Текст книги "Записки социопата"

Утром мы помирились с Дашей. Я поведал ей, что надрался в вагоне-ресторане и пожаловался на чудовищное похмелье. Девушку я видел потом на перроне в Москве, она жеманно мне улыбнулась. Но утром она уже не казалась мне столь же привлекательной, как ночью, и я отвернулся, сделал вид, что не узнал ее. Больше мы никогда не встречались. Какова судьба отставшего от поезда пассажира, я тоже не знаю. Может так статься, он сломал шею и остался лежать возле железнодорожного полотна. Я не испытываю по этому поводу никаких угрызений совести. Уверен, жизнь подонка не стоит столько же, сколько жизнь настоящего человека…

* * *

Выбирать продавца нужно было из двух ребят. Один из них – невысокий и белокурый, сразу видно – мальчик из приличной семьи, такого с радостью взяли бы на работу в любой офис. Многие идиоты до сих пор подбирают персонал по физиономическим признакам. Как будто приятная внешность – гарантия отличной работоспособности. Особенно этим в корне неправильным подходом отличаются разнообразные кадровые агентства и слабо разбирающиеся в людях эйчары. Другой паренек повыше – с синяком под глазом. Его-то я и взял после краткой беседы. Мне сразу стало ясно – парень умный и честный, именно ему я смогу доверять. И снова оказался прав, в чем убедился впоследствии. Синяк пройдет, а натура не изменится.

* * *

Знакомство с Дашиными родителями состоялось примерно через месяц после нашей встречи. Как я уже упоминал, я буквально боготворил эту девушку. Для меня она была ангелом, спустившимся на землю с небес. Небес из голубого хрусталя. В нем плещется игристое шампанское и страсть. Весьма инфернальное желание – обладать ангелом. Причем, в самом примитивном физическом смысле. Но с другой стороны, этот ангел сотворен из плоти и крови. Она была так прекрасна, что первое время я боялся к ней прикоснуться. Мы просто гуляли по улицам, возле местных прудов, сидели на поваленном, но живом, дереве. А потом я ее поцеловал… Никогда прежде от поцелуя у меня так не кружилась голова. Это ощущение повторилось потом, через много лет, во время нашего краткосрочного, уже взрослого, романа. Поцелуй – и все плывет, будто девушка обладает способностью опьянять. Родители ангела представлялись мне людьми возвышенными и прекрасными, ведь только небожители способны сотворить столь прекрасное создание. Я сильно ошибался. Природа весьма причудливо тасует гены поколений – и создает удивительные типажи, из выродившейся породы она может вдруг сотворить совершенство.

Дашин папа, простой рабочий, трудился на заводе слесарем. Среди пролетариев есть очень много достойных и честных людей. Увы, Александр Мартынович к ним не относился. И даже напротив. Наша первая встреча с ним поразила меня в самое сердце. Хотя и тогда мне казалось, что я успел всякого повидать и достаточно ожесточиться. Даша немного задержалась с прогулки, мы загулялись до темноты. Я проводил ее до квартиры и с большим сожалением выпустил из пальцев ее теплую мягкую ладонь. Дверь распахнулась от удара. Краснолицый, сильно пьяный человек схватил мою Дашу за плечо – и швырнул вглубь квартиры.

– Ах ты, сука, блядь! Ты че шляешься, блядь такая?! – заорал он. И захлопнул дверь у меня перед носом. За ней слышалась еще более грязная брань и Дашины крики.

Я стоял, как громом пораженный. Моего ангела, мою бледнокожую хрупкую девочку, ругали последними словами. Да как она может жить в этой квартире, с этими людьми?!

Я решительно позвонил в дверь. Брань не утихала. Снова и снова я нажимал на дверной звонок. Пока не услышал из-за двери папашино:

– А ну иди на хуй, че те надо?! А то ща выйду, бля…

Затем громко закричала Даша:

– Папа не надо, пожалуйста… Степа, прошу тебя, уходи.

Я спускался по лестнице, не понимая, где нахожусь. Сердце глухо колотилось в груди.

Добравшись до дома, я позвонил ей и долго уговаривал уехать со мной прямо сейчас. Куда угодно. Лишь бы она вырвалась из этого дома.

– Он не может, не должен с тобой так обращаться, – твердил я. Пока меня не привел в себя Дашин окрик:

– Это мой папа. Он прекрасный человек. Ты просто его не знаешь.

– Что? – в первое мгновение я даже не понял, что она говорит. До такой степени ее слова по смыслу не соответствовали моему восприятию ситуации. Но дальше она начала рассказывать, как ее отец много и тяжело работает, что он сильно устает, что ему приходится пить время от времени, чтобы расслабиться. И что я его просто не знаю, а когда узнаю получше, то пойму – он замечательный.

В тот момент я осознал, что подобное поведение отца и оскорбления для Даши, увы, привычны. Папаша не только ругался, иногда он бил посуду, ломал мебель, порой поколачивал и ее и мамашу.

Но я к его выходкам так и не привык. Однажды я и сам был нетрезв и зол, пришел к Даше, и когда он в очередной раз стал крыть ее последними словами, а потом без всякой причины попытался ударить меня в лицо, увернулся – и как следует засадил ему в подбородок с правой. Он со стоном повалился в коридоре. После чего Дашина мама стала отчаянно кричать, что я убийца, у меня это «на морде написано». С тех пор от посещения Дашиного дома мне было отказано, о чем я, впрочем, никогда не сожалел. Мне совершенно нечего там было делать в присутствии ее родителей. А, когда их не было, я заходил регулярно.

Дашин отец однажды набрался и решил позвонить моим родителям. Трубку взяла мама. Икая, он сказал:

– Пусть твой сынок ко мне больше не приходит!

– А он не к вам приходит, – ответила мама. – Он приходит к вашей дочери. И знаете, я бы очень расстроилась, если бы он к вам приходил.

В общем, отношения наших родителей не сложились. Как и наши с Дашей отношения, в конце концов. Мой ангел тоже оказался человеком из плоти и крови. Однажды я узнал, что она мне изменила, и немедленно ушел. Потому что настоящие мужчины измен не прощают. Ей очень повезло, что ее нынешний муж придерживается иных взглядов. Ей, вообще, с ним очень повезло.

Еще будучи вхож в дом, где ангел жил со своей незамысловатой семьей, на антресолях я обнаружил целые стопки литературных журналов. И принялся читать их с увлечением. «Новый мир», «Иностранная литература», «Нева», «Дружба народов», … Тогда я читал очень много художественной литературы. Сейчас – гораздо меньше. По большей части, специализированную литературу по работе и краткие выдержки из статей, отобранные секретарем. Мне показалось странным, что литературные журналы оказались в Дашиной квартире. Не папа же – опытный слесарь второго разряда – их читал… Мама, работавшая фельдшером, тоже вряд ли имела отношение к этим изданиям. Тогда Даша поведала, что в комнате, где на стеллажах пылились журналы, когда-то жил пожилой профессор. А квартира раньше была трехкомнатной коммуналкой. В две комнаты въехало Дашино семейство – ее родители перебрались в Москву из Тамбовской области, за лучшей жизнью – работать по лимиту, и им выделили жилье. Профессор через некоторое время умер, к бурной радости Дашиных родителей, и лимитчикам решили подселить другого жильца. Их это никак не устраивало. И тогда Александр Мартынович, будучи человеком хоть и тупым, но очень упертым, занял круговую оборону – забаррикадировался в квартире вместе с женой и старшим сыном и сказал, что никуда не уйдет, а прямо здесь умрет с голода. Скандал случился хоть и локальной, но весьма ощутимый. В новые времена им, скорее всего, просто взломали бы дверь, и выволокли из квартиры силком. Но советская власть, хоть ее и принято ругать, отличалась порой гуманизмом. Особенно, когда речь шла о заводских рабочих. «Черт с вами, живите пока», – сказала советская власть. И они зажили втроем в трехкомнатной квартире…

Мы с Дашей довольно долгое время просто гуляли, взявшись за руки. Потом стали целоваться до изнеможения. Чаше всего на улице, на прудах, в троллейбусах – специально выбирали пустующие маршруты и ехали до конечной. Нам некуда было пойти. А потом наступило лето, ее родители уехали на две недели в деревню под Тамбов, и мы наконец перешли последний рубеж.

Тем же вечером Даша поведала мне, что у нее есть молодой человек. Оказалось, он вот уже полтора года служит в армии. Поэтому она берегла свою девственность до его возвращения – так они с ним договорились. Не сберегла. Но все равно, после того, как я ушел, она вернулась к нему. И он ее принял. Для меня странно, когда любовь оказывается выше гордости. Я никогда не смог бы поступиться ею.

– Что же ты будешь делать? – спросил я Дашу. Известие о молодом человеке порядком меня покоробило.

– Наверное, вернусь к нему, – она закусила губу. – Мои родители говорят – я так должна сделать.

Кто знает, может, они и были правы. В отличие от меня, в этом молодом человеке родителям нравилось все. Прежде всего, семья. Они дружили семьями, когда-то вместе приехали из Тамбовской области. К тому же, парень был простой и работящий. Я, по их мнению, занимался какими-то мутными делами («а вдруг он торгует наркотиками?!»), а он поступил в техникум, оттуда ушел в армию, по возвращению собирался восстановиться. У меня была разбитая в драке морда, кое-как залатанная врачами («что ты только в нем нашла?!»), а у него – лицо героя советских кинолент о комсомольцах и покорителях целины, белозубая улыбка и льняные вихры. К тому же, он никогда не использовал непонятных слов, и если что-то говорил, то напрямик – то есть имел в виду именно это, а не что-то совсем другое. Даже то, как я общался («слишком быстро!») вызывало у них раздражение. Они не всегда успевали понять, что именно я сказал. А меня крайне утомляла любая беседа с ними. Даже от необходимости перекинуться парой фраз с Дашиной мамой я заранее испытывал усталость…

Наша близость стала регулярной. Она запускала мне руку в джинсы и ласкала меня на черной лестнице, когда у нас не было возможности уединиться в квартире. При этом мы постоянно встречались у Сереги. И свидания эти стали настолько частыми, что он предложил мне сделать отдельный ключ. Чем я не преминул воспользоваться. Правда, через некоторое время Серега об этом пожалел – и ключ забрал.

Через некоторое время случилось то, что должно было случиться. Даша забеременела. Для нее это событие стало настоящей катастрофой. Она не знала, как сообщить об этом родителям. Меня она оповестила слишком поздно. У меня как раз начались проблемы с делами, и я некоторое время был недоступен. Если бы тогда я оказался рядом, скорее всего, моя жизнь развивалась бы по совсем иному сценарию. Неизвестно, лучше она была бы или хуже. Но факт остается фактом, она была бы другой.

Даша слишком доверяла своей маме. Кстати, когда я видел ее в последний раз, с мамой она не общалась совсем. Потому что осознала всю жестокость этого недалекого человека. С кем еще девочка в семнадцать лет может поделиться своей проблемой? Тем более, такой интимной. Конечно, с самым близким человеком – с мамой.

– Ничего ему не говори, – посоветовала мама. – Ты на него посмотри, он тебя сразу же бросит. У него таких, как ты, небось, полным-полно.

Она отлично знала, что нужно делать в такой ситуации. Дашина мама, как я уже упоминал, работала фельдшером. В тот же день, когда дочь сообщила ей о беременности, мама отправила ее на аборт. Причем (она сама об этом упоминала впоследствии – «чтобы неповадно было»), аборт Даше делали без анестезии.

А я узнал об этом лишь через несколько дней. Моя Даша вышла ко мне бледная, в красном платье и, рыдая, обо всем рассказала.

– Не знаю, как я не умерла, – сказала она. И я тоже заплакал. Я даже не мог на нее рассердиться. Она была просто маленькой, растерянной девочкой. И для меня осталась такой навсегда…

Несмотря на аборт без анестезии, Даша впоследствии родила двух абсолютно здоровых детей. А этот грех, изменивший нашу судьбу, я тоже взял на себя, когда она подарила мне свой нательный крестик. Пусть у нее все будет хорошо, думал я. А я, наверное, никогда ее больше не увижу. Но в этом есть и плюсы – я никогда больше не увижу и Дашиных родителей…

Даша рассказывала мне потом, во время нашего романа, что мама живет в одиночестве, где-то в однушке на окраине Москвы. Ту трехкомнатную квартиру давно разменяли, и даже дом снесли в период борьбы с хрущобами. Дашин папа заболел раком легких, но его вылечили – и отправили в тамбовскую деревню, доживать свой век с одним легким, на свежий воздух. Даша рассказывала мне, что он там почти беспробудно пьет. И регулярно получает по мордасам от местных мужиков – за дурной характер и отсутствие правильных понятий. Закономерный финал. Я вспоминаю их без всякой злости. Разве могут вызывать злость пустотелые существа, не наделенные душой?..

* * *

Мне никогда прежде не приходилось сталкиваться с милицией, и я до последнего оттягивал визит к участковому. Но так уж получается в нашей многострадальной Родине – если ты сам не хочешь идти в милицию, то милиция придет за тобой. Сначала они забрали в отделение продавца. Всего через два дня после того, как парень вышел на работу. Ему объявили, что назначат «козлом отпущения» за все грехи владельца палатки, и подбили второй глаз. Хорошо, что он был тертым калачом – и не подписал ни одной бумажки. Хотя ему подсовывали их – и немало. Ничего не добившись, они его немного попрессовали (в основном, угрожали вербально – меня вскоре ждал куда более жесткий прессинг) и отпустили восвояси. Но попросили передать мне, очень настоятельно, что ждут меня на разговор, «и не дай бог мне не явиться»… Потом ночью они приехали на вторую точку – и закрыли ее, пообещав утром палатку вывезти. Причем, вывезти вместе с товаром, и так, что я никогда не узнаю, где она. Угроза была отнюдь не зряшной, такие вещи чувствуются. Больше откладывать было нельзя. Поэтому я сказал, что хозяин палатки непременно придет на разговор в отделение завтра же – и «занесет». Это слово возымело волшебное действие. «Вот и отличненько», – потирая руки, как сытые мухи, бывает, трут лапки, менты уселись в желто-синий УАЗ и отчалили. Однако облегчения я не почувствовал – предстоял тяжелый разговор в кабинете участкового…

Разложение в органах внутренних дел длилось десятилетиями. И всех это раньше вполне устраивало. Говорить о том, что наша доблестная милиция превратилась в рассадник криминала, начали только в конце десятилетия двадцать первого века. Бравые парни с окраин России ехали в Москву, где устраивались в органы только с одной целью – припасть к кормушке и быстро обогатиться. Простой участковый на Мерседесе никому не мозолил глаз. Обыкновенный майор, прожирающий каждый день в ресторане ежемесячную зарплату, никого, в общем, не раздражал. Строивший многоэтажный особняк опер был в порядке вещей. И конечно, влияние их было безграничным. Попав во власть, они тут же начинали ощущать себя хозяевами жизни. За их спиной была насквозь коррумпированная система, позволявшая своим сынам жить красиво. Система, знали они, своих не сдаст, здесь рука руку моет, и не только моет, но и кормит – снизу вверх идут откаты по цепочке, прирастая от сержанта к лейтенанту, от лейтенанта к капитану, от капитана к майору, от майора к подполковнику и полковнику, а от полковника уже к самому генералу. В это самое время менты еще не были столь могущественны, как немного позже, когда знаменитое Управление по борьбе с организованной преступностью разметало бригады братков, посадило самых борзых в тюрьмы или отправило в расход, и крышевание бизнеса, этот сверхдоходный псевдоохранный бизнес, полностью перешел под эгиду доблестной российской милиции. А поскольку управление само постепенно превратилось в огромную бандитскую бригаду, состоящую сплошь из оборотней в погонах, то его тоже быстренько прикрыли, от греха подальше. Опытных успешных оперативников раскидали по другим отделам, чтобы не отсвечивали, но были при кормушке. И сами милиционеры из крышевателей в новые времена превратились в инвесторов. Свои деньги они вкладывали в бизнес, давали молодым, так сказать, дорогу в жизнь, ну и начальный капитал, само собой. И ждали от них благодарности – и выплат по гроб жизни. Но некоторые получившие путевку в жизнь, потом теряли контроль, им начинало казаться странное – что они сами всего добились, потом и кровью, так сказать, тяжелым трудом на деловой ниве. Отказавшихся от выплат сначала предупреждали, потом предупреждали жестко, а потом находили им заместителя, отбирали дело, заставляли продать бизнес за бесценок, не зачитав даже права для проформы, как это принято на Западе. И повезло тем, кто сбежал от своих милицейских боссов из страны. Я, кстати, оказался в их числе. Куда печальнее участь тех, кого просто прирезали, как ненужную, зараженную вирусом скотину, или сгноили в тюрьмах. Наверное, ни для кого не секрет, что в России сфабриковать липовое дело никогда не было проблемой. Помните каноническое – был бы человек, статья найдется? Времена меняются, система нет. Даже если прилепить новую вывеску, сменить название. Поэтому мне было чего бояться…

Я познакомился через пару лет после этих событий с одним милиционером из Пензы (название города изменено), любителем погонять на БМВ пьяным, да еще и по встречной полосе. Так он демонстрировал лихость. А я, хоть и не робкого десятка, едва не поседел. Если бы был трезвым, то испытал бы, наверное, еще больший страх. Мы выпили с ним совсем немного, и я спросил его, изображая душевную простоту, откуда у него деньги.

– Так… У меня это… инструментальный магазинчик. Инструментами для ремонта торгует. Ну, как магазинчик… – Он замялся. – В общем, все инструментальные магазины в городе…

Почти все деньги я вкладывал в развитие, и опасался, что откат за право работать может быть настолько велик, что похоронит дело. И был недалек от истины. Поскольку аппетиты у Арсения Валерьевича оказались колоссальные, а в финансовые дела он вникать не желал. Совсем. Лановой жил на широкую ногу – достраивал в Подмосковье трехэтажный кирпичный дом, о чем поведал мне сразу же после встречи.

– Пенсия скоро, мы рано выходим, – сказал он доверительно, – буду в собственном доме на пенсии жить. А там еще столько всего сделать надо… – И сразу же перешел к делу: – Что ж ты, гнида такая, меня за нос водил?

– Так получилось, – ответил я.

– А раз у тебя так получилось, надо бы оплатить всё – за те месяцы, когда выплаты не поступали. Так. Ты палатку когда поставил?

К тому моменту меня уже просветили знающие люди, что платить «крыше», если хочешь иметь бизнес, все равно придется. За каждую точку. Поэтому лучше договориться сразу, иначе проблем не оберешься. Но сумма, которую озвучил участковый, меня просто убила.

– У меня таких денег нет!

– Что, значит, нет? Найди. Ты же не просто так их даешь. Ты штраф платишь, за установку в неположенном месте, без разрешения. Да у тебя, наверное, и пожарного разрешения тоже нет. Мы тебе все обеспечим. И будешь работать. Ну?..

Удивительно, но тогда участковый милиционер вел такие разговоры с предпринимателями прямо в собственном кабинете, без всякого стеснения. Позже они стали куда осторожнее – передоверили переговоры мелким чинам, бывало, заходили сами, чтобы поговорить, назначали встречи в ресторанах, если речь шла о крупной сумме. Но все эти простые ухищрения взяточников были еще до инвестиционной эпохи, новые схемы пока не были обкатаны и отработаны. Они пребывали в состоянии полной безнаказанности, и творили все, что хотели.

– Да я никак не могу столько заплатить! – уперся я. – Ну, нет сейчас таких денег.

Таких денег, и правда, не было. Чтобы с ним расплатиться, я должен был бы распродать все до копейки, включая все имущество, и отдать ему. Наверное, такой расклад вполне устроил бы кровопийцу.

– Нет?! – он вдруг раскраснелся, саданул кулаком по столу. – Что ты мне ваньку валяешь?! Нет – так займи! Укради! Мне насрать на твои проблемы! А штраф ты мне заплатишь!..

Я мучительно пытался втолковать этому кретину, что он уничтожает бизнес, что он может, поумерив аппетиты, получать выплаты регулярно, но он был непробиваем, как стена. Не знаю, чем думают такие люди. Аргументация у них железобетонная – ничего не хочу знать, вынь – да полож.

Характер у меня весьма вспыльчивый, хотя я и стараюсь сдерживаться. Но здесь, видя, что по-другому он не понимает, я тоже вошел в раж и заорал:

– Раз так, вообще, ни хрена ты не получишь! Пошел ты знаешь куда?!. Откуда я тебе бабки возьму?! Ты меня, вообще, слышишь, дебил?!

Он сначала опешил, потом схватил трубку стоявшего на столе телефонного аппарата:

– Стоянов, зайди!

В кабинет через пару секунд вбежал запыхавшийся милиционер, на груди у него висел автомат.

– Вот этот только что сознался в тяжком преступлении. В камеру его посади. За ним теперь глаз да глаз нужен. Понял меня?

– Ах ты мразь! – не успокаивался я. – Думаешь, ты тут самый главный?! Это мы еще посмотрим. Я позвоню куда надо, повыше, и попрут тебя из органов!

– Да ты кто такой?! – Лановой стал пунцовым от гнева. Он вскочил из-за стола и двумя отработанными ударами в подбородок, – очевидно, за годы службы ему очень и очень многих приходилось бить, – отправил меня в нокаут. Стоянов рывком поставил на ноги. Меня немного повело, он придержал, чтобы я, не дай бог, не свалился, и, открыв дверь, вытолкал в коридор. Вслед неслись ругательства – участковый тоже отличался крутым нравом.

Я попытался развернуться. Стоянов похлопал по автомату:

– Пшел, давай. Не останавливайся.

Тут я пожалел, что поддался эмоциям.

– Мы не договорили…

– После договорите. Посидишь немного, подумаешь, что тебе сказать.

Меня обыскали. Я порадовался, что пистолет оставил в палатке. Найди они его, и у меня были бы большие проблемы. Хотя куда уж больше?! Они забрали ремень и шнурки, после чего запихнули меня в общую стоячую камеру-распределитель, где находилось уже человек двадцать. У одной из стен помещалась большая клетка. В ней, положив тяжелые руки на прутья и широко расставив ноги, стоял печальный рецидивист лет сорока. Я сразу решил, что он представляет опасность, поэтому его и отделили от остальных. Как оказалось, опасность для остальных представляю и я тоже…

– Ну, ты чего наделал?! – свирепо спросил Стоянов, вынимая меня из камеры, где только что развернулось массовое побоище. – Я думал, ты приличный человек.

Началось все по-дурацки. Один из задержанных спросил, есть ли сигареты, я ответил, что нет. Он поинтересовался: «А что есть?» В общем, в классической манере стал задираться. Мужик лет сорока с помятым лицом за меня заступился. Задира немедленно ударил его поддых. После чего получил от меня по физиономии. Кое-кто предпочел не вмешиваться. Но среди задержанных было много людей в сильном подпитии и раздражении. Так что помахаться большинство из них были не прочь. Силы оказались не равны. Коалиция тех, кто был на моей стороне, быстро одержала сокрушительную победу. Некоторые рвались добить противников, но я был категорически против – и оттаскивал их от избитых. В этот момент меня и изъяли из камеры, объявив главным зачинщиком драки.

Честно говоря, к этому моменту, вся эта тюремная феерия стала мне порядком надоедать.

– Слушай, – сказал я Стоянову, – ты же понимаешь, что это не я все затеял.

Но он, должно быть, получил четкие указания от шефа, и теперь с небывалым рвением собирался исполнить свой долг. В его задачу входило продавить коммерса, заставить выплатить озвученную сумму. Скорее всего, Лановой даже посулил ему в случае успеха комиссионные.

– Пойдешь в другую камеру, – ухмыляясь, сказал Стоянов, – там контингент покруче будет, не какие-нибудь забулдыги.

Рядом стояли другие милиционеры. Судя по счастливым выражениям их холеных физиономий, им происходящее очень нравилось. Работа в такой милиции воспитывает в людях садистские наклонности. Было видно, что им отнюдь не впервой ломать мелких предпринимателей, да и прочих граждан – просто из удовольствия.

– Может, я все же поговорю с Арсением Валерьевичем?

– Потом поговоришь, – Стоянов ухмыльнулся. – Он сейчас занят… очень. И это… штаны сымай.

– Чего? – поразился я. Я, конечно, слышал о том, что милиция способна на любые пакости, но со мной подобное происходило впервые.

– Штаны сымай. Вдруг ты на них повесишься.

Тут милиционеры уже в открытую стали радостно ржать. Но когда я послал их подальше, сделались злы, навалились на меня кучей, и, ловко орудуя кулаками, – удары я, в основном, получал по ребрам и в солнечное сплетение, – заставили меня снять джинсы.

Затем меня отвели по длинному коридору в камеру, где, по словам Стоянова, сидели законченные злодеи. По дороге я вспоминал все чудовищные истории, которые слышал от знакомых – о пресс-хатах, об избиваемых бесправных заключенных, о том, как сами заключенные удавили какого-нибудь неопытного паренька. Я думал, что попал в самый серьезный переплет в своей жизни… Но, увидев, что меня запихнули в камеру без штанов, я немедленно приобрел среди сидельцев весомый авторитет. Оказывается, такую меру менты применили впервые.

– На моей памяти здесь такого беспредела еще не было, – поделился со мной пожилой вор, представившийся Антохой. – Совсем мусора озверели.

Потом пошли разговоры за жизнь. А когда Стоянов пришел отпирать камеру через несколько часов, чтобы вернуть меня в кабинет жадного участкового, мы уже были почти приятелями. Во всяком случае, на прощанье все сокамерники желали мне всяческой удачи и чтобы никогда больше «не завинтили».

– Ты что ж делаешь, падла?! – крикнул Антоха Стоянову сиплым пропитым голосом. – Пошто у пацана штаны забираете? Тут же дубак адский.

Я, и правда, сильно замерз. И был несказанно рад встрече со своими старыми потертыми джинсами.

Арсений Валерьевич встретил меня, широко улыбаясь, указал на стул. Ну, прямо радушный хозяин встречает дорогого гостя.

– Присаживайся. «Садись» у нас не говорят. Примета плохая. Ну что, ты подумал?

– Подумал.

– И что надумал?

– Нет у меня таких денег. Их просто нет.

Гостеприимный хозяин сразу переменился в лице и настроении, зло процедил:

– Я, смотрю, ты очень плохо подумал.

– Я подумал хорошо, и у меня есть предложение. Я могу отдавать процент с выручки. Ежедневно. И еще – кормить наряд.

– Наряд кормить? – удивился участковый. – Это еще зачем?

– Ребята дежурят. Проголодаются. А тут палатка, где для них абсолютно бесплатно еда. – Я уже прикинул, что буду выдавать им по сосиске с тестом и по стакану с кофе. Внакладе не останусь. Крыша все равно обойдется дороже. Остальное, думал я, при желании, они могут докупить сами… И докупали – обычно пиво. Бывало, и водку в разлив.

Однажды милиционер в наряде так надрался, что уронил Макаров возле палатки, пока жадно пожирал сосиску в тесте. Я любезно ему подсказал, что он, к несчастью, потерял табельное оружие.

– Да это не табельное, – он улыбнулся, поднимая с земли пистолет, – это мой, личный. Я его так ношу, для самообороны. Нам же из этих стрелять по людям нельзя. Шмальнешь в кого – потом отчитывайся перед начальством. А из своего – пожалуйста…

Мое предложение неожиданно показалось участковому привлекательным. Хотя с финансовой точки зрения он сильно прогадал. Может, его подкупила человечность этой затеи, ведь я, в общем-то, собирался позаботиться о доблестной милиции. А может, он решил, что я человек упертый, и бодаться со мной не стоит. Может также, испугался моих пустых угроз, что я позвоню наверх – хотя я никак не мог поспособствовать его увольнению.

Кстати сказать, ребята в наряде, и правда, были мне очень благодарны. Иногда они выходили на ночные дежурства прямо после дневной смены, без ужина. Некоторые просто экономили деньги – были среди них и честные сотрудники, хотя таких традиционно очень мало. Порочная система новобранцев либо быстро переваривала – и превращала в тех же «оборотней в погонах», либо просто, пожевав, выплевывала – они не уживались с коллегами и писали рапорт на увольнение.

– Ну, ладно, – сказал Лановой после того, как мы обсудили ставку поборов. – Черт с тобой. Хотя ты меня грабишь. Режешь по-живому.

«Ничего себе «грабишь», – подумал я, – по-моему, вполне очевидно, кто кого грабит».

Из отделения я поехал за деньгами, вернулся, «занес» участковому первый взнос за «беспроблемный бизнес», и, наконец, оказался на свободе. Зашел к Арсению Валерьевичу я в десять утра, а выбрался из его цепких пальцев около пяти. Жутко хотелось спать. А еще забраться в ванную – и смыть с себя всю мерзость, с какой мне пришлось столкнуться за этот день. «Как у них хватает душевных сил работать в этом ужасном месте, – недоумевал я, – даже находясь по эту сторону закона, будучи не бесправным скотом, а хозяином положения, разве может человек в таких условиях оставаться человеком». Как выяснилось, все же, может. Хотя очень и очень немногие на такое способны. И тогда я встречал, и сейчас знаю честных ментов (теперь уже – пентов), которые взяток не берут и работают на совесть. О них нельзя не вспомнить. Им бывает обиднее всего, когда всех равняют под одну гребенку, и ругают всех подряд, не разбирая заслуг и регалий.

* * *

Я проспал всю ночь и почти весь следующий день – настолько вымотался в отделении. А когда проснулся, почувствовал себя куда лучше…

Ночью в палатке делать было нечего. Посетителей было мало. Хотя порой гульба в окрестностях шла до двух-трех часов ночи. Колдыри предпочитали тусоваться в шаговой доступности от выпивки. В основном, я что-нибудь читал. Иногда писал стихи. В те времена я мог обходиться без сна до трех суток, работая и днем, и ночью. Правда, потом падал без сил. Я очень завидовал дедуле из Сингапура, который не спал вот уже пятьдесят лет. Везет же, думал я, сколько всего можно было бы успеть. Эх, если бы и я мог так же.

На самом деле, когда меня посетила настоящая бессонница (сказывалось нервное напряжение), я понял, что состояние это крайне непродуктивное – не сон, не явь, а что-то среднее. Ты бродишь, как сомнамбула, по кабинету, и не можешь сконцентрироваться на делах. Бессонницей, кстати, лечат депрессию. Имея подобный опыт, отлично понимаю, как это работает. Нервная система полностью угнетена через несколько бессонных дней и ночей, мысли путаются. Ты словно находишься под сильнодействующими антидепрессантами. Попробуйте как-нибудь долгое время не спать – может, вам понравится это состояние…

Немного беспокоила меня маячившая на горизонте сессия – в университете я не появлялся уже очень давно. Но решил, что, в крайнем случае, возьму годик академического отпуска. На нашем факультете учились ребята, которые регулярно уходили в академ. В результате, ВУЗ они заканчивали годам к тридцати. Что их вполне устраивало, учитывая висевший над всеми нами дамоклов меч службы в армии. Один мой приятель решил этот вопрос радикально – женился на старушке и оформил над ней опекунство. В военкомате он заявил, что они любят друг друга. Его признали негодным. Впрочем, вовсе не из-за пожилой жены, а по причине психического расстройства.