Текст книги "Дело Дантона. Сценическая хроника."

ДАНТОН (поднимает глаза). Сбегаешь?

ДЕЛАКРУА. Надо думать! Ой, Дантон, и заварил же ты кашу с этим декретом, ну и ну! Сколько раз я предупреждал тебя: нельзя перегибать палку?! Пока Центр был у нас в руках, нам было на что опереться. А что теперь? Ты спровоцировал Робеспьера, и он лишил тебя власти над «Болотом» одним махом! В парламентарном смысле на нас поставлен крест.

ДАНТОН (сонно). Э-эх. Бурдон все может исправить.

ДЕЛАКРУА. Исправить! Исключено. Робеспьер и впрямь рассержен. Ты послал беднягу Бурдона на верную гибель.

КАМИЛЛ (с горечью отвернувшись от окна). А ты убегаешь!

ДЕЛАКРУА (через плечо). Чем же ему поможет, если я дам похоронить себя вместе с ним? (Задумывается.) Сказать по правде, Дантон, я ума не приложу, как ты теперь намерен выкручиваться. Ты дал отобрать у себя влияние на массы – «Кордельера», а сегодня ты бесповоротно утратил и влияние на Конвент. Словом, ты безоружен. Что ты предпримешь, если тебя и вправду обвинят в Комитете?

ДАНТОН. Меня, брат, уже обвинили, ты же слышал.

ДЕЛАКРУА (почти развеселившись). Так это правда?!

ДАНТОН (сонно). Увы.

ДЕЛАКРУА (задумчиво взявшись за подбородок). О ччеррт… (С живостью.)В таком случае, Дантон, надо исчезнуть. Prestissimo[29]29
  Как можно скорее (ит.).


[Закрыть].

Убедившись, что Камилл не слушает, присаживается рядом с развалившимся Дантоном и начинает, очень доверительно.

Тут ты в особенно выгодном положении: обратись к министру насчет переправы через пролив. Разрешения сойти на берег я раздобуду с легкостью. Мы бежим еще этой ночью.

ДАНТОН (с язвительной меланхоличностью). И унесем отечество на подошвах, да?

ДЕЛАКРУА (сбит с толку). Ты не на трибуне, Дантон, что за выдумки? (После краткой паузы, тише.) Дружище, послушай моего совета, вызволи нас обоих, покуда путь открыт.

ДАНТОН. Путь закрыт, братец. Я порвал с Питтом.

ДЕЛАКРУА (когда дар речи возвращается к нему). Раны Христовы… зачем?!

ДАНТОН. Так нужно было для блага государства. Враг Франции – мой враг.

ДЕЛАКРУА (сложил одно с другим). Стало быть, Twelve дал тебе отставку. Знаешь, Дантон, – это жаль. (Дантон сонно пожимает плечами. Собеседник решает его разбудить.) Послушай-ка, мой милый, – на убой я за тебя не дамся. Я теперь заболею на два дня; если ты меня за это время не вытащишь, я предложу Комитетам свои услуги в виде информации и сделаю это половчее, чем Шабо. Помнишь нашу миссию в Бельгии, а?.. A bon entendeur, salut[30]30
  Кто понял, тот пусть воспользуется [предостережением] (фр.).


[Закрыть]. (Хочет уйти.)

ДАНТОН (по-настоящему очнувшись, приглушенным рыком). Бесстыжий трус! Ты что же думаешь, что я сидел бы тут и зевал, если бы мне и впрямь что-то грозило?! Я что, букашка, чтобы этот Робеспьер мог раздавить меня одним пальцем? Одно дело – оклеветать Дантона у него за спиной, и другое – тронуть его!

ДЕЛАКРУА. Два дня, Дантон. До свидания.

ДАНТОН. Эй, Лакруа! Почем нынче драгоценные фламандские кружева?..

Делакруа вздрогнул; оборачивается несколько неуверенно, бледный от гнева. Дантон подходит к нему; лицом к лицу.

Они связали тебя со мной… ты в них запутался… (Рисует в воздухе петлю.) Лучше не пытайся разорвать эти любовные узы… не пытайся! У меня есть резервы, какие вам и не снились (Делакруа нетерпеливо пожимает плечами.), но скажу тебе вот что: теперь я сам берусь за дело. Я потолкую с этим Робеспьером, который притворяется, будто хочет бросить мне вызов; и если я за полчаса не обведу его вокруг пальца, то можешь пойти и выдать меня.

ДЕЛАКРУА (сухо). Посмотрим. (Поворачивается и уходит.)

Дантон возвращается к скамье. Через дверь ему слышен голос оратора; заинтересовавшись, открывает дверь настежь и слушает, прислонившись к косяку, с грустной улыбкой.

ГОЛОС РОБЕСПЬЕРА (напряженный до максимальной силы воздействия). …в зал тайных заседаний силой и потребовал трех голов. Он избрал себе трех столпов нашей финансовой администрации. Вы его знаете. Вы знаете, кто три его жертвы. Всех четверых мне, собственно говоря, видно отсюда.

Вы назвали их «снисходительными»? Вот она, их снисходительность.

Господа! Вы разгромили клику, которая хотела утопить Республику в крови, панике и голоде. А теперь безрассудно пропускаете другую, куда более опасную, тайные вожди которой руководствуются одной-единственной целью: личной выгодой – и не ведают моральных ограничений. Вы послушно исполняете волю людей, совершенно сознательно ведущих государство к пропасти. Очнитесь же, господа, и станьте бдительнее.

Бурные аплодисменты. Дантон прикрывает глаза и разражается коротким горьким смехом. Внезапно.

ДАНТОН. Камилл!.. Поди-ка послушай.

Камилл подходит.

ГОЛОС РОБЕСПЬЕРА (преодолев длительные аплодисменты). Вы увидели свою ошибку, господа. Не думаю, чтобы хитростью выманенный у вас декрет об аресте заслуживал дальнейшей траты времени. Отмените его и переходите к более важным вопросам.

Оглушительные аплодисменты. Дантон закрывает дверь. Они смотрят друг на друга.

КАМИЛЛ (после затянувшегося молчания). Я остаюсь с тобой, Дантон.

ДАНТОН. Разумеется. Покуда Робеспьер не соизволит поманить тебя пальцем. (Грузно садится.)

КАМИЛЛ (кротко). Ты меня еще не знаешь, Дантон. Я сказал тебе, что хотел бы за тебя умереть. Выходит, что скоро у меня будет возможность доказать тебе, пустые ли это слова.

ДАНТОН (мрачно). Очень ты мне этим поможешь. (Вдруг вскакивает, жизненные силы возвращаются к нему.) Однако где ж это видано – сразу нести всякую чушь о смерти! Ведь ни я под нож не спешу, ни Комитеты не торопятся за меня приниматься! Поднять руку на Человека Десятого Августа – сущее безумие, на какое не хватит духу даже у сбрендившего студентишки Сен-Жюста! Вся Франция восстала бы как один!

КАМИЛЛ (качает головой). Ты знаешь… я начинаю терять веру в народ.

ДАНТОН (значительно и таинственно). Народ знает своего хозяина, мой мальчик… Хе-хе! Благородному Робеспьеру снятся пленительные сны о могуществе… ему недостаточно управлять волей масс: он хочет завладеть человеком до самого мозга костей, каждого индивида насильно переделать в свой бумажный идеал – а впрочем, таких вот кровавых маньяков с замашками Христа полно в любой стране. Я же, дитя мое, я знаю человеческую природу. Вместо того чтобы бессмысленно с ней бороться, я потакаю ей. В этом секрет моей власти. Мне достаточно сказать три мудро подобранных слова, и целые толпы льнут ко мне, слушают меня, обожают меня. Он же ценой неимоверного усилия иногда принуждает народ к повиновению… ненадолго, после чего наступает реакция: еще более дикий страх и скрытая смертельная ненависть.

КАМИЛЛ (качает головой). Прекрати. Он обладает непостижимой властью над массами.

ДАНТОН. Ха-ха! Вот именно, пока он на них смотрит. Поддержки-то у него в конечном счете нету. Вся его власть – магнетизерские кунштюки, известные любому ярмарочному пройдохе… Вот почему он так плавно переманил у меня Конвент; и вот почему Конвент вернется ко мне, стоит ему сойти с трибуны. И он настолько ослеплен, что именно массы избрал фундаментом для своих амбициозных идей… не чуя, что массы – его заклятый враг! Я не подольщаюсь к народу, как он; я брезгую простонародьем, предпочитаю приличное общество. Но если бы и правда дошло до столкновения и если бы мы оба воззвали к массам, вся Франция ринулась бы мне на помощь… против него.

КАМИЛЛ (увлеченно). Так брось ему вызов! Пускай потягается с тобой!

ДАНТОН. Нет, зачем? Неохота напрягаться. Напротив – я с ним помирюсь. Открою ему глаза на его роковую ошибку; укажу на ее страшные для него и такие уже близкие последствия; заставлю его убедиться в моем превосходстве – и протяну ему руку. Если он в здравом уме, то уступит мне дорогу. Я наставлю его на путь истинный, ведущий к… к цели. Вместе мы положим конец этому кровавому балагану.

КАМИЛЛ. Жорж, если спасение заключается в компромиссе с Робеспьером, то я предпочел бы тысячу раз умереть.

ДАНТОН (потрепав его по плечу). Ты это перерастешь, мой мальчик.

КАМИЛЛ (с поразительной силой). Никогда – покуда себя помню.

ДАНТОН (слегка удивленный). О, неужели?.. Однако утешься: это не мы, это он должен согласиться на компромисс. А если бы даже и оказалось, что Робеспьер не вполне нормален, – ну, так у меня наготове средства защиты. А у него нет.

КАМИЛЛ (с любопытством). Какие средства?

ДАНТОН (прислушивается). Узнаешь… Ну, над нашим декретом уже пропели реквием. Знаешь-ка, малыш, пошли. У меня предчувствие, что здесь кто-нибудь скоро пройдет. А меня нынче взяло такое омерзение к роду человеческому, что еще, пожалуй, стошнит при виде рожи какого-нибудь коллеги. (Выглянув в окно). Ну вот, что я говорил? Живей, идем.

В дверях расходятся с Бийо и Вадье. Обмениваются взглядами, без приветствий. Уходят.

ВАДЬЕ (вполголоса). Этого фаршированного палтуса пора поскорее выпотрошить.

БИЙО. Значит, они его послушались. Мы можем подождать тут.

ВАДЬЕ (чувствительный, как мимоза, в вопросах самолюбия). Ты что, тоже уже жалеешь Дантона, как я погляжу?

БИЙО. Я жалею Францию. Шутить шутки на тему столь ужасной дилеммы – просто низость.

Вадье весь краснеет, как индюк, но возвращение самоназначенных делегатов пресекает вспыхнувшую было ссору.

РОБЕСПЬЕР (устало садится с удовлетворенным видом). Уф! Ну, дело, кажется, улажено. А, вы тоже пришли?

ВАДЬЕ. В качестве резерва.

БИЙО. Как они, сопротивлялись?

РОБЕСПЬЕР. Ничуть. Они старались не лишиться чувств. Бурдон объявил, что, декретируя арест их главного агента, Конвент выразил Комитетам глубочайшее почтение. Уф! Ну, господа, давайте вернемся. (Встает.)

СЕН-ЖЮСТ. Сейчас. Робеспьер, давай не будем тратить времени в Комитете. Ты убедился теперь, что Дантон и не думает складывать оружие…

БИЙО. Ну и?..

РОБЕСПЬЕР (смотрит на носок своего правого башмака). Господа, я согласен на роковую крайность, если признаю таковую. Для начала я попытаюсь перетянуть Дантона и Демулена на сторону правительства. У меня есть основания полагать, что это мне удастся – если Дантон осознает свое положение.

ВАДЬЕ. Ты хочешь вступить в переговоры с этим предателем?!

РОБЕСПЬЕР. Барер, этот прирожденный посредник, устроит мне встречу.

БИЙО. Чтобы ты, Робеспьер, выпрашивал аудиенцию у Дантона?!

СЕН-ЖЮСТ. Умолял его подать тебе руку!..

РОБЕСПЬЕР (направляется к дверям; непринужденно). Ах, друзья мои, что такое унижение, когда речь о государстве? (Весело рассмеявшись.) Я брошусь к его ногам, если потребуется!

КАРТИНА 3

Café de Foy, chambre séparée[31]31
  Отдельный кабинет (фр.).


[Закрыть]. Накрытый стол. Дантон в вечернем костюме. Камилл Демулен, Бурдон, Делакруа.

КАМИЛЛ. Жорж, что с тобой? Успокойся!

ДАНТОН (игнорирует его, однако принимает совет к сведению, высокомерно). Мы будем в безопасности, Лакруа?

ДЕЛАКРУА (скривив половину рта в неприятной ухмылке). Там сторожит хозяин… (Указав на главный вход.) Тут я сам. (На заднюю дверь в обоях.) Сквозь стены ничего не слышно.

ДАНТОН. Хорошо. (Смотрит на часы.) Без трех восемь… (Снова принимается расхаживать.)

КАМИЛЛ. Знаешь, Жорж… я на тебя в обиде. Подумай только: Неподкупный попросил – смиренно попросил Дантона об аудиенции! Нужно было прийти в половине девятого, можно даже в шлафроке, вместо того чтобы вырядиться и ждать, – пусть бы по крайней мере почувствовал, что ты оказываешь ему милость!

ДЕЛАКРУА (все еще улыбается, блаженно закинув голову). С другой стороны… давно пора было смилостивиться, а, Дантон?

ДАНТОН (снова смотрит на часы; яростно). Выметайтесь! Уже восемь! Камилл, ты – сразу домой!

КАМИЛЛ. Сжалься, Жорж, не порти мне удовольствия! Жорж, я должен быть свидетелем его унижения! А знаешь, воспользуйся-ка этим сполна, Дантон! Помни: он хотел вытереть о нас ноги! Дантон, отплати ему! Скрути его, знаешь, вот так!

ДАНТОН. Идиот. Ты, Бурдон, тоже домой.

БУРДОН (преспокойно). Нет. Я должен своими ушами удостовериться, как обстоят дела, чтобы знать, как себя вести в Конвенте.

ДАНТОН. Ты будешь вести себя так, как я тебе скажу, а подслушивать не смей!

БУРДОН (встает). Те времена прошли.

Все исчезают через заднюю дверь.

РОБЕСПЬЕР (входит tiré à quatre épingles[32]32
  Одетый с иголочки (фр.).


[Закрыть], даже помолодевший. Крепко пожимает врагу руку, с наигранной сердечностью светского человека). Добрый вечер. Я заставил себя ждать? Мне очень жаль. (Садится.)

ДАНТОН (тоже садится, насторожен, знает за собой недостаток хороших манер). Отчего вы не позволили мне пригласить вас на обед? Вы, должно быть, придерживаетесь диеты?

РОБЕСПЬЕР (с искренним, словно бы юношеским смехом). Боже сохрани! Заработать диабет или язву желудка еще успеется.

ДАНТОН (озадачен, все больше мрачнеет). Стало быть, вы опасаетесь яда.

РОБЕСПЬЕР (развеселившись). Значит, либо диабетик, либо маньяк? (Наполовину всерьез; несколько тише.) Хотя если уж на то пошло, я вполне отдаю себе отчет в том, что в ваших глазах… я человек больной.

ДАНТОН (почуял бандерилью, но не видит ее. Как бы там ни было, с него довольно. После короткой паузы). Робеспьер, зачем вы меня позвали?

РОБЕСПЬЕР. О, вот видите – так гораздо лучше. (Откидывается, кладет ногу на ногу, полностью переменяет тон, даже голос.) Дантон, ваши маневры парализуют правительство. Вы давно проиграли, однако все не хотите сдаваться. Из определенных соображений, Дантон, мы считаем, что лучше сохранить вас… нежели устранить. Если вы отречетесь от своей контрреволюционной оппозиции, энергично выступите против нее и настроите свою шарманку – Демулена на новый лад, то мы гарантируем вам безопасность и даже расположение общественности.

Полагаю, вы воспользуетесь этим неожиданно благоприятным стечением обстоятельств.

ДАНТОН (никак не может сообразить, что к чему). Робеспьер, вы забываетесь. Я сопротивлялся и буду сопротивляться Комитетам до последней капли крови. Благо народа – мой единственный закон. Вот мой ответ на ваши оскорбления.

РОБЕСПЬЕР (обхватил ладонями колено, голова слегка опущена. Поднимает глаза исподлобья и говорит несколько бесцветным голосом). Дантон, прошу без громких фраз. Я вас знаю.

ДАНТОН (взрывается, этой вспышкой маскируя тревогу). Что это должно значить?!

РОБЕСПЬЕР (смотрит на свои переплетенные пальцы). Это значит, что я вас… понял. Правда, поздно, всего лишь этой осенью. Однако теперь мне известно, каково происхождение вашего благосостояния. Ваша дипломатия с врагом – о жизни короля, о короне, о мире. Этого баланса ничто уже не может ухудшить.

ДАНТОН (держится твердо. Наклонившись над столом, мирно). Максим, кто вам сказал эту чушь?

РОБЕСПЬЕР (как будто не слыхал). А потому сами видите, что «благо народа» звучит в ваших устах несколько… безвкусно. Однако – по определенным причинам – до этого дня я скрывал свои прискорбные познания. И я готов дурачить общественность и дальше (Глаза Дантона мечут искры; он понял.). Готов обеспечить вам безнаказанность, если вы перейдете на сторону правительства. (С лица Дантона слетело угрюмое выражение, уступив место напряженному, ироническому, проницательному.) Только на сей раз уже без двойных и тройных интриг, друг мой!

ДАНТОН (несколько мгновений собирается с мыслями, потом внезапно поднимает голову). Поговорим по-человечески, Робеспьер. Это правда, у вас передо мной преимущество. Но предупреждаю: правительству – достославным Комитетам и Конвенту – я не покорился бы, даже будучи побежден. Я не склоню головы перед теми, кто ниже меня.

РОБЕСПЬЕР (почти с жалостью). Правительство – ниже вас?!

ДАНТОН. Как и любая толпа – выдающейся личности.

Робеспьер резко вскидывает голову. Его лицо тут же принимает внимательное и твердое выражение.

Я не унижусь перед этим плебсом. Вы меня обвините? И на здоровье. Я без труда разгромлю эти пустые наветы… (Напрягает все силы, добиваясь ответа.) …а доказательств у вас быть не может… (Все напрасно. Напряженная пауза. Дантон сменяет тактику. Откупоривает бутылку, наполняет оба бокала.) Ладно, Робеспьер, обойдемся без фразерства. Прошу – если только вы не боитесь яда.

Чокаются и пьют, Робеспьер с абсолютным безразличием. Сделав хороший глоток, Дантон отставляет бокал в сторону. Наклоняется вперед, сосредоточенно улыбаясь.

Я презираю ваше правительство, Максим; презираю, как и вы его презираете. Широкий круг нашего презрения, друг мой, охватывает весь Конвент, оба Комитета. Но мы оба делаем исключение – для одного и того же человека. (Пауза. Растянув губы в улыбке.) Вы ведь знаете… для кого?..

Изнурительная пауза. Робеспьер силится скрыть под своей застывшей маской тот факт, что он совершенно заинтригован. Дантон продолжает, тише и со странной теплотой.

Публично я этого не повторю и не признаюсь в этом своим так называемым друзьям. Вот почему это первое признание доставляет мне истинное блаженство: я восхищаюсь – я обожаю… вас.

Робеспьер не в силах более скрыть безграничного изумления. Дантон начинает теперь пить больше. Невольная страстная искренность проглядывает время от времени сквозь фальшь уловок, контрастируя с нею неуловимым и оттого еще более грубым диссонансом.

Потому что вы выше меня. Кто сумел превратить правительство в свой послушный инструмент, кто…

РОБЕСПЬЕР (жестко). Довольно об этом. К чему вы клоните?

ДАНТОН (наклоняется к нему с серьезной, наполовину неподдельной искренностью). К согласию, Максим! Видишь ли…

РОБЕСПЬЕР (сердито). Прошу прощения. Мы друг другу чужие.

ДАНТОН (с оттенком благородной горечи). Стало быть, видите ли: поверх голов черни, что внутри Тюильри, что снаружи, я готов принести вассальную присягу вам – единственному на свете человеку, который выше меня. Если вы с этим согласны, то, полагаю, мы поймем друг друга.

РОБЕСПЬЕР (немного подумав). Пусть так. Это вопрос формы. Условия я уже назвал.

ДАНТОН (мягко, теперь осторожнее). Поддерживая вашу деятельность в ее теперешнем направлении, я ускорил бы ваше падение. Ибо ваша политика – это политика полнейшего безумия.

РОБЕСПЬЕР. Ваши обвинения в наш адрес – это ребячество, Дантон.

ДАНТОН. Разумеется. Это эффекты, рассчитанные на галерку. Ваша ошибка лежит куда глубже. (Наклоняется вперед.) Вы изолируете революцию, Робеспьер! Эти бесчеловечные требования мало-помалу отпугивают самых пламенных! На ваших высотах нельзя дышать!

Или террор. Не эти бараньи головы меня заботят, головы – чепуха; но вы уничтожаете воровство и коррупцию, а это естественные потребности, без которых государство погибает! Как если бы вы запретили пищеварение! Знаете, что вы разрушите этим террором? Торговлю и промышленность. Вы приведете страну к банкротству, которое она будет помнить лет пятьсот.

РОБЕСПЬЕР. И что вы мне советуете?

ДАНТОН. Нужно спустить революцию до уровня человеческой природы. Смягчить требования, сведя их к возможному. Успокоить финансовые круги. Словом, сделать революцию доступной. А прежде всего избавить Францию от проклятия войны.

РОБЕСПЬЕР (наполовину к самому себе). Это сейчас-то – на волосок от победы! Дантон, вы представляете пять процентов населения; я – семьдесят процентов. Вы говорите: сделать революцию доступной. Я называю это – предать ее. Подспудному распаду я предпочту катастрофу.

ДАНТОН (прищурившись). И однако, лишь так вы достигнете цели.

РОБЕСПЬЕР. Признаться, не понимаю ни слова.

ДАНТОН (широко улыбаясь). В самом деле?..

РОБЕСПЬЕР (раздражен). Моя цель, Дантон, – сделать человеческие условия существования доступными для семидесяти процентов населения. Так что…

ДАНТОН. Робеспьер, прошу без громких фраз. Я вас знаю.

РОБЕСПЬЕР (поначалу удивленный, вдруг отводит глаза и с полуулыбкой глядит в пространство). I wonder…[33]33
  Интересно… (англ.)


[Закрыть]

ДАНТОН. И вы все еще не снимете маски, хотя мне видно сквозь нее каждую вашу черточку?! Ох, английская кровь…

Робеспьер отвечает взглядом ирландца, который знает, что подобные замечания не стоят того, чтобы их поправлять.

Робеспьер, опираться на толпу – это ужасный риск. Как ты только мог избрать эту грязь своим фундаментом?! Они лижут вам башмаки… пока вы стоите, как скала. Но стоит вам только покачнуться! При первом же проблеске опасности вы окажетесь в одиночестве; зато если вы зашатаетесь, стадо примчится обратно. Оно растерзает вас, разорвет на клочки. Они с ног до головы вымажутся в вашей крови. Такова природа стада. Толпу можно использовать, но не как опору! И кроме того, ее подчиняют кнутом и помпезностью, а не проповедями!

РОБЕСПЬЕР (задумчиво). Словом, наша программа абсурдна?

ДАНТОН (изумлен). Я полагаю! Нет, Робеспьер, я не разыгрываю водевиль. Я знаю, почему мне перед вами нечего смущаться… Неподкупный!

Народ! Душа народа! Вы, играющий на ней, точно на органе, вы знаете ее лучше, чем я, эту гудящую пустоту… Сколько там людей? Два-три на тысячу. Меньше. Прочие – материал. Притом дешевый! Грошовый! Аж тошно… Их миллионы, миллиарды. Рожденных лишь для того, чтобы считаным единицам было из чего созидать свой мир. Этот материал беречь не стоит. На каждое деяние их уходит сотни тысяч, но источник неиссякаем…

Несчастья народа! Робеспьер, если бы вечная барщина в самом грязном убожестве не была истинной стихией черни, то они уже давно передохли бы, вместо того чтобы плодиться пуще паразитов! Попробуйте дать им свободу и благоденствие, и они задохнутся, как рыбы на песке. (С силой, почти угрожающе.) Ну, Робеспьер, теперь вы меня знаете.

РОБЕСПЬЕР (задумчиво). Да… теперь.

ДАНТОН (встает; опирается на кулаки). Тогда я закончу и всецело предам себя в ваши руки. О да, я мечтал и о верховной власти. Ибо к чему еще нас, людей гениальных, может влечь на этой жалкой земле? Но я сломался. Отвращение и смертельная печаль одиночества подкосили мой разбег.

Властвовать над этим скотом? Помыкать, забавляться ими и весь свой век молчать? Жизни жалко. Стократ лучше самому служить… человеку, перед которым можно, по крайней мере, быть самим собой.

Вы знаете, что такое одиночество. Было время, когда и вы грызли собственную плоть под адским гнетом молчания. Но вы сумели подавить в себе тот вопль живой души, а я – нет. Мои человеческие, трепещущие нервы не из металла. Я могу еще… плакать. Я искал человека. Искал, как голодный зверь. Как маньяк. Я до сих пору вижу – будто память о кошмаре – те тысячи мертвых эмалевых зеркалец, в которых отражалась моя морда, перекошенная жаждой… пока наконец твой враждебный взгляд не сверкнул живой мыслью мне в ответ.

Ты сильнее меня. Ты как тонкий клинок из чистой стали. За маской спокойствия – пучина презрения… и воля, чьего бега не пресечь ничему, кроме смерти.

Я тебя обожаю. Я проклинаю тебя за это, мне хочется оплевать и растоптать тебя. Я боготворю тебя. В этом огромном паршивом мире ты единственный, ты… герой. О, я тебя уже не отпущу. Я посвятил тебя в свою тайну; я привяжу тебя еще крепче. Я силой наставлю тебя на истинный путь. И буду тебе служить…

Я наг перед тобой, я, что лгал королям и министрам… тебе и только тебе буду я верен. Слышишь? (Порывисто наклоняется к нему.) Взгляни мне в глаза, Неподкупный. Я похитил твою тайну. Передо мной тебе уже скрывать нечего.

РОБЕСПЬЕР (поднимает глаза). Дантон, теперь мне становится тошно.

ДАНТОН (побледнев и заморгав, как от точного удара. Внезапно тихо и страстно). Жалишь, гадюка? Вместо того чтобы опутать тебя сетью коварства, как намеревался… я буквально дарю тут тебе самого себя… а ты, может статься, хочешь меня оттолкнуть… а?

Что ж, попробуй. Попробуй только. Моя жизнь у тебя в руках; воспользуйся минутой безумия. Попробуй, и ты в самом деле получишь корону. Даже очень скоро и без труда. Венец, который будет насквозь прожигать тебе мозг… пока ты не упадешь под ним. (Тише.) Максим… знаешь ли ты, каков сокровенный смысл смертельного слова диктатура?.. Ты все же человек. Этого ты не вынесешь.

РОБЕСПЬЕР. У вас жар – или я брежу?

ДАНТОН. Послушай, Максим. Я взываю не к твоим человеческим чувствам – ведь они тебе неведомы, но к твоей гранитной воле: обопрись о меня – о нас, элиту, о бетонную стену, а не о навозную кучу! (Невольно оборачивается, тише.) Я приведу к тебе Камилла, это пустяки. (Еще тише.) Я брошу к твоим ногам всю свою фракцию. Только скажи: хорошо. Одно-единственное нейтральное слово. Я сделаю тебя императором, Максим… (Угрожающе.) Скажи!

РОБЕСПЬЕР (тихо поднимается). Извините. Мы оба ошиблись. Пора прекратить этот трагифарс.

ДАНТОН (подскочив к нему). Ах ты… слабак! Только посмей мне…

РОБЕСПЬЕР (схвачен за плечо, уступает собеседнику физически, находится во власти грубой силы). Теперь понятно. Вы попросту пьяны.

ДАНТОН (на сей раз пораженный в самое сердце, с внезапным спокойствием ненависти). А знаете ли вы, что у меня есть четыре свидетеля всему, в чем вы признались?

РОБЕСПЬЕР. Я догадывался. Вот и разочаровал их. Доброй ночи. (Уходит.)

ДАНТОН (кидается за ним; сдавленный, неописуемый вопль). Максим!!.

Робеспьер бросает на него от двери взгляд, подобный пощечине, и исчезает. Дантона шатает, он опирается о стол. Блуждающие глаза на посеревшем лице; онемевшие мускулы обвисли под слоем жира, челюсть трясется. Тяжело дышит. Делакруа тихо входит, убийственно ухмыляясь. Дантон, мгновенно овладев собой, бодро.

Ну что, слышали?

ДЕЛАКРУА (по обыкновению встав возле двери наподобие кариатиды). А то как же, дружище!

ДАНТОН. Осторожная бестия, а? Ну, теперь он будет по крайней мере со мной считаться. Он у меня в руках. Где Камилл?

ДЕЛАКРУА. Только что убежал, с проклятьями и бранью.

ДАНТОН. Тем лучше. (Качает головой.) Ох уж мне этот малыш!..

ДЕЛАКРУА. Дантон, жирондисты до сих пор прячутся в лесах. Отправимся на юг. Мы прорвемся через Пиренеи. У нас еще есть этот шанс… по-сле-дний.

ДАНТОН (яростно). Чертов дурак! Ты же только что слышал, что меня не тронут! (Короткая пауза.) A propos…[34]34
  Кстати… (фр.)


[Закрыть] ты мне напомнил. Несколько дней назад Вестерман сказал, что две трети бывшей Революционной Армии нам обеспечено… в случае чего. Заскочи-ка к нему по пути и разузнай подробности насчет провианта, оружия, организации и так далее. Я не успел его тогда расспросить – и я могу забыть.

ДЕЛАКРУА. Ладно. (С особенным блеском в глазах.) Итак, я тебе передам завтра информацию, какую достану.

ДАНТОН. Завтра… Знаешь, лучше бы уже сегодня. Завтра я буду очень занят. Приходи через час в ресторан «Анфан-Руж». Сейчас мне заняться нечем, так что обойду-ка я шутки ради несколько секций. Покажусь, поболтаю… всегда стоит напомнить людям о себе. Не следует утрачивать контакт…

ДЕЛАКРУА (в дверях, с легким напором). Итак, через час… поговорим опять.

КАРТИНА 4

Широкий проход между chambre séparée и залом. Свет, льющийся сбоку. Сен-Жюст сидит за одним из трех круглых столиков. Робеспьер выходит с левой стороны. Не видит друга в полумраке.

СЕН-ЖЮСТ (вполголоса). Максим!

Робеспьер вздрагивает. Сен-Жюст поднимается, берет его за локоть и подводит к кушетке у стены.

Садись. Давай поговорим.

Робеспьер устраивается поудобнее, наискось, прислонившись к вогнутому подлокотнику. Скрещивает ступни вытянутых ног. Складывает руки на груди, откидывает голову, чтобы опереться. Зная его, Сен-Жюст догадывается о результате переговоров.

Итак – все напрасно?

РОБЕСПЬЕР (безразличным эхом). Напрасно.

СЕН-ЖЮСТ. Наконец-то ты убедился…

РОБЕСПЬЕР (сонно). Ммм…

Пауза.

СЕН-ЖЮСТ (еще тише). Максим, как ты мог недооценить такого врага?!

РОБЕСПЬЕР. Я его не знал…

СЕН-ЖЮСТ. Ну знаешь ли!..

РОБЕСПЬЕР. …как до сих пор не знаете его и вы. (Вдруг наклоняется вперед.) Увы, Антуан, это не обыкновенный, безвредный поросенок Эпикура. Это мощный, продуктивный и отравленный мозг. Такой вот ум, оснащенный блестящими творческими способностями – безукоризненной логикой, ослепительным воображением, – но опирающийся на абсурд и порождающий ложь, должен быть у самого Сатаны. О да, я совершил роковую ошибку. Дантон – рассадник заразы.

СЕН-ЖЮСТ. Ах, ты переоцениваешь слова.

РОБЕСПЬЕР. Меня в дрожь бросает, когда юношеская глупость нет-нет да и заговорит твоими устами, Антуан. Слова! А что, как не слова, перевернуло Францию в восемьдесят девятом? Что поддерживает сегодня в людях веру, что придает революции смысл и направление? В чем еще находит выражение духовная жизнь человека? Слова!

СЕН-ЖЮСТ. Пусть. Что значит влияние мысли Дантона и его слова против силы твоих?

РОБЕСПЬЕР. Ты полагаешь? Дорогой мой, истина всегда скромна и труднодоступна, в то время как ложь сверкает еще издалека. Ложь не нужно завоевывать: она навязывается сама. Она проникает в разум, как кислород в кровь. Моя мысль бессильна против поэтических бредней Дантона, потому что его дешевая ложь приживается не в пример легче.

О, ты бы его только слышал! Этот великолепный размах логических посылок, этот грандиозный жест синтеза, монументальная перспектива несуществующего мира… и все это сведено к удобному для него абсолюту! Разумеется, человек с натренированным умом печально улыбнется – но у масс не тренированный ум.

И как он умеет убеждать! Как действенны эти кричащие эффекты! Эти общие места… ребяческие и дьявольские!

Вполне естественно, что Камилл пропал от одного вида всего этого блеска. А мы-то думали, это он снабжает Дантона идеями! Антуан, будь у Дантона побольше мужества, он мог бы вернуть монархию за месяц.

Если мы дадим ему время… он способен на это. (Краткая пауза.) Ничего не поделаешь. Нужно убить его, и поскорее. (Встает.) До свидания. Пленарное заседание Комитетов я созову завтра… в полдень.

СЕН-ЖЮСТ (тоже встал). Куда, Максим?

РОБЕСПЬЕР (равнодушно, однако отводит глаза). К Камиллу.

СЕН-ЖЮСТ (преграждает ему дорогу). Максим… не ходи к нему.

РОБЕСПЬЕР. Это почему?!.

СЕН-ЖЮСТ. Максим, не ходи к нему! Ты защищал его – по причинам не только политическим – вплоть до грани скандала. Его ты не спасешь, а…

РОБЕСПЬЕР. Сен-Жюст, что тебе до этого?

СЕН-ЖЮСТ. Сказать тебе? Я боюсь за наше дело. Максим, твое мужеское ослепление хуже моей юношеской глупости. Ты что, не знаешь его?! Он кокотка, а не мальчик, этот Демулен! Ты думаешь, он станет слушать то, что ты ему скажешь? Он начнет с тобой играть, сыпать громкими фразами, корчить гримасы. Ты же будешь бессильно смотреть, как этот щенок с непреклонным упорством глупости лезет под колеса. Под эдакой пыткой, милый мой, ты выболтаешь что угодно! Лишь бы наконец-то разбудить его… ты выдашь свой план, и вся шайка будет предупреждена. (Робеспьер пожимает плечами.) Максим, Максим, неужели тебе не достаточно того уже полугодичного заигрывания с… государственной… изменой!

РОБЕСПЬЕР (спокойно). За кого ты меня принимаешь, Сен-Жюст… за женщину? Чтобы я выдал правительственную тайну… ради привязанности?! Знаешь, твоя нескромность меня оскорбила бы, но на такой абсурд и впрямь трудно сердиться. Будь здоров, друг мой.

СЕН-ЖЮСТ. Тсс! Значит, ты хочешь созвать нас завтра в полдень? Почему не утром? Почему не сегодня ночью?

РОБЕСПЬЕР (медленно и внимательно оглядел с головы до ног. Затем). Car tel est mon bon plaisir[35]35
  Потому что мне так угодно (фр.).


[Закрыть]. (Выходит, провожаемый грустной улыбкой друга.)

КАРТИНА 5

У Демулена. Люсиль, двадцати двух лет, сидит под лампой и шьет; Камилл вбегает раздосадованный, швыряет плащ и шляпу, падает на диван и принимает удрученную позу.