Текст книги "Город"

13

Симиос Хайнорт был юным воином родом из Гара. Легкий пушок у него на щеках еще не заслуживал названия бороды, тем не менее Симиос считался ветераном: он сражался уже два года.

Его матерью была незамужняя пастушка. Однажды в ночи она покинула стадо, чтобы в муках и страхе произвести на свет дитя. Когда маленькая деревня проснулась, вопящий темноволосый младенец стал зримым подтверждением ее позора. Жители, конечно, закидали пастушку камнями, и она бежала прочь, унося ребенка на руках, еще не отмытых от родовой крови. Ее немолодые родители, потрясенные и напуганные столь безобразным событием, вынуждены были последовать за дочерью: другого выбора им не оставили. Четверо беглецов нашли прибежище в деревне за двадцать лиг от своей собственной. Там дитя стали считать сыном павшего героя, отважного конника, не вернувшегося с войны.

Симиос вырос высоким и крепким, румяным и кудрявым. По натуре тихоня, он вечно держался с краешку и никогда не встревал в горячие – особенно после нескольких кружек – споры боевых товарищей, имевших по каждому поводу свое нерушимое мнение. Обычно именно он уводил крепко набравшихся друзей домой после ночи излишеств. А если ему не спалось, то от беспокойства о матери, а вовсе не из-за страхов касаемо завтрашней битвы.

Последний раз он побывал дома прошлой осенью. И даже успешно присватался к дочке деревенского красильщика, но после возвращения в отряд никому не стал об этом рассказывать, опасаясь неизбежных в подобном случае грубых насмешек. И держал невестин памятный подарок – клочок тонкой материи с вышитыми именами влюбленных – подальше от любопытных глаз…

Фелл Эрон Ли нашел его тело у реки: горло разрублено, карие глаза засыпаны песком. Вот это действительно был подарок судьбы! Синекожие обычно самым тщательным образом подбирали своих павших, но этот солдат, похоже, погиб еще до потопа, и река унесла труп. Теперь он волей-неволей соседствовал с десятками мертвых горожан, чьи тела уже начали раздуваться на беспощадной жаре.

Фелл стащил с себя искромсанную алую форму и спрятал ее с глаз долой в чей-то брошенный заплечный мешок: она могла еще понадобиться, когда он покинет занятую врагом территорию. Очень не хотелось расставаться с нагрудником, что верой и правдой служил ему последние пять лет. Но в мешок его не запихнешь, а на себе оставлять было чревато. Как ни жаль, пришлось бросить.

Натягивая одежду, снятую с мертвого, Фелл обратил внимание, что парень старался следить за собой. Разрывы и порезы на синей форме были опрятно заштопаны.

Фелл как раз прикидывал, подойдут ли ему сапоги покойника: сопоставить размер ноги оказалось неожиданно трудной задачей. В это время издали послышались голоса, и Фелл на всякий случай вжался в землю на берегу. Это оказалось вражеское подразделение. Солдаты собирали вдоль всей реки мертвецов и складывали на телегу. Они довольно долго нагружали повозку, но наконец удалились, держа путь на восток. Близко к Феллу они так и не подошли. Едва они скрылись, как он поднялся и зашагал в противоположную сторону. Шут с ними, с сапогами, в конце концов. Сколько угодно солдат-горожан носили сапоги, снятые с синекожих. И наоборот.

Все карты, понятное дело, утонули вместе с затопленным лагерем. Фелл на ходу вызывал их в памяти, стараясь представить свое местоположение. Он успел удалиться от полей Салабы к северо-западу. Если двигаться прямо на запад, то завтра к середине дня, пожалуй, в пределах видимости окажутся стены Города. Он не был ранен и хорошенько запасся водой у реки. И на удивление бодро, чуть ли не весело шагал через голую степь. Уже не впервые он задумывался о действии целительных трав: они не только спасали от головной боли, но и поднимали настроение.

Хотя, конечно, в глубине души он понимал: сейчас ему полагалось бы скорбеть о страшных потерях. Возможно, чувствовать вину за то, что остался защищать безнадежную позицию вместо того, чтобы под прикрытием темноты предпринять рывок к Городу.

Он слышал, как шептались солдаты, называя его неуязвимым. Год за годом его соратникам выпускали кишки, их травили, рубили голову, топили, даже сжигали живьем – однажды и такое случилось. А на нем ни царапины. Может, отчасти поэтому мужчины и женщины, служившие в его отряде, так тянулись к нему: глядишь, частица его удачливости передастся и им. Что ж, ему действительно грех было роптать на судьбу. Но то, что он неизменно оставался в живых, пока его друзья и товарищи гибли один за другим, невольно сеяло в душе семена вселенской вины.

Есть нехитрая воинская премудрость: человек, боящийся поражения, неизменно проигрывает наделенному волей к победе. Сам Фелл считал, что в отличие от большинства военачальников попросту очень расчетливо подходит к каждому сражению, стараясь обойтись наименьшими потерями. Это снискало ему любовь подчиненных и ревность завистников. Правда, завистников он тоже почти всех благополучно пережил.

Он вновь подумал об Индаро. Спаслась ли она?

Шагая вперед, Фелл не терял бдительности и довольно легко уклонялся от небольших вражеских отрядов, попадавшихся на пути. Разок ему пришлось распластаться в зарослях колючих кустов, пока совсем близко, радуясь одержанной победе, проходил отряд синекожих.

В ту ночь он неплохо выспался у подножия небольшого скального выхода и поутру двинулся дальше вполне отдохнувшим, только желудок жаловался на отсутствие пищи.

Он уже понадеялся, что скоро впереди замаячат знакомые стены, и начал прикидывать, а не сбросить ли вражескую форму, когда послышался слитный топот, быстро приближавшийся с юга. И как-то очень внезапно над низким взгорком показался отряд, шагавший прямо на него. Фелл приготовился объявить себя верным солдатом Города и при необходимости доказать это…

Однако перед ним оказался отряд синекожих. Семеро солдат и начальник на лошади. Когда они приблизились, он скроил обрадованную физиономию и поспешил навстречу.

Предводитель был мужчиной кислого вида, похоже из фкени: жесткое лицо разрисовано глубокими шрамами, как того требовал обычай племени, уши в зарубках.

– От какой части отбился, солдат? – хмуро спросил вожак, глядя с седла.

– От Десятой, – пробурчал Фелл.

Проведя год на Салабе, он знал неприятельские войска чуть не лучше своих собственных. Перед ним были пехотинцы; вряд ли они хорошо разбирались в коннице. Хотя что касается офицера…

– А разве Десятая не погибла в наводнении?

Длинная темная физиономия решительно ничего не выражала, но это была явно проверка.

– Никак нет, господин! – Фелл нахмурился, изображая недоумение. – Несколько лошадей мы потеряли, но люди все уцелели. Мы гонялись за городскими крысами и угодили в засаду. Меня, похоже, треснули по башке рукоятью меча. Очухался, смотрю – кругом никого… Хорошо, что вы повстречались! Я и то уж было решил, что на поганых крыс напоролся…

– Кто у вас предводителем был?

– Марло, – без запинки ответил Фелл.

– Твое имя, солдат?

– Пейтер Эдо, господин.

Начальник удовлетворенно кивнул и жестом велел ему присоединиться к маленькому отряду. Фелл занял место в хвосте, кивнув оказавшемуся рядом солдату. Однако расспросы, как выяснилось, были еще не окончены. Начальник повернулся в седле:

– Алдуса Эдо, однофамильца своего, знаешь?

– Никак нет, господин.

– Но он же второй по старшинству в твоей части, парень!

– Никак нет, господин, – упрямо повторил Фелл. – Должно быть, я его не застал.

Он не имел никакого понятия, удовлетворил ли такой ответ придирчивого командира. Фелл знал имена нескольких военачальников Десятой, почему, собственно, и выбрал именно эту часть, но ни о каком Алдусе Эдо ни разу не слышал. Начальник наградил его долгим взглядом, потом отвернулся и послал коня шагом вперед. Вот бы знать, удался ли обман?

– Хорошие сапоги попались? – спросил соседний солдат.

Это был рослый молодой парень с глазами старика и повязкой на шее. Он смотрел на ноги Фелла.

– В десять раз лучше наших. – Фелл понизил голос для крамольного признания. – Знаешь, я всегда стараюсь раздобыть обувку получше. Другие, они золотые зубы ищут и всякое такое, ну а я добрые сапожки присматриваю. Вот в этих, например, могу полсуток шагать, сидят, точно родные.

– У меня дружок обеих ступней лишился из-за скверных сапог, – подал голос еще один солдат.

Глаза у него были красные, воспаленные, он часто моргал.

– Интендантам точно враги приплачивают, – кивнул Фелл.

– Тебе тоже так кажется? – Солдат с удивлением посмотрел на него.

– По мне, правда святая.

Шедший впереди услышал их разговор и стал жаловаться на неудобный шлем. Фелл про себя усмехнулся. Солдаты одинаковы во всех армиях мира.

– А что у нас за начальник? – спросил он нового товарища, кивая на всадника.

Красноглазый откашлялся и сплюнул в пыль.

– Совсем его не знаю, – сказал он наконец. – Не уверен даже, что он вправду начальник. Просто мужик на лошади, который взялся нами командовать.

Они двигались на юго-восток, и Фелл в который раз принялся гадать, что же сталось с основными силами Города. Его отряд стоял далеко на правом фланге, поэтому их и отрезало, когда начался потоп. Однако бо́льшая часть войска могла остаться вовсе не тронутой. Фелл довольно далеко ушел на север, потом на запад. Теперь они шагали к юго-востоку. Так и замкнутый круг описать недолго…

Ему очень не хотелось выдавать свою неосведомленность, но в конце концов он вынужден был спросить:

– А какой у нас приказ?

Красноглазый с любопытством посмотрел на него.

– Выживших добивать, – чуть не по складам, словно разговаривая с ребенком, проговорил он.

– Кажется, я бродил в одиночку дольше, чем мне представлялось. – Фелл тряхнул головой, чувствуя, как холод охватывает все тело. – Выживших после наводнения, что ли?

– Какого наводнения, тупица? – ухмыльнулся солдат. – После сражения! Мы одержали победу при Салабе, величайшую, какие знал мир! Перебили двадцать тысяч Алых за один день!

* * *

Итак, равновесию на полях Салабы, длившемуся более года, пришел конец. Как вскоре выяснил Фелл, начало положило наводнение, имевшее сокрушительные последствия. Не только его отряд был смыт, отрезан от своих и затем уничтожен. Такая же судьба постигла и всю Приморскую армию. Погибли даже некоторые полководцы: им, возможно, впервые за десятки лет пришлось взять в руки меч и самолично защищать Город и собственные жизни. Многих взяли в плен и теперь, по слухам, пытали, чтобы выведать тайны обороны. Фелл невольно принялся гадать, пришлось ли драться в рукопашной Ранделлу Керру. Он припоминал высокую башню и полководцев, попивавших вино наверху. Представлял ее окруженную неприятелем, а может, и подожженную. Жалости он почему-то так и не испытал.

Потом он опять подумал об Индаро. Он не видел ее тела среди павших, но лучше уж ей было погибнуть, чем угодить в плен. Фелл слышал немало россказней о том, какие жуткие пытки синяки применяли к пленницам, прежде чем убить. Правда, зримые свидетельства ему ни разу не попадались.

Женщин решено было призывать в действующую армию лет двадцать назад, когда оказалось, что в Городе осталось очень мало мужчин. Фелл тогда был молодым пехотинцем и со всей душой участвовал во всеобщих насмешках над перепуганными девчонками, присланными на передовую. Что касается полководцев, то они, получив высочайшее указание, которое считали бессмысленным, действовали соответственно. Девушек погнали в бой, не позаботившись должным образом снарядить и обучить. Понятное дело, они гибли тысячами, в полном соответствии с издевательскими предсказаниями мужчин. Однако рядовые солдаты мало-помалу вспомнили кто жену, кто сестру, кто возлюбленную, оставшуюся в тылу, и, преисполнившись участия, стали сами обучать женщин и снабжать их нагрудниками и шлемами, взятыми в битвах. Тем не менее целое поколение молодых женщин Города было практически уничтожено, прежде чем высшее начальство сообразило: если уж девушкам было велено драться, их нужно снабжать и обучать точно так же, как и парней.

Индаро пришла с третьей волной женщин-воительниц. К тому времени с шестнадцатилетними новобранцами обоего пола стали обращаться одинаково. В ту золотую ночь, когда Фелл впервые увидел ее, он уже знал, кто она такая. Дочь политика, попавшего под подозрение, сестра беглеца и сама побегушница, сотрудничавшая с архивестницей. Когда около полуночи она появилась у него в палатке, он еще не решил, как с ней поступить.

Она была рослая, почти с него самого, и болезненно худая. Острые скулы, обтянутые кожей, казались двумя лезвиями. Грязная, предельно усталая, она все-таки держалась с благородным достоинством, которое сразу заворожило его. Темно-рыжие волосы отсвечивали великолепием заката после бури, а фиалковые глаза под темными бровями словно прятались в серой тени. Фелл попросту потерял дар речи.

Молчание затягивалось, и в конце концов он только и выдавил:

– Я знал твоего отца.

Она уставилась на него, глаза чуть округлились. Тут до него дошло, что она, верно, решила, будто он вознамерился ткнуть ее носом в прошлое родителя, и он поправился:

– Я никогда не верил тем, кто говорил, будто он породил целый выводок отступников.

Какой еще выводок? Что он вообще нес? Он что, хотел ее насмерть оскорбить?

– Отец ничего не знал о моем… отсутствии, – сухо и отрешенно сказала она, глядя поверх его головы. – Он отрекся от меня, господин мой.

На самом деле она лгала, и Фелл это знал. А еще он видел, что она не пыталась себя защищать – только отца.

– Я занимаюсь тем, что пытаюсь выигрывать битвы, – сообщил он ей, спрашивая себя, на кой он взялся что-то объяснять. – Мне нужно все, что я могу для этого собрать. Ты, говорят, отменная фехтовальщица, а такими я не разбрасываюсь…

После этого она постоянно присутствовала в его мыслях. Помнится, он не стал возражать, когда она попросила разрешения оставить при себе служанку. Правду сказать, такая просьба его позабавила. Индаро уж точно не старалась вписаться в новое окружение. Прочее воинство во главе с предводителем отряда довольствовалось старыми кожаными камзолами, некогда алыми, а теперь вылинявшими от непогод у кого до розового, у кого до серого цвета. Индаро же была неизменно облачена в ярко-алое обмундирование и латы, регулярно добываемые одни боги знают где. До Фелла доходили пересуды о ней. Ее считали слишком наглой и, в общем-то, не любили. Фелла это не особенно удивило.

А потом разразилась битва в Медном ущелье. Раненая Индаро, орудуя двумя мечами, в одиночку сдерживала целый отряд неприятеля, давая время товарищам оттащить в безопасное место покалеченного Мака Одарина. Вот Мак – тот был всеобщий любимец. Что интересно, воркотня по поводу нрава Индаро с того времени прекратилась.

Сам же Фелл обнаружил, что порывается глаз с нее не спускать. После каждой переделки он должен был лично удостовериться, что с ней ничего не случилось. Он честно пытался отделаться от неотступных мыслей о ней, и все равно в самые неподходящие моменты непрошеным наплывал запах ее волос, а перед мысленным взором возникал грациозный изгиб спины, когда она поворачивалась, чтобы уйти.

Хотя он едва ли словом с ней перемолвился до того самого времени, когда, прочно окопавшись на Салабе, получил приказ послать нескольких ветеранов в личную императорскую охрану. Ознакомившись с распоряжением, Фелл решил прикинуться, будто неверно понял. Солдат у него и без того было в обрез. Однако он не мог не воспользоваться случаем отправить Индаро с передовой. Ее и Эвана Квина. Последние полгода положение на Салабе медленно, но верно ухудшалось. Фелл боялся плачевного исхода, но все равно разрывался между желанием отослать Индаро подальше от опасности и жаждой удержать ее подле себя. А окончательное решение принял, смешно сказать, поддавшись искушению иметь повод с ней поговорить!

Когда он увидел их с Эваном в шатре-харчевне, ему показалось, что сами боги послали ему счастливую возможность. Индаро немедленно вызвалась на задание – как, собственно, он и предполагал. Она и все прочие за столом. Дун, Эван и тот белобрысый юнец, чье имя он никак не мог запомнить. Помнится, Фелл вернулся к себе очень довольный. Он-то думал, будто отсылает этих двоих отдохнуть, а оказалось – прямо в засаду.

Тем не менее Индаро выжила. Она всегда выживала…

* * *

Бесплодные земли к востоку от Города официально именовались равниной Дерзновенного подвига, однако народ называл их попросту Безлесьем. Это и была самая настоящая степь, тянувшаяся от поймы великой реки Керчеваль до самого Города. Безлесье было еще и безводным, на первый взгляд совсем пустынным, но в действительности там кишмя кишела мелкая живность. Лежа у края небольшого распадка, Индаро несколько часов вглядывалась в восточную сторону горизонта, чувствуя себя такой же иссохшей и пропыленной, как все вокруг. Вражеских солдат нигде не было видно, но вот кроликов, искавших пропитание в облезлом кустарнике, здесь были целые полчища. Они забавляли ее. Индаро только гадала, каким образом такое количество зверьков умудрялось прожить на исхлестанной ветром траве и скудной зелени кустов.

Индаро лежала на животе, устроив подбородок на сложенных руках и покрыв голову тряпкой от палящего зноя. Кролики постепенно подбирались ближе, настороженно поглядывая большими глазами. Наконец какой-нибудь один шарахался прочь – и десятки следовали его примеру, вскидывая белые хвостики. Потом, опять-таки разом, все останавливались, садились столбиками и смотрели. Индаро спрашивала себя, чего они так боялись. Что за хищники, питающиеся кроликами, водились в этих негостеприимных местах? Она поглядывала в белесое небо, но и оно было пустынно. Никто не кружился там, не высматривал, кого бы попушистее утащить на ужин голодным птенцам.

Смешные зверьки отвлекали Индаро от голодных спазмов в желудке и от непрекращающейся мучительной жажды. А еще от мыслей о раненых, лежавших позади нее в распадке.

После побоища они с Дун заковыляли на запад. Шли всю ночь, а на рассвете повстречали маленький отряд Алых, также спасшихся от резни. Двое смертельно раненных умерли в первую же ночь. На следующую – не стало еще одного. Осталось всего пятеро. Во-первых, она сама и Дун, чья рана заживала на удивление хорошо. Еще с ними был Гаррет, по обыкновению целехонький. Ловчий, тот самый северянин с ярко-рыжими косичками, был неглубоко ранен в бок, и даже сломанная лодыжка не мешала ему прыгать на самодельном костыле. А вот Квеза…

Маленькая женщина была ранена в живот, вероятно копьем. Кровотечение остановили, но наружу точилась бесцветная жидкость, и рана воняла. Квеза лежала в полузабытьи, бормоча нечто бессвязное. Все ждали, что и она умрет в первую же ночь, но она упрямо держалась. Индаро так и не смогла заставить себя бросить ее. Если доставить Квезу в Город, она, может, и выживет. А это станет возможно, если явится подмога. Так что Индаро высматривала врагов, могущих появиться с востока, а Гаррет не сводил глаз с западного горизонта, откуда могла прийти помощь.

Полдень уже давно миновал. Индаро чувствовала нарастающую сонливость. В это время послышался шорох, и рядом с ней неловко угнездился Ловчий.

– Надо бы сегодня ночью переход предпринять, – сказал он.

Лицо у него было серое от боли.

Индаро понимала, что он прав. Но промолчала.

– Твоя девушка умрет все равно, – продолжал он. – Незачем всем остальным умирать вместе с ней.

Этот довод он приводил и раньше.

– Сделаем носилки. Мы с Гарретом сможем нести ее.

– Девка, ты сама на ногах еле держишься! Мы все слабы, точно слепые кутята!

– Она же крохотная, – возразила Индаро. – Весу – как в заплечном мешке.

– Ну как знаешь. – Он передернул плечами. – Все равно Гаррет при тебе точно хвостик. Что скажешь, то он и сделает.

Сделав усилие, Индаро приподнялась и развернула колени, собираясь встать. От резкого движения закружилась голова. Нужно раздобыть воды, и как можно скорее. Иначе всем смерть.

– За нас не волнуйся, – сказала она северянину. – Сам держись давай.

Он ухмыльнулся в ответ и пополз назад к остальным. Индаро вновь глянула на восток и… заметила там движение.

Она сощурилась, прикрыв от солнца глаза. Вдалеке определенно двигалось темное пятнышко.

– Идут, – тихо проговорила она.

* * *

Янту Тессериан, всадник-фкени, чувствовал, как сверлил его спину взгляд новичка. Этот взгляд словно бы проницал кожаный доспех и щекотал изнутри грудную кость. Малый не нравился ему. И доверия не внушал. Из Десятой? Ага, так ему и поверили. Янту не сомневался, что синеглазый здоровяк был либо беглецом из своего отряда, либо вообще из проклятых крыс. Может, даже военачальник. Ну ладно. На данный момент новенький, не подозревая о том, шагал в направлении Семнадцатой Восточной – подразделения, где служил сам Янту. По меркам расстояний, привычных для фкени, до него было полдня пешего хода на юг, если не меньше. Наглец шел сам, избавляя их от необходимости вязать его и волочь на себе. Если он и правда военачальник, его допросят. Другое дело, придурки вроде него обычно ничегошеньки не знают. Их полководцы держат их в неведении, даже в бою.

Родная деревня Янту располагалась у подножия Лунных гор, столь же прекрасных, сколь и коварных. Рослых людей здесь не то чтобы не жаловали, их, скорее, жалели. Считалось, что из них получаются плохие солдаты. Высокие деревья первыми падают под напором бури, так и рослые воины первыми попадают под секиры. Человеку нужно быть невысоким и коренастым, таким как сам Янту. Они любого долговязого достанут либо в пах, либо в брюхо. Рослые солдаты постараются поразить тебя в голову или в шею, а эти части тела всего лучше защищены. Сами они – что те деревья с длинными размахивающими ветвями. Легкие мишени!

Правда, они были еще и вероломны. Когда голова находится так высоко, поди разбери, о чем думает человек. Янту остановил лошадь и, повернувшись в седле, жестом велел солдатам проходить вперед. Так вот, рослый новичок проследовал мимо, даже не покосившись. Янту привстал в стременах и завертел головой, оглядывая пустынную равнину. Нигде ничего.

Он заметил только кроликов, кормившихся справа. Те были слишком далеко, чтобы разглядеть Янту и испугаться, но что-то насторожило их. Там, на западе, белые хвостики просигналили неожиданную тревогу. И бежали они точно не от него. От кого же? Кролики были глупыми созданиями. Иной раз их мог обратить в бегство падающий листок. Янту напрягал зрение, силясь понять, что же их напугало. Ничего…

Он взвесил все за и против, потом все-таки развернул коня вправо и велел солдатам рассыпаться веером. Люди повиновались бегом, держа наготове мечи и копья. Янту рысил рядом, вытаскивая копье и управляя лошадью одними коленями. Кролики бросались врассыпную, удирая от бегущих людей.

Шагах в пятидесяти впереди виднелось небольшое возвышение. Вот уже осталось сорок шагов… Янту рассмотрел скрытное движение по ту сторону и заулыбался. Тот, кто испугал кроликов, сам был охвачен страхом.

Вот кто-то вскочил на ноги и бросился вправо. Женщина! Крысиная баба. И она удирала. Янту погнал за ней коня. Только городским недоумкам могло прийти в голову вооружать своих баб!

Погоня оказалась недолгой. Женщина бежала быстро, но он был быстрей. Янту уже изготовился метнуть копье, но помедлил – так скоро завершать охоту ему не хотелось.

Женщина вдруг развернулась и, бросившись кувырком, скрылась под брюхом его лошади. Янту рванул повод, разворачивая животное. Он успел заметить какое-то размазанное движение у своего правого стремени. Крысиная баба с невероятной скоростью взвилась с земли и вогнала меч ему в бок. Сперва клинок скользнул по доспехам, но потом рассек бедро. Янту, обожженный болью, хотел ударить ее черенком копья по голове, только женщины на прежнем месте уже не было. Испуганная лошадь заржала от неожиданности и взвилась на дыбы – ее что-то задело по носу. Янту, почти беспомощный из-за раны в бедре, силился удержаться в седле. Новый удар пришелся по спине. Янту соскользнул наземь, держа меч наготове. Припал на колено и стал озираться. Крыса уже мчалась назад, к своим товарищам. Янту был забыт.

Он кое-как завел руку за спину, потом посмотрел на ладонь. Она была липкой от крови. Ну что ж, рукоять меча приклеится и не выскользнет. Он поспешил следом за женщиной. Она схватилась сразу с двоими из его людей. Ее меч был красным от его, Янту, крови. Двое были уже мертвы, а тот, новенький… бился с Алвой, его лучшим фехтовальщиком, неустрашимым и похвально низкорослым бойцом. Хромая, Янту поспешил Алве на помощь. За маленькой возвышенностью кипела еще одна схватка. Здоровяк с рыжими косицами и светловолосая женщина бок о бок защищали раненого. Да тут целое крысиное гнездо!

Ноги Янту ступали все неувереннее, накатывала слабость. Неужели раны его настолько тяжелые? Он вроде бы шел на выручку Алве, но почему-то оказался вдруг на коленях, а перед глазами возник земной прах: на него капала его кровь и немедленно впитывалась. Янту кое-как поднял глаза. Алва лежал мертвый, его шея была почти перерублена. Синеглазый уже мчался на помощь женщине.

Янту распростерся на земле и стал смотреть в небо. Оно было белесым и таким ярким, что стало больно глазам. Он прикрыл веки, и кругом стала сгущаться уютная темнота. Спустя довольно долгое время он все-таки разлепил ресницы и увидел над собой рослого новичка. Глаза у него были цвета небес над родным домом Янту. И светились каким-то жутким состраданием…