Текст книги "Солнце в ежевичнике"

– Не знаю. – Директор в отчаянии схватился за голову. – Боюсь, мы можем надеяться только на чудо.

…Нат шёл по береговой тропе и думал о кузене. Дэниэл всегда нравился ему такой как есть – бедовый и озорной, самонадеянный и нагловатый, и даже нагловатость его излучала обаяние. Нат не мог не любить брата хотя бы потому, что точно таким же был когда-то его отец. Не каждому доводится изо дня в день совершать подобное путешествие во времени, становясь очевидцем беспокойного отцовского мальчишества, и Нат знал: если Дэниэл безвременно уйдёт, это будет невосполнимой потерей и для него, и для всего их семейства. Вот он, странный дом, почти нависший над рекой. Нат постучал в дверь. Хозяйка посмотрела в сердцевидное окошечко и, увидев Хэйвуд-кортского школьника, не пожелала открывать, но он проявил настойчивость.

– Чего тебе надо? – спросила она недоверчиво.

– Мисс Эндрюс, мне нужна ваша помощь! У нас в школе беда!

«Что это? Может, шутка, а может, и ловушка – от этих безобразников можно ждать любой гадости», – подумала мисс Эндрюс и вернулась к своему вязанию, но незваный-непрошеный визитёр продолжал долбить.

– Мисс Эндрюс, я знаю, кто вы!

– А я знаю, кто ты – проказник из Хэйвуд-корта, и не хочу иметь никаких дел ни с тобой, ни с твоими грубиянами-дружками.

– Нет, не знаете, а если бы узнали, не отказали бы мне в помощи.

Мисс Эндрюс понимала, что он имеет в виду: свою громкую фамилию, юные обладатели которых считают, что им всё дозволено и все двери должны распахиваться перед ними по первому стуку. Ну так её этим не удивишь. Она всю жизнь прожила неподалёку от Хэйвуд-корта и хорошо знает, что представляют собой его обитатели. Так что он не на ту напал. Она не ищет господской милости: ей не надо пристраивать дочерей горничными и выправлять сыновьям рекомендации для армии и флота, так что не обессудь.

– Моя фамилия Грэттон, и мой двоюродный брат при смерти.

– Грэттон? – Мисс Эндрюс открыла дверь и позволила ему войти в дом.

Это был однокомнатный дом, обставленный простой, грубо сколоченной мебелью, с нишей для кровати и маленькой кухней. Здесь пахло тростниковым аиром и зверобоем, тысячелистником и календулой. В углу, в специально отгороженном закутке, на зелёном настиле из дёрна сидел нахохленный грустный лебедёнок. Дэниэл сломал ему крыло, а самого помял, и мисс Эндрюс его теперь лечила. Мисс Эндрюс достала из комода чистый чепец и передник, второпях набросила на плечи старенькую шаль, надела соломенную шляпку. Не прошло и четверти часа, а они с Натом уже скорым шагом шли по приречной тропе в направлении каменного моста. С собой мисс Эндрюс взяла холщовую сумку и большой медный чайник. Предание её семьи сохранило это имя, равно как и секреты целебных трав. Древние знания мисс Эндрюс использовала нечасто и в основном для себя, но мальчишке из рода Грэттон она не могла отказать.

Между тем Дэниэл уже понял, что умирает. Такие боли в животе явно предвещали скорый конец. Из коридора доносился тревожный гул. Ему жалко было расставаться с ребятами и с мистером Рэндольфом, чьи доброта и сочувствие скрашивали ему эти последние минуты. Иногда Дэниэл сгоряча говорил, что ему осточертел Хэйвуд-корт с его зубрёжкой и рутиной, а на самом деле он любил свою школу ничуть не меньше, чем Нат, но как-то совсем по-другому, ведь у любви великое множество полутонов и оттенков. Ребят в лазарет не пускали, они толпились в коридорчике и не хотели уходить. Дверь приоткрылась, и Дэниэл услышал хрипловатый голос Майкла Одли:

– Дэниэл, держись!

Удивительно, сколько горести и преданности может уместиться в двух словах. Тут появились мисс Эндрюс и Нат, и ребята почтительно расступились. Одного беглого взгляда знахарки хватило, чтобы определить истинную причину несчастья.

– У него не заворот кишок, – сказала она, – у него обыкновенные колики. Не стыдно парню быть таким сластёной?

– Уверяю вас, мисс Эндрюс, мои мальчики едят сладкое только по воскресеньям, когда у нас подают сливочный пудинг или пирог с патокой, – сказал директор, – правда, к чаю бывает ещё мармелад, но не каждый раз и в умеренных количествах.

– Но без излишества всё же не обошлось.

Теренса накрыла волна суеверного страха. В приступе раскаянья он притащил из дупла пустой горшок, который поутру искали всей школой. Когда пропал мёд, Нат заподозрил, что тут не обошлось без его кузена, но других аргументов, помимо собственной проницательности, у него не было. Конечно, он метнул в сторону Дэниэла пару обличительных взглядов, прекрасно зная, что брата этим не проймёшь, но таких последствий Нат не ожидал. Надо же догадаться – за раз уговорить целый горшок мёда! Но таков уж был Дэниэл – он ни в чём не знал меры. Мисс Эндрюс сказала, что ей нужны очаг и одиночество, и кухарка безропотно покинула свои владения. Пока она готовила отвар, вся школа пребывала в состоянии благоговейного ожидания.

– Сдаётся мне, мёд вреден для учеников Хэйвуд-корта, – тихо промолвил Уильям Браун, – уже второе медовое происшествие за лето.

– Чревоугодие вредно для учеников Хэйвуд-корта, – строго сказал директор. – Мисс Эндрюс права: не стыдно парням быть такими сластёнами?

Когда снадобье мисс Эндрюс было готово, она проследовала в лазаретную палату и заставила Дэниэла выпить весь чайник. На его щеках проступили розовые пятна, а потухший взгляд ожил. Он даже попробовал улыбнуться, и всем стало ясно – его жизни уже ничто не угрожает. Мистер Рэндольф не знал, как благодарить мисс Эндрюс. Он предложил ей деньги, но она не взяла.

– Долг платежом красен, – сказала она и ушла не прощаясь.

Интересно, что она имела в виду?

Директор не отходил от Дэниэла всю ночь. Мистера Аллена он отправил спать, однако воспитатель то и дело возвращался в лазарет. В своём ночном колпаке набекрень мистер Аллен напоминал грустного клоуна, и по тому, как он ходит сюда через каждые полчаса, директор понял – наконец-то ему повезло. Воспитатель сталкивался на лестничном пролёте то с Натом, то с Майклом. А что же Теренс Феррет? Он тоже спал в эту ночь неважно, лёжа в постели, внимательно прислушивался к своему животу и со страхом ждал, когда у него начнётся заворот кишок.

На другой день, когда Дэниэл поправился и повеселел, и учителя, и ученики стали наперебой расспрашивать Ната, как он догадался обратиться к мисс Эндрюс и откуда узнал о её умениях. Нат всё им рассказал.

Работая в церковном архиве, он добился своего и выяснил, что мисс Эндрюс – последняя из прямых потомков Зельды Кейр. Он сразу захотел с ней познакомиться, но с чего начать разговор? Легенда о том, как Хэйвуд-кортские школьники спасли ведьму из Эпплби, была известна всей округе, но имя одного из них могла знать только она, да и то при условии, что Зельда наладила связь с оставшимися в N-шире родственникам и что им хватило духа с ней встретиться. Но назвала ли она имя Эдмунда Грэттона, и запомнили ли они его? В конце концов, жизнь у потомков Зельды тоже была не сахар: то падёж скота, то засуха, то потрава урожая знатными охотниками, и те же эпидемии, и пополнение, появляющееся каждый год, независимо от перечисленных выше несчастий.

А через пару дней Нат узнал о хулиганской выходке Дэниэла и понял, что теперь не скоро решится постучать в дверь мисс Эндрюс. Непостижимо! Он перелопатил весь архив в поисках мисс Эндрюс, а его братец, как нарочно, подгадал момент, чтобы её обидеть. А потом всё получилось спонтанно, второпях, при страшных обстоятельствах, когда положение казалось почти безнадёжным.

Такой сценарий придумала судьба для встречи потомков Эдмунда Грэттона и Зельды Кейр. Книга памяти, с её пожухшими страницами, размытыми потоками дождей, обугленными пожарами смут и восстаний и кострами ведовских процессов, что ни говори, а стоит прочтения. Её замысловатые письмена порой нелегко расшифровывать, но даже в этих попытках понять суть вещей и событий есть нечто захватывающее. Книга памяти стоит прочтения, и Нат не понимал, как она может не волновать, не трогать до глубины души.

* * *

Дэниэл должен был сделать что-то очень важное: навестить мисс Эндрюс и принести ей свои извинения. Это было трудно, ещё как трудно, и казалось, он впервые в жизни ощутил робость. Он пристегнул к свежей рубашке воротничок, упирающийся жёсткими краями в щёки, аккуратно завязал школьный галстук – синюю шёлковую ленту, пригладил непослушные волосы, сбрызнув их водичкой. Дэниэл волновался, и Нат отметил, что волнение и смущение не делают его хуже, скорее, даже наоборот. Самонадеянное, нахальное выражение лица Дэниэла сменилось застенчивым, и тот, поймав его в зеркале, в свою очередь подумал: «А ведь они с Натом не лишены определённого внешнего сходства. Безусловно, в их облике есть что-то общее, на то они и кузены». Дэниэл дал понять Теренсу, что и ему не мешало бы присоединиться к ним, но он наотрез отказался.

– Что? Пойти к этой фурии? Чего я там забыл? Да ни за что на свете!

– Мы были несправедливы к ней, она удивительный человек, добрый и великодушный, и многое знает и умеет.

– Да уж, пожалуй, даже слишком много – ещё превратит в жабу. Поступай, как считаешь нужным, а мне там делать нечего. И вообще, я за лебедями не охотился. Мне эта затея сразу не понравилась.

Ребята хотели отблагодарить мисс Эндрюс, но знали, что она не возьмёт денег, а потому решили подарить ей букеты полевых цветов. Вдыхая аромат N-ширских лугов, Дэниэл как-то особенно глубоко ощутил, до чего же прекрасен мир. Если бы не тётушка Эндрюс, ему, вполне возможно, пришлось бы сменить эту красоту на холодный сумрак фамильного склепа, поэтому он собирал для неё самые красивые цветы. Братья уже шли по береговой тропе, когда их окликнул Майкл Одли:

– Ребята, я с вами! – И он помахал им крепкой, сильной рукой.

Он тоже решил пойти к мисс Эндрюс и даже надел по этому случаю цилиндр, придавший его курносой физиономии потерянное и какое-то беззащитное выражение. Тётушка Эндрюс была рада гостям. Она напоила мальчишек душистым чаем с листьями дикой смородины и мяты, а потом они сидели рядком на мостках над тихой водой и наблюдали за лебединым семейством. Их молодняк подрастал быстро – не по дням, а по часам, – и хорошел: белых перьев у него становилось всё больше.

Мисс Эндрюс и Нат сопоставили два семейных предания и полностью восстановили картину тех событий. Оказывается, Маргарет ездила в Лондон и неоднократно встречалась там с матерью. Нетрудно догадаться, что связующим звеном между ними стал Питер Добсон. Зельда дожила до глубокой старости. Историю своего чудесного спасения она решилась поведать лишь незадолго до смерти, и стоит отметить, что провидение наделило её завидным долголетием. На обратном пути у каменного брода Дэниэл предложил:

– Давайте искупнёмся!

– Ура! – закричал Майкл.

Через пару минут синие школьные галстуки уже развевались, привязанные к ветке, словно флаги, а под кустами боярышника белели рубашки, и над бродом вновь звенел весёлый смех, а водяные брызги отливали радугой на закатном солнце. Между тем колокол на ратуше уже отбивал вечернюю стражу, а лиловые стрекозы самозабвенно танцевали над речной гладью.

Через рощу ребята шли в сумерках. Они оживленно разговаривали, шутили и смеялись и ещё не осознавали, что их стало трое. А вот в отношениях Дэниэла с Теренсом возникла некоторая прохладца. Нет, они не поссорились, просто мирно расстались. Их дружба переродилась в приятельство, которое постепенно исчерпало себя, и каждый из них пошёл своей дорогой.

Дэниэл взглянул другими глазами на увлечения Ната и даже попросил порекомендовать какую-нибудь историческую книгу, самую интересную, где побольше подвигов и приключений. Ему не мешало занять свой ум, а Нату – набраться от кузена живости и задора, и, должно быть, этим летом они сами не заметили, как перешагнули из детства в отрочество.

Мисс Эндрюс в душе сожалела, что, уйдя в лучшие края, унесёт с собой древние знания, которые удалось сохранить в тёмные века, несмотря на риск и опасность подвергнуться гонениям. Порой она пыталась представить себе своего преемника таким, каким хотела бы его видеть. Он должен был обладать пытливым умом и чутким сердцем, но где найдёшь такого в наше время, когда молодёжь думает только о выгоде? Мисс Эндрюс жила замкнуто, к тому же она считала, что знахарь не должен ходить за своим учеником. Он сам постучит в дверь, если на то будет воля провидения. И вот судьба неожиданно послала ей Ната – любознательного ученика, о каком можно только мечтать. И неважно, станет ли Нат знаменитым гомеопатом. Главное, что знания об уникальных свойствах растений и цветов не пропадут, не канут в небытие, а будут служить людям.

Нат помогал тётушке Эндрюс в сборе трав, а она как бы невзначай, между делом вводила его в курс своего ремесла, рассказывая об изготовлении настоев и мазей и о том, чем лечат тот или иной недуг. Буквица и окопник, пижма и алтей, таволга и фиолетовый вербейник – эти чудесные растения не чета порошкам и пилюлям, от которых что-то, может быть, и выздоравливает, зато всё прочее болит ещё сильнее. Так пытливый ум Ната выбрался на прибрежные луга N-шира с их разнотравьем, пьянящим ароматом цветов и жужжанием пчёл. Хотя природа наделила их семью завидным долгожительством, но мало ли что она там надумает, и мисс Эндрюс старалась рассказать Нату как можно больше и быстрее.

Майклу тоже интересно было всё это послушать: его дядюшка страдал от ревматизма, и никакие лекарства ему не помогали, и Дэниэл стал относиться к окружающему миру с большим трепетом и уважением. Да и как не воздать хвалу кустарникам и травам, коль скоро они могут исцелить человека, а то и спасти жизнь? Порой они сидели все вместе на мостках и представляли собой странную картину: пожилая крестьянская женщина в домотканой юбке и грубом холщовом переднике и трое мальчиков из частной школы, ведущие вдумчивый, серьёзный разговор.

Гордой знахарке и в голову не приходило, что её учеником окажется питомец Хэйвуд-корта, стрельчатые окна которого уже не один век надменно посматривали на соломенные крыши N-ширских деревень. В конце августа ребята разъехались на каникулы, а когда вернулись в школу, лебеди уже собирались в перелёт. Их домашних собратьев ожидало зимовье в уютных тёплых птичниках, а они были вольные души и готовились в дальний путь. И лишь лебедёнок, изувеченный Дэниэлом, оставался зимовать у тётушки Эндрюс. Перелёт ему был не под силу, но, упражняясь в пеших прогулках, он укрепил и натренировал лапы и почти избавился от природной неуклюжести. Его походка обрела твёрдость. Он очень привязался к тётушке Эндрюс, и когда та собирала травы, непременно дозорил неподалёку, а однажды даже вызвался сопровождать её на ферму, где она покупала продукты. Днём лебедёнок не прочь был поплавать со своим семейством, а по вечерам выбирался на мостки, и они вместе любовались закатом.

В октябре вода остыла и обрела прозрачность, тем живописней на гладкой её поверхности смотрелись ярко-жёлтые листья. Каждое время года привносило в природу N-шира нечто особенное. Трудно сказать, когда здесь было красивее всего, но, пожалуй, ничто не могло сравниться с очарованием золотой осени. Как-то раз, играя в гольф, Нат услышал едва уловимый оклик, доносящийся с неба. Он поднял голову и увидел лебединую стаю. Нат позвал Дэниэла и Майкла, и они замерли, глядя ввысь.

– Э-ге-гей! – Дэниэл помахал им клюшкой для гольфа, и ему показалось, что они ответили на своём загадочном лебедином языке.

Они улетали в тёплые края, наверное, в Африку, и прощались с N-широм, с тётушкой Эндрюс, с Натом, Дэниэлом и Майклом, но ребята знали, что весной они непременно вернутся в родную заводь.

Кукольный театр

Как-то раз незадолго до Рождества мистер Эпплтон отправился в частную библиотеку на Уоткинс-лейн просмотреть свежие газеты и декабрьский номер своего любимого литературного альманаха. Хронически стеснённые обстоятельства не позволяли ему выписывать все издания, какие он хотел бы, и вынуждали ограничиваться журналом Королевского географического общества – уж в этом мистер Эпплтон не мог себе отказать. Будучи заядлым книголюбом, он оплачивал годичный абонемент на посещение читального зала, куда исправно поступали новинки. Порой здесь проводились музыкальные и литературные вечера и встречи с интересными людьми, которые приносили хозяину библиотеки дополнительный доход и неизменно пользовались успехом. Только однажды мистер Доэрти потерпел фиаско, когда пригласил пожилого индуса. Ничего хорошего из этой затеи не вышло: читатели не захотели смотреть на его змей, коль скоро почти у каждого имелась дома своя, и заклинатель остался без выручки, а меланхоличного вида библиотекарь потом долго не решался спускаться в книгохранилище и вздрагивал от малейшего шороха.

Ну а сегодня в передней, между подставкой для зонтов и тростей и высоким зеркалом, на доске объявлений, где предлагался манускрипт XVI века (в отличном состоянии), почти новая двуколка (за умеренную цену) и котята пёстрые (даром), висела афиша, радующая глаз буйством красок и фантазии. Она гласила: «Мэтр Жаке, знаменитый кукольник из Парижа. Только одно представление – феерическое действо по мотивам сказок Шарля Перро!»

Мистер Эпплтон сразу же купил билеты. Да и как тут останешься равнодушным, когда твой шестилетний сынишка обожает сказки и не за горами Рождество – его любимый праздник. В эти светлые дни мистер Эпплтон с Алексом были неразлучны: они наряжали ёлку, украшали дом гирляндами из остролиста, вместе ходили по магазинам. Как все дети, Алекс обожал подарки и ждал их с нетерпением. Выбирая для сына новые игрушки, мистер Эпплтон чувствовал, что ему понравится, и никогда не ошибался. Так, конка с заводной лошадкой объездила весь свет – от передней до чуланчика, фрегат «Мавритания» бесстрашно бороздил ковёр в гостиной, а плюшевый мишка, мягкий, славный, необычайно приятный на ощупь, разделял с Алексом минуты покоя и тишины.

Чтобы обеспечивать себя и сына, мистер Эпплтон много работал. Он служил клерком в конторе «Лэмпсон & братья» и, в совершенстве зная французский, делал переводы – самые разные, от художественных произведений до кулинарных рецептов, но жили они всё равно более чем скромно. У них не было возможности держать постоянную прислугу. Раз в месяц приходящая горничная чистила парадное крыльцо и камин и мыла окна, а в основном мистер Эпплтон домовничал сам. Алекс ему помогал, стремясь быть как папа. По вечерам, покончив с хозяйственными хлопотами, они удобно устраивались у горящего камина с книгой волшебных сказок, и мистер Эпплтон решил, что кукольный спектакль станет замечательным рождественским подарком для Алекса. Он оказался прав. Этот зимний вечер Алексу запомнился на всю жизнь: аромат апельсинов в библиотечном холле, и читальный зал, убранный шарами из золотой бумаги, и лиловый бархатный занавес, и томящее предвкушение чуда.

Мэтр Жаке показал нечто невероятное. Чародей в неряшливом пальто и старомодной шляпе с обвисшими полями силой своего гения оживил кукол, обратив грёзы в реальность и подарив зрителям – и большим, и маленьким― час детского изумления и восторга. По дороге домой отец с сыном бурно обсуждали спектакль, а на лондонских улицах царила предпраздничная весёлая неразбериха, и в воздухе кружились пушистые хлопья снега…

Алекс верил, что мэтр Жаке приедет ещё. Он каждый раз интересовался, не появилась ли в библиотеке новая афиша, и отцу было горестно его разочаровывать. Наконец Алекс устал ждать и спросил напрямик, когда они пойдут смотреть спектакль. Вопрос этот озадачил мистера Эпплтона, и он попытался объяснить сыну, как много на свете ребят, любящих сказки, и как много обстоятельств, могущих помешать мэтру Жаке вновь посетить туманный Альбион. Однако его доводы совсем не утешили Алекса.

Приближалось Рождество, мэтр так и не приехал, и тогда мистер Эпплтон купил в магазине игрушек домашний кукольный театр. Он представлял собой коробку, в которой лежали яркие декорации и нарисованные персонажи – их надо было вырезать и наклеить на картон. Кому придёт в голову хандрить в преддверии такого занятия? Тут же был и сценарий простенькой детской пьески, и, разыгрывая её для сына, мистер Эпплтон даже не предполагал, что это станет главным увлечением Алекса. Он много читал, и в театре быстро стали появляться новые действующие лица, герои его любимых книг. Алекс сам их рисовал и раскрашивал, а для пущей прочности и сохранности покрывал лаком. Потом отец придумал лепить кукол из воска. В мастерской по пошиву штор, расположенной неподалёку, они покупали обрезки красивых тканей – шёлка, атласа и тафты – и мастерили одёжки, а когда Алексу попался лоскут лилового бархата, он сделал из него занавес.

Дом мистер Эпплтон снимал небольшой, но уютный, к тому же при нём был задний двор, точнее, крохотный дворик, отгороженный от суеты, шума, гари и пыли высокой каменной стеной. Он разбил здесь клумбу, высадил анютины глазки, бархотцы, нарциссы. Мистер Эпплтон очень любил цветы. В кустах белого шиповника по весне задорно щебетали воробьи, и в окно детской заглядывал жасмин. Мистер Эпплтон хотел, чтобы вокруг было как можно больше зелени. Они с сыном редко выбирались в парк и ещё реже за город, поскольку эти поездки требовали свободного времени и дополнительных затрат. Жили они замкнуто, к ним никогда не приходили гости, но им всегда было хорошо вдвоём.

С того дня, как Алекс впервые увидел кукольный спектакль, минуло пять лет. Мистер Эпплтон сам занимался с сыном науками. Алекс давно уже бегло читал – и по-английски, и по-французски, и его герои говорили на двух языках одинаково бойко. Он учился с удовольствием, рос любознательным и смышлёным, и пора было всерьёз решать вопрос его дальнейшего образования, ведь как бы ни было туго со средствами, никто не вправе лишать мальчишку школьного детства, но все чаянья и планы мистера Эпплтона неожиданно рухнули.

Однажды Алекс попросил отца почитать ему вслух, и вдруг на самом интересном месте мистер Эпплтон закашлялся. Он и не знал тогда, что это чахотка. Вскоре он почувствовал себя плохо, и его рассчитали. Мистер Эпплтон не терял надежды найти другое место, но мешал предательский кашель, который с каждым днём становился всё более частым и сильным. За переводы платили недостаточно, и ему пришлось тратить свои скромные сбережения – то немногое, что удалось скопить. Потом отец совсем слёг. Алекс взял на себя заботы по дому: готовил еду, стирал и убирался, всячески старался его порадовать, разыгрывал для него кукольные сценки с неизменно счастливым концом. Он верил, что папа выздоровеет и у них всё наладится.

Вспоминать это время было нелегко, но ещё тяжелее – тот злосчастный день, когда приходской доктор уговорил отца перебраться в лечебницу на Кросленд-стрит. Алекс остался один, и огонь в их очаге погас. Мистеру Эпплтону было нужно хорошее питание: орехи, фрукты и мёд. Алекс относил в ломбард посуду и одежду, не догадываясь, что львиную долю продуктов разворовывают жадные сиделки. По вечерам он стоял у окна, обнимая плюшевого медведя. Шум дождя, прежде умиротворённо сливающийся с шелестом отцовских бумаг, сделался горестным и тревожным. Как-то раз его сердце сжалось от невыносимой тоски. Он почувствовал, что должен непременно увидеть отца. Алекс не мог больше выносить разлуки. Если он не получит хоть крупицу отцовской любви и добра, то замёрзнет, окоченеет и погибнет. Но как быть, ведь в такой поздний час его не пустят? И тогда он достал из комода все оставшиеся деньги, выгреб мелочь из кошелька, прихватил ещё серебряный подстаканник и помчался в лечебницу, где ему удалось договориться с дежурной сестрой. Отец очень изменился, осунулся и похудел, но, когда он увидел Алекса, его потухший взгляд ожил, и губ коснулась нежная улыбка.

– Ты пришёл, мой маленький мальчик, ты пришёл…

Алекс бросился к нему и приник головой к его груди, а отец гладил его по волосам своей продолговатой ладонью, совсем истаявшей, почти прозрачной, но такой же, как раньше, ласковой и родной.

– В школе у меня был друг, – сказал отец, – его звали Уильям Хайдфилд. Мы были с ним не разлей вода, поступили в один колледж, но незадолго до выпуска крепко повздорили и расстались. Он сказал, что не хочет меня видеть. Это случилось так давно, мы были тогда совсем юными. С годами люди становятся менее категоричными, но, к сожалению, я не знаю, где он сейчас.

– А ты не помнишь, где жили его родители?

– У Уильяма их не было, но в Лондоне жила его двоюродная тётушка.

Отец взял с тумбочки блокнот, вырвал страничку и протянул Алексу.

– Здесь записан её адрес. Когда… когда станет трудно, обратись к ней. Через неё ты найдёшь Уильяма. Кто знает, каким он стал, помнит ли меня и захочет ли с тобой говорить, но на него теперь вся надежда.

По исхудалой, бледной щеке отца катилась слеза, и у Алекса перехватило дыхание:

– Папочка, милый, не плачь. Выздоравливай скорее, и мы вместе её навестим. Мы найдём твоего друга, и вы обязательно помиритесь, вот увидишь. А… из-за чего вы поссорились?

Но отец не ответил. Внезапно его захлестнула волна воспоминаний, подхватила и перенесла на тот далёкий берег детства, где над нивами и пшеничными полями, ореховыми лощинами и ручейками, поросшими осокой, и по сей день возвышаются готические башенки старинной частной школы Герберт-корт. Если бы можно было увидеть их ещё раз хоть одним глазком и пробежаться с друзьями по росистой мураве, и под сенью вишнёвых деревьев повторить когда-то давным-давно заданный урок, и завязать школьный галстук – крепко-накрепко, чтобы не потерять никогда.

С его лица сошло страдальческое выражение, оно сделалось спокойным и как будто просветлённым, и Алекс подумал, что отцу стало лучше. Потом он уснул, а Алекс всё сидел рядом и гладил его продолговатую ладонь и лишь с первыми проблесками тусклого осеннего рассвета осторожно, на цыпочках, вышел из палаты, боясь его разбудить. Он вернулся домой, не раздеваясь прилёг на кровать и задремал, и вдруг раздался стук дверного молотка – глухой, зловещий стук. Алексу сообщили, что отец умер.

* * *

Алекс не знал, что Лондон такой огромный. Ещё совсем недавно он состоял из прихода Сент-Джермен, родной с детства Феттер-стрит, милого скверика, знакомых лавок и магазинчиков. Этот Лондон был уютным и счастливым, но теперь всё изменилось и ничего невозможно поправить.

Алекс уже полдня блуждал по городу в поисках переулка Олд-Бисш-лейн. Там жила тётушка мистера Хайдфилда. Ему больше некуда было идти и некого просить о помощи. Ему негде было ночевать и нечего есть. Вещи отца – рубашки, жилеты, шейные платки, запонки, даже связку журналов Географического общества – домовладелец взял себе якобы в счёт погашения долга. Он позарился и на игрушки Алекса – плюшевого медведя и конку с заводной лошадкой. Пойдут ли они на благо его детям? Театр – единственное, что Алексу удалось отстоять.

Сколько миль он преодолел? Он замёрз, проголодался и еле держался на ногах от усталости. Алекс не привык так много ходить. Иногда они с отцом выбирались на природу – плыли на пароходике до Кью и отдыхали на свежем воздухе: играли в волан, бросали бумеранг или просто гуляли вдоль реки. То были залитые солнцем летние деньки, и их уже не вернёшь, а сейчас моросил ноябрьский дождь. Алекс брёл по лужам и жидкой грязи и знал, что он один на всём белом свете.

Наконец он нашёл Олд-Бисш-лейн и указанный дом и несмело постучал в дверь. Ему открыла кухонная девочка. Она ничего не знала про мисс Рэкхем и служила другим людям, но на всякий случай доложила о приходе Алекса хозяевам. Те в свою очередь тоже первый раз слышали это имя и посоветовали спросить о ней у соседей. Слева жили молодожёны, месяц как вселившиеся, а справа располагалась шляпная мастерская. Дом напротив, судя по мутным окнам и чертополоху, проросшему на карнизе, пустовал, но Алекс постучал и туда. На втором этаже вроде бы шелохнулась пёстрая занавеска, и он повторил попытку уже громче и настойчивей. Тут скрипнула форточка, и растрёпанная хмурая старуха выглянула и спросила, чего ему надо.

– Извините пожалуйста, мэм, мне необходимо срочно увидеться с мисс Рэкхем. Вы не подскажете, где я могу её найти?

– Мисс Рэкхем? Хватился! Померла она, уж три года как. До последнего ждала своего ненаглядного Уильяма. Преставилась, бедняжка, и некому было её хоронить, а беспутный племянничек, шалопай и бездельник, тем временем веселился на островах в обществе язычников. – И она опасливо перекрестилась. – А ты кто такой будешь?

Алекс сказал, что он сын Фрэнсиса Эпплтона.

– А, так это того дружка, которому родительское слово не запрет? Ну так немудрено – с кем поведёшься, того и наберёшься.

Алекс ничего не понял, но всё-таки спросил, не слышала ли она чего о мистере Хайдфилде и не знает ли, где он сейчас. Старуха ответила, что не знает. Скорее всего, его косточки давно обглодали дикари – достойный конец для нечестивца, который мотается по чужим странам, будто Господь ему своей не дал. Она гордо сообщила, что лично её не волнует ничего, что происходит за пределами Олд-Бисш-лейн, и с раздражением захлопнула форточку.

…Алекс помнил: где-то на Коблс-роуд он видел ночлежный дом. А может, не на Коблс-роуд, а на Чариэт-вэй или ближе к овощному рынку. Он обошёл за день столько улиц, столько скверов и переулков промелькнуло у него перед глазами, столько красочных вывесок, цирюлен, модных лавок, сапожных будок и харчевен. Харчевен…

Алекс жадно напился воды у колонки, чтобы было не так голодно и не так сильно сосало под ложечкой. Добраться бы до ночлежки. Там его накормят пустой похлёбкой и прогорклой кашей. Он будет рад и этому, он съест всё до крошки и попросит добавки, а потом упадёт на топчан и уснёт и проспит сутки, а то и двое.

Вот оно, это здание, – и Алекс облегчённо вздохнул. Вокруг было полно народу. Одни пили джин, спорили и ругались, другие молча стояли, прислонившись к обшарпанной стене и отрешённо глядя в никуда. Кто они и зачем здесь? Может, обитатели ночлежки, вышедшие прогуляться перед сном? Лондон весь был исполнен многолюдья и толкотни, и какого-то хаотичного движения, и тягостного бездействия, и попробуй разберись здесь, что к чему. Алекс поднялся на крыльцо и вдруг услышал в спину:

– Ты куда это, паршивец, или хочешь, чтобы тебе намяли бока?

Он удивлённо оглянулся:

– Это вы мне, сэр?

– Тебе, а кому же ещё? – ухмыльнулся извалянный в грязи тип.

– Молодой, а наглый, – вторила ему пропитая бабёнка с крупными иссиня-чёрными гнойниками на лице, и в тот же миг стал подтягиваться недовольный люд.

– Простите. Вы, наверное, приняли меня за кого-то другого.