Текст книги "Записки социопата"

Мы познакомились со Славой на одном из семинаров, обменялись в ходе дискуссии парой остроумных реплик. А потом продолжили наше общение в студенческом буфете. Он полез в сумку, чтобы достать журнал (издание для наркоманов – к счастью, его прикрыли), и у него выпал на пол маленький шприц. Кашарин склонился, быстро его поднял, огляделся по сторонам и посмотрел на меня.

– Машинка, – сказал он, – запасная.

Я не стал ничего уточнять, и он принял меня за своего.

Кашарин-старший (напоминаю, что в этом повествовании нет ни одной настоящей фамилии) в советское время был заместителем директора крупного промышленного предприятия. Когда колосс Советского Союза рухнул, у руководителей такого ранга появилась возможность стать частными собственниками. Что они и проделали с немалой ловкостью, словно всю жизнь только и ждали этот шанс – стать из советских руководителей крупными капиталистами. Конечно, не все были способны использовать эту уникальную возможность с толком. Многие товарищи капиталы вложили крайне неумело, и стремительно разорились. Но у Кашарина-старшего оказалась врожденная финансовая жилка. На базе развалившегося производства он создал несколько других. Кое-что продал. Кое-что купил. И быстро развил собственное дело до небывалых высот. Теперь он мог позволить себе жить на широкую ногу – купить несколько квартир, машин, домов в ближайшем Подмосковье, отправить детей учиться за границу. И даже подарил непутевому сыну, когда он вернулся из Лондона, целую строительную фирму вместе с рабочими и устоявшейся репутацией. Подарил для того, чтобы Слава следом за папой научился делать деньги. Он надеялся, что сына заинтересует если не дело, то прибыль, ему понравится набивать карманы и покупать дорогие вещи, и тогда он бросит маяться ерундой, возьмется за ум.

О, сколько таких родителей, потерявших детей, я повидал на своем веку. Сколько наблюдал отцов, пребывающих в иллюзиях, что если дать детям все, то они будут благодарны и счастливы. Но деньги, вопреки мнению людей приземленных, еще никого не сделали счастливыми. Говорят, они дают свободу. Но это вопиющая глупость. Если у тебя нет внутренней свободы, ты никогда ее не обретешь. У наркомана свободы нет тем паче. Как и воли. Он полностью зависит от порошка. Кашарин был несчастлив патологически. Его убивала наркотическая зависимость. И он ничего не мог с собой поделать, медленно погружаясь на черное дно. Я застал его, когда он все еще барахтался на поверхности, даже пытался учиться в университете и строить отношения. Девушки находили Славу привлекательным. Он был худ, всегда стильно одет (много денег и умение прислушиваться к советам может заменить вкус), к тому же, хорошо обеспечен. Он приглашал девиц в дорогие рестораны, кормил, поил, рассказывал, какой крутой у него папа; большинству из них этого было достаточно, чтобы сделать вывод – Слава очень и очень перспективный жених. Одно время Кашарин даже встречался с дочерью знаменитого олигарха, ныне живущего в Туманном Альбионе. Потом с девушкой-бизнесменом по имени Лина. Какое-то время она терпела его выходки, но, в конце концов, ей надоели постоянные Славины срывы.

После той первой встречи на семинаре мы созвонились, он пригласил меня в гости – попить пива, послушать музыку. И хотя я почти все время был занят, на праздные посиделки времени не было, но решил, что зайду. Кашарин мне показался человеком с юмором. Почему бы и нет? Квартира у Славы была примечательной, на Маяковке, в очень старом доме. Чтобы сделать «студию» (такой у него был бзик), он с помощью строителей своей фирмы снес практически все стены, включая несущую, так что дом мог рухнуть в любой момент.

– А, – Слава махнул рукой, – все равно под снос идет. Так что по барабану.

Мне, в общем, было все равно, а вот Лина действительно сильно переживала. Хоть дом и состоял в ветхом фонде (его, кстати, снесли через пару лет), квартира принадлежала ей. Поскольку дом перекосило, – по внешней стене пошла трещина, и у соседей перестали закрываться входные двери, – ее обязали выплатить крупный штраф (и государству, и соседям) и поставить стену обратно.

– Я заплачу, – Кашарин был по обыкновению беспечен, – главное, не надо париться. Не надо нам этой стены. Лучше штрафы платить. – Тогда у него еще было много денег.

Когда он передавал мне этот разговор с Линой, я отлично представлял, как она себя ощущала. Слава доводил эту сугубо рациональную и умную девушку до безумия. Иногда у меня складывалось впечатление, что она вот-вот выбросится из окна от отчаяния.

Когда я впервые оказался в этой квартире, то изумился ее необычности: бросалось в глаза не только отсутствие стен, но и необыкновенно яркие краски отделки – каширинские строители сделали все в соответствии с его предпочтениями. Из стереосистемы звучала бесконечным «туч-туч-туч» музыка в стиле рейв, электронная услада наркоманских ушей. У стены стоял стол из зеленого стекла. На нем лежал пакетик с белым порошком.

– Героин, – поведал Кашарин. – Не хочешь попробовать?

Я пожал плечами.

– Вообще-то, я думал, пива попьем…

– Да какое пиво? Это же гораздо лучше. Соглашайся. У меня и шприцы есть. Есть новые, нераспечатанные.

– Да ты что?! Ни за что! – решительно отказался я.

– Ну и зря, – Кашарин искренне расстроился. – Если машинкой по вене, гораздо лучше эффект.

– Нет, извини, это не мое.

– Ладно-ладно, не буду настаивать, – Слава достал металлическую трубочку, похвастался: – В Лондоне купил. Там, вообще, такие классные штуки можно приобрести. У нас не найдешь таких. В общем, так. Равняешь – и вдыхаешь дорожку.

– У меня нос сильно сломан, – сказал я. – Правой ноздрей могу вдохнуть. Левой – вряд ли.

– Плохо, – снова расстроился Кашарин. – Может все же по вене? Я поставлю.

– Нет.

– Ну, тогда вдыхай только одной, чтобы продукт не переводить.

Он высыпал немного порошка на зеленую поверхность и разровнял кусочком картона, специально предназначенного для этих целей (кредитные карты тогда еще не были в ходу). Я взял трубочку, склонился над столом – и быстро вдохнул линию. Ноздря сразу онемела, потеряла чувствительность, холодок затронул и небо.

– Не чихать! – предупредил Кашарин. Чтобы не смущать меня, он, наматывая на руку резинку, ушел на кухню. Скорее всего, не хотел показывать, что вены у него исколоты. А когда вернулся, был в весьма приподнятых чувствах: – Присядем, – предложил он.

В диване мы буквально утонули. Я и не заметил, как мы просидели молча полчаса. Состояние мое было странным: с одной стороны хотелось спать, с другой, я не чувствовал такой потребности, эмоциональное состояние стало непривычно вялым, обычно я бодр и полон сил, а сейчас мне не хотелось ни говорить, ни двигаться. Еще через полчаса пришла Лина и устроила тихий скромный скандал. Во всяком случае, он таковым воспринимался. Потом мы очень спокойно, буквально крадучись, вышли из квартиры и направились в сторону метро. Почти не разговаривали. Не было смысла. Я упомянул только, что ничего не чувствую, наверное, героин был плохой. Слава заверил меня, что это нормально…

Ночью мне приснился порошок. Целые россыпи порошка. И больше ничего. Статичная картинка. Такого со мной еще не случалось. Потом героин снился мне периодически в течение целого года. И всегда одинаково. Аккуратные белые кучки. И при этом ничего не происходит. Но я его хочу. Очень хочу. А через год героин покинул мою жизнь. Навсегда. Ушел даже из снов. Сейчас я думаю, мне повезло. Оказалось, что это не мой кайф. Наркоманы, уверяющие – дурь расширяет сознание, назвали бы меня человеком примитивным. Потому что из тонизирующих и «расширяющих сознание» веществ я предпочитаю алкоголь.

Я еще несколько раз потом бывал в этой квартире, встречался со Славой. Но Кашарин был человеком настроения. Мог сегодня быть радушным хозяином. А завтра сказать, что не хочет никого видеть, потому что он всех терпеть не может. Потом он продал строительную фирму и поссорился с отцом. У него начались проблемы с деньгами – героин стоил дорого. Он принялся занимать деньги у всех друзей и знакомых. Я одолжил ему довольно крупную сумму, после чего он исчез, не удосужившись хотя бы позвонить. Я думал, он исчез навсегда. Но он снова появился, только для того, чтобы рассказать, что у него страшные проблемы, наобещать с три короба, снова занять деньги, и опять исчезнуть. Именно тогда я сделал вывод, что наркоманам доверять нельзя. Они – самые необязательные люди на свете. Их интересует только порошок. Все остальное – человеческие отношения, – такие как дружба, любовь, привязанность, а также чувство долга, ответственность, сострадание, – перестают их волновать…

У палатки Кашарин махнул мне рукой на прощанье и побрел к машине. Отчего-то несколько недель потом меня мучило желание позвонить ему, спросить, как дела, ведь когда-то приятельствовали. Так я и сделал. Помимо телефона Лининой квартиры у меня был его домашний. Ответила незнакомая женщина. В ответ на просьбу позвать Вячеслава она всхлипнула.

– Слава умер, – сказала она, и положила трубку…

* * *

Я обсуждал как-то раз с одним очень известным человеком иностранную наркомафию. Он вдруг усмехнулся нехорошо, и зло проговорил:

– Так им, свиньям, и надо. Не будут отправлять своих гаденышей учиться за границу. Они же что думают, Степа, что эти там отучатся, закрепятся. И помогут потом выводить капиталы.

– Капиталы можно и без детей вывести, – не согласился я.

– Не скажи, – он покачал умной головой. – А еще знаешь, почему они все детей отправляют в Англии, в Америки? Думаешь, потому, что там образование лучше? Ничего подобного. Их детишки едут туда только потому, что они не хотят, чтобы дети жили здесь, в России. Потому что они не верят в то, что у этой страны есть будущее. Понимаешь, какие сволочи? Работают здесь, во власти, в банках, в нефти, газе. А в будущее страны не верят. Ну и что они тут наработают?

– А ты веришь? – спросил я.

Он помолчал, вздохнул:

– И я не верю. Но это только между нами.

* * *

Кастинг на роль нового продавца, который заменил бы меня в палатке, я проводил недолго. Довольно быстро нашлась смышленая девочка-скрипачка. Мечта всей ее жизни была исключительно убогой – эмигрировать в Австралию. Для этой цели она собиралась накопить круглую сумму – для подачи документов на эмиграцию, на эмиграционного адвоката и чтобы устроиться на новом месте. Я считал, что ларек – не лучшее место для зарабатывания денег, но разубеждать ее не стал – продавец был нужен срочно. К тому же, мне понравилась ее целеустремленность. Итак, она целеустремилась в торговлю, а я целеустремился в жизнь.

Буквально через несколько дней я познакомился со сногсшибательно красивой девушкой. Ее подцепил в так называемом арт-кафе один из моих многочисленных приятелей.

– Ты бы ее видел, – рассказывал он, причмокивая губами, – конфетка, а не девочка.

Мы встретились втроем. И я сразу понял, что абсолютно согласен с этим незатейливым определением. Света была конфеткой невысокого роста, с длинными прямыми волосами и глазами, подведенными синей тушью. Красива она был той особой кукольной красотой, которая свойственна лишь некоторым миниатюрным девушкам. Такие умеют завести мужчину, свести его с ума, отлично знают об этом своем умении и активно им пользуются. Впоследствии большинство из этих дюймовочек обычно превращаются в маленьких некрасивых женщин, претерпевая странную, почти мистическую, метаморфозу. Постаревшая кукла выглядит уродом. Но в юности (а ей было всего семнадцать) они поистине прекрасны.

Мы отправились в то самое арт-кафе, где они познакомились. Со стороны приятеля было весьма опрометчиво взять меня с собой. Хотя я никогда не замечаю девушек своих друзей, но она вовсе не была его девушкой. У них еще ничего не произошло. По сути, это было их первое свидание. Поэтому Света была вольна в своем выборе. Впрочем, я не настаивал. Она сама попросила у меня телефон, когда приятель отошел в туалет, а затем позвонила тем же вечером и спросила, не хочу ли я приехать к ней в гости. Я замялся. Предложение было слишком неожиданным. К тому же, я собирался завтра утром встречаться с Дашей. Но ломаться не в моей манере, я раздумывал секунд десять, а затем рванул на Третьяковскую.

По дороге позвонил приятелю. Хотел объясниться, сказать, что Света сама меня к себе пригласила. Но разговор сложился странно. Он сам заговорил о Свете, мечтательно поведал о том, что она любит ромашки, и надо бы их ей подарить, и что он только и о ней и думает с момента нашего посещения арт-кафе.

– Ладно, – сказал я. – Созвонимся. Спасибо.

– За что «спасибо»? – удивился он.

«За Свету», – подумал я. И сказал:

– Да просто так.

Она ждала меня у метро. Я подарил ей купленные только что ромашки, точнее белые хризантемы с мелкими цветочками.

– Ромашек не было, – буркнул я.

– Откуда ты знаешь? – удивленный взгляд из-под длинных ресниц.

– Догадался.

Восхищение во взгляде… Мы сели в трамвай и, болтая о пустяках, поехали к ней. Я заметил, что Света напряжена. Мы были мало знакомы. И она пока смущалась.

Когда мы доехали до дома, поднялись по лестнице с ажурными перилами на второй этаж и зашли в квартиру, Света сразу прильнула ко мне. У нее был свой способ снимать напряжение. Я склонился и поцеловал ее в губы, ощутив, что пахнет девочка почему-то малиной.

– Пойдем сразу в постель, – сказала она, – а то ты слишком скован.

– Я? – Но возражать я опять же не стал.

Помню сейчас ее силуэт в дверном проеме балкона. Она стояла голая и курила. А за силуэтом проглядывала ночная Москва – старые дома, серое небо в облаках и купол церкви напротив. Обнаженное юное женское тело на фоне древнего храма. Данным ей от природы телом она очень гордилась – особенно грудью. Ей нравилось ходить по дому в неглиже. Когда я приехал со Светой к одному из моих приятелей, он прошептал мне на ухо: «Ну, вы и смотритесь… Красавица и чудовище». На стене у нее висело огромное зеркало. Мы стояли напротив. Она – передо мной, крохотная, едва достающая мне макушкой до подбородка. А я, массивный, как утес, нависаю над ней. Лица: кукольное, почти идеальное – ее, и мое – обезображенное, с перебитым носом, шрамом над глазом и неровным изгибом брови. Мне нравилось брать ее за талию, мои пальцы почти сходились, настолько она была тонкой. Идеальная фигура – отнюдь не девяносто-шестьдесят-девяносто, а та, что внушает самцам сексуальный трепет. От изгибов этого упругого молодого тела действительно можно было свихнуться. Я всегда включал свет во время секса, чтобы видеть ее. Я не позволял ей проявлять хоть какую-нибудь инициативу, она была красавицей в лапах чудовища. И я обладал ею во всех позах, брал ее, ласкал, переворачивал, нанизывал. А ей оставалось только кричать от страсти и царапать ногтями мою спину.

С этими следами от ногтей я едва не погорел пару раз. Очень не хотелось, чтобы Даша решила, будто я ей изменяю. Но, как я уже упоминал, отказаться от развлечений на стороне я не мог. Мне казалось тогда, это нормально. Главное, не расстраивать лишней информацией свою любимую женщину. Идеология развратника в самом ярком проявлении…

Я человек, к сожалению (а может, к счастью), не лишенный совести. Она грызла меня почти неделю, и я все же решил объясниться с приятелем. Мы встретились, и я сказал:

– Тут такое дело… Помнишь, Свету?

– Что значит – помнишь? – он улыбнулся. – Как можно забыть такую девушку! – В словах прозвучало столько восхищения, что собака-совесть взялась за кость моей души с удвоенным усердием. – Только она со мной разговаривать не хочет, – он погрустнел.

– В общем, тут такое дело… – Я поскреб небритый подбородок, не зная с чего начать. Решил бить наотмашь: – Мы теперь вместе.

Он опешил. Потом воскликнул:

– С моей Светой?!

– Почему это с твоей? С моей Светой. – Уточнил я. – Мы вместе с моей Светой.

– Это же я с ней познакомился!

– Ну да, ты с ней познакомился, а я с ней сплю.

– Ну ты и сволочь! – вскричал он и вдребезги разбил бутылку о мостовую, так что осколки полетели нам под ноги. Приятель развернулся и пошел прочь.

Объяснения не получилось, что меня порядком покорбило. Но я подумал, что влюбленный слишком много на себя берет. Разве я виноват, что она предпочла другого? Сам позвал поехать вместе в арт-кафе.

С тех пор прошли годы, для меня – целые века. Я встретил его у метро Третьяковская, улыбнулся, пошел навстречу. Он, заметив меня, нахмурился и перешел на другую сторону улицы. Человек, который столько лет хранит обиду, по-моему, психически болен. А значит, Света тогда выбрала правильного парня…

Ее мама была женщиной одинокой. Подозреваю, очень красивой. Я никогда ее не видел. Она нашла себе богатого любовника и жила у него в особняке. Со Светой у нее были очень сложные отношения. С одной стороны, девочка была полностью заброшена и предоставлена сама себе, лет с пятнадцати. С другой, мамаша оставила дочке огромную трехкомнатную квартиру на Третьяковской, и считала, что этого вполне достаточно, чтобы дочь была довольна.

Беспорядок в квартире царил чудовищный. Складывалось ощущение, что Света не убиралась там никогда. Пройдя босиком по полу, я с ужасом обнаружил, что подошвы ступней стали черными. Ремонт тоже не делался много лет – обои выцвели, местами отслоились, побелка и штукатурка осыпалась, на потолке зияли трещины. Добротный старый паркет, по словам Светы, невозможно было отмыть. Он скрипел и вздувался. Мне хотелось принести тапочки из дома и ходить в них, но я не знал, как этот сугубо гигиенический жест воспримет Света. Вдруг сочтет, что я собираюсь к ней переехать?

Между тем, встречались мы от случая к случаю. Она рассчитывала на серьезные отношения. И я вел себя, по ее мнению, странно. Ссылаясь на работу, все время исчезал. При этом я вовсе не хотел терять Свету. Мне было удобно завалиться к ней часа в два ночи, иногда сильно подшофе, полюбить ее при свете люстры несколько раз за ночь, а утром отчалить по своим делам. При этом я привык к ней, секс мне нравился все больше. Я не любил ее, но определенно к ней привязался.

«Многоженство – это, в сущности, неплохо, – размышлял я тогда. – Только очень уж у наших русских женщин нрав жесткий. Они соперниц в шаговой доступности ни за что терпеть не станут – расцарапают друг другу мордочки. Или найдут другой, более цивилизованный способ, как конкуренток сжить со света».

В квартире у Светы постоянно ошивались какие-то сомнительные типы, чем она меня порядком раздражала. Казалось, она приглашает в гости всех случайных знакомых. И всех случайных знакомых своих подруг. Подруг я воспринимал как неизбежное зло. То и дела какая-нибудь из них припиралась к Свете со своим бойфрендом, чтобы уединиться в одной из комнат. Хорошо хоть, им хватало такта не совокупляться на нашей кровати. Не поймите меня неправильно. Я вовсе не переживал за осквернение «супружеского ложа», мною двигало исключительно чувство брезгливости. Однажды я даже застал у нее в квартире парочку молодых кавказцев.

– Это друзья Эльмиры! – представила их Света.

Друзья у подруги Эльмиры были мутные. Очень хотелось выгнать их взашей. Но возражала сама Эльмира.

– Дурочка, – говорил я Свете, – тебя же точно когда-нибудь ограбят.

– А у меня брать нечего, – отвечала она. Брать действительно было нечего. Квартира пустовала, даже телевизор отсутствовал.

– Тогда изнасилуют.

– Нет, – она смеялась, щекотала ноготками мне грудь, – они знают, что у меня есть ты. Они тебя боятся.

Я только вздыхал. Если бы я хоть немного ее ревновал, то давным-давно взбесился бы от такого обилия гостей в доме. Но правда заключалась в том, что мне было на нее наплевать. Да и гости вели себя в моем присутствии максимально корректно. Очевидно, были уверены, что я Светин молодой человек. И она, видимо, меня таковым наивно полагала…

Несмотря на привязанность, расставание наше я пережил легко. Ей наконец надоели мои постоянные исчезновения – и она решила поставить вопрос ребром.

– Извини, – сказал я, – но такой у меня образ жизни.

– Ах, образ жизни, ну, тогда мы расстаемся!

– Что ж, – мы лежали в постели после акта любви, и я был порядком расслаблен. – Расстаемся – так расстаемся…

– Ну и что ты лежишь? – разъяренная, она уперлась спиной в стену и ногами спихнула меня с кровати.

– Прямо сейчас расстаемся? – я поднялся с пола и гневно уставился на нее.

– А чего ждать?

– Ну и отлично, – я стал торопливо одеваться, сдернул с вешалки джинсовую куртку. – Адье! – сказал я на прощанье и вышел в ночь. До метро было всего несколько трамвайных остановок, и я зашагал между рельс вдоль бульвара. Оно должно было открыться через час, но меня это не волновало. Я знал, что это всё, наш роман завершился. Но тоски не чувствовал. Напротив, меня будто освободили. Я понял, что в последнее время разрывался между двумя женщинами, и меня это тяготило. Настала пора отдать всю свою любовь, всю страсть, одной только Даше… Но на следующий день я познакомился с Рошель… Впрочем, об этом позже.

Со Светой мы больше никогда не встречались, даже не созванивались. Для меня расставание прошло так легко, словно она жила только в моем воображении. Думаю, для нее все было куда сложнее. Но у нее имелась гордость, и она ее проявила. Умница, девочка! Так с нами, самцами, и надо поступать.

* * *

После общения со Светой, окончательно утратив остатки совести («совесть – в задний карман, и вперед», как говаривал один мой покойный друг), я углубился в настоящий разврат. Я познал, какое удовольствие, уверенность в себе, и радость жизни может дать красивая девочка рядом и фигуристая девочка в постели. И стал знакомиться с женским полом всюду, не переживая из-за отказов, даже на улице. Съемная квартира предоставляла возможность интимного досуга круглые сутки, и я активно ее посещал – причем, только с этой целью. Она быстро превратилась в гнездо бабника, где свет давал уютный торшер, а кровать представляла из себя круглое двуспальное ложе. А еще я пользовал девочек у них в гостях, или прямо в подъездах, на черной лестнице, в лифтах, прижав к стволу дерева в одном из лесопарков (например, в Измайловском я бывал регулярно – там было темно, и стояли скамейки).

Однажды я провел ночь в компании сразу трех девиц. Они слегка подвыпили и явно были не прочь заняться сексом. Девочки окружили меня и принялись раздевать. Уверен, они думали меня смутить. Но я только сказал, что мне надо позвонить… Сказал Даше, что по работе уезжаю в Тулу, и рухнул на кровать… Секс втроем мне понравился относительно – все равно получилось, что я люблю их по очереди. Так какой в этом смысл? К тому же, одна из девчонок только изображала искушенную в любовных утехах гейшу и, лишившись девственности, вся перепачкала меня кровью. Ее подруги пребыли в шоке от такой детской наивности. Но когда она потом рыдала от стыда в ванной, долго ее утешали. Я в это время сидел на балконе в коротком девичьем халате и курил длинную сигарету «Морэ». Девушка подошла, дотронулась до плеча, я неаккуратно повернулся – и халактик с хрустом разорвался на спине, пуговки улетели в ночь. Утром меня хватило только на одну из них. Девственница обиженно заметила, что, наверное, я ее просто не хочу – как будто запас мужской силы во всяком из самцов бесконечен. Впрочем, откуда ей знать? А третья, также не полюбленная с утра, сообщила с обидой, что я сильно храплю.

– Душа моя! – возмутился я. – Если бы у тебя был такой нос, ты бы на ночь вставляла в ноздри коктейльные трубочки, чтобы не умереть от апноэ.

– А что такое апноэ? – спросила девственница.

Я сразу понял, что мне пора и стремительно засобирался. То ли в шутку, то ли всерьез эти мегеры спрятали мои трусы. Я поискал их минут десять под их дружный смех, потом плюнул, надел джинсы, майку – и вышел вон. В подъезде я столкнулся с пузатым мужиком лет сорока. Из квартиры все еще слышны были заливистые трели.

– Туда не ходите, товарищ, – сказал я ему строго. – Там у мужчин трусы воруют.

В юности рано утром, весь пропахший свежим развратом, выбираясь от какой-нибудь девушки, или сразу трех, смотришь с презрительным любопытством на обывателей. Они всегда спешат, всегда озабочены. А ты торопиться сегодня не расположен. Гребешь себе по улице не спеша, наслаждаясь воздухом и ощущением, как сладко ты провел вечер и ночь, и так ясно осознаешь всю полноту жизни, радуясь, что умирать тебе еще не завтра. Хотя последнее как раз – весьма обманчивое чувство. Умереть ты можешь в любой момент. А значит, должен быть к этому готов.

* * *

От девочек, воодушевленный новым опытом, я сразу поехал на самую прибыльную точку у метро, где не был уже дня три. Там меня ожидал большой сюрприз. Очередной управляющий проворовался – и исчез с деньгами. Поэтому товар не привезли. Серега суетился, предлагал найти его и отделать – так, чтобы мама родная не узнала. Ему, видите ли, не выдали выручку за вчера, а очень нужно было отыграться…

Для меня тогда еще было загадкой, почему русские люди при всех очевидных талантах и умениях – всегда плохой персонал, и подобрать себе хороших сотрудников – целая проблема. Те, кто думает по-другому, ошибаются. Потом я нашел для себя ответ на этот непростой вопрос. У нас, русских, порода сильно испорчена. Нас душили рабовладельческим строем аж до середины девятнадцатого века; когда он везде уже был отменен, среди нас уничтожали лучших, расстреливая голубую кровь, отправляя самых породистых в эмиграцию; государство все время наживалось на русском человеке, демонстрируя удивительно ловкие и подлые способы вновь и вновь обдурить и ограбить народ. Вот он и сделался таким – хитрым, необязательным, с презрением относящимся к хозяину и частной собственности, и чего греха таить, пьющим по-черному – от тоски, безнадеги и безумной лихости, присущей тем, кому нечего терять.

Все управляющие, которых я находил, были трезвыми, в меру приличными людьми до первой (максимум – второй) получки. После чего они запивали, и исчезали с деньгами. Некоторые из них потом с виноватыми мятыми мордами появлялись – чтобы «стрельнуть» еще немного денег и, возможно, попроситься обратно. Одного (уж больно хороший человек был) я даже на полном серьезе решил закодировать. Я лично водил его к врачу, и он действительно на три с половиной месяца превратился в адекватную личность. Но потом все повторилось, и новый запой его был куда ужаснее предыдущих. Я приезжал – и находил его регулярно возле магазина, где он валялся в луже собственной мочи и блевотины.

А персонал был необходим, как воздух. Дело быстро расширялось. И не только продавцы, не только управляющие, закупавшие товар и следившие за продавцами, нужны были и охранники. После нескольких наездов и одного ограбления, я понял, что дело плохо. Девочка-скрипачка вся тряслась от страха. Мне даже пришлось ее утешать, одновременно сожалея о потере денег. Она отдала их без единого слова. Да и как не отдать, когда два лихих мордоворота суют в палатку ствол. Бронированные стекла стоили слишком дорого. И замок в двери можно было выбить одним ударом ноги.

Охранник, – я в этом глубоко убежден, – это очень особенная порода русских мужиков. Как правило, в охранники идут молодые парни, которые в этой жизни выбрали для себя самую простую позицию – по возможности ничего не делать, или делать то, что попроще. У них даже не возникает позыва как-то задействовать мозги. Мне представляется, шевеление извилин в черепе сильно пугает этих ребят. Хотя я и сам поработал охранником два летних месяца перед первым курсом ВУЗ-а. Приходилось охранять офис. Половину офиса охранял я. В другую часть хитроумные хозяева запускали питона. Я доставал из-под лестницы старый матрас, ложился на него, и слушал, как питон, издавая слабый сип, словно проколотая велосипедная шина, скользит вдоль двери. Воры не преминули забраться к нам в офисы. Мою половину не тронули – должно быть, я показался им страшнее питона. А ту часть офиса обнесли целиком, прихватив и экзотическую змеюку с собою.

В общем, с охранниками мне не везло. Они шлялись ночью где ни попадя. Норовили устроиться на работу – и не выходить. Один даже сам пытался обложить данью продавца. Выход нашел Серега – он стал охранников бить. Заводил этих крепких, смурных от лености ума парней за палатку и бил в грудь, приговаривая: «Ну чё? Пробью фанеру?! Посмотрим, как ты охранять можешь?!» Расчет оказался единственно верным – вскоре на всех трех точках у нас были отличные ребята в охране, Серегу они боялись и держали себе в узде. Я среди них прослыл человеком добрым и щедрым, поэтому ко мне увальни пытались подольстится, называли по имени отчеству. И все время держались поближе к точке – на случай проверки. И сейчас среди профессиональных охранников есть очень большой процент натуральной бессловесной скотины. Их надо запрягать в плуг, и гонять по полю вместо лошадей, хотя по конституции они больше схожи с волами. Подозреваю, если бы сельское хозяйство в нашей многострадальной стране не было бы так загнано, что почти все посевные луга стоят пустые (зато как рапортуют в прессе – повысим урожайность еще и еще), им нашлось бы место и счастливое житие в деревне. А они и тогда, и по сию пору, вынуждены ехать в город, где их бьет в грудь Серега и эксплуатирует Степан – жестокие и предприимчивые городские хмыри. Ничего, скоро одному из них самому придется работать охранником у дяди. А другой и вовсе – станет бегать по стране, скрываясь и от бандитов, и от мицилии…

Если первое ограбление случилось, заключил я, будем готовиться ко второму. Я наивно полагал, что мы с другими владельцами таких же магазинчиков могли бы скооперироваться и нанять общую охрану – шаг логичный. Но тогда каждый торговый волк был рэкетируемому собрату тоже волком, и делиться заработанным не собирался. Напротив – дабы придушить конкурента, проверить его на прочность, к нему присылали свою крышу – посмотреть, какие ответные шаги он предпримет. А если не предпримет, значит, можно дербанить бизнес. Я сунулся с разговорами к одному, ко второму, к третьему, – но они на контакт не шли. Только расспрашивали все время, кому я плачу. Я решил, в конце концов, что дело нечисто. Пожаловался участковому. Арсений Валерьевич, между тем, от меня отмахнулся, как от назойливой мухи. Деньги ему получать нравилось, решать проблемы – наоборот. Тут я почувствовал некоторую растерянность, но решил, что стоит выждать. И дождался.

* * *

На точке присутствовал новый продавец, совсем молодой парнишка, охранник Гриша, бывший украинский десантник, и я. Машина подъехала около двух часов ночи, и к нам пожаловали господа бандиты. Все в спортивных костюмах фирмы Адидас, желтых цепях, с бритыми складчатыми затылками, – в общем, братва в полный рост, на рабочем выезде, как полагается.