Текст книги "Город"

Стелла Геммел
Город

Дэйву, конечно же

Моя огромная благодарность Джеймсу Барклаю и Говарду Морхейму

Copyright © 2013 by Stella Gemmel

© М. Семёнова, перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

* * *

Поразительная книга… сочетающая грандиозный размах с первоклассными героями, опустошительными и кровопролитными битвами, многоплановым сюжетом и в высшей степени четким повествованием… Я могу с легкостью назвать «Город» лучшим романом-фэнтези последнего десятилетия.

Джеймс Барклай

Совершенно завораживающая книга, великолепный образец жанра…

SF Book Reviews

Брутально зримый мир… Живые, прекрасно замотивированные персонажи, причем каждый со своей трогательной историей… Захватывает и не отпускает… Подлинный эпос.

SciFiNow

Часть первая
Кромешная тьма

1

В начале была тьма. Тяжелая, иссиня-черная, удушающая… и настолько плотная, что казалась физически осязаемой. Она заполняла и рот, и уши, и разум. Потом проявился запах. Огромный и плотный, точно подушка, накрывшая лицо, или грубый камень под босыми ногами. Он и удушлив был, как подушка. В последнюю очередь возникли звуки, порожденные сточными тоннелями. Непрестанные вздохи течения, капель, всплески, внезапные прорывы воды…

И цоканье острых коготков по влажному кирпичу.

Самец был крупным, старым, умудренным жизнью. Ему не требовался свет, чтобы следовать извивам лабиринта, где проходили его дни. Его лапки подробнейшим образом осязали малейшую перемену в поверхности кирпичей, по которым он перебегал высоко над бесконечным потоком – дарителем жизни. Невероятная чувствительность подвижного носа позволяла судить, сильно ли поднялась нынче вода. Высокий прилив нес с собой остатки растительности и всякую мелкую дохлятину… а иногда и не мелкую. Когда уровень потока падал и жижа загустевала, в ней опять-таки находились свои лакомства для пронырливого грызуна. Чуткий нос уделял внимание и воздуху – а тот бывал временами таков, что даже крыса, надышавшись им, могла захворать. Уши воспринимали самомалейшие изменения давления, сообщая своему обладателю, что вокруг – тесный проход или высоченные парящие своды, некогда задуманные гением-зодчим, возведенные артелями строителей Города, а потом на столетия сокрытые от взглядов и давным-давно всеми забытые.

Крыс хорошо слышал, как по ту сторону кирпичной стены, вдоль которой пролегал его путь, перебирали лапками сородичи. Они следовали соседним сырым тоннелем и были совсем рядом, но он обогнал всех и первым добрался туда, куда безошибочно вело его обоняние.

Тело только начало раздуваться; оно совсем недавно было живым, окоченение смерти едва сошло. Никакой одежды, если не считать тряпки, плававшей вокруг шеи. Кожа выглядела бледной и холодной, точно зимний рассвет. Мертвец остановился в потоке, зацепившись за обломанные зубья старой железной решетки; та словно надумала временно вернуться к своему старинному предназначению – задерживать крупный мусор от проникновения дальше, в потаенные глубины сточного подземелья.

Позже в этот день вода поднимется, и тогда мертвое тело продолжит свое одинокое странствие. Но некоторое время, пока оно торчало здесь, застряв на решетке, крыс составлял ему компанию…

* * *

Вздрогнув, мальчик проснулся на узеньком карнизе и пошевелил спросонья ногами, быть может провожая дурной сон. Так или иначе, движение вышло едва заметным. Мальчик достаточно давно приходил ночевать на этот уступ, чтобы накрепко усвоить: лежа здесь, нельзя позволить себе резких движений, даже во сне. Нечего и думать ворочаться с боку на бок: непременно упадешь в сточные воды, нескончаемо струившиеся внизу. Другое дело, когда вечерами он неизменно добирался сюда усталым до такой степени, что мир для него уже не существовал – собственно, как и сам он давно уже не существовал для мира, – и проваливался в небытие, лежа без движения, пока не приходило время вновь просыпаться.

Из десяти своих лет Элайджа четыре года прожил здесь, в подземельях.

Он знал, что обосновался в завидном местечке. Когда они с сестрой впервые здесь укрылись, их покровитель – рыжеволосый старший мальчик по имени Рубин с боем отвоевал им право остаться здесь, в сравнительном тепле и безопасности. После этого бессчетное число ночей один из них непременно бодрствовал на страже, чтобы их всех не побросали в сточную воду жаждавшие присвоить это местечко. Это было давно. Так давно, что Эм, сестренка Элайджи, тех времен толком уже и не помнила. Теперь Эм и Элайджа считались старожилами. Изгнания в ближайшее время можно было не опасаться.

Элайджа осторожно передвинулся. Босая нога ощупывала кирпичи, пока не наткнулась на обломанный цементный выступ. Очертания этого выступа он знал лучше, чем собственную ладонь. Зацепившись за него, мальчик приподнялся и сел. Размытый свет сочился сквозь прорехи каменной кладки высоко над головой. При таком освещении ничего было особо не разглядеть, но оно как бы разбавляло воздух, делило его на клочки – хоть зажимай в кулаке и уноси с собой. Небось пригодится попозже, когда он спустится в самую глубину…

В его воспоминаниях большей частью присутствовали плачущая женщина и красномордый, скорый на расправу мужик с вечно занесенным кулаком. Потом какое-то время они с Эм провели одни. Они убегали, прятались, были вечно напуганы. Ему часто снилась кровь, которой он не помнил наяву. И где-то в темных углах сознания по-прежнему гнездился страх, хотя Элайджа и его толком не помнил, просто радовался нынешней безопасности.

Рубин им все объяснил про подземный поток. На самом деле это была речка, бравшая начало к югу от Города. Там стояли высокие голубые холмы с серебряными деревьями и всегда светило солнце. В тех местах речушку называли Овечья Струя. За много лиг от Города она ныряла под землю, чтобы влиться в городские стоки. В ней топтались козы… а потом она навсегда прощалась с небом и солнцем.

Постепенно свет сделался ярче. Едва проснувшись, Элайджа сразу ощутил присутствие сестры. Но только теперь, обернувшись, смог разглядеть темные очертания ее головы и тела: она лежала, свернувшись клубочком.

– Просыпайся, засоня, – сказал он негромко, не пытаясь, впрочем, действительно ее разбудить.

Ей требовалось больше сна, чем ему. Она не пошевелилась, хотя кругом уже слышались шорохи – это просыпались жители, чтобы провести еще один день во тьме. Что-то шуршало, кто-то вполголоса переговаривался. Вот гулко отдался крик, еще один голос отправил громкое проклятие богам Чертогов…

Поднявшись, Элайджа справил нужду в поток, бежавший под ногами, на глубине человеческого роста. Потом уверенно прошагал по узкому карнизу и поднял мешочек с имуществом, который они с Эм ночами клали между собой. Вновь усевшись, он открыл мешок и вытащил комок драгоценного сапфирового мха, что они нашли за Дробилкой. Запах у мха был еще свежий. Элайджа оторвал кусочек и принялся натирать им руки и лицо, наслаждаясь легким жжением и быстро испаряющимся запахом; Рубин говорил, так пахло что-то, называвшееся «лимон». Элайджа знал, что, вообще-то, натирать нужно было ступни, чтобы не привязалась подошвенная гниль, унесшая так много жизней. К сожалению, мха осталось совсем мало, и тратить его на ступни он не хотел. Надо будет проследить, чтобы сестренка ноги натерла.

Очистив руки, он вновь порылся в мешке и вытянул полоски сушеного мяса, купленные у Старого Хэла. Медленно и задумчиво жуя, он стоически переносил знакомые судороги, как всегда пробудившиеся в животе, а после утихшие.

– Просыпайся, Эм, – снова позвал он потом. – Пора есть!

Он ласково поцеловал сестру и почувствовал, что девочка уже не спит, хотя она и не пошевелилась. Вытащив из мешка, служившего ему подушкой, несколько тряпок, Элайджа стал заматывать ими ступни и лодыжки – очень тщательно, стараясь надежно укутать косточки, пятки, подъемы, каждый палец. Он не первый год жил в Чертогах и знал немало людей, умерших от болезни, что началась с подошв.

Эм наконец-то зашевелилась, сонно, ощупью, совершая свои утренние ритуалы. Брат к ней больше не обращался. Он то разглядывал дальние стены, то присматривался к копошившимся жителям, чтобы не стеснять девочку.

Теперь, можно сказать, полностью рассвело. Светлее уже не будет. Вверху, под купольными сводами, клубился серебристый туман. Он никогда полностью не рассеивался, лишь иногда истончался и разделялся на облачка. Вдоль изогнутых стен тянулись сотни карнизов. Большей частью они располагались выше обиталища Элайджи и Эм. Очень многие были недосягаемы и, соответственно, необитаемы. Это помещение жители называли чертогом Голубого Света. Элайджа и Эм считали его своим домом.

В самом низу купола чернели три арки. Сквозь каждую втекала речная струя. Посреди зала потоки закручивались водоворотом, а потом и сообща уносились в непроглядный провал навстречу опасностям и ужасам Дробилки. Дальше их ждали Малый Геллеспонт, Темные Воды и в конце бессчетных лиг путешествия – океан.

– Лайджа, Эм! – Грубый голос, раздавшийся за спиной, заставил мальчика поспешно подняться. – Ходом, ходом!

Начался новый день.

* * *

Предводитель сегодняшней вылазки звался Малвенни. Он был довольно рослым – в условиях Чертогов это было, скорее, недостатком – и с длинным узким лицом. Тонкий горбатый нос смотрел несколько набок. Эм говорила, глаза у него были зеленые. Имелась у нее несколько раздражающая привычка – при разговоре смотреть людям прямо в лицо. Элайджа, обращаясь к Малвенни, не поднимал взгляд выше груди.

Он шел непосредственно за вожаком, Эм держалась правее, не выходя из круга неверного света факела в руках Малвенни. В маленьком отряде было семь человек, и второй факел нес замыкающий. Конечно, факелов у них с собой имелось в достатке, но, пробираясь через хорошо известные Чертоги, они их берегли.

До Дробилки шагать было около часа. Потом еще столько же, если не больше, до тех мест, где они сегодня собирались пошарить. Малвенни не стал говорить, куда именно они направлялись. Он имел на то полное право. Он был вожаком и нес всю еду. Другое дело, Элайдже было известно, что ближе они почти ничего не найдут. Мальчик твердо верил, что Малвенни не подведет их. Элайджа бодро шагал сквозь потемки, следя за тем, как переступали ножки Эм, и держа в руке теплую ладошку сестры.

Спустя некоторое время они добрались до переправы Злодеев – надежного моста из досок и смоленых канатов, выводившего на основную дорогу. Переправились, как выражался Рубин, с почтением.

По давнему обыкновению, Элайджа остановился посредине и чуть задержался, опираясь на толстые канаты и глядя вниз, в Пропадайку. Это был рукав, отделявшийся от основного русла и вскоре обрывавшийся в отвесную дыру, что уводила куда-то в недра земли. Никто не совался в тоннель, где текла Пропадайка. Там ничего не было, кроме смерти и тьмы.

– Шевелись, малый, – хрипло прозвучал сзади голос замыкающего.

Элайджа пошел дальше, глядя себе под ноги, и стал думать о еде. Он всегда думал о ней, если голова ничем другим не была занята. Он стал гадать про себя, что сегодня нес Малвенни. Кукурузные лепешки, сушеное мясо… Если повезет, в мешке сыщутся даже вяленые фрукты. Как не вспомнить – однажды дылда выдал им даже яйца, каменно-твердые, замаринованные в пряном уксусе… Как они ели их, наслаждаясь хоть каким-то разнообразием! Сегодня заплечный мешок Малвенни выглядел прискорбно тощим…

Они остановились передохнуть в месте, называвшемся Дальше-не-Cлышно; и верно, дальше все голоса заглушал невероятный рев Дробилки. Когда все уселись, Малвенни снял мешок со спины, чтобы раздать питьевую воду и тонкие овсяные лепешки. Все принялись есть жадно и молча. Элайджа ощутил, как его желудок прямо-таки вцепился в съестное. Эм еще жевала. Он с нежностью погладил ее по спине.

Малвенни сунул чашку обратно в мешок, прокашлялся и сплюнул в речку:

– Идем на Закатные Берега!

Никто в отряде ничего по этому поводу не сказал, за исключением человека с грубым, хриплым голосом. Он был новичком, Элайджа даже не знал, как его зовут.

– Слышь, а это где? Далеко?

– Далеко, – ответил Малвенни. – Зато есть чем поживиться. Иногда истинные сокровища попадаются.

– Насколько далеко-то?

– Проходим Дробилку, – стал объяснять Малвенни, – потом поднимаемся самым дальним чертогом на той стороне. Подъем длинный, но там сухо. – И он снова принялся шарить в мешке, как бы отгораживаясь от дальнейших вопросов.

Он сказал правду. Так называемые Берега в самом деле долго шли на подъем, потом резко устремлялись вниз. В итоге здесь в основном бывало суше, чем в иных местах, и поживу собирать оказывалось нетрудно. Даже и сокровища попадались, как выразился Малвенни. Эм когда-то за один день нашла здесь серебряный империал и кусочек фальшивого топаза. Опасностей здесь тоже хватало. К примеру, если начинался потоп из-за сильного ливня на далекой поверхности, Закатные Берега могли превратиться в ловушку. Пришедшие сюда не замечали подъема воды – пока не делалось слишком поздно.

* * *

У человека с хриплым голосом – он звался Бартеллом – в верхнем мире было много имен. Тот мир называл его когда-то Шаскарой. А также отцом, сыном и мужем. И еще полководцем. Потом – преступником и предателем. Теперь его называли там мертвецом.

Шагая по узкому скользкому карнизу следом за двумя замызганными ребятишками в потемках сточных подземелий глубоко в недрах Города, он думал, что мир, вероятно, был прав на его счет. Мальчик крепко держал девочку за руку, но она шла по краю карниза, и Бартелл невольно тревожился, следя, как она то приближалась к обрыву, то вновь отодвигалась на безопасное расстояние. Он был не вполне уверен, что тощий мальчишка сумеет удержать ее, если она поскользнется и свалится в поток. Он и за себя не поручился бы.

В Городе, нескончаемо воевавшем с миром по ту сторону стен, была такая нехватка солдат, да и оставшиеся были до того измотаны, что дети почти перестали рождаться. Ребятня на улицах попадалась нечасто. Как же надо ценить каждое дитя, размышлял старик. Ценить, лелеять, бережно воспитывать… А не выбрасывать в сточную канаву, как мусор, не оставлять на поживу злым людям.

Безотчетным движением он поднес руку к груди, взывая к богам льда и огня: да не оставят они двоих малышей, угодивших в это страшное место!

* * *

Элайдже не то чтобы нравилась Дробилка. Проходить ее было опасно, а шум стоял такой, что заглушал не только разговор – даже мысли. И воняло здесь едва ли не хуже, чем где-либо еще в Чертогах. Тем не менее Дробилка некоторым образом подбадривала его. Ибо она была в его мире чем-то вроде точки отсчета. От этой чудовищной конструкции отсчитывались все расстояния под Городом. С любого места был слышен ее невероятный рев, а значит, путник мог прикинуть, далеко ли до дому. Благодаря Дробилке Элайджа знал, что никогда не заблудится в Чертогах. На самом деле он никогда никуда не ходил, кроме как в составе отряда добытчиков, так что потеряться ему всяко не грозило. Утонуть – да. Захлебнуться в неожиданном приливе, угодить под обвал свода, погибнуть от рук грабителей, решивших отнять найденное, пасть жертвой императорского патруля… Но не потеряться. Отряды не пропадали. А если пропадали, значит не Малвенни их вел.

Дробилка представляла собой высоченную дамбу из дерева и металла. По ней сочилась вода, сооружение было сплошь покрыто скользкими водорослями. Она возвышалась над карнизом более чем на три человеческих роста и перекрывала всю ширину реки, превышавшую в этом месте тридцать размахов. Другой берег был едва виден. Вода сегодня стояла высоко, Элайджа даже не мог рассмотреть двадцать громадных вертящихся бочек, составлявших механизм. Они, однако, были недалеко от поверхности; вода безумно кипела и клокотала. Бочки затягивали прибывавший с юга поток и перемалывали в пыль все, что в них попадало, после чего извергали воду на нижние уровни. С обеих сторон были установлены несложные фильтры, позволявшие воде безостановочно течь вне зависимости от уровня.

Элайджа увидел в факельном свете, как новичок прижал к уху ладонь.

– Привыкнешь! – сказал ему мальчик.

Он знал, что мужчина не услышит его, но наверняка поймет сказанное. Благо эти слова в Чертогах произносились каждодневно. «Привыкнешь…»

Сам по себе переход через Дробилку был не опаснее большинства других испытаний, что подбрасывали Чертоги. С берега на берег тянулись деревянные мостки, расположенные на высоте человеческого роста от самого верха. С обеих сторон подход к ним осуществлялся по винтовым лесенкам. Мостки были скользкими от воды, крысиного помета и бесцветной, зловещего вида растительной жизни, невероятным образом процветавшей в сырости и темноте. Ступать приходилось очень осторожно. Элайджа видел, как одна тетка оттуда свалилась. Скверная смерть… зато быстрая. Бочки мгновенно раздавили ее. Элайджа падать ни в коем случае не собирался.

Маленькая рука потянула его за рукав. Он повернулся и увидел: Эм смотрела на самую верхушку Дробилки. Лицо девочки, имевшее форму сердечка, озаряла нечастая улыбка. Потом Элайджа разобрал, что ее привлекло.

Это был гулон – редкий гость в глубине Чертогов. Тварь беззаботно прогуливалась по верху плотины. Вот остановилась, посмотрела на них, принюхалась и направилась дальше, высоко неся пышный хвост. Добытчики молча смотрели, как гулон добрался до конца дамбы и проворно сбежал по ступенькам. Он был крупный, со свинью, и темный, как мрак Чертогов. Острый усатый нос, мятые уши и золотистые глаза. Морда напоминала лисью, но в движениях сквозила кошачья грация. Усевшись, существо обернуло лапы хвостом и уставилось на людей.

Эм тут же выбежала вперед и присела перед гулоном на корточки, протягивая к нему грязную ручонку. Гулон поднялся и неторопливо отступил на два шага, потом выгнул шею и зашипел, показывая крепкие желтоватые зубы. Элайджа хотел предупредить сестренку, чтобы не подходила ближе, – здесь, внизу, недолго было от простой царапины умереть, – но тут седовласый новичок шагнул вперед, подхватил девочку и поставил наземь рядом с Элайджей. Эм вскинула голову, вроде бы собираясь расплакаться… но потом на лице у нее возникло всегдашнее выражение – усталое и отрешенное. Она вновь схватилась за руку брата. Добытчики проследовали дальше, обходя наблюдавшее за ними животное, и двинулись вверх по ступенькам.

Гулон вновь уселся в грязную лужу и принялся вылизывать лапы.

Маленький отряд удалился от Дробилки не менее чем на лигу, и только тогда грохот механизма ослаб, вновь дав возможность разговаривать. Дорога шла на подъем, и Малвенни, вскинув факел, скомандовал остановиться. Добытчики расслабились, радуясь передышке, и уже собрались присесть, когда Эмли вдруг подошла к самому краю карниза и уставилась в поток. Потом обернулась к брату и потянула его за рукав, указывая на другой берег.

Бартелл поднял факел повыше и, прищурившись, вгляделся сквозь витавшую в воздухе муть. Там, куда он смотрел, маячило бледное пятно. Он опустил факел, моргнул и поводил глазами туда-сюда, надеясь получше сфокусировать взгляд.

– Там тело, – не без некоторого облегчения пробормотал согбенный старик. – Да, там тело! – Он кивнул и обвел взглядом остальных, ожидая подтверждения.

Бартелл снова сощурился, с трудом распознавая вдали то, что с такой легкостью выделили и острые глаза девочки, и взгляд старика. На том берегу к потоку присоединялся другой ручей, поменьше, вырывавшийся из непроглядно-темного тоннеля. Там, где они сливались, виднелась разломанная надвое решетка, и половина вывалилась наружу. Там и застряло тело. Никаких подробностей Бартелл так и не разглядел. Что-то торчало, скрываясь в речных струях и снова всплывая, – рука или нога…

– Это хорошо, – сказал Малвенни. – Похоже, не с пустыми руками уйдем. – Оглядел свой отряд и добавил: – Новенький, ты со мной! – И дернул головой, указывая направление. – Остальным сидеть здесь! – И двинулся вперед, не оглядываясь.

Бартелл шагнул было за ним, но потом, сообразив, что лишь у них двоих есть факелы, вернулся и сунул свой в протянутую руку Энни-Мэй. К тому времени Малвенни был уже далеко – световая точка, подпрыгивающая во тьме. Бартелл догнал его. Шли довольно долго. Новенький уже стал задумываться, а точно ли вожак знал, что творил. Несомненно, найденный в Чертогах мертвец мог представлять известную ценность. Если уж за медный пент, бывало, насмерть дрались – стоило пойти на риск, и немалый, ради возможности отыскать золотой зуб, а если повезет, то и не один!

Спустя некоторое время двое мужчин достигли места, где поток сужался. Движение земных пластов некогда переломило тоннель и по-разному сдвинуло его части, так что можно было с легкостью перепрыгнуть с одного берега на другой. Ну да, с легкостью, подумал Бартелл. Не будь здесь так темно, мокро и скользко… Поедет нога – и не минуешь смерти, причем отвратительной.

Малвенни вручил ему факел, отошел на три шага назад… Короткий разгон, легкий прыжок – и он уверенно приземлился на той стороне, сохранив идеальное равновесие. Обернулся к Бартеллу и махнул рукой – дескать, давай сюда факел. Бартелл бросил. Вожак небрежным движением поймал. Настала очередь новенькому прыгать.

Волевым усилием Бартелл отодвинул мысль о сточных водах внизу, заменив их в своем воображении зеленой лужайкой, – и легко перелетел на противоположный берег. К тому времени Малвенни уже повернулся и шел вдоль реки назад.

Тело оказалось мужским. Оно успело раздуться; не вдруг и поймешь, толстым или тощим мертвец был при жизни. Голова была наголо бритой, на груди виднелись голубые и зеленые полосы наколок. Совсем голый, только у шеи болтается драная тряпка. Бартелл сразу определил, что над мертвецом успели потрудиться крысы.

Малвенни протиснулся сквозь сломанную решетку и, забравшись в воду по пояс, дотянулся до головы покойника. Раскрыл ему рот, быстро заглянул внутрь и выпрямился.

– Язык вырезан. Золота нет, – сказал он и с досадой плюнул в поток. – Пошли!

Бартелл все смотрел на мертвеца. Рука трупа, колеблемая водой, словно помахивала отряду добытчиков, сидевших по ту сторону основного русла. Полосы татуировок на груди и спине успели поблекнуть, как и сама кожа.

«Сейчас они похожи на карту или на план сражения», – подумал старый полководец.

Малвенни уже собирался вылезти обратно сквозь пролом в решетке, но тут Бартелл протиснулся на его сторону, вынудив предводителя посторониться.

Наколки – дело не такое уж необычное, по крайней мере среди солдат. Некоторые носили на коже изображения пауков, другие – пантер. Это были племенные символы. Однако мертвец представлял собой прямо-таки ходячую книжку с картинками. Звери, птицы, непонятные знаки… Даже голова была татуирована. Бартелл присмотрелся. К моменту смерти лысый череп начал зарастать плотной щетиной.

– Дай факел. – Бартелл протянул руку, но Малвенни возразил:

– Пора возвращаться.

– Дай факел. – Бартелл поднял глаза.

Малвенни помедлил. Он давно потерял счет годам, проведенным в качестве жителя Чертогов. Он лучше всех знал течения и приливы. Когда он говорил «пора», значит действительно было пора.

Однако он вполне понимал, что в случае отказа этот обладатель негромкого голоса мог ему запросто и шею сломать. Малвенни был человеком большой практической сметки. Поэтому он молча отдал факел и стал смотреть, как склоняется над мертвецом его спутник.

Между тем у покойника на правом плече обнаружился шрам, крупный, белый, полумесяцем. При виде его в памяти Бартелла что-то зашевелилось. Он нахмурился, глядя на этот рубец.

– Пора идти, – послышался сзади голос Малвенни.

Так это же клеймо, сообразил Бартелл. Память была готова что-то подсказать ему, но мгновение ясности так и не наступило. Слишком дырявая она была нынче, его память. Бартелла даже тревожила мысль о том, сколько всего из его прошлого успело утечь в эти дыры. Порывшись в поясном кошеле, старый солдат вытащил острый маленький нож. Потом посмотрел на Малвенни:

– Мы будем возвращаться тем же путем?

– Если боги не будут против.

Бартелл помедлил в нерешительности, потом спрятал ножик и выпрямился. И еще раз всмотрелся в поблекшие татуировки, пытаясь запечатлеть их в своей ненадежной памяти… Уже уходя, он все-таки наклонился и сорвал тряпку с шеи трупа. Малвенни странно посмотрел на него, но Бартелл кивнул ему, и они выбрались наружу сквозь сломанную решетку. Вожак махнул рукой отряду на той стороне и вновь зашагал, одолевая подъем. Бартелл задумчиво шел следом, стискивая в кулаке мокрый кусок ткани…