Текст книги "Габи. Легенда о любви"

ХIХ
Переход из отрочества в юность

Первое формирование, тот фундамент к взрослой жизни были заложены любовью маман – мадам Софи Гюго, которая относилась к жизни более чем серьёзно и к этому приучала своих сыновей, коих очень любила и искала в них продолжение себя. Она верила в их гениальность. Её тяготило пребывание детей в захудалом пансионате. Она настаивала на том, чтобы сыновья требовали деньги у своего отца, генерала Гюго, на дальнейшую учёбу, сознавая, что им нельзя останавливаться на убогости, что дают в пансионате. Как мать, она не наблюдала дальнейшего их роста. Да и они уже казались ей взрослыми мужчинами. Её детям необходима светская жизнь, в которую нужно окунаться уже сейчас.

Виктор Гюго взял на себя инициативу и написал отцу письмо, датируемое 20 июля 1818 года, в котором обращался к нему на равных, как того требовал от них сам же отец, писал с уверенностью и смело…

…«Дорогой, папа! Ты, конечно, понимаешь, что нам уже нет той надобности находиться у господина Декотта. Всё, что мы должны были познать, нами познано. Здесь не научат тому, что нас выведет в свет. Мы хотим заняться юридическим правом, вышлите на наше содержание деньги. Эта необходимость на траты по приобретению книг, нашего содержания вам вернётся сторицей. Те триста франков, что вы выдаёте нам на содержание, уже не имеют ценности, добавьте, просим вас, ещё хотя бы восемьсот каждому. Мы уже выросли и обещаем, что расходовать будем с экономией. С уважением ваши сыновья, Эжен и Виктор».

Виктор, дописывая это письмо, поставил широким росчерком свою подпись. Он теперь всегда выводил её аккуратно, словно тренируясь, набивая руку, – с непременной уверенностью, что его будущее состоится. Как ни странно, отец проявил щедрость и решил вложиться в будущее детей, выделив на каждого незначительное материальное пособие. Как знать? Как всё обернётся в жизни?.. Хотя он и испытывал стеснения в средствах, всё же выступил гарантом своим детям. Это было необходимо и ему, как отцу, как мужчине, чтобы при случае сказать, что не жалел средств на детей, пока ещё не был беден. Он тут же написал им с лёгким сердцем.

«Я вовсе не нахожу чрезмерными притязания, чем смогу – помогу. Поступайте на юридический. Вы – моё богатство! Я отдам распоряжение, чтобы вам высылали по восемьсот франков в год, помесячно. Ваш любящий папа».

В конце августа они выехали из пансиона Декотта и Кордье и вернулись домой, поселившись у матери на улице Пти-Огюстен, 18. Конечно, там им было тесновато, не то что ранее на улице Шерш-Миди. Мать экономила на всём; отец не присылал более того, что обещал, и его помощь была мизерная. О квартире с видом на сад ей уже не приходилось и мечтать. Вид из окна комнаты, где жили Виктор и Эжен, был до такой степени сер и пугающ, что им страшно было выглядывать на улицу. Они практически не расшторивали окно.

Вид из окна действительно был подавляющий: проглядывался двор музея с бесчисленными гробницами королей Франции, которые были выдворены из своих усыпальниц в аббатстве Сен-Дени. Революция не пощадила ни их прах, ни память о них. Гробницы были варварски раскурочены и разбросаны, как ненужный хлам, скорее – как память о вандализме; его и хранили во дворе музея, надеясь, что когда-нибудь потомки проникнутся памятью к ушедшим королям. Чтобы уйти от окружающего соседства, хоть как-то забыться, братья старательно выводили строчки стихов. В их подсознании вырабатывался патриотизм, уважение к монархической, сильной власти, которая, как им казалось, должна объединить Францию, сделать её целостной и неделимой. Сильной! В эти дни они прощались со своим детством.

Мать верила, опекала и вдохновляла своих сыновей, в любом начинании была их опорой – моральной и духовной. Юридическое право, как ей казалось, было не их хлебом, она не принуждала к рвению, учиться в тягость себе. Скорее всего, они числились на юридическом факультете в колледже Святого Людовика из-за страха обидеть отца, исправно платили за обучение его же деньгами; он строго спрашивал с них, при случае интересовался, как растут познания и успехи. Деньги генерала были не большими, но и не маленькими, как он считал, вслух объясняя, что они с неба не падают, а достаются трудом, что приходится и ему крутиться, чтобы выплачивать им содержание. Однако сыновья не считали, что образование им так необходимо, поэтому не утруждали себя посещениями лекций и сдачей экзаменов. За два года учёбы не был сдан ни один из них.

Мать относилась к этому с безразличием, ведь тратила на учёбу не она, а отец. Она была любящей матерью и всегда говорила: «Я не вмешиваюсь в судьбу детей! Каждый волен жить по своему усмотрению». Впрочем, её старший сын, Абель, второй год жил абсолютно самостоятельно. Правда, частенько бывал у неё в гостях, нанося спонтанные визиты. Он никак не мог определиться, чего хочет в этой жизни, тоже писал – и неплохо. Она же видела в дальнейшем своих сыновей только известными писателями. И ограждала их, чаще Эжена и Виктора, от всех тягот и забот, особенно когда они, запершись в комнате, писали. Единственное, что она требовала от них, – прогуливаться, бывать на свежем воздухе, понимая, что окружающий мир в их комнате был сужен до предела, а жизнь продолжалась; она буквально заставляла их жить.

Для всех была обязательна прогулка после обеда. Софи Гюго, как и подобает графине, одетая с иголочки, в своём лучшем платье красного цвета с волнующим глаз фиолетовым оттенком, с шалью на плечах неимоверной роскоши, показывая себя во всей красе, шествовала чинно, неторопливо по городским улицам, по обе стороны шли сыновья. Её любовь и надежда! Её богатство!

Так, прохаживаясь, они возвращались в лучшие времена, где некогда царила иная жизнь: их квартира была притягательна для многих, в ней всегда было шумно и весело, двери не закрывались. Тогда они были вхожи в свет. Там остались их друзья, семья Пьера Фуше, они по-прежнему квартировали в Тулузском подворье, на улице Шерш-Миди.

Во время обеденных прогулок ей очень хотелось показать себя всё той же весёлой обеспеченной Софи.

Помнится, в прошлом Пьер Фуше не сводил с неё глаз. Ей было, чем гордиться. Своими мальчиками. Их стихи уже тогда были на слуху в Тулузском подворье.

При случайной встрече семья Фуше как-то пригласила Софи с сыновьями в гости. Теперь это стало их досугом, по вечерам они стремились в общество, которое можно было встретить именно там, в гостях у Фуше. Для всех мадам Фуше была тихой, скромной и набожной, встречала гостей с кротостью. Лишь наедине с Софи она открывалась, рассказывала, как её тяготит серый быт и домашний устав мужа – человека, который сух, строг и безразличен к ней. Тогда как она ещё так молода и полна свежих чувств. Муж к её прелестям был равнодушен. В ночи не разделял с нею постель. Всегда был поглощён своими делами. Пьер Фуше был начальником канцелярии в военном министерстве и отдавался своим обязанностям с рвением. Ведь это была настоящая власть над людьми, а она подпитывала его тщеславие карьериста.

Вот почему глаза мадам Фуше пылко говорили о том, как она жаждет любви и готова к новым встречам с нею. Очи её буквально искрились, пылая страстью то при виде Виктора, то при наездах генерала Гюго. Она ревновала Виктора к своей дочери, смотрела на него слишком часто, реже – на остальных двух братьев Гюго. И смотрела далеко не равнодушно: видимо, в ней ещё не перекипела та страсть, что зародилась в молодом возрасте и до сих пор не изжила себя, томя тревогами её сердце.

В этом доме прижилась любовь. Мальчики влюбились в некогда красивую девочку из детства, когда не зазорно было обниматься, целоваться, дёргать за косички, подглядывать за туалетом в кустах, катать её в садовой тачке и бросать, если надоедало, в кучу навоза. Тогда это было забавно, трём братьям Гюго даже нравилось видеть слёзы Адель. Теперь Адель предстала девицей, очаровательным созданием, похожей на испанку. Она ими манипулировала как хотела, капризничала, приказывала, а они слушались её беспрекословно.

Мать мечтала, как сыновья встанут на ноги, поднимутся по карьерной лестнице, добьются высот – признания и славы; как они непременно удачно женятся и, на фоне её несостоявшейся семьи, предстанут любящими и трепетными мужьями.

За утренним кофе она неоднократно говорила каждому:

– Поверьте материнскому сердцу! Вы будете самыми счастливыми! Моя любовь в каждом из вас.

В этот момент она ласково смотрела на сыновей, но с особенной любовью обращалась к Виктору:

– Ты будешь влюблённым супругом, храни любовь в себе до последней капли! Это то благо, что дарит нам свыше Господь. Он говорит: «Семья – святое!»

От её слов у Виктора загорались глаза, тогда как у Эжена – наоборот, тускнели. Он был влюблён в Адель, но девушка несколько охладела к нему, считая, что письма Виктора – ярче и чувствительнее. В них страсть. Его бесило, когда брат, бывая в гостях семьи Адель, простирался возле её ног, чуть ли не являя себя Вселенной, таким образом добиваясь от неё признания, обычно вспыльчиво и страстно вопрошая:

– Адель, ты меня любишь?

Как обычно, та искоса посматривала на дверь, боясь, что в этот момент нагрянет её мать, которая критически смотрела на вздохи подростков. Адель так для себя и не определила, кто из юношей симпатичнее. Виктор ей нравился, несмотря на это, она считала, что он будет лишь пылким любовником, но отнюдь не преданным мужем.

Всё в этом доме было правильно, рассудительно и скучно, особенно вечерами, когда рядом находился Пьер Фуше, худощавый старец, скорее, бесчувственный и постоянно занятый работой. Даже в квартире всё было как в канцелярии: Фуше вечно рылся в бумагах, перебирая их со всей скрупулёзностью, тщательно просматривая каждый документ. Стороннему глазу виднелись ермолка, цепко держащаяся на его голове, и мелькающие с неимоверной быстротой люстриновые нарукавники, которые лоснились от трудов столь благочестивого мужа. В такие моменты дома устанавливались покой и тишина. Дамы, Софи Гюго, мадам Фуше и Адель, молча занимались рукоделием. Братья, обычно примостившись у камина, под треск дров, украдкой с вздохами смотрели на Адель, которая, казалось, не обращала на них никакого внимания. Для них эти минуты были длительными и тягостными; все ждали, когда наконец выйдет Пьер Фуше, чтобы нарушить молчание. Поэтому сыновья писали Адель письма, проявляя свою любовь в строках.

Адель разрывала своё сердце на троих; ей нравились двое, Эжен и Виктор. Хотя легче ей было общаться с Виктором: ему она, не стесняясь, могла страстно отвечать в письмах, не боясь осуждения с его стороны. Они понимали друг друга с полуслова.

Адель так долго сдерживала в себе эмоции, которыми была до краёв переполнена, что устала быть хорошей девочкой, ведь для всех в присутствии взрослых, матери, отца, она – сама невинность, ангел во плоти. Послушная дочь, которую всегда за что-то ругает мать в присутствии юношей, особенно при Викторе, стараясь её унизить. Наедине мать стирала дочь в порошок – назиданиями, оскорблениями, намёками о легкодоступном поведении и частенько укоряла её в чувствах к Виктору:

– Он же легкомысленный! Ловелас! – расходясь, – не пропускает своим охочим взглядом даже меня, женщину уже далеко не юную! – С презрением глядя на дочь, добивала: – Хотя, конечно же, красивую. Я ведь ещё очень ничего!

Намекая ей, что юношам именно такие женщины, как она, – зрелые – и нужны; да и немудрено – что они могут найти в объятьях сверстниц, ещё не видавших жизни?!

Адель в такие моменты, как правило, чувствовала себя униженной и растоптанной, как в глазах матери, так и своих.

Мать запрещала вздыхать по Виктору, постоянно повторяя дочери, что он ей не нужен, он её не стоит, уверяя, что та с ним только наплачется. Именно поэтому она, Адель, отвечала в письмах как женщина, доказывая свою самодостаточность, жаловалась на строгость со стороны матери. Её тяготило общество той по многим причинам, главная причина – самодурство.

От обид она писала, проговаривая слова вслух:

– Знаю, это плохо, когда дочь хочет одного: чтобы мать ушла куда-нибудь подальше. Грех! Я просто в отчаянии, прошу, моля о прощении. Уста шепчут «прости», тогда как сердце стучит, волнуя душу, а она стремится к тебе, Виктор! Я научилась лгать матери, пряча свои секреты от неё как можно дальше и глубже в тайники души.

Так Виктор и Адель решили прятать чувства, избегая охов и вздохов в присутствии посторонних. Адель стала изображать интерес к Эжену, тот благоволил к ней, писал ей стихи. Мать Адель такое поведение поощряла, хвалила Эжена при дочери, твердя, что он самый хороший из братьев – серьёзный и правильный.

При редких встречах с Адель Виктор признавался:

– Адель! Ты не представляешь, как мне плохо без тебя, без твоих губ, рук. Я не могу видеть твоё общение с другими, пусть даже с моим братом. Меня всё бесит. Я едва сдерживаюсь, – захлёбываясь, – чтобы не подойти и не отвесить ему горячую затрещину. Во мне кипит страсть, бурлит кровь, мышцы в напряжении, я задыхаюсь.

Он падал перед ней на колено, целовал подол платья, признаваясь в своих чувствах:

– Я без тебя умираю. Спаси меня!

Она его поднимала и отдавалась в его объятия.

Тайная страсть, желание запретного плода – всё это укрепляло их чувства, соединяя, как заговорщиков, в союз. Адель бегала к тайнику в саду, забирая из него любовные письма.

Однажды, спрятав письмо от Виктора за корсаж платья, Адель, сияющая, возвращалась из сада в дом, желая уединиться в своей комнате. Мать, заметив дочь, остановила её, поправляя на ней платье, очистила от листьев. К её ногам упало письмо. Мать тут же закатила истерику, дёргая Адель за волосы, запричитала:

– Скажи мне немедленно, что это такое?.. – тряся письмом перед носом девушки, продолжила: – Я требую ответа! Я тебе запрещала с ним общаться. Тоже мне – кавалер! Что, других нет?!

Переведя дух, она заключила:

– Ты наказана до особого родительского решения. Сиди в комнате и жди!

Адель, перепуганная, убежала в свою комнату.

Мадам Фуше отправилась жаловаться на дочь Пьеру Фуше. Как ни странно, тот был бы рад породниться с генералом, самим графом Гюго, поскольку его ещё помнили и любили в военном окружении. Он вслух озвучил, что Виктор всего добьётся в жизни, в нём нет страха. Фуше считал, что у мальчика бойцовский характер, к тому же он, Виктор Гюго, как никто одарён во многом, а по нынешним временам на этом можно хорошо зарабатывать. Бедностью не пахнет. Сказав это, он расставил ноги, глядя на жену снизу вверх, добил, что он в людях, не в пример многим, разбирается. Мадам Фуше стояла перед ним пунцовая как рак, глаза налились кровью, в ней кипела злость – как на дочь и Виктора, так и на умника-мужа.

Адель, в очередной раз жалуясь Виктору на мать, сказала, что она теперь опозорена и спасёт только замужество. Но она ни за кого не хочет идти замуж, так как любит Виктора. Виктор, получив письмо, счёл, что мужское достоинство – это поступки, и дал себе слово: непременно спасти Адель, к тому же он столько раз просил её спасти его. Он почувствовал себя мужчиной и рыцарем. Эта игра в мужчину и женщину длилась год: молясь, объясняясь в любви, укоряя, возвышая друг друга, провоцируя на разрыв.

Адель и Виктор потеряли покой, живя в придуманном мире. И вот…

…В апреле 1820 года, на годовщину признания в любви, в дом Гюго с угрюмым видом нагрянули супруги Фуше. Софи Гюго встретила их без особого радушия, посчитав, что семейка вторглась в личную жизнь семьи и просто мотает всем нервы, манипулируя и напрягая каждого, особенно её сыновей, любимых мальчиков. Фуше пришли заявить, что откладывать долее нельзя.

Любовь Виктора и Адель их порядком вымотала. Необходимо было срочно что-то решать. Как быть с детьми? Их прихода Софи Гюго ожидала, но не желала. Отдать в руки Адель, в семью Фуше – своего мальчика, своего Виктора? Он же самый-самый! Да и отец, как-никак, генерал, граф.

У Виктора карьера только-только дала крошечный росток. И что, теперь отказаться от неё, жениться в восемнадцать лет – и на ком? Софи это восприняла как настоящий ужас. Неужели он испортит свою жизнь из-за какой-то пигалицы, девицы столь доступного поведения?! Она часто, прибирая в комнате у мальчиков, находила в нехитрых тайниках письма, читала взахлёб их переписку. При этом не раз решала про себя: «Ни за что! Не отдам!.. Пока я жива! Не быть тому!..»

Диалога не состоялось. Софи приняла супругов холодно и враждебно. Она пригласила их в гостиную, где они объяснялись без Виктора. Он пришёл лишь под конец их визита. Но мать его тут же омрачила, во всеуслышание сказав:

– Пока я жива, свадьбы не будет! – с укором посмотрела она на Фуше. – Виктор молод, ему нужно думать о карьере, а не о пелёнках!

Виктор зло посмотрел на мать.

Супруги Фуше в негодовании направились к выходу, как их окликнул Виктор:

– Подождите, мама и папа! Я согласен жениться на Адель, несмотря на протесты мадам Гюго!

Фуше молча вышли. Виктор оглянулся на мать, она стояла, словно каменная стена. Сердце у него сжалось от боли: ведь он предаёт мать. Не раздумывая, он бросился в её объятья, понимая, что «семья – кристалл общества» и мать делала всё, чтобы он вошёл в общество, где его поймут и возвысят, потому что он – Гений.

Мать стала его утешать, с нежностью приговаривая:

– Жизнь только начинается… – целуя в щёку. – Сын мой, не стоит её сейчас ломать. Всё устроится.

Он плакал на её плече горько и долго. Он не мог ослушаться мать, самого дорогого человека в его жизни. Она взваливала на себя все тяготы, что обрушивались на семью, ограждая от непосильной ноши своих сыновей.

…Адель была предана им, её Виктором. Ей просто запретили думать о нём. Они несколько месяцев жили в разлуке.

Виктор искал утешения в работе. Знакомство с Шатобрианом, который публиковал в своём журнале «Консерватор» стихи Виктора и Эжена, перешло в приятельские отношения, близкие по духу, и тот посоветовал братьям самостоятельно пробовать себя в издательском направлении.

Старший брат, Абель Гюго, уверенно заявил, что им, как литераторам, пора испытать свои силы. Они открыли журнал «Литературный консерватор». Он выходил под редакторством Виктора, который строго следил за форматом новейшей литературы.

Частенько он укорял брата Эжена, говоря:

– Брат, ты совсем отошёл от реалий. Проснись и строчи, а то пишешь только знаки препинания. Точки. Скучно читать. Мне не нравится, исправляй по ходу дня и на правку мне, буду корректировать до утра.

Абель писал резко, его статьи были колкими. Они в это время даже сблизились с Виктором. На что ревностно реагировал Эжен, недолюбливая братьев за их единение. В это время их вдохновлял наставник Бискара, тот им писал из Нанта, говоря, что ими доволен, а вот Эженом, увы, нет, мол, пусть тот нажмёт на перо посильнее, не чахнет, пусть не зарывает свой писательский талант.

Виктор Гюго старался, чтобы странички журнала были наполнены интересным материалом. Он писал легко, охотно, используя сразу несколько псевдонимов, меняя технику и манеру письма. Журнал был расхож в тесных кругах общества и казался многим интересным.

Софи Гюго, казалось, перепробовала всё, что можно, чтобы её сын Виктор перестал думать об Адель.

Он становился известным в литературных кругах, и мать, понемногу успокаиваясь, избавлялась от страха, уже не переживала, что отношения молодых восстановятся. Он больше не признавался и не открывался в своих чувствах, пряча всё сокровенное в глубине души, и она это видела, как мать давно научившись читать по глазам, а его глаза наполняли боль, мечта и тайна – о пигалице…

…Адель брала уроки рисования у подруги Жюли Дювидаль де Монферье, чтобы отвлечься и хоть на время вырваться из-под опеки матери.

Однажды Виктор её подкараулил, будто случайно столкнувшись с ней у ворот дома подруги. Адель обрадовалась, потом сказала, что спешит домой. Он сказал, что проводит. Девушка, вскинув на него испепеляющий взгляд, с кривой усмешкой заявила, что не стоит. С обидой в голосе она поспешила напомнить о его матери, которая запретила с ней встречаться.

Посмотрев на Виктора с сарказмом, произнесла:

– С каких пор вы, месье, стали ослушником графини Гюго? – и засмеялась. – Смотрите, узнает.

Адель с любопытством наблюдала за Гюго, всеми силами стараясь его спровоцировать:

– Попадёт вам от мадам! Вы же у нас маменькин сынок!

Не выдержав нападок, он признался Адель в любви, поклялся, что давно ищет встречи, а его ноги буквально бегут к ней, на улицу Шерш-Миди. Он предложил ей переехать, оставить родителей. Получив отказ, он в отчаянии прокричал:

– Ты хочешь моей смерти! – Виктор впал в истерику, вновь клялся, божился, уверяя, что не сможет жить без своей Адель.

Девушка, рыдая, призналась, что тоже мечтает быть рядом с ним. Она плакала так безутешно, что ему хотелось обнять это милое дитя, прижать к сердцу. Но он сдержался, считая, что это её очередные уловки.

Адель сквозь слёзы произнесла, что ей даже хотелось, чтобы их увидели, в особенности мать, пусть та отправит её в монастырь, тогда она, возможно, обретёт покой, которого у неё нет вот уже десять последних месяцев.

Он не верил ей, она не верила ему. Вспоминались старые обиды, присовокуплялась, как весомый аргумент, родовая вражда. Со стороны выглядело глупо и нелепо. Сначала слёзы, потом пылкие страстные поцелуи, затем оскорбления. Произошла ссора, но окончательного разрыва боялись и Адель, и Виктор.

Он, уходя, сказал:

– Пиши мне, если сочтёшь нужным, по адресу: Париж, Главпочтамт, месье Виктору Гюго из Тулузской литературной академии.

И Адель писала. Переписка была столь страстной, пламенной и откровенной, что мост между влюблёнными вновь был воздвигнут. Они же были как два берега одной реки под названием ЛЮБОВЬ. Они жили в терзаниях и муках. Как быть? Если родители против их брака!..

Неожиданно заболела мадам Гюго. Её мучила одышка. Не в силах жить на четвёртом этаже, сидя постоянно в стенах квартиры, она развила в себе фобию страха, ей был необходим воздух, прогулки в саду, она боялась внезапно умереть. Старший сын Абель перевёз мать в новую квартиру на первом этаже с выходом в сад. Он и два младших брата занялись благоустройством, ремонтом квартиры, делая всё своими руками, лишь бы их маме было уютно и комфортно. Они обработали землю в саду, привели в порядок палисадник, создав видимость аллей с декоративными дорожками. Мать радовалась как никогда. Её дети всему научились. Их жизнь уже ничем не сможет напугать. Они обязательно выйдут из любой ситуации, как говорится, сухими и невредимыми.

От длительного пребывания на воздухе Софи Гюго продуло сквозняком, она заболела воспалением лёгких. Сильный кашель и одышка не давали ей покоя. При каждом очередном приступе она волновалась, боясь, что вот-вот задохнётся и умрёт, сеяла панику, мысленно ожидая встречу со смертью. Наверное, она дочитывала эпилог своей жизни. При новом обострении кашля, который её сильно выматывал, забирая все силы, Софи в ужасе смотрела выпученными глазами на Эжена и Виктора, со страхом спрашивая:

– Как же вы без меня? – искала кого-то взглядом, – а где Абель? – И снова всхлипывала: – Как же?

В её глазах читалась борьба со страхом. Она не договорила, у неё случился инсульт. Софи Гюго умерла 27 июня 1821 года в три часа утра. Виктор и Эжен, безутешно рыдая, оплакивали мать. Виктор был в панике, он глотал воздух ртом, не понимая, что её больше с ними нет, испытывая страх, шептал:

– Мама! Мамочка… Не оставляй меня! Я не смогу без тебя жить!

Глаза брата смотрели на него всё с той же ревностью, даже сейчас он второй. Абель приехал по срочному вызову братьев, помог им похоронить мать.

Молодой священник герцог де Роган провёл обряд погребения на кладбище в Вожирар; присутствовали только друзья, которые в этот момент считали своим долгом помочь братьям Гюго. Они стояли молча – Абель, Эжен и Виктор. Последний ощущал полное одиночество. Отец жил в Блуа, казалось, был к ним абсолютно равнодушен. Адель – словно потеряна им в этом мире. Эжен взъелся на самого близкого из братьев, более не было той братской любви, между ними встала стена – Адель, стихи и, пусть маленький, но успех его, Виктора, в современной литературе.

Эжен, тая в себе боль и тлеющую страсть, был пугающе замкнут, на него будто волнами находили приступы меланхолии и агрессии. Он то молчал, сох на глазах, то внезапно становился страшным чудовищем, над всеми смеялся и издевался, учил жить. Его поведение походило на безумие.

После смерти матери его глаза говорили, что он вынашивает страшный план, в них читался пролог трагедии…

…Виктор устал от присутствия страха, он бежал от него, часами гуляя по улицам города, боясь возвращения домой. Незаметно он подошёл к дому Адель, подняв голову, увидел в окне движущиеся силуэты и музыку. Там жили по-иному, радуясь жизни, любя жизнь. Виктор прислонился к стене дома и горько заплакал; искоса бросая взгляды на окно, заметил Адель в белом платье, в голове мелькнуло – как невеста. Она танцевала. Он остался на ночь в беседке в саду, безотрывно наблюдая за окном своей возлюбленной и, незаметно впав в дрёму, уснул.

Утром Адель пришла посидеть в беседке и испугалась – на лавочке спал Виктор. Она бросилась к нему, с испугом спросила:

– Виктор, что вы здесь делаете? Вас могут увидеть.

Он заплакал. Она смотрела на него, не понимая его слёз.

Виктор, глотая слёзы, проговорил:

– Больше нет мадам Гюго! – он всхлипнул. – Мама умерла.

Она, испуганно глядя на него, спросила:

– Когда?

– Вчера проводили туда, откуда не возвращаются… – сказал он, вновь всхлипывая.

Она ужаснулась:

– Боже, а я вчера танцевала, прости…

Подойдя к нему, она с нежностью обняла его вздрагивающие плечи, поцеловала холодные губы, успокаивая, прошептала:

– Я с тобой! Теперь я всегда буду с тобой!..

…Уже после обеда к ним на квартиру на улице Мезьер подъехал в экипаже месье Фуше. Принося соболезнования братьям, он, глядя на удручённого Виктора, по-отечески сказал:

– Виктор, я тебе советую уехать из Парижа, в нём жизнь дорогая и не по карману молодым поэтам.

Гюго написал отцу, уведомив того о кончине матери. Сообщив, что теперь после такой утраты, не стоит терять друг друга как близких людей. Он просил понять и помочь, возможно, в последний раз, сыновьям, которые теперь остались без опеки близкого человека, их матери. Сообщая, что мать им не оставила никаких средств, кроме долгов, как врачу, так и хозяину лавки, разумеется, и хозяину квартиры, которую арендовал для них Абель, оговорив, что и тот оказался в затруднении, не имея возможности выплатить.

В письме Виктор также написал, что он, как сын, просит отца проникнуться их чаяниями, простить обиды и помочь – дать им в долг. А они, в свою очередь, как только встанут на ноги, ему всё вернут. Ниже приписал, что они никогда не хотели быть ему в тягость, но никто не готовился к смерти – она вошла в их семью нежданно-негаданно. Обозначив цель – жить самостоятельно, заверил, что они впредь не будут никому в тягость. Теперь же они просят его приехать и уладить все дела.

Отец проникся вниманием, с тяжестью на душе, но всё же взялся за хлопоты своей бывшей семьи.

И это несмотря на устройство новой, что только зарождалась! Правда, до смерти Софи генерал прожил 18 лет в гражданском браке со своей тридцатисемилетней мадам Мари-Катрин Тома из Сактуан, теперешней вдовой помещика Анакле де Альме, впрочем, та всем представлялась как графиня Салькано. Генерал, овдовев, сразу женился на своей пассии. До сыновей доходили слухи о женитьбе отца на мадам Тома, но они не вмешивались, поскольку фактически находились у него на содержании.

Работал только Абель, а долги имели длинные хвосты, так как мадам Гюго не предвидела своей кончины и старалась держать дом и быт хотя бы в поверхностном достатке. Порой она пускала пыль в глаза соседям из светского окружения.

Супруги Фуше видели бедственное положение семьи Гюго. Чтобы избежать общения, они сняли дом в пригороде Парижа. Надеясь, что Виктор не будет докучать своим вниманием, ведь теперь они жили в нескольких лье от Парижа, добираться сложно, если только на дилижансе, а это лишние расходы – двадцать пять франков в одну сторону. Таких денег у Виктора не было. Но желание Виктора Гюго в достижении цели было сильнее любых преград. Он появился у них на следующий день после их отъезда – прошёл пешком 20 лье от Парижа до Дре. Увидев в незнакомом городе Пьера Фуше, он выследил их место проживания.

Появление усталого путника растрогало Фуше до глубины души. Виктор напоминал беспомощного малыша, которого он, Фуше, когда-то держал на руках, когда тот был крохотным и хилым. Так и сейчас он стоял перед ним слабый и беспомощный. И Фуше мысленно отметил: «Кто, если не я? Я друг его отца».

Он не смог отказать в гостеприимстве. Виктора угрюмо встретила лишь мадам Фуше. Адель радовалась, тайно скрывая свой восторг, избегая родительских глаз.

Пьер Фуше спросил у Виктора в их присутствии:

– Виктор, каковы ваши намерения, что вас привело в Дре?

Гюго ответил, что приехал просить руки Адель, заверив, что нищета ему не грозит, поскольку он пишет грандиозный роман «Ган Исландец» и считает, что это роман века, в духе Вальтера Скотта.

Пьер Фуше, вздохнув, поверил в него и пообещал дать ответ, но только после благословения генерала Гюго, а пока же он, Виктор, должен подождать, временно пожить у друзей.

Ожидание было тягостным. В переписке Адель призналась, что, если отец Гюго не даст согласия, она согласится сбежать с Виктором в другую страну и там тайно с ним жениться. Это был их порыв, но не от отчаяния, а скорее от романтизма; он был присущ таким молодым, как Адель и Виктор. И он согласился. Виктор Гюго отправился в Монфор-л’Амори, где ожидал ответа в компании друга, поэта Сен-Вальри. Отец прислал благословение. Супруги Фуше объявили о помолвке, назначив дату свадьбы. Молодые были счастливы. Все готовились к свадьбе, всем казалось, что 1822 год принесёт нечто новое.