пронюхали, бестии. Уже три секции подняты. Жаль, но что поделать. (Вздыхает, устраивается поудобнее.)

ДАНТОН (стоит в раздумьях). Гм… хотя теперь из этого бы и так уже ничего не вышло… (Начинает расхаживать туда-сюда.) Кто знает… может, оно и к лучшему. (Поворачивается к гостю.) Что произошло на самом деле? Говори же наконец!

ВЕСТЕРМАН. Час тому назад арестовали человек пятнадцать – Венсана (Дантон останавливается и облокачивается о стол.), Ронсена[20]20
  Шарль Филипп Ронсен (1751–1794) – деятель Великой французской революции, генерал, один из руководителей эбертистов, казненный вместе с ними.


[Закрыть], Эбера – почем я знаю? Всю компанию. (Дантон садится и подпирает голову руками.) Послушай, Верховный Судья: нет ли у тебя чего получше? (Дантон, не говоря ни слова, достает ему из шкафа еще одну бутылку, ставит ее на стол, снова садится и барабанит пальцами по столешнице. Вестерман, попробовав.) Ну вот, это я понимаю. (Пьет с одобрением. Отирая рот.) Робеспьер сегодня вернулся. (Дантон прекращает барабанить.) Я видел его недавно в дворцовом парке – Конвент ведь сейчас заседает.

ДАНТОН (встает). Полагаю, так оно и есть… (Некоторое время прохаживается. Внезапно заявляет.) Это значит, что они распустят Революционную Армию.

ВЕСТЕРМАН (удивлен). Откуда ты знаешь? (Резкий смех Дантона.) Так и впрямь ведь говорят… я ничего об этом не знаю. (Наливает себе.)

ДАНТОН (вдруг останавливается перед ним). Знаешь, Вест… Это чудо, что ты еще на свободе. (Пауза; наполовину обращаясь к себе.) Подозрительное чудо. (Задумывается, разглядывая пол. Внезапно разражается безмятежным смехом.) А-а! Да это яснее ясного! Где им посметь!

Садится в прекрасном расположении духа. Вестерман, пораженный какой-то мыслью, вдруг отставляет бокал.

ВЕСТЕРМАН (чуть погодя). А может, они попросту… не знают?!

Дантон равнодушно пожимает плечами. Снова проходит какое-то время.

Конвент только что собрался в полном составе…

Напряженная пауза. Проворно вскакивает; стоя облокачивается о столешницу и начинает говорить через стол, тихо и торопливо.

Дружище…ты что же, не видишь: фиаско Венсана – для нас дар самого Провидения?! Подумай только: весь Париж готов к перевороту, будто бочка с порохом; Конвент арестовал Венсана и рад-радешенек, что теперь все в порядке. А я-то тем временем остался, и я тоже знаю, как подпалить фитиль! Знаешь, что нужно сделать? Ударить в набат прямо сейчас, среди ночи. Восстание как гром среди ясного неба – они даже не подумают сопротивляться. Я не дам им времени. Я стану подстрекать сонные секции применить силу – братия из sociétés[21]21
  [Народных] обществ (фр.).


[Закрыть] выпустит контрреволюцию из тюрем на улицу, поднимется переполох, какого свет не видывал. Озверевшая чернь как бы случайно нахлынет на Конвент и отправит к праотцам всех важных шишек с Комитетами во главе. Назавтра, Дантон, Париж явится умолять тебя соблаговолить принять власть. Ты знаешь, как это бывает… в тебе они увидят единственное спасение. Ты дашь себя уговорить; но раньше чем через пять дней тебе не обуздать этого хаоса – а за пять дней Йорк успеет окружить Париж. Красота, да и только. (Выжидательная пауза; Дантон молчит.)

Мы знаем, что Журдан на севере с готовностью пропустит англичан. Мы, генералы Республики, тоже уже по горло сыты этим правительством адвокатов, которое помыкает нами, будто рядовыми… Дантон, я ручаюсь, у нас все получится! Такая возможность предоставляется лишь однажды!

ДАНТОН (снова опирается о подлокотник, засовывает руки в карманы, смерив Вестермана взглядом). Призвать англичан!.. В самое сердце Франции впустить исконного врага! Город Десятого Августа отдать на поживу наемным приспешникам этого Питта! Ах ты Иуда!

ВЕСТЕРМАН (смотрит на него, слегка округлив глаза. Несколько отойдя от потрясения). Дантон… не далее как неделю тому назад ты прикидывал, как бы привести Йорка после переворота…

ДАНТОН. Глупец! Неделю назад спасение отечества зависело от незамедлительного соглашения с самым могущественным его врагом! Сегодня… положение в корне переменилось. Теперь Франция может и должна непреклонно стремиться к полнейшему изничтожению этой змеиной нации. Ни слова более! Я сказал.

Возбужденно встает и начинает расхаживать. Вестерман вновь садится, утратив дар речи.

ВЕСТЕРМАН (несмело). Видишь ли, Дантон… я прекрасно знаю, что я круглый дурак, когда речь заходит о политике… и что ты куда как умнее. О, знаю… Но… если у кого на совести столько, сколько у тебя, и…

ДАНТОН (величественно оборачивается). Что, например?..

ВЕСТЕРМАН (еще торопливее). Но… конечно же ничего дурного… ничего в собственном смысле… однако ж при этих безумных революционных законах… (С жаром, но тихо.) Да стоит им хотя бы дознаться, что именно ты заварил с Бацем[22]22
  Жан де Бац (1760–1822) – французский аристократ, политик, финансист, противник революции. После очередной неудачной попытки освободить королеву бежал в Англию, однако вскоре вернулся и, возможно, участвовал в нескольких заговорах, в частности по ликвидации Французской Ост-Индской компании.


[Закрыть] всю эту кашу с Индийской компанией![23]23
  Причастность ряда близких Дантону лиц, в частности Фабра д’Эглантина, к скандалу, которым сопровождалась ликвидация Ост-Индской компании, позволила впоследствии обвинить Дантона в коррупции. Вопреки распоряжению Конвента о ликвидации под контролем государства, ликвидационные процедуры с помощью взяток и различных махинаций перешли к администрации компании.


[Закрыть] Но это еще ничего… ты только подумай, как легко может теперь открыться, что именно ты должен был стать Верховным Судьей! А ведь стремление к диктатуре для них страшнейшее из всех преступлений, государственная измена – пустяк в сравнении с этим! Если это выяснится… тебе конец.

ДАНТОН (садится, в хорошем расположении духа). Да что ты говоришь? Ну и кто бы меня прикончил?

ВЕСТЕРМАН. Как это кто? Комитет, естественно! Робеспьер вернулся, Дантон!..

ДАНТОН (впадает в гнев). Чтобы этот их дурацкий Комитет посмел тронуть меня?! Разве что Робеспьер! А и пусть себе возвращается, пусть заседает в Комитете день и ночь, пусть сам становится Комитетом! Этот анемичный заморыш не представляет для меня ни малейшей помехи.

ВЕСТЕРМАН (задумавшись). Ну… если ты так считаешь… ты же умнее…

ДАНТОН. Вест, да посуди же сам: за мной ведь стоит капитал. За мной, Человеком Десятого Августа, стоит население столицы! А Робеспьер? Какая у него опора? Его якобинцы. Точка. В Конвенте все должны остерегаться, как бы не задеть меня, так как Центр – подавляющее большинство – всегда и во всем принимает мою сторону! Знаешь, почему ты все еще на свободе? Потому что Комитет не смеет тронуть моего друга!

ВЕСТЕРМАН (неуверенно). Но… Ты только не сердись, пожалуйста, Дантон… Видишь ли, Робеспьер умеет запугивать как никто другой. Если он запугает Конвент… то тебя никто не поддержит. Никто. И кроме того, если у тебя Париж, то у него провинции, и…

ДАНТОН (поднимается с торжествующим смехом). Ха-ха! Пусть только попробует! Пусть попробует мобилизовать общество против меня! Вестерман, я создал себе талисман, супротив которого гипнотические приемы Робеспьера утрачивает всякий смысл: это «Старый кордельер». Благодаря ему это я господствую над умами Франции. Через него я оказываю влияние стократ сильнее, чем этот шарлатан. Сегодня уже несколько миллионов человек думают, как думаю я, и хотят, чего хочу я, потому что несколько миллионов человек читают «Старого Кордельера». Вест, если сегодня Робеспьер отважится бросить мне вызов, значит, он безумен.

Врывается взбудораженный Демулен.

ДЕМУЛЕН (пронзительным голосом). Жорж!.. (Несколько поостыв.) О, у тебя гости…

ВЕСТЕРМАН (не двигается с места). Это всего лишь я, Камилл. Я тебе мешаю?

ДАНТОН. Останься. Ну так что же, Камилл? На вот, выпей. Ну? Что ты опять натворил?

КАМИЛЛ (залпом выпил стакан вина. Отставляет его; вполголоса). Десенн арестован, Жорж.

ДАНТОН (несколько секунд спустя). …что ты болтаешь, мальчик мой? (Повисает пауза.)

ВЕСТЕРМАН (поднимается, чтобы наполнить новый бокал). Итак, «Старого кордельера» черти взяли. Вместе с Верховным Судьей.

КАМИЛЛ (истерически). Дантон, что же мне теперь делать?

ДАНТОН (все еще неподвижен). Прежде всего устыдиться. Ведешь себя, как девица.

КАМИЛЛ. Подумай: этот проклятый седьмой номер лежит у Десенна! Ну а как только Комитет его прочтет, тут мне и конец. (Падает в кресло, закрывает лицо руками.) О Жорж, Жорж! И зачем ты велел мне писать такие ужасные вещи!..

ДАНТОН (радуясь, что есть на ком отвести душу). Потому что не знал, что имею дело с трусливой рохлей! Сделай милость, поди к Робеспьеру, валяйся у него в ногах, клянись, что я тебя кнутом заставлял…

КАМИЛЛ (вскакивает). Жорж! Как ты можешь так меня оскорблять!.. (Успокаиваясь.) Ты отлично знаешь, что я тебе всецело предан и что я никогда не подам руки Робеспьеру, покуда жив. Но дай же мне совет!..

ВЕСТЕРМАН (встает). Дантон, я осел, согласен, но теперь-то уж и распоследнему кретину ясно, что с Комитетом необходимо покончить. Видишь… ты все же не знал Робеспьера. Я сейчас прямиком в секции – идет?..

КАМИЛЛ (с любопытством). Что?

ДАНТОН. Нет. Твой план – ребячество. Ни единого шанса на успех. Секции ускользнули бы у тебя из рук, а нас объявили бы вне закона как мятежников и казнили без суда, вот и все. Нет уж. Спасибо.

ВЕСТЕРМАН. Дантон, такая возмо…

ДАНТОН (out of all patience[24]24
  Потеряв всякое терпение (англ.).


[Закрыть]). Заткни уже пасть, наконец! Это, значит, и есть ваша дисциплина? И что же такого, собственно, произошло? Десенн арестован! Вы что, идиоты, не видите, что Робеспьер пытается таким путем спасти хоть жалкие остатки своего авторитета?! Завтра Десенна отпустят, да и дело с концом. А ты, Камилл, издашь новый выпуск у кого-нибудь другого.

Камилл делает протестующее движение; однако энергичный стук прерывает его. Не дожидаясь ответа, входит Делакруа.

ДЕЛАКРУА. Ничего не вышло из твоей диктатуры, друг мой… (Презрительный жест Дантона.) Ты уже знаешь? Тем лучше. А теперь, Бога ради, будем осторожны! Особенно ты, поэт! Я тут привел тебе одного круглого дурака, Дантон. Если тебе удастся покорить его, то ты обретешь бесценное оружие против Конвента. Ибо он фанатичен, как безумец, а уязвимого места у него ровным счетом ни одного. Ни малейшего хищения, злоупотребления, спекуляции – буквально ничего! Сейчас Бурдон его приведет.

Входят Бурдон и Филиппо. Последний приветствует всех одним молчаливым поклоном.

КАМИЛЛ (встает и подходит к нему). Добро пожаловать, Филиппо! Похвально, что вы наконец пришли к нам!

ФИЛИППО (холодно). Я покамест не принадлежу к вам, господа.

ДЕЛАКРУА. Я привел его, потому что у нас есть общая задача, а он настаивает на том, чтобы идти своим путем…

ДАНТОН (подает гостю руку; сердечно). А в политике это большой риск и еще большая ошибка. Почему бы вам не присоединиться к нам?

ФИЛИППО (тихо и сухо). Потому что я не знаю ваших целей.

ДАНТОН. Как так?! Мы боремся с беззаконной диктатурой Комитетов…

КАМИЛЛ. То есть как?! Мы добиваемся отмены террора, терзающего страну…

ФИЛИППО (деловито). Так вы заявляете публично. Я примкну к вам, если смогу убедиться в честности ваших намерений.

ДАНТОН. И какова же в таком случае ваша цель?

ФИЛИППО (значительно). Обезвредить Комитет спасения. Арестовав Десенна – нарушив свободу прессы, – он воистину превысил меру своих злоупотреблений.

КАМИЛЛ (торжествующе). Вот видите, у нас есть общая задача!

ВЕСТЕРМАН. Каким образом вы намереваетесь обезвредить Комитет?

ФИЛИППО. Это дело требует большого такта и дальновидности. Комитет сделался сердцем государства, поэтому его трогать нельзя. Нужно отнять у него – без малейшего шума – ресурс власти, превосходящий его компетенции, и вновь разделить эту власть между правомочными органами, оставив ему круг изначальных, легальных функций.