Текст книги "Солнце в ежевичнике"

Нат понял, что должен смириться с неизбежным, но не тут-то было. Приземистое здание на Бишоп-стрит не давало ему покоя, и раз в него не получается войти с парадного крыльца, Нат стал искать маленькую неприметную дверцу. Он знал, что у сторожа, мистера Финча, сидят семеро по лавкам, а тощая, как кошачий потягот, супруга опять на сносях, к тому же сам он задолжал хорошую сумму хозяину паба и всякий раз нервничал, завидев в конце улицы его плечистых сыновей. Вполне возможно, с ним удастся договориться. Так и получилось.

Предложение Ната застало мистера Финча врасплох и вызвало некоторое удивление и сомнение, но возможность отвязаться от кредиторов была более чем заманчива, в результате они условились, что Нат придёт к нему в субботу вечером, когда здание суда, расположенное напротив архива, опустеет. После ужина ученикам Хэйвуд-корта разрешалось прогуляться по парку. Моцион этот не считался обязательным и осуществлялся по желанию, что было очень кстати. Нат вскарабкался на каменную ограду, опираясь на ствол кривой груши, и прыгнул в пропылённый бурьян.

Смеркалось, и колокол на ратуше пробил вечернюю стражу. В воздухе мелькали летучие мыши, словно обрезки чёрного бархата. Нат проделал тот же путь, что Эдмунд Грэттон: через рощу – к реке и по береговой тропе – к мосту Отшельника, а оттуда уже рукой подать до Уилбертона. Мистер Финч ждал на крыльце. Он провёл Ната тёмным узким коридором в небольшую комнату, по периметру заставленную высокими, упирающимися в потолок шкафами. Нат вложил в его ладонь соверен. Честно признаться, мистер Финч не надеялся получить больше кроны, был приятно удивлён такой щедростью и изо всех сил старался угодить. Он суетился, как трактирщик, принимающий денежного клиента.

– Вот тут у нас воры, вот тут – убийцы. Есть материалы по делу о шайке Кривого Дика. Они грабили экипажи на Уилбертонской обводной дороге. Не желаете ознакомиться? – Мистер Финч готов был презентовать всех окрестных злодеев XV века, но Нат сказал, что его интересуют только преступления против духа.

– Ведьмы-то? И они, и они, голубушки, есть. Вот они, наши лихие бабёнки, уж десяток-то наберётся, а может быть, и два. Есть даже королева мая.

Сторож ушёл, оставив на столе зажжённую свечу, и Нат принялся за работу. Он думал, что справится за полчаса и к отбою вернётся в Хэйвуд-корт, но всё оказалось гораздо сложнее. Многие документы истлели от сырости, многие были изъедены мышами. Дела ведьм и еретиков хранились вперемешку. Нат читал их, и по его тонким чутким пальцам струился ледяной холод. В какой-то момент у него перед глазами расплылось кровавое пятно, и он едва не вскрикнул, но это была просто клякса. Чернила за столетия померкли и приобрели коричневато-бурый оттенок. Нат напряжённо всматривался в заляпанные воском листы – страшные свидетельства ночных допросов, пытаясь отыскать имя Зельды.

«А зачем тебе Зельда? – И Нат почувствовал шум в висках. – Чем тебе плоха Джоан? Чем плохи тебе Мэдж и Кэтрин, Памелла и Агнес, и Элизабет – королева мая?» Зельда была лишь одной из множества женщин, пострадавших за склочный нрав, за болтливый язык, за красоту, за удачливость либо вообще совершенно случайно затянутых в водоворот фанатичного безумия. Ты напрасно теряешь время, глупый мальчишка… Откуда ты знаешь, была ли Зельда? Была!

Вот оно – дело Зельды Кейр, ведьмы из Эпплби! Она предстала перед ним как живая – пожилая крестьянка с открытым честным лицом и натруженными руками, знахарка, травница и целительница. Она держалась смело и достойно и уверенно отвечала на вопросы. Её неоднократно видели в Эйншемских кругах. Нат знал это место, там сохранились следы языческого капища, оставшегося от древних племён, которые в незапамятные времена населяли территорию N-шира. Зельда сказала, что собирала целебные травы, что растения здесь особенные – они налиты живительной силой. Тем самым она совершила непоправимую ошибку. Её слова стали зацепкой, якобы она признала связь с языческими силами. «А где я должна была собирать травы? На брусчатке церковного двора?» – спросила Зельда. Среди обвинений, трудно опровержимых в силу их нелепости, было и такое, что она превратила в осла Тима Диггори, бродячего точильщика ножей. Зельда сказала в ответ: «В ослов не превращаются, ими рождаются». По характеру обвинений и недюжинному уму обвинителей она уже поняла, что её песня спета…

Нат стоял на крыльце, полной грудью вдыхая ночную прохладу. Мистер Финч вызвался проводить его до Хэйвуд-корта, но он отказался. В мире есть чего бояться, помимо надуманных страхов, к тому же ему хотелось побыть одному. Городок уже крепко спал, лишь немногие окна слабо светились. Нат шёл по извилистым мощёным улочкам, мимо закрытых лавок и мастерских, пересёк ярмарочную площадь, над которой возвышалась церковь Сент-Клемент и башня недавно возведённой ратуши, а с Бишоп-стрит на них смотрели мрачные окна старинной тюрьмы, где ныне отмечались в основном пьяные гуляки, устроившие дебош в базарный день.

Нат немного задержался на мосту Отшельника. Он облокотился о парапет, задумчиво глядя вниз – туда, где неспешно текла вода, сейчас казавшаяся чёрной, словно гагат.

Мост – молчаливый страж реки. Невозможно представить, сколько босых ног шлифовало его древние камни, сколько деревянных сабо простучало по ним, сколько проехало колёс. Если бы он умел говорить, он бы поведал Нату, как трое мальчишек бросили в воду рога, обёрнутые блестящей бумагой, и те поплыли вниз по течению, и как бедный рыбак, любитель ночного клёва, возвращался за полночь в свою лачугу. Он брёл с удочками и бадейкой по береговой тропе и, когда проходил мимо местечка, называемого каменным бродом, услышал заливистый юношеский смех. Мальчишки плескались в воде, смывая с себя глину, дурачились и брызгались, подобно шаловливым фавнам. Их обнажённые тела в бледном свете луны казались мраморными, а смех… Рыбаку он был хорошо знаком. Он принадлежал ученикам Хэйвуд-корта, которые едва не сжили его со свету. Они таскали у него сушёную рыбу, сеть отобрали, натянули между деревьями и стали бросать через неё мяч, а единственную лодку считали своей, плавали на ней до Истлича и не всегда удосуживались вернуть. Рыбак зарабатывал на пропитание пятерым ребятишкам, но их это не волновало. На мольбы и призывы сжалиться они отвечали грубостями и угрозами и обещали стереть его убогую лачугу с лица земли.

Доведённый до отчаянья, рыбак пошёл искать встречи с директором Хэйвуд-корта. Он не был уверен, что его пустят хотя бы на порог, и, оказавшись в приёмной, глядя на стеллажи книг в сафьяновых переплётах, совсем стушевался, понимая, как он неуместен здесь, – в хламиде, пропахшей свежей рыбой и тиной. Он пришёл не жаловаться, не отстаивать права (какие права могут быть у бедного рыбака?), а лишь смиренно просить о заступничестве, но будет ли кто слушать его в этом храме учёности, где латынь переводят с листа?

Директор выслушал рыбака, по описанию колоритной троицы легко догадался, о ком идёт речь, и вызвал мальчишек к себе в приёмную. Тут рыбак увидел своих обидчиков в другой обстановке, и его потрясло вопиющее лицемерие и двуличие в существах столь юных. Они явились, гладко причёсанные, кроткие и немного огорчённые тем, что их оторвали от богословского трактата, и рыбак понял: все надежды были напрасными – директор ему не поверит. Он не знал, что удивить чем-либо мистера Эдвардса невозможно. Тем не менее безобразия не то чтобы прекратились, но каждодневный характер утратили, и рыбак не хотел встречаться с этой троицей глубокой ночью на пустынном, заросшем ракитником берегу, а потому притаился в кустах и сидел там тихонько, дожидаясь их ухода. А поутру весь городок гудел, обсуждая новость.

Узнав о случившемся, он всё понял – и подумал: «Дерзкое дурачьё, не представляют, во что ввязываются». Он никому ничего не сказал и лишь перед смертью произнёс загадочную фразу, давшую жизнь красивой легенде. Но Нат в эту минуту думал о другом. Из показаний свидетелей он узнал, что у Зельды была ещё младшая, очень поздняя дочь-поскребыш пятнадцати лет. С перепугу она начала чудить. Соседка опасалась, что за ней тоже придут, и спрятала её у себя. Нат живо представил себе угловатую некрасивую девчонку с острыми плечами и волосами, прямыми, как солома, забившуюся, словно затравленный зверёк, в чужой подпол. Оправилась ли она от пережитого и что стало с ней потом? В архиве церкви Сент-Клемент наверняка можно что-то о ней найти, и Нат вновь обратился за помощью к мистеру Рэндольфу. Поскольку на этот раз его неугомонный ученик заинтересовался вполне безобидными документами, директор пошёл ему навстречу. Он договорился с викарием, чтобы тот позволил Нату по субботам работать в церковном архиве.

Изучая книги регистрации браков, рождений и смертей за XV век, Нат выяснил, что Маргарет не сгинула и не лишилась рассудка. Через три года она вышла замуж за сына уже известной Нату соседки и далее щедро пополняла графý рождений вышеназванной книги. Это говорило о том, что потомки Зельды Кейр, вполне возможно, и сейчас живут в окрестностях Уилбертона, и Нат почувствовал непреодолимое желание их разыскать. Ему предстояло идти по следам её внуков в течение четырёх веков – кропотливая рутинная работа, но в него вселилась та особая одержимость, присущая всем исследователям, то упорство, заставляющее их десятилетиями расшифровывать клинопись на осколке глиняного сосуда, по истлевшему лоскуту воссоздавать конструкцию ткацкого станка либо по фрагменту латной рукавицы устанавливать личность её обладателя.

* * *

По субботам уроки в Хэйвуд-корте заканчивались раньше обычного, и мальчишкам выпадали драгоценные часы полной свободы и возможность вырваться из классных комнат на лоно природы или совершить увлекательную вылазку в город. Главное, не опоздать на перекличку. Только самым младшим ученикам запрещалось выходить за ворота, и они с завистью и восхищением смотрели вослед счастливчикам, бодро шагающим наперевес с сачками и удочками и ракетками для игры в волан.

Как-то раз Дэниэл и его приятель Теренс Феррет отправились купаться в речке. Июльский жаркий день был в разгаре, вода так и манила, хотелось быстрее скинуть с себя душащую одежду и броситься в её объятия. Самым лучшим местом для купаний считался каменный брод, и ребята шли туда. Нежданно-негаданно их планы поменялись. Они увидели на отмели пару рыбачьих лодок, тут же сушились снасти. Из зарослей ракитника выглядывала одним глазом подслеповатая покосившаяся лачуга, в которой жил рыбак Уилсон со своим оборванным семейством. Дэниэл завернулся в сеть, принял картинную позу и стал похож на Нептуна. В окне слегка шелохнулась занавеска, и вновь всё замерло, а может быть, им вообще это только показалось.

– Давай возьмём лодку, сплаваем до Истлича и обратно, – предложил Дэниэл.

– А что хозяин скажет? – неуверенно спросил Теренс, покосившись на лачугу.

Дэниэл дёрнул плечом – да что он может им сказать? Подобно предшественникам, Дэниэл всё вокруг считал своим. Ребята отвязали лодку, и их самоуправство не нарушило идиллической тишины и покоя. Очевидно, Уилсонов не оказалось дома. Дэниэл сел на вёсла, и они поплыли мимо заливных лугов и тучных пастбищ. Зеленовато-жёлтая вода в середине реки казалась почти янтарной, а под мостом Отшельника она почему-то обретала густо-синий цвет. Никто точно не знал, когда был построен этот мост – пятьсот лет назад, шестьсот или тысячу, – и если кто и жил под ним сейчас, то гулкое, беспокойное эхо.

Дэниэл устал грести, и они с приятелем поменялись. Теренс сел на вёсла, а он вальяжно раскинулся в лодке, глядя в небо. С ними наперегонки плыли лёгкие перистые облака, а может быть, плыли только они, а облака философично взирали на них, а чуть ниже чёрная точка чертила круги – это высматривал добычу коршун.

– Что твой заумный братец? Опять книжной пылью дышит? – спросил Теренс.

– Ой, не говори, – бывают же такие зануды.

– Он, кажется, увлекался геральдикой?

– Да, а ещё астрономией, местным фольклором, древними способами обработки металлов. Помнишь, когда у нас копали поливальный желоб, он нашёл наконечник стрелы? Ну так вот, он уже два года пытается выяснить, в каком веке его изготовили. Удивляюсь, как у него ещё мозги не лопнули… – ИДэниэл недвусмысленно покрутил пальцем у вискá.

– Ну, а каково его дежурное помешательство?

– Директор выхлопотал для него разрешение рыться в церковном архиве Сент-Клемента.

– Там-то он чего забыл? Там, кроме регистрационных книг, и нет ничего.

– Не знаю, всё вычерчивает какие-то таблицы.

– И чьё же он генеалогическое древо вздумал составить? Рыбака Уилсона, что ли?

Ребята покатились со смеху.

– Смотри, вот найдёт его родство с Плантагенетами, тогда пожалеем, что брали лодку без спроса, – продолжил Теренс.

– Сдаётся мне, что он ещё раньше притащит в школу проказу.

Над рекой нависло желтоватое марево, раскалённый воздух дрожал. Из города доносился отдалённый колокольный звон.

– Мы на перекличку не опоздаем? – забеспокоился Теренс.

– Даже если и опоздаем. Мистер Аллен у нас без году неделя, а нового наставника обвести вокруг пальца ничего не стоит, – сказал Дэниэл и тут же печально добавил: – Интересно, как там наш мистер Бенкрофт?

– Скучаешь?

Дэниэл молча кивнул. Мальчишки понятия не имели о директорских заботах и тревогах, но неразбериха им надоела ничуть не меньше.

Друзья заплыли в заводь, где и без того ленивая река становилась ещё медлительней и спокойней, а в прибрежных камышах исстари гнездились дикие лебеди – заповедное таинственное место. На берегу стоял маленький домик с островерхой крышей. Вековые деревья сплелись над ним кронами, образовав подобие зелёного шатра. Парадный вход, если можно так назвать крылечко о трёх ступеньках, был с противоположной стороны, а кухонная дверь выходила на мостки, нависающие над самой водой.

Здесь жила старая дева мисс Эндрюс – жила затворницей, редко появлялась в деревне и почти никогда – в городе, и про неё говорили, что она немного не в себе. Мисс Эндрюс была бедна и хоть как-то сводила концы с концами благодаря вязанию чулок и носков. Она сбывала готовые изделия коробейнику, который снабжал её пряжей. Осторожные птицы безгранично ей доверяли и возвращались сюда каждую весну. Вот и сейчас они плавали неподалёку от мостков, величавые и степенные, но порой, словно вздумав подурачиться, принимали вертикальное положение, так что над водой уморительно подрагивал лишь коротенький хвостик. Их малыши представляли собой забавное зрелище: они были покрыты серым пухом, и только на крылышках белели костыши недавно прорезавшихся перьев. Тут на мостках появилась мисс Эндрюс с корытцем и негромко позвала их к себе. Лебеди безбоязненно подплыли, и она принялась их кормить.

– Ух ты! – восхитился Дэниэл. – Вот это я понимаю, ручные птицы! А нашего директора обманули, бешеных лебедей ему подсунули. Послушай-ка, есть идея! Давай отловим парочку лебедят и отнесём в школу. Вот ребята обрадуются, а заодно мистер Рэндольф ворчать перестанет.

Вид пустого лебяжьего домика и вправду настраивал директора на сварливый лад.

– Как же мы их потащим? Они же будут вырываться, ещё клюнут.

– Я видел там, у рыбака, садок для окуней, в него пара лебедят точно поместится. Они нам сами потом спасибо скажут, им тут скука смертная.

Ребята поплыли за садком, а когда вернулись, лебединое семейство уже устроило себе послеобеденный отдых, расположившись на лугу. Мальчишки причалили к берегу, и Дэниэл сказал:

– Я пойду за лебедятами, а ты карауль лодку, сиди на вёслах в полной готовности.

Лебедята, смешные всклокоченные создания, напоминали Хэйвуд-кортских школьников среднего звена, непрестанно меряющихся ростом у дортуарного косяка. Дэниэл подкрался к одному из них и с размаху накрыл садком, но сам при этом поскользнулся и упал: почва на лугу была топкой и жирной. Другие птенцы бросились к воде, а их родители накинулись на Дэниэла. Лебедь-мать, огромная и сильная, ринулась на защиту своего малыша. С устрашающим шипением она наступала на похитителя справа, и он стал отбиваться от неё ногами:

– На, получи! – А слева его уже атаковал негодующий отец. – Вот я вам сейчас задам! – горячился Дэниэл, хотя лучше бы он молчал.

На шум из домика выскочила мисс Эндрюс.

– Что ты делаешь, негодник! А ну, оставь лебедей в покое! – И она направилась к Дэниэлу решительным бодрым шагом.

Её осанка была прямой, а поступь – широкой и независимой, и что-то в её облике явственно выдавало твёрдое намеренье надрать сорванцу уши. Дэниэл вытряхнул лебедёнка из садка и помчался к реке, преследуемый его шипящими родителями. Запыхавшийся и взмыленный, он едва ли не с разбега запрыгнул в лодку, и тут его взяла досада. Потомственный дворянин, Дэниэл не привык, чтобы его окорачивали простолюдинки, и, отчалив от берега, дал волю чувствам.

– Глупая старуха – злая вековуха! – кричал он, кривляясь и гримасничая.

– Совиное ухо! – вторил ему Теренс.

– Молодцы, молодцы, сразу видно – джентльмены, – покачала головой мисс Эндрюс.

– Бе-бе-бе! – разносилось над рекой.

– Ничего себе тихая старушка, это фурия какая-то, – сказал Дэниэл, немного отдышавшись. – Правильно говорят, все старые девы не в себе.

– Точнее, себе на уме. В тихом омуте сам знаешь, кто водится. А куда мы вот это денем?

– Что?

Тут только Дэниэл обнаружил, что притащил с собой садок.

– Может, в школу возьмём? – предложил Теренс.

– А на что он нам?

– Повесим на дерево, будем мяч забрасывать.

– Да ну, положим его лучше на место, а то как бы опять чего не вышло, да и братец мой привяжется – откуда да что.

…В школе Дэниэлу пришлось объяснять происхождение травянистой зелени на брюках. Мистер Аллен в мягкой, но настойчивой форме добивался признаний, где он так запачкал форменный жилет, и Дэниэл был вынужден врать, что он весь изгваздался, спасаясь от дикого вепря, который выскочил на него из леса и чуть не укусил.

Хотя над заводью царили покой и тишина, и казалось, будто бы на десяток миль окрест нет ни души, в школе каким-то образом узнали, что вепрь тут ни при чём и что Дэниэл подрался с лебедями. Он сам слышал, как его смелую и оригинальную вылазку обсуждает прислуга. Новость дошла и до Ната, но, в отличие от других мальчишек, он счёл поступок кузена глупым и злым и хотел поговорить с ним тет-а-тет. Это было непросто, поскольку за Дэниэлом всюду тянулся хвост весёлых шалопаев, но Нат улучил момент, когда тот уединился в кабинете для музыкальных занятий – самом подходящем месте для семейных концертов, не нуждающихся в слушателях. Здесь надменный пюпитр неодобрительно посматривал на ворох неряшливых нотных тетрадей, с доски ухмылялась рожа, нарисованная кем-то из юных дарований, а на подоконнике стоял стакан с увядшими колокольчиками. Здесь Дэниэл, выполняя отцовскую волю, три раза в неделю честно мучил виолончель.

– Я давно собирался тебя спросить, тебе когда-нибудь бывает стыдно?

– Нат, ты о чём? – не понял Дэниэл.

– Как ты мог обидеть старую женщину, одинокую и беззащитную?

– Ничего себе беззащитная! Вон как она за мной погналась! И вообще, чем я её обидел?

– Она так привязана к своим птицам.

– Эти лебеди не её, а дикие, а значит – общие.

– Ты что, не понимаешь, что это поступок, недостойный джентльмена?

От высокопарных речей кузена веяло отцовскими нравоучениями.

– Что, старику моему отпишешь? Давай-давай, ябедничай, с тебя станется.

Нат подобных обвинений не заслуживал. Он никогда не был фискалом.

– Ну и когда я на тебя доносил? – спросил он жёстко. – На тебя или на кого бы то ни было?

Дэниэл силился вспомнить, когда, но у него не получалось, и ему от этого делалось ещё гаже.

– Послушай, ты, Книжный Червь, Словарь Ходячий, чего ты ко мне всё время лезешь? Ну и что, что моя матушка приходится сестрой твоему отцу – он никогда не был таким занудой, – и что ты старше меня на три дня…

– На четыре, – холодно поправил Нат, – с половиной.

– Неважно, всё равно это не даёт тебе права мной командовать. Я живу как хочу – не всем же быть такими святошами!

Дверь в кабинет приоткрылась, и в образовавшейся щёлке прорисовался картошкообразный нос Майкла Одли. Крупный, как слонёнок, Майкл был на целую голову выше своих сверстников. Он учился в другом классе, жил в другом дортуаре, но, встречаясь с Дэниэлом в коридоре, не мог удержаться, чтобы не отвесить ему подзатыльник, тут же получал в ответ, и этот обмен затрещинами был верным признаком робко зарождающейся дружбы.

– Саммерфилд – пустоголовый болван! – произнёс он хрипловато и как будто нараспев.

– Вот уж точно, – грустно усмехнулся Нат. – Начнём с того, что лебедята тебе ни к чему. У нас в школе были лебеди, но ты же их выжил. Из-за тебя они от нас улетели.

От такого вероломства Дэниэл потерял дар речи.

– Из-за меня, да? Из-за меня? Я из кожи вон лез, чтобы их развеселить!

– А они тебя просили? Они просили себя веселить? Их надо было просто не трогать. Подумать только, зашугать таких хороших ручных птиц! В этом ты весь – ты не привык ни с кем считаться.

– Я что, для себя, что ли? Да я для всего класса старался! Вы же до сих пор горюете и вечерами ноете – вот бы в наш пруд опять лебедей!

– Не надо оправдывать свои безобразия стремлением ко всеобщему счастью – тоже мне, Кампанелла нашёлся. И уж если на то пошло, то мы горюем не только по лебедям, но ещё и по хомякам, и тоже мечтаем по вечерам – вот бы нам в дортуар хомяка, как у Элиота. Что же ты его до сих пор не притащил? Сходил бы да забрал. А что, Элиот хомяка в поле поймал, значит, он не его, а дикий, то есть общий.

Джеймс Элиот учился в выпускном классе, и, помимо замечательного хомяка, у него был ещё крутой нрав и очень тяжёлый кулак. Это знала вся школа, и задать такой глупый вопрос мог только его витающий в облаках кузен, и Дэниэл решил ответить глупостью на глупость:

– Хорошо, а что же ты Джеймса не поучаешь и не окорачиваешь и не следишь за его поведением? Или ты считаешь его безупречным?

– А то, что я твой брат, а не его.

– Вот повезло-то как, – усмехнулся Дэниэл, – мне это родство уже надоело!

– Да мне, признаться, тоже, но ничего не поделаешь – братьев не выбирают. А вот друзей надо выбирать тщательней. Чтоб ты знал: Теренс пересказывает ребятам ваши с ним приватные разговоры, так что следи за языком, если не хочешь нажить врагов.

* * *

Миссис Лонг пошла к пасечнику и купила горшочек ароматного цветочного мёда. Кухарка поставила его на стол и отлучилась на три минуты, а когда вернулась, горшочка уже не было. Миссис Лонг с чисто женским лукавством намекнула, что собиралась напечь медовых печений «на всех», вдохновив мальчиков на поиски, а заодно лишив виновника случившегося героического ореола, каким принято увенчивать озорников, досаждающих старшим, но горшок как будто в воду канул. Только Дэниэл не участвовал в переполохе, а на большой перемене сказал Теренсу:

– Что-то мне и вправду мёда захотелось, – и с театральной многозначительностью погладил себя по животу. – Знаешь, тут у родника есть старое дерево, а в нём дупло.

– Воля твоя, я к пчёлам не полезу, – сказал Теренс.

Их одноклассник Стюарт Куинси не так давно имел глупость сунуться в дупло. Он прибежал в школу, гонимый злобно гудящим роем, а потом лежал в лазарете и охал.

– Ну что ты сравниваешь, это же наш простофиля Куинси. А я добуду мёд и останусь целым и невредимым.

– На что спорим?

– На три дежурства по дортуару.

– Идёт! – И приятели ударили по рукам.

Родник бил в западной оконечности парка, а неподалёку росло корявое живописное дерево с дуплом.

– Абра-кадабра! – И Дэниэл вытащил оттуда горшочек мёда и две деревянные ложки.

– Дэниэл, неужели ты? Ну ты даёшь! – Теренс коротко рассмеялся. – А я-то думал, куда он мог подеваться?

Хотя по той сосредоточенности, с какой Дэниэл изучал открывающийся из окна вид, можно было догадаться, что он знает о таинственном исчезновении больше других.

– То-то и оно, что наши болваны всю школу вверх дном перевернули, а искать пропажу в парке никто не додумался. Давай полакомимся, подсластимся, огорчиться мы ещё успеем.

Через урок по расписанию стояла латынь, которую вёл мистер Рэндольф, а он всегда был не прочь огорчить лентяев и бездельников и как раз сегодня собирался устроить проверочный диктант.

– Налегай, приятель, не стесняйся! – сказал Дэниэл, глядя, как осторожно Теренс приноравливается к горшку.

Он отправил в рот ложку мёда и тут же поморщился: запивать-то его здесь было нечем.

– Как это нечем? А родник на что?

Вода в роднике была вкусная, но до того холодная – аж челюсти сводило, и Теренс признался, что больше любит мёд с чаем.

– В такую-то жару? Ты с ума сошёл? Хотя, конечно, как хочешь. Моё дело предложить.

Дэниэл ел мёд, запивал родниковой водой и нахваливал и под конец тщательно выгреб со дна остатки. Школьный колокол позвал ребят на урок географии, но сегодня Дэниэлу не суждено было узнать всю подноготную острова Гваделупа, поскольку у него прихватило живот, да так – хоть криком кричи. Мистер Аллен поступил в Хэйвуд-корт недавно, но уже оценил, какой это проказник, и в первый момент подумал, что внезапные боли в животе Дэниэла вызваны предстоящим диктантом по латыни, но всё же счёл нужным отвести его в лазарет и сообщить о случившемся директору.

Дэниэл являл собой воплощение жизнерадостности. Казалось, не существовало обстоятельств, которые могли бы помешать ему шутить и озорничать. Щёки Дэниэла и зимой, и летом покрывал смуглый румянец, так что директора испугала его бледность, и он немедленно послал за доктором.

Мистер Хардвик приехал необычайно быстро, первым делом поинтересовался, что подавали сегодня к столу, и счёл нужным выяснить, как обстоят дела у других учеников, но все мальчики чувствовали себя прекрасно – значит, школьная еда была тут ни при чём. Тогда доктор стал расспрашивать Дэниэла, что он ел помимо неё.

– Ничего, сэр, – соврал Дэниэл, скрыв свой медовый пикник у родника.

Лучше бы он сказал правду. Нет пагубней занятия, чем водить за нос доктора, но от боли и потрясения с Дэниэлом приключилось нечто небывалое: ему впервые в жизни сделалось неловко за своё поведение. Что если и вправду пришёл его смертный час, кем он останется в памяти одноклассников – вороватым обжорой и жадиной, беззастенчиво лишившим всю школу медовых печений? Нет, он лучше заберёт свой позор с собой.

Обстоятельства для подобных озарений были более чем неподходящие.

Что касается Теренса, то он не решился делать такое признание без ведома друга и тоже затаился. Врачебная мысль мистера Хардвика была направлена по ложному следу. Между тем живот Дэниэла вздулся, ладони похолодели, а пульс совсем ослаб, и доктор сделал неутешительный вывод, что у мальчика заворот кишок и он нуждается в срочной операции. Директор и мистер Аллен дожидались результатов осмотра в бельевой комнате, соседней с лазаретом. Мистер Хардвик сообщил им диагноз и уже стал делать надлежащие распоряжения, но директор его остановил.

– Подождите, сэр, мы должны подумать.

– Здесь нужно действовать, а не думать, причём как можно быстрее.

– Вы не хотели бы выпить чашечку кофе? Я скажу слуге, он проводит вас в учительскую гостиную.

– Ваш ученик при смерти, а у вас – чашечка кофе? Хотя, конечно, если вы сомневаетесь в моём профессионализме… Да будет вам известно, я в прошлом году удалял одному респектабельному господину из Уилбертона воспалённый отросток слепой кишки. По понятным причинам я не могу назвать его имени. Ну так вот, он очень не хотел пропустить сезон охоты, но этого и не случилось. Уже через неделю он скакал верхом.

Мистер Хардвик пошёл в гостиную, и было видно, что он уязвлён. Директор и воспитатель остались вдвоём. Мистер Рэндольф словно коршун кружил по комнате и выглядел так, будто сам срочно нуждался в операции.

– Почему мы медлим, сэр? – не выдержал воспитатель. – Тут каждая минута дорога. Почему вы не хотите, чтобы мистер Хардвик прооперировал Дэниэла?

– Мальчишку придётся резать по живому, и ему грозит смерть от болевого шока. Говорят, в Лондоне появилось какое-то новомодное средство, облегчающее страдания пациента. Оно называется хлороформ, но где его взять в нашей глуши? Мы можем рассчитывать только на пару рюмок виски.

– Мне кажется, у Саммерфилда сильный характер.

– Даже если операция пройдёт успешно и он выдержит это испытание, в такую жару один шаг до воспаления брюшины.

Воспитатель не знал, чем помочь Дэниэлу и как успокоить мистера Рэндольфа, но его молчание было красноречивей слов.

– Вы встали на трудный и тернистый путь, – сказал мистер Рэндольф, тяжело вздохнув, – вас ждёт много разного. Вам предстоит столкнуться с обстоятельствами, которые невозможно предугадать, с поступками, которым трудно найти не то что оправдание, а даже просто разумное объяснение. Но не дай вам Бог делать такой выбор – никогда.

Директор велел слуге позвать Ната Грэттона.

– Но при чём тут Нат Грэттон? – не понял мистер Аллен.

– Они кузены.

– Как? – удивился воспитатель.

Эти мальчики совсем не были похожи и никогда не дружили, их отношения нельзя было назвать даже приятельскими.

– А вы что, не знали? Хотя немудрено. Вы недавно в школе, а они и правда очень разные. Отец Ната в своё время тоже учился в Хэйвуд-корте. Когда я устроился сюда, он уже пару лет как закончил обучение, так что я его не застал, но знаю со слов вашего предшественника, мистера Бенкрофта, что племянник весь пошёл в него и наружностью, и нравом, и даже привычками и замашками, что совсем непостижимо. Так или иначе, Нат здесь единственный человек, родной Дэниэлу по крови, и это даёт ему право принять участие в нашем горьком совете и сказать своё слово. В любом случае он должен знать, из чего мы выбираем, и если наше решение окажется неправильным… Не хочу, чтобы он вырос с чувством, будто его брат погиб по вине директора школы, из-за его небрежения и жестокосердия.

Прибежал испуганный Нат. Он даже не предполагал, что дела его брата так плохи. Он внимательно выслушал директора и воспротивился операции, но заверил мистера Рэндольфа, будто знает, как быть, только ему надо кое-куда сбегать. Это недалеко, и он мигом: одна нога здесь, другая – там.

– Куда ты на ночь глядя? Пойдём вместе, – предложил мистер Аллен.

– Нет-нет, сэр, большое вам спасибо, но я должен пойти туда один.

Когда он ушёл, мистер Аллен сказал:

– Зря вы его отпустили, сэр. Ещё не хватало, чтобы и с ним что-нибудь случилось. Не представляю, что он может сделать для Дэниэла.

– Этот мальчишка слов на ветер не бросает. Если он утверждает, что поможет брату, значит, у него есть на то основания.

– Но какие?