Текст книги "Солнце в ежевичнике"

Джордж несколько раз доставал свою папку с материалами для книги. Тут были вырезки из газет, открытки с изображением Блэкберри-хауса, записанные второпях воспоминания старожилов и его собственные размышления. Джордж попытался углубиться в работу, но у него ничего не получилось, и не потому, что он забыл свой приют. Напротив, лица товарищей и наставников, с детства родные коридоры, милые сердцу закутки, как будто специально предназначенные для задушевных бесед, и тропинки старого сада возникали перед ним с болезненной ясностью, и он прятал папку подальше в недра стола. Так бы он и тосковал и маялся бездельем, если бы не нашёл под кроватью коробку с конструктором. Джордж неожиданно увлёкся. Порой он возился с очередной моделью до полуночи и не мог оторваться. Однажды Джордж собрал замечательную подводную лодку и решил показать её отцу, но, подойдя к дверям гостиной, услышал голос миссис Гилмор:

– Этот мальчик так старается подольститься, что мне делается неловко.

Джорджу стало любопытно, о каком таком юном подхалиме идёт речь, и он был немало удивлён, когда выяснилось, что о нём самом.

– Не буду скрывать, мне неприятно видеть его за столом на месте Тео. И более того, когда я смотрю на тебя, мне кажется, что ты уже успокоился и готов ради него забыть нашего сына. Мне невыносима сама мысль об этом.

– Ну вот. Так я и думал. Так я и думал, что опять окажусь виноватым. Это была твоя идея – найти парня, похожего на Тео. Что тебе теперь надо?

– Вот именно, похожего. Наш Тео был живым непосредственным ребёнком, между тем как Джордж – само притворство. Или ты не согласен? Или ты думаешь, что, когда он лебезит перед тобой, дескать, папа-папа, он искренен?

– Джордж уже слишком большой, чтобы верить в эту сказку. Конечно, он понимает, что мы ему не родные, но он хороший друг, и мы нужны ему.

– Да уж, – горько усмехнулась миссис Гилмор, – скорее Джорджу нужен уровень жизни, который мы ему обеспечили. А вообще, миссис Рэкхем говорит, что приютские все такие: кого угодно за конфетку назовут мамой.

– Ты что же, считаешь себя кем угодно?

– Я не это имела в виду. Просто чего ждать от Джорджа с учётом того, где он вырос…

– Неправда! – закричал Джордж. – Вы… Вы не должны говорить так про Блэкберри-хаус! Никогда! – И он стремглав помчался к себе.

– Чёрт, он всё слышал. Несёшь всё подряд, как безумная! – И мистер Гилмор ринулся было за ним, но жена его остановила.

– Не надо, не связывайся, а то он ещё возомнит, что нас можно пронять истериками.

Джордж забаррикадировался в своей комнате тумбочкой. Мистер Гилмор несколько раз звал его ужинать, но он сказал, что не хочет есть. Он не спал всю ночь. Ему было холодно. Ему казалось, что сердце его заиндевеет, и он умрёт. Мистер Гилмор был не прав: Джордж поверил в сказку, что у него появились родители и что они будут его любить. С какой гордостью он возвращался с футбольного матча рука об руку с ним и думал, что все на него смотрят и завидуют. А миссис Гилмор… Джордж знал: подставить плечо тому, кто нуждается в помощи, – это здорово и приятно, особенно когда видишь, что человек воспрянул духом. Но здесь был какой-то другой случай. Её отчаянье походило на бездонный колодец, вытягивающий из Джорджа и силы, и радость, но самой ей при этом ни легче, ни лучше не становилось. Непостижимо, но он впервые почувствовал себя сиротой, когда наконец-то обрёл семью.

– Что у Джорджа с лицом? Мне кажется, он плакал, – заметил мистер Гилмор, когда тот ушёл в школу.

– Будем надеяться, золотая слеза не выкатилась, – оборвала его миссис Гилмор.

Он с недоумением посмотрел на жену. Он не понимал, что стало с Фелисити, – её словно подменили. Он вообще уже ничего не понимал в этой дурацкой, идиотической жизни, и, как Алисе в Стране чудес, ему делалось всё «страньше и страньше».

– Этот мальчик не знает, что подслушивать разговоры старших нехорошо, а уж встревать в них и подавно.

– По крайней мере, это снимает с него предыдущее обвинение, – грустно усмехнулся мистер Гилмор.

– Поговори с ним сегодня вечером. На холодную голову, спокойно, но убедительно. Он должен извиниться.

– Ему не за что перед нами извиняться. Он не сделал ничего дурного. Он заступился за людей, которые его растили и были к нему добры, не в пример нам с тобой. Любой порядочный человек поступил бы так же. И ещё хочу тебе напомнить, Фелисити. Это не он пришёл к нам на Олдрич-стрит, стал долбить в дверь и набиваться в сыновья. Это мы ввалились в его дом, навязались к нему в родители в надежде решить за его счёт свою проблему, а теперь тебе, видишь ли, противно смотреть, как он ест. Так ты, кажется, вчера высказалась?

– Во-первых, не так, во-вторых, у него тогда не было дома.

– Боюсь, что дома у него нет сейчас.

III

После уроков Джордж бесцельно бродил по улицам – с Нортроп-стрит на Элиот-плейс и обратно. В какой-то момент ему показалось, что в толпе мелькнула потёртая куртка мистера Уильямса. Джордж кинулся за ним и догнал у входа в подземку, но ошибся – это был чужой человек. Выбитый из колеи и окончательно расстроенный, он укрылся от дождя в телефонной будке и сам не заметил, как набрал номер Ржавого. Ему повезло: он застал приятеля дома, и они договорились о встрече. Когда Джордж пришёл на автобусную остановку, Ржавый уже был там. Его жёсткие волосы цвета медной проволоки торчали во все стороны, как иголки дикобраза, а маленькие смышлёные глаза смотрели прямо и независимо. Он сидел, по-хозяйски закинув ногу за ногу, и жевал жвачку, а увидев зарёванного Джорджа, надул пузырь больше собственной головы и, когда тот прорвался, спросил деловито:

– Что, за оценки отфигачили? Привыкай, дружище, они все такие, на учёбе повёрнутые.

Уж если кто и был повёрнут на учебе, так это мистер Уильямс. Его послушай – и получалось, что от успехов приютских мальчишек зависит будущее всей Англии. Гилморы же, напротив, принимали его неудачи со странным спокойствием, и Джордж сначала даже обрадовался (мол, повезло), хотя потом начал волноваться, но Ржавого он позвал, чтобы поговорить о другом, и никак не мог собраться с мыслями.

– Знаешь что, мне некогда, – заявил Джон. – Либо не тяни волынку, выкладывай, что там у тебя стряслось, либо я пошёл.

Когда Джордж передал случайно услышанный разговор, рыжая бровь едва заметно приподнялась, но на вопрос, как ему жить дальше, Ржавый спокойно ответил:

– Так же, как раньше. Нельзя же всё принимать так близко к сердцу. Думаешь, миссис Гилмор одна такая? Моя старуха мне родная, и то на неё не угодишь. «Посмотри на Роби, какой он опрятный, посмотри на Тоби, какой он послушный…» – вот начинает всех окрестных слюнтяев перебирать. И что мне теперь, удавиться?

Ржавый порылся в карманах, достал пару батареек, гаечный ключ, кусок резины от колеса, наконец нашёл затерявшийся леденец.

– Будешь? Апельсиновый… Я сейчас иду к ребятам на наше место. Хочешь, пойдём со мной. – И он протянул Джорджу конопатую руку, большую, крепкую и надёжную.

– Пойдём, – с минуту поколебавшись, сказал Джордж, – только ты не рассказывай им, что я приёмыш, ладно?

– Я что, трепливая баба, что ли? – фыркнул Ржавый.

С тех пор, как Джордж покинул приют, его неотступно преследовало неприятное ощущение эфемерности, какого-то затянувшегося сна. Джон был настоящим, а не эфемерным, ему можно было поведать свою беду, с ним можно было идти, взявшись за руки, с апельсиновым леденцом за щекой, и серые дождливые улицы уже не казались такими унылыми и отчуждёнными. А главное, Джордж опять почувствовал себя самим собой, а не фальшивкой, никак не тянущей на оригинал. Многолюдный, ярко освещённый проспект остался позади. Ржавый и Джордж углубились в дебри муниципальных многоэтажек, стены которых испещрены ругательствами и злобными призывами, а продуваемые семью ветрами дворы темны и опасны. Как только над городом сгущались сумерки, уродливая детская площадка с возвышающимися над ней жутковатого вида турниками превращалась в форпост компании Джона Ржавого. Сюда он впервые привёл Джорджа и познакомил его с друзьями:

– Это – Паяльник, это – Жёлудь, это – Циркач…

– А почему Циркач?

Тот вынул перочинный ножик и стал ловко поигрывать им.

– Видал, почему?

По кругу пошла дешёвая сигарета. Джордж осторожно взял её, сделал вдох и закашлялся, но его не подняли на смех, а наоборот, показали, как надо правильно курить. Моросил дождь, и они толклись под навесом песочницы и травили анекдоты, пересыпая блатными словечками, потом к ним подтянулось ещё несколько ребят, и компания отправилась на поиски приключений.

Ржавый шагал первым. Джордж не сводил глаз с его отливающего медью затылка, старался не отставать, хорохорился и храбрился. В тихом пустынном переулке им попался мальчишка одного с ними возраста. Очевидно, он возвращался с музыкальных занятий. Ржавый присвистнул еле слышно, но ребята поняли, что он имеет в виду, и прикинулись, будто всецело поглощены разговором. Когда они проходили мимо, Циркач с потрясающим изяществом дал пареньку пинка, так что он ахнул, выронил папку с нотами и едва удержался на ногах, и тут его окружили ребята.

– Кэш при тебе? – строго спросил Ржавый.

– Что?

– Ты что, глухой? – И он пихнул его для острастки. – Деньги давай.

– У меня нет, – пролепетал мальчик испуганно, в то время как Джордж, на его беду, признал в нём своего одноклассника Стэнли Бэнкса, чья мамочка таскалась в школу настолько часто, что он сначала принимал её за учительницу.

Джордж лаконично сообщил:

– Врёт. У него всегда есть деньги.

– Что, мажор? – грозно поинтересовался Ржавый. ―А ну, не беси, выворачивай карманы.

Стэнли дрожащими руками расстегнул молнию и вытащил всё, что там было.

– А это тебе за твой поганый язык! – И Джордж со всей злости дал ему в морду. – На, получи! И впредь фильтруй базар!

Что ж, неплохой дебют. Джордж не подкачал. Последующие вечера в обществе новых друзей проходили столь же насыщенно. Они нападали на одиноко идущих подростков, угощали их тумаками и оскорблениями и, разжившись деньгами, покупали пепси, жвачку и прочие блага цивилизации либо спускали награбленное в игровых автоматах. В наполненных чернотой арках они взрывали самодельные бомбочки, здесь же сводили счёты с ребятами из соседней школы, которых держали за мажоров и люто ненавидели. Между тем одноклассники Джорджа поприжали хвосты и даже забыли, кто подкидыш.

Это была свобода – свобода с металлическим привкусом, и Джордж от неё захмелел так, что ему тоже захотелось совершить что-нибудь выдающееся, например, перевернуть мусорный бачок, разбить витрину, выломать сиденье у садовой скамейки или снять с петель подъездную дверь. Он чувствовал себя хозяином этих дворов. Увидев впереди записное хулиганьё, приличные люди спешили свернуть в ближайший переулок.

Джордж гордился собой и своими друзьями, и домашние неурядицы утратили для него былую остроту. Слово «мама» теперь застревало у него в глотке, а опять переходить на «миссис Гилмор» было неудобно, и Джордж старался по возможности реже обращаться к ней напрямую. Это было нетрудно, поскольку они проводили вместе не более десяти минут в день. Джордж отказывался ужинать дома, говорил, что ему вполне хватает школьных обедов. Завтракали они вдвоём с отцом, и миссис Гилмор не вставала более, чтобы их проводить.

О чипсах и сэндвичах, покупаемых на шальные деньги, Джордж не распространялся, а на вопрос, где он пропадает всеми вечерами, отвечал, что в подростковом клубе, и Гилморы, как дураки, верили. Учёбу он совсем забросил, повадился сбегать с уроков и безобразничать на переменах, а домашние задания перестал даже записывать. Правда, когда учительница сообщила о его художествах родителям, он по старой памяти струхнул, но, как выяснилось, совершенно напрасно. Чтобы позлить жену, мистер Гилмор безоговорочно принял его сторону, а миссис Гилмор было бы ещё противней, если бы Джорджа продолжали хвалить, и круг замкнулся. Отец тоже возвращался домой поздно – совещания на фирме стали непомерно затягиваться, потому что «босс совсем озверел», а ещё его выбрали в совет Ассоциации рыболовов-любителей, а это обязывает являться на все заседания, которые последнее время заметно участились.

Как-то раз Джордж шёл с друзьями по Нортроп-стрит. Ребята передавали из рук в руки бутылку виски, добытую Ржавым в родительском баре. Джордж как раз приложился к ней и заорал на всю округу слова, о существовании которых узнал совсем недавно, и тут из ресторанчика вышли двое: мужчина средних лет и расфуфыренная девица. Её ноги, обутые в красные полусапожки на высоченном каблуке, уже почти кончились, а юбка ещё не началась, и сквозь чёрный ажур чулок вызывающе светилась матово-белая кожа.

– Ну и кукла, обалдеть, – разинул рот Паяльник.

– Да, какую мужик рыбку поймал… – усмехнулся Жёлудь. – Сразу видно, раскошелился.

Ребята загоготали, и Джордж – громче всех. Ржавый пригляделся и встревоженно толкнул его в бок:

– Кто это с ней? Не твой ли отец, часом?

Он отобрал у Джорджа бутылку, спрятал её за спину и натянул ему на самые брови капюшон болоньевой куртки.

– Бежим! – сказал Паяльник, но было поздно: они уже увидели друг друга и остановились как вкопанные.

– Ну, котик, ты чего тормозишь? – недовольно произнесла девица и увлекла мужчину за собой, подальше от подростковой шайки.

Джордж потрясённо смотрел им вслед. Когда они скрылись за поворотом, он облизнул пересохшие губы и пробормотал:

– Как же так?

Ржавый положил ему руку на плечо и сказал:

– Ночевать сегодня пойдёшь ко мне, я со своими договорюсь, а твои к утру остынут.

– Не надо, – вмешался Паяльник, – хуже будет. Может, он тебя не узнал или подумал, что обознался. Мало ли мальчишек похожих?

– А может, это и не он был, – оптимистично предположил Жёлудь. – Главное, сам не колись, отпирайся, говори: «Нет и всё», и он подумает, что обознался.

– Да не дёргайтесь вы, придурки, – снисходительно улыбнулся Циркач, – ничего ему не будет. Джордж же отца с бабой запалил. Он ему слова не скажет, да ещё заискивать начнёт, купит что-нибудь, на что раньше вечно денег не было.

– Точно, – обрадовался Ржавый, – как мы сразу не догадались? Во тупые.

Джордж был слишком удручён, чтобы беспокоиться за себя. Он тщетно пытался связать в одно целое Ассоциацию рыболовов-любителей, совещания на фирме, девицу в красных полусапожках и миссис Гилмор. Как осмыслить увиденное и примириться с ним? Он не понимал, что происходит, и ему казалось, что от этого непонимания его мозги лопнут или того хуже – взорвутся.

Конечно, Джордж уже не был прежним наивным простачком. Он знал: тайком от детей взрослые вытворяют такое – представить совестно. В конце концов, это их дело. Но сегодня утром отец сказал миссис Гилмор, что после работы поедет в Ассоциацию. Как можно так нагло врать? А с другой стороны, он тоже сказал, что пойдёт в подростковый клуб…

На следующий день за завтраком Джордж отрешённо смотрел в скатерть, а когда всё же поднимал глаза, в них пульсировала мольба: «Скажи, что это был не ты», – на что отцовский взгляд бодренько отвечал: «Не бойся, я тебя не выдам». Он пришёл домой сразу после школы, а следом приехал мистер Гилмор, который тоже изъявил желание провести вечер в кругу семьи. Значит, это всё-таки был он.

Они сделались примерными и домашними, словно оба клуба закрылись на ремонт, и так продолжалось две недели, а потом всё вернулось на круги своя. Точнее, на круги своя ничего не вернулось. Прежний уклад им был уже не по вкусу, их ждали приключения и компания, куда более интересная, нежели общество миссис Гилмор. Они замерзали, и неоновые огни лондонской рекламы призваны были их согреть.

О Лондон, его мосты и подземные переходы, проспекты и подворотни, толчея в метро, его ресторанчики и пиццерии, набережная Виктории с толкущимися на ней бродягами. Лондон всегда готов принять в свои объятия страждущих, кому некуда больше бежать…

Раньше Джордж знал, что, обманывая родителей, поступает дурно. Он мучился совестью и боялся разоблачения. Теперь отец стал его сообщником, и, хотя они не обмолвились ни словом о той случайной встрече, было очевидно, что у них есть тайна. Их объединяет ложь. Эти принципиально новые отношения со взрослым человеком тешили самолюбие Джорджа и заражали его душу злобным лукавством. Уважение, которое он испытывал к миссис Гилмор, улетучилось, как эфир, и, подражая друзьям, он тоже теперь называл её «старушкой» и позволял себе жесты, нелестно характеризующие её интеллект.

Настоящее семьи Гилмор было похоже на рукотворный, недавно вырытый пруд. Пока мистер Гилмор и Джордж барахтались в нём, пытаясь удержаться на плаву, миссис Гилмор погружалась в прошлое, ограниченное комнатой, где на тумбочке стоял портрет Тео, а рядом – статуэтки и игрушки и несколько его любимых вещей. Постепенно прошлое становилось для миссис Гилмор куда более реальным, нежели сегодняшний день, до отказа наполненный стремительно отдаляющимся от неё супругом и обузой в виде чужого, навязавшегося на её шею мальчишки. И она как-то вдруг поняла, что будущее, в котором Джордж окончит школу, поступит в колледж, превратится во взрослого юношу, ей не интересно и не нужно. И она почувствовала острую обиду на мужа за то, что он дорогому ей прошлому предпочитает это ненастоящее настоящее с ненастоящим сыном в навеки обездоленной семье.

* * *

Они гуляли по городу, взявшись за руки, и говорили обо всём на свете. Они были, как Джордж и Эд, и всё повторялось сначала. А вокруг – те же улицы, те и не те одновременно. Не было слышно воя сирен, празднично сияли витрины, а из баров и кафе лилась танцевальная музыка. Они бродили по переулкам и кварталам, отстроенным уже после войны на месте разрушенных зданий. Эти дома выросли с новым поколением и ради него – ради новых надежд и свершений. Но что-то всё же осталось незыблемым, как Вселенная, например, Вестминстерское аббатство. Может, это и к лучшему, что он не попал сюда в свой первый лондонский уик-энд? Ему столько нужно было сказать тому неизвестному парню, спящему под чёрной мраморной плитой в западной части нефа, а Гилморы всё равно ничего не поняли бы и приняли бы его беззвучный разговор за очередную приютскую странность. А Джон понимал всё, и они с Джорджем поклялись здесь в вечной дружбе.

Заканчивался февраль, и в воздухе уже витал едва уловимый аромат весны. Они шли по набережной Темзы, дурачились и шумели. Джон, выбежав вперёд, весело размахивал вязаной шапкой, и свежий влажный ветер задорно ершил его рыжие волосы. Лишь одно тяготило Джорджа. Между друзьями не должно быть лжи и недомолвок, и он, преодолев себя, произнёс с тяжёлым вздохом:

– Джон, мне нужно тебе что-то сказать.

Джон остановился и внимательно посмотрел на него, и под лучистым взглядом его зелёных глаз последние сомнения Джорджа растаяли, как весенний снег.

– Знаешь, я тебя тогда обманул. Помнишь, в подростковом клубе, когда мы познакомились, я соврал, что попал в приют после того, как мои родители умерли. На самом деле я подкидыш. Да, они меня бросили. Бросили, как ненужную вещь.

– Ну и дураки, – сказал Джон. Сказал так, что у Джорджа к горлу подступил комок и навернулись непрошеные слёзы.

Они проговорили допоздна. Джордж как будто всё это помнил: чёрное, усыпанное алмазами небо, проглядывающее сквозь ежевичные кусты, стремительно удаляющийся треск мотоцикла, перекличку мальчишеских голосов и ослепительно яркий свет, внезапно ударивший в лицо. Джордж рассказывал о жизни в Блэкберри-хаусе, о чердаке, где сушился ежевичный лист, о своей так и не завершённой книге, об альбоме с марками, о бомбардировщиках, рокочущих над Лондоном, об ожесточённом грохоте пушек ПВО, о домах, раскалывающихся на части, об аэростатах, подобных гигантским рыбинам, и о друзьях, навеки разлучённых войной, одного из которых звали Джордж.

– Вот в честь кого мистер Уильямс дал мне это имя.

– Мистер Уильямс говорил, что Джордж обещал вернуться в Блэкберри-хаус? Вполне возможно, он сдержал слово.

– Едва ли, – смутился Джордж, – он был настоящим героем.

Джон пристально посмотрел ему в глаза, и Джорджу показалось, что его друг видит нечто сокровенное, доступное ему одному. После короткого молчания Джон сказал задумчиво:

– Никто из нас не знает, кто он на самом деле. Те ребята тоже не знали…

* * *

Джордж был всецело поглощён своей жизнью, в то время как дома у него что-то разрушалось, но он уже привык к этому и научился не обращать внимания. Сначала родители выясняли отношения вполголоса и при закрытых дверях, и лишь по их удручённым лицам Джордж догадывался, что у них не всё ладно. Однако каждодневное напряжение от присутствия в семье постороннего человека быстро истощило их нервы. Сами попробуйте и узнаете, каково скандалить шёпотом. Они поняли, что легче мысленно перевести Джорджа в категорию мебели, чем бороться с собой, скрывая взаимную неприязнь.

Началась весна, и из-под снега вытаяла правда. То, что зимой было завуалировано и законспирировано, вырвалось наружу, подобно фонтану серной кислоты.

Как-то раз Джон спросил у него, как дела дома.

– А, – махнул рукой Джордж, – ничего хорошего. Вчера миссис Гилмор опять плакала, тарелки била.

– Что ж, этого и следовало ожидать. Когда у нас предпоследний отчим загулял, моя старуха не то что тарелки, сама чуть с балкона не выпрыгнула. А вообще она так и говорила: «Миссис Гилмор должна взять себя в руки, иначе она лишится мужа». Только знаешь что, если они и вправду вздумают разводиться… – начал было Джон, но осёкся.

– Что тогда?

Но он спрятал тревогу под личиной холодного фатализма:

– Значит, судьба их такова, а тебя это волновать не должно. Пускай сами в своих делах разбираются. Может быть, у них ещё всё образуется.

Но ничего не образовалось. Раньше Джордж не представлял взрослых даже просто ссорящимися, теперь представил всякими. При внешней беспомощности миссис Гилмор умела быть ядовитой и жестокой. Джордж уже проверил это на себе и не торопился осуждать отца, когда тот отвечал ей соответствующим образом, но однажды семейная ссора разыгралась по новому сценарию: мистер Гилмор перешёл от защиты к нападению.

– А почему ты всё время меня обвиняешь? – Он сам себе гладил рубашку и припарил воротник так, что запахло палёным. – Да если бы не ты, Тео был бы сейчас с нами! Я так не хотел покупать ему этот проклятый велосипед. Я не понимал, где тут кататься. Мы живём не в пригороде, не в сельской местности, и рядом опасная перегруженная трасса.

– Ну, он же говорил, что будет ездить тихо и только вокруг школы.

– Интересно, как ты представляешь себе тихую езду на велосипеде? Это что, катафалк? Хотя для Тео он оказался промежуточным видом транспорта.

Джордж знал – миссис Гилмор не подарок, и тем не менее усомнился, что ей надо сейчас всё это говорить. Какой смысл, всё равно уже ничего не поправить. Однако отец сильно изменился. Это был уже не тот мистер Гилмор, что с раздражением и досадой отбрёхивался от необоснованной критики, и даже не тот, что в приступе бессильной ярости молотил кулаком о косяк и ревел раненым медведем: «И-ди-от-ка». В его облике появилось что-то циничное, что-то пугающее, и Джордж понял: если миссис Гилмор сейчас же не закроет рот, она сильно об этом пожалеет. Но она ничего не поняла – не поняла, что шутки кончились. Джордж не слышал, что она сказала, он только видел, словно в кошмарном сне, как мистер Гилмор направился к ней. Он взял её за грудки и швырнул на модный журнальный столик. На пол полетели фужеры, брызнул гранатовый сок. Миссис Гилмор попыталась встать, и он ударил её. В эту минуту он был похож на монстра из фильма ужасов. Он взял раскалённый утюг и замахнулся, намереваясь припечатать им её прямо в лицо. Джордж не помнил, как пересёк комнату и повис у него на руке с истошным криком: «Не надо, папочка, не надо!»

…Миссис Гилмор поспешно приняла душ, напилась успокоительных капель и уехала к родственникам. Мистер Гилмор сидел на лестнице, обхватив руками голову. Джордж понимал, что приёмному отцу сейчас не до него, но и оставить его одного не мог и молча пристроился рядом. По спине тонкими струйками стекал пот, и он мелко дрожал то ли от холода, то ли от потрясения.

– Спасибо тебе, – сказал отец.

Джордж ничего не ответил.

– Знаешь, Джордж, я давно собирался с тобой поговорить. Тео был неглупым парнем. Может, разве что немного взбалмошным, но глаза у него были не на затылке, это точно. Не понимаю, как его угораздило. Если бы он врезался в парапет и его выбросило вниз по инерции, то велосипед остался бы наверху, а он лежал на ступеньках. Я часто думаю, что же там всё-таки произошло. Ты общаешься с ребятами и в школе, и в клубе. Подростки обычно откровенней в своём кругу, нежели со взрослыми. Они ничего не говорили об этом? Не могу взять в толк, что за нелёгкая погнала его на этот проклятый парапет, да ещё вместе с велосипедом.

Джордж знал эту нелёгкую. Её звали Эммой. Она училась двумя годами старше. Глупая блондинка – красненькие стринги, как отрекомендовал её Джон Ржавый. Тео увлёкся ею, а она, очевидно, желая проверить его чувства, сказала: «Слабó проехать на велике по парапету». Он рванул доказывать, что не слабó, а когда случилась беда, Эмма испугалась и убежала, так что скорую и полицию вызвала проходившая мимо пожилая леди. Эмма пела низкопробные песенки в школьном ансамбле и считалась первой красавицей на потоке. Да будь она хоть кинозвездой с обложки, неужели оно того стоило? Джордж слышал эту историю в подростковом клубе, причём, как ни странно, от самой же Эммы, которая не испытывала угрызений совести, скорее – гордость, и, что уж совсем невозможно ни понять, ни принять, стяжала жгучую зависть одноклассниц.

– Тео сам виноват. Он был самовлюблённым эгоистом и выпендрёжником, – заявила она, кокетливо хлопая накрашенными ресницами. – Ты мне больше нравишься. Мне кажется, ты классный парень.

– Зато ты никуда не годишься, – сказал Джордж.

Но мистер Гилмор не должен об этом узнать. Никогда. Лежачего не бьют.

…Отношения между родителями зашли в тупик, и наконец давно назревавший чирей прорвался: в доме прозвучало слово «развод» – сначала как бы всуе, потом оно неоднократно повторялось всё громче и весомей.

Беда не приходит в одиночку. Джон Ржавый с приятелями полез грабить зоомагазин. Неизвестно, зачем им понадобились в таком количестве поводки и попугайские поилки, но они были взяты с поличным и попали под суд. Джон угодил в исправительный интернат. Бедный Джон… Джордж всегда чувствовал, что друг за него как будто боится, как будто хочет от чего-то защитить, а на деле он сам нуждался в защите.

Джорджа не оказалось с ним в тот вечер по чистой случайности. А если бы он был рядом? Он должен был закричать: «Остановись!» Должен был… Но закричал бы или ринулся бы в числе первых осуществлять преступную затею? Джордж сам не мог ответить на этот вопрос. По крайней мере, на улицах Лондона он и его друзья вели себя скорее как захватчики. Что это было: лихачество, безрассудная демонстрация смелости, бравада или желание насолить взрослым? И вот они с Джоном расстались, словно Лондон всё ещё опасен для юных, словно в нём продолжается война…

– А что же будет теперь с Джорджем? – спросила миссис Гилмор, глядя, как муж с каменным лицом складывает в чемодан вещи.

– Не беспокойся, Джорджа я заберу с собой. Никто больше не помешает тебе съезжать с катушек.

Но Джордж с ним не пошёл. Он понял, что ему необходимо, пока не поздно, вернуться в Блэкберри-хаус. Мистер Гилмор пытался его отговорить, но чем упорней Джордж настаивал на своём, тем легче становилось у него на душе. Впереди были тошнотворная муть бракоразводного процесса и неясная будущность, и он плохо представлял, как отправится в свободное плаванье по бурунам житейского моря в качестве одинокого отца, да ещё приёмного. Сначала они были просто приятелями, потом – покрывающими друг друга обманщиками, братьями по бездомности, исхлёстанными лондонским дождём. Но отцом и сыном они так и не стали, и вряд ли в этом кто-то виноват.

Ненормально длинный год в семье Гилморов не прошёл для Джорджа бесследно. Он привык к карманным деньгам, непристойной брани и праздным шатаниям и почти совсем отвык учиться, но ужасно соскучился по приюту, по его правилам и укладу, по размеренной жизни. Пусть даже она и кажется кому-то однообразной, Джорджа она полностью устраивает. Мистер Гилмор сказал на прощание, что он хороший парень и что ему будет его не хватать.

* * *

Вечерело, и золотой солнечный шар опускался в заросли ежевики, как прошлым летом, как в прошлом столетии. Генри увидел Джорджа, и просиял, и бросился к нему навстречу:

– Ну наконец-то, я тебя уже заждался! А я твою кровать берёг. Стив хотел на неё перебраться, да я не пустил. Нет, говорю, Джорджу нравится смотреть в окно. Кстати, мы нашли кое-что интересное для твоей книги, и новостей у нас полно. Мы обустроили живой уголок.

Странно, но даже его вещи: форменный джемпер с залатанными локтями, шорты и носки – были заботливо сложены в тумбочке, будто он уезжал не более чем на пару недель.

– Это мистер Уильямс, – сказал Генри, – он знал, что ты вернёшься…