Текст книги "Записки социопата"

Мишаня попросил нас побыть во дворе, а сам поднялся к «человеку», чтобы обсудить детали лично – «нетелефонный разговор». Появился он, изрядно разогретый коньяком, раскрасневшийся и довольный, только через час.

– Все на мази, – сказал Мишаня, потирая ладони, словно озяб. В эту минуту он напоминал мелкого беса, чьи рожки прикрывали зачесанные на лысину справа налево длинные патлы. Далее он поведал, что именно нужно будет делать. Предстояло страшное. «Человеку» нужно было убрать другого «человека». И он очень надеялся на нашу помощь.

– Кто он? Что за шишка? – поинтересовался хмуро Диня. Мокрое дело пришлось ему не по нутру. Но названная сумма, казалось, сразу примирила с необходимостью совершить убийство.

– Да так, мелкая сошка, – Мишаня махнул рукой, – чиновник местный. Слишком много на себя берет.

Я слушал подробности с содроганием – где его можно найти, где работает, где живет, как лучше всего обставить дело. Предполагалось самоубийство из именного пистолета. Дескать, совесть взяточника замучила, и он покончил с собой. «Только не хватало влезть в подобную историю, – думал я. – Заказное убийство. Полный мрак».

– Аванс будет? – спросил Диня.

Этот вопрос Мишаню крайне опечалил.

– Оплата постфактум, – проговорил он медленно, почти по слогам. – То есть после дела.

– Так не пойдет, – не согласился Диня. – Мы ж не лохи.

Мишаня глянул на Старого.

– Нужен аванс! – сказал тот твердо. – Половина.

– Ну хорошо, дам вам аванс, из своих. Только не половину, а тридцать процентов, и потом еще пятьдесят. А двадцать мне – за риск.

– Опять еврейские штучки! – рявкнул Старый.

– Да ладно тебе, пойдет, – сказал Диня. – Завалим этого, и все дела… Только тридцать процентов прямо сегодня. То есть прямо сейчас.

– Сегодня?! – вскинулся Мишаня.

– Конечно. Ты же не хочешь, чтобы мы у тебя ночевали?

Эта перспектива так не понравилась заказчику убийства, что он тут же согласился:

– Ладно-ладно, вы здесь подождите, я через час подвезу.

– Здесь? – Диня огляделся с сомнением. – Нет уж. Тут шалман приличный есть в округе? Мы там посидим, подождем тебя…

– Тут есть, недалеко, можно и там, – и Мишаня подробно рассказал, как именно нам дойти до ресторана.

Когда он покинул нас и отправился за деньгами, я мрачно проговорил:

– Я в этом не участвую!

– Ты о чем? – спросил Диня.

– Нельзя просто так убивать человека.

– Ну, ты чего, дурак?! – Старый расхохотался. – Бля, Диня, он реально подумал, мы какого-то хмыря валить станем.

– Нам тридцати процентов вот так хватит пока, – улыбаясь, заметил Диня. – Ну, ты, зверюга, Моджахед. В натуре решил, что мы мужика хотим завалить?..

– Очень смешно, – пробормотал я. Меня по-прежнему терзали сомнения. Я не знал, когда именно они врали – когда говорили, что убьют чиновника, или сейчас – когда говорят, что собираются обмануть Мишаню и кинуть на деньги. Пожалуй, никогда в жизни я не испытывал столь противоречивых чувств. Если вам не случалось бывать в такой компании, среди людей, способных на все, вряд ли вы меня поймете.

Я и сам терпеть не могу, когда беспомощность авторского текста пытаются закамуфлировать обсценной лексикой. Но почему-то стоит выбросить из реальной речи реальных героев привычные им слова, как речь тут же становится ненастоящей, да и образы героев теряют выпуклость и исчезают в тумане прошлого, пеленающего память. Потому, извините, записные барышни, но автору придется и дальше быть слишком буквальным и следовать правде жизни.

Пока в ресторанчике мы поглощали нехитрый ужин, Старый решил испортить нам аппетит очередной историей. Он, вообще, любил поговорить. Особенно, поддав.

– И вот добазарились мы с этим типом, и я беру нож, – он поднял тупой столовый прибор, – не такой, конечно, а кухонный тесак, и хуяк, отхерачиваю ему ухо одним ударом. И такой я злой был в этот момент, что хватаю это ухо и, почти не жуя, проглотил! – Старый замолчал, принялся ожесточенно работать челюстями, выжидательно наблюдая за нашей реакцией.

– Пиздишь? – Диня осклабился.

– Ага, – Старый радостно заржал. – А Моджахед поди снова поверил.

– А вот я реальный случай знаю, – сказал Диня. – Один тип на зоне вилку в глаз другому воткнул. – Он резким выпадом прибора показал, как именно это случилось. – Вынул у него глаз, и в натуре проглотил.

– Да ладно тебе! – Старый развеселился еще больше. – Глаз?! Вилкой?! А откуда на зоне вилка? Может, он еще и хуй у него отрезал – и проглотил. Погоди. Не, не отрезал. Так глотал! – громкий хохот Старого привлек внимание, посетители ресторанчика с недоумением стали на нас оглядываться.

Чувство юмора моих приятелей, как я уже упоминал, мне сильно претило, но желудок у меня был крепкий. И аппетит очередные грубые шутки не испортили. Я продолжал поглощать пищу, мрачно размышляя о превратностях судьбы – еще вчера я общался с интеллигентными людьми в университете, обсуждаю с Валькиным отцом правление Николая Второго, а сегодня коротаю время в компании двух натуральных отморозков.

Через пару часов появился Мишаня, присоединился к нам, передал сверток с деньгами. Диня отправился в уборную – пересчитывать наличные.

– Месяц – на все про все, – заметил Старый.

– Почему так долго?! – возмутился Мишаня.

– Мы же профессионалы. Такие дела просто так не делаются… с бухты барахты… Надо все детали узнать.

Пошла торговля за оставшийся клиенту жизненный срок. Мишаня хотел, чтобы он отправился в мир иной как можно скорее. Старый упирался. В конце концов, сошлись на трех неделях.

Когда мы остались втроем, Старый сказал:

– Ну что, сейчас возьмем мотор, и двигаем ко мне в деревню. Три недели у нас есть. – Он поскреб грудь. – Чувствую, устал я, отдохнуть душой надо. Там, на природе, эх хорошо.

Как именно собирается отдыхать Старый, я пока не представлял. А отдыхать он собирался очень просто, по-русски – отправившись в запой. Подспорьем в этом деле ему был бабкин самогон, предприимчивая старуха снабжала им все города и села на многие километры окрест. Клиенты приплывали к самогонщице чаще всего на лодках по Волге.

* * *

На сей раз водителя не кинули. Мужик и сам не подозревал, как ему повезло. Договорились, что завтра он приедет, чтобы сгонять в ближайший продмаг за провизией. В этот день уже было поздно закупаться – мы приехали на место в кромешной темноте. Ни в одном доме не горели окна. В этой деревне не было ни магазина, ни почтового отделения, ни милиции, но, по крайней мере, было электричество. Подозреваю, благодаря бабке-самогонщице, которой электричество обеспечивало бесперебойное производство. Но в доме, куда привел нас Старый, света не было.

Кое-как перекантовались до утра. Когда рассвело, вконец окоченевший, я выбрался из ледяного дома и смог наконец различить очертания местности, где оказался. Покосившаяся ограда, заросший бурьяном двор, сортир в дальнем углу. Даже тропинка к нему покрылась травой. Я нашел в доме газету, и почапал к деревянному домику, сразу промочив в обильной росе ноги и джинсы. Дыру в полу окружали ненадежные доски. Опасаясь провалиться, я кое-как справил естественные надобности. Газета оказалась аж семидесятого лохматого года. Леонид Ильич, по счастью, уже не мог узнать, что я сделал с его фотографией.

Когда вернулся, на крыльце обнаружил Старого. Он широко улыбался. В руках Старый сжимал две полные бутылки из-под пива, заткнутые бумагой. В бутылках плескалась мутная жидкость.

– Видал?! – сказал Старый. – Самогон. Бабка Варвара обещала, когда это выпьем, как раз трехлитровка дойдет, на черносливе настоянная. Вот такая вещь! Будешь?..

Ночь выдалась холодная, я промерз до костей, поэтому с радостью согласился.

– Давай пока без стаканов, по-простому, из горла, – предложил Старый. – Один тут где-то есть, но хуй найдешь где.

– Давай, – согласился я…

Когда через час проснулся Диня и вышел на крыльцо, нам уже сильно прихорошело.

– Самогон будешь? – радостно крикнул Старый.

Диня посмотрел неодобрительно, поежился.

– Не нравится мне тут, – сказал он, – хуевая была идея – сюда ехать. Вечно ты хуету какую-то придумаешь. И потом, мы чего сюда, бухать приехали?..

Старый взвился:

– А что еще делать?! Не хочешь – не надо. Нам больше достанется. Да, Моджахед?

– Да, – сказал я и приложился к бутылке.

Диня посмотрел на часы.

– Скоро машина приедет. Кто со мной за продуктами?

– Я, – вызвался Старый.

– Ладно, – Диня кивнул и направился к деревенскому сортиру. Оттуда раздался его недовольный крик: – Мать твою, как здесь срать-то?!

– Вот за это его не люблю, – сказал Старый, – это ему не так, то не так. А мы попьем недельки три. Правда, Моджахед?

– Три? – сказал я с сомнением. – Здоровья не хватит.

– Хватит, – заверил меня Старый. – Это же не водка. Это самогон. Чистый продукт. И потом свежий воздух. Река рядом. Сам увидишь, тут хорошо. Я тут душой отдыхаю. – И он поскреб грудь – как будто очерствелую душу почесал.

Водитель не обманул. Машина пришла строго в оговоренное время. Когда мои приятели уехали за продуктами, я решил пройтись по окрестностям – посмотреть, куда меня занесло. Всего домов было десять – два представляли собой пепелище, один развалился под гнетом времени, стена упала внутрь. Другие пока стояли. Но большинство – с заколоченными намертво окнами. Сколько еще таких крошечных умирающих хуторков по России – без счета. Да и кто их будет считать? Кому они нужны?.. Во дворе одного из домов неожиданно обнаружился почти новенький жигуль. Из трубы поднимался дым.

«Надо бы и нам печку растопить», – подумал я. Почему эта идея не пришла никому в голову вчера, понятия не имею. Ну, ладно мы с Диней, выросли в городе. Но Старый ведь здесь не в первый раз. Мог бы и подсказать. Или дров нет?

Сразу за деревней начинался резкий спуск к речке, чье название я, увы, не запомнил. Она была неширокой, но впадала через сотню метров в широченную Волгу. На реке стоял невесть откуда взявшийся здесь насквозь проржавевший баркас. От него остался только сожранный временем рыжеватый остов. Я дошел до берега Волги – крутого, песчаного. Спуститься к воде здесь было невозможно, слишком высоко. Зато в речушке при желании можно было даже искупаться. От этой мысли сразу стало холодно. И хотя самогон грел изнутри, я чувствовал, что меня снова начинает потрясывать.

Стащив дрова с чужой поленницы (нехорошо, конечно, но где еще их взять), я вернулся в дом, и со второй попытки разжег печку. Дым сразу повалил в дом. Но затем я догадался выдвинуть чугунную заслонку из каменной кладки, и тяга сразу переменилась – густые клубы поволокло наверх. В двух комнатах маленького домика почти сразу стало тепло. Сидя у печки, я зажег свечу, она обнаружилась на тумбочке (ночью, в темноте, обнаружить ее не представлялось возможным) и стал читать старые газеты – целая стопка лежала рядом, видимо, для растопки…

В ближайшие три недели мы перечитали с Диней все газеты, а еще литературные журналы, обнаруженные в коробке под кроватью. Как и в квартире Даши когда-то, эти толстые журналы стали для меня приятным сюрпризом. Как заправские книгочеи, мы с Диней обменивались понравившимися текстами, обсуждали их достоинства и недостатки. Но почти никогда не соглашались друг с другом. Его привлекал, в основном, увлекательный сюжет. Меня – изысканная стилистика. Поэтому Дине очень понравился производственный роман о заводских буднях. А я прочел удивительный, насыщенный тонкими речевыми оборотами, текст какого-то молодого автора. Запомнилось, что в нем природа выведена поэтично – он описывал ее глаголами. И я, стоя под проливным дождем, возле Волги, думал, что река она стремится слиться с небом, стать его частью, но не может. В этот период мы с Диней еще больше сблизились – странное дело, нас объединила литература.

Что касается Старого, то он буквально за несколько дней превратился в невменяемое существо и полностью утратил человеческий облик. Мы наблюдали неоднократно, как он с лицом почти сизым выползал из дома, таращил на нас налитые кровью глаза, цедил самогон, и только, приняв дозу, приходил в себя – начинал не мычать, а говорить.

– Пистолет оставь, – попросил Диня в один из дней, недели через полторы нашего пребывания на природе.

Но Старый, не слушая его, сунул ствол в карман и убрел за дом, пошатываясь.

– Как же он заколебал, – сказал Диня, – надо отсюда уезжать, а то к нему скоро белочка придет.

От бабкиного дома минут через пятнадцать послышался громкий ор, затем грянул выстрел. Мы побросали журналы и кинулись туда.

По откосу, к реке, поскальзываясь на липкой грязи, бежали два мужика в темных рыбацких куртках и сапогах. Старый стоял, привалившись к забору, и целился им в спины.

– Не стрелять! – заорал Диня.

– Они… меня… на хуй посылать! – ревел обезумевшим зверем Старый.

– Уймись, они думали ты местный синяк, – попытался вразумить его Диня.

Куда там. Старый с силой оттолкнул его и направил пистолет на меня. В глазах я прочитал страшное – что он меня не узнает. И попытался его вразумить. Говорил медленно.

– Ну, ты чего?! Успокойся. Это же я, Моджахед. Пистолет убери. Я боюсь, вообще-то.

Пару секунд он стоял, молча, явно не понимая, кто к нему обращается. Потом выдавил: «А-а!», развернулся и побежал за мужиками. Мы кинулись следом. Честно говоря, спешили не сильно.

– Ну его, на хуй, – пробормотал Диня, – ты же видишь, он невменяемый.

Мужики запрыгнули в лодку, причаленную на речушке, и быстро работая веслами, пошли по воде к Волге. Старый бегал по берегу и орал во всю глотку:

– Назад, назад я сказал, суки. Последнее предупреждение. – Он хотел было вскинуть пистолет, но тут на него налетел Диня. Они рухнули в траву и принялись кататься и мутузить друг друга. – Моджахед, помоги! – крикнул Диня, тут же получил мощный удар в подбородок, опрокинулся на спину и замер.

Старый был больше, тяжелее его, он встал на четвереньки, затем пополз по траве, поднялся на ноги и побежал вдоль речушки – за уходившей лодкой.

Я попытался привести Диню в чувство, потряс за воротник, но он только мотал головой, не открывая глаз, как будто даже в отключке продолжал драться.

Лодка добралась до Волги и стала отплывать все дальше и дальше. Старый стоял над обрывом, выделяясь темным силуэтом на фоне медленно теряющего цвет в сумерках неба. Поднял руку с пистолетом. Бах, бах, бах, бах! В тишине выстрелы прозвучали, как гром, раскатились по округе эхом. И снова над крошечной полузаброшенной деревней и Волгой схлопнулась покойная тишина…

Лодку на следующий день прибило к берегу Волги. Старый с виноватым видом ходил смотреть, как обстоит дело. Дело нужно было уладить. Видимо, ему пришлось спускаться с обрыва. Вернулся он весь грязный с ног до головы, сказал угрюмо, что все в порядке. Потом я краем уха слышал, как он обсуждал на крыльце с Диней, куда делись тела. Тот уверял, что мужики, видимо, попадали в воду и уплыли, потому что в лодке их не оказалось.

С мрачным видом Старый нацедил полный стакан самогона – раздобыл посуду у бабки Варвары – и выпил, даже не поморщившись, как воду… Уже через десять минут он улыбался.

– Да не ссыте, пацаны, прорвемся. И не такое было.

Через час его радужное настроение сменилось мрачнейшей депрессией, он стал злой, метался по участку и рвал на себе рубаху.

– Сука я! – Рычал Старый. – Что ж я наделал-то, бля?! Опять я, опять! Уйду, нахуй, в монастырь! К богу, нахуй, пора мне. Душа болит! – Он снова скреб грудь ногтями – видимо, душа на самом деле болела.

– А вот и белочка, – констатировал Диня. – Недолго ждали. Почему мне, человеку с высшим юридическим образованием, приходится работать с такими пидарасами?

– А у тебя есть высшее юридическое образование? – удивился я.

– Угу, – кивнул Диня, – заочник я… Короче, недорого обошлось. Меня Дато собирался в прокуратуру пихнуть, но ничего не вышло. Я им не подошел. Сказали, рожей не вышел. А корочки остались…

В России говорят: лучше согрешить и покаяться, чем не согрешить – и потом каяться. Любого иностранца эта непростая рассейская мудрость поставит в тупик. Выходит, грешить лучше, чем не грешить? Да и каяться из-за того, что не согрешил – это как-то странно. Желание покаяться нисходит к тем, кого взрастила земля русская, исключительно по пьяни, или когда случилось что-то по-настоящему нехорошее – например, в тюрьму сел, ну или когда груз грехов настолько тяжек, что больше невмоготу. Еще в России говорят: у пьяных душа раскрывается. Душа раскрывается, и осознание содеянного сваливается прямиком на дурную голову, мутит ее.

Тогда я видел пьяное покаяние впервые. Старый страдал тяжко – орал, метался, временами даже выл.

– Вот как с ним быть?! – переживал Диня. – Нет, можно, конечно, без него отчалить. Но неправильно это… Слышишь, Старый, – кричал он, – может, ты уймешься? Уезжать отсюда надо. – И повторял это раз за разом, медленно, без нажима, как будто общался с неразумным ребенком.

После очередного такого обращения Старый, нам показалось, пришел на время в ум. Встрепенулся, замер, забормотал, крестясь: «Да-да, точно, ехать надо, срочно ехать». И вломился в избу, стал набивать сумку продуктами. Пока собирался, хлопнул еще стакан. Налил, сволочь, до краев… Затем вывалился наружу и, словно забыв о нас, шатаясь, пошел вокруг дома. Сумку выронил. Толкнул калитку. И скрылся за забором.

– Просто пиздец! – констатировал Диня. – Пошли, посмотрим, куда он. А то еще натворит дел. Хотя уже по хрену. Мне по хрену. Дальше некуда.

Старый, несколько раз упав по дороге, добрел до Волги. И поспешил вдоль нее – туда, где песчаный обрыв был ниже, и можно было спуститься. Спрыгнул вниз, как парашютист в открытый люк. Но не разбился. Когда мы подошли, он тащил лодку из кустов. Весло в ней было всего одно. Но Старого это не остановило. Он периодически вглядывался в небо, словно ждал, что оттуда его окликнет боженька, и рыдал, издавая временами рев, размазывая слезы по грязному лицу. Выглядел он при этом абсолютным безумцем. И мне, честно говоря, было страшновато – а вдруг разум к нему не вернется. Да и пистолет под курткой он периодически щупал – видимо, боялся потерять.

– Старый, – крикнул я, – ты куда?

– Да пусть плывет, хер с ним, – Диня махнул рукой.

Старый оттолкнул лодку, хотел запрыгнуть в нее, но вместо этого неуклюже шлепнулся, ударившись с громким стуком о задний борт, так что она приподняла нос и с плеском упала на воду. Старый охнул, перевернулся, сел, подобрал под себя ноги и принялся грести. Проплыл он метров пять, после чего лодка, быстро набрав воду, пошла на дно. Старый сам пробил днище, но забыл об этом. Он побарахтался пару минут в воде. Мы наблюдали: выплывет – не выплывет. Лезть в студеную воду очень не хотелось. Ее низкая температура подействовала на Старого отрезвляюще. И он все-таки выбрался на берег. Старый трясся всем телом и кутался непослушными руками синеватого оттенка в насквозь промокшую одежду. С него текло.

Диня засмеялся.

– Ну, чего, наплавался, юнга?! Гут, юнга. Пойдем, тебя сушить будем.

Старый послушно побрел за нами, продолжая тихо повторять что-то о раскаянии и покаянии. По дороге мы обсуждали, как будем выбираться отсюда. Диня согласился со мной, что лучше всего договориться с хозяином жигулей – заплатить ему, чтобы довез до Иваново. При этом мы ни разу его не видели. Он, словно, заперся у себя в доме – и никуда не выходил…

* * *

Я решил переговоры с затворником взять на себя.

На стук не сразу открыл невзрачный мужичок в ватнике, на лице выделялись седеющая борода и большие очки в роговой оправе. Одна из дужек была перевязана синей изоляционной лентой. Мужик стоял на пороге и молчал, глядя на меня угрюмо – с подозрением.

– Добрый день, – сказал я, – мы тут с друзьями приехали отдохнуть, рыбу поудить. Вот собираемся уезжать. А у вас машина…

– Ну и что? – перебил он меня. – И что, что машина?!

– Если бы вы нас подвезли, мы бы хорошо заплатили.

– Машина моя, – сказал он невпопад.

– Ваша, конечно, ваша, – заверил я его.

– И я на ней никого не вожу. – Он почему-то сразу настроился враждебно. Наверное, к такой агрессии в отношении чужаков был повод.

На всякий случай я повторил:

– Мы хорошо заплатим. Очень хорошо.

– Пешком идите, – ответил он сварливо. – И неча больше разговаривать. Занят я.

Я стал сердиться. Идти пешком было далеко. Даже очень. И подумал: «Раз он такой упрямый, пришлю к нему Диню, он его быстро убедит, другими методами».

В глубине дома послышался шум, мужик нервно оглянулся. Из комнаты выбрела девушка-инвалид. Она шла с трудом, свесив голову на бок, правую руку держала перед собой, согнутую в ладони, как это делают калеки.

– Папа, – проговорила она дрожащим голосом, – кто там?..

Мне сразу стало стыдно за людоедские намерения. Живя с волками, сам невольно становишься хищником.

– Иди в дом, Сонечка, – деланно сердито прикрикнул на девушку мужик. Обернулся ко мне: – Все, сказал – занят я!

Я кивнул, отступил назад, чтобы он мог закрыть дверь…

* * *

– Ну чего? – спросил Диня, когда я вернулся. Старый сидел в доме возле печки и снова о чем-то убивался, громко всхлипывая.

– Сломана машина, – сказал я.

– Облом, – Диня вздохнул. – Значит, пешком пойдем. Других вариантов нет. Я тут Старого порасспросил, больше тут нет никого.

– Когда?

– Да прямо сейчас и пойдем. Синяк обсохнет – и двинем. Чтоб я еще Старого когда-нибудь послушался. Ну, его нахер! В такие ебеня нас привез – деревня Кукуево ближе…

Старый порывался купить у бабки самогон про запас. Но Диня ему не позволил. Дело снова дошло до мордобоя. На этот раз я Дине подсобил, и мы, скрутив Старому руки веревками и отняв пистолет, погнали его пинками вон из любимой деревни, где он «душой отдыхал».

За последующие несколько часов он перебрал все матерные выражения, какие знал. И сулил нам такие страшные муки перед смертью, что более чувствительные натуры наверняка пришли бы в ужас. А мы только смеялись. Язык у Старого был препоганейший. Но угроз мы совсем не испугались. У нас были другие заботы. На обувь налипла осенняя грязь, и я стал ощущать ботинки двумя гирями. Причем, отодрать тяжелые комья не представлялось возможным. Онемели ноги, а за ними и спина. И шел я уже просто по инерции. А затем мы и вовсе осознали, что идем в кромешной темноте, не разбирая – куда. Можно было бы развести костер – погреться и отдохнуть, дождаться рассвета. Но кругом было поле, и мелкий сырой кустарник, почти неразличимый в густом мраке.

– Все, – сказал я, – больше не могу…

– Я тоже! – прохрипел Старый. Голос у него сел от подступающей простуды (странно было бы, если бы после купания в Волге он не заболел) и многочасового возмущенного ора. А может, боженька отнял у него способность говорить – за сквернословие. Он же взывал к нему, не переставая, несколько дней, вот Господь и обратил свой взор на грешника – и немедленно решил наказать. Я бы на его месте так и поступил.

Мы легли в траву. Я свернулся калачиком, стараясь хоть как-то собрать остатки тепла в теле, не дать ему улетучиться.

– Я в одном фильме видел, – зачем-то сказал я, – полярники раздевались до гола, и грелись друг о друга.

– Так и знал, Моджахед, что у тебя нездоровые наклонности, – откликнулся Диня. – Не дождешься.

– Хуевая идея, – согласился Старый. – Сейчас бы самогона. Чтобы согреться. Говорил, надо было взять…

Не знаю, каким образом, но мне удалось заснуть. Я даже видел сон. Мне снилось, что я голый полярник – умираю один посреди ледяной пустыни.

Когда на рассвете я проснулся, то сразу понял – ночевать здесь было очень плохой идеей. Во сне я так застудил шею, что следующую неделю мог ходить, только склонив голову на бок – как та девочка-инвалид, которую я пожалел. Но даже, вскрикивая от боли при каждом повороте головы, ощущая холод, какой я никогда прежде не чувствовал, я ни разу не пожалел, что не сказал Дине правду. Он бы ни за что не пошел пешком, зная, что неподалеку есть исправная машина, которую можно экспроприировать у селян – и с комфортом добраться на ней до города.

– Похоже, мы вчера в темноте заблудились, – констатировал я, оглядываясь кругом. – Дороги-то нет.

– Суки, руки развяжите, – попросил Старый. – Я… я их совсем не чувствую. Вид у него был ужасный – опухший, небритый, с огромными мешками под глазами, он напоминал бомжа. Впрочем, мы все смотрелись, как герои пьесы Горького «На дне».

– А ты вести себя нормально будешь? – спросил Диня.

– Угу, обещаю… – взмолился Старый. – Погорячился, пацаны.

– Ладно, – Диня достал нож, щелкнул им – выскочило лезвие. – Или, может, не резать веревку? – сказал он задумчиво. – Вдруг пригодится. Ну, там, повеситься, или еще чего?

– Бля, режь давай! – вскричал Старый.

Когда путы спали, он, постанывая от боли, принялся разминать затекшие конечности. Получалось это у него крайне неловко. Ладони, честно говоря, выглядели страшновато, приобрели даже не синий, как давеча, а фиолетовый оттенок. Но постепенно скрюченные пальцы стали подрагивать, а потом и сжиматься – разжиматься.

– Ствол пока не получишь! – отрезал Диня, и пошутил: – После того, что ты вчера наговорил, я тебя боюсь.

– Да ладно тебе…

– Все, я сказал, не ной.

В конце концов, мы кое-как отыскали размокшую колею, определили направление – и двинулись дальше. Через несколько часов выбрались на асфальтированное шоссе.

– Слава тебе Господи! – выкрикнул Старый. – Я уже думал, мы тут сдохнем.

– О, грузовик! – заорал Диня. Побежал вдоль дороги, замахал руками. Но грузовик промчался мимо, обдав его мелкими брызгами с мокрого асфальта. – Сука! – весело сказал он. – Ладно, теперь доберемся…

* * *

В Иваново мы сразу же сняли двухкомнатный трехместный номер в местной гостинице. Отмылись в душе, отпарили застывшие кости горячей водой (ни с чем несравнимое удовольствие), выспались, а утром отправились на местную толкучку, чтобы обзавестись новыми шмотками. В этой одежде и мне и моим товарищам было стыдно ходить. В тот же день мы купили билеты и сели на поезд, идущий в Москву. Это было обоюдное решение.

– Не знаю, как вас, – сказал Диня, – а меня Дато-джан окончательно заебал. Я что ему, пацан зеленый, профессиональный турист? Да еще и на самообеспечении. Пошел он на хрен, лично я увольняюсь.

– Я тоже, – согласился Старый, – у меня в Москве и без него дела найдутся. Есть к кому прибиться.

– А ты чего делать будешь? – спросил Диня.

– Пока не знаю, – я вздохнул.

– Тебе, братан, хуже, чем нам, – Диня хлопнул меня по плечу. – А знаешь что, вали-ка, ты, корешок, за бугор. Я тебе с этим подмогну. А как обустроишься там, сразу меня подтянешь. Будем с тобой на связи.

Я сразу задумался над этим предложением. Оно показалось мне очень заманчивым. А что, чем черт не шутит? Здесь меня ищут, и если найдут – неизвестно, чего ждать. Почему бы не пожить там?..

На мое решение повлиял и крайне прозападный общественный настрой. Тогда считалось: все, что российское – это очень плохо, это руины эсесера, это совок. Запад напротив – представлялся всем раем на земле, местом, где сбываются мечты, где предприимчивого и умного человека ждут с распростертыми объятиями, чтобы немедленно облагодетельствовать – дать ему тут же роскошную виллу и большую машину. Джип, вообще, странный фетиш россиян. До сих пор. Кто же знал в девяностые годы, что на больших машинах Там ездят, в основном, домохозяйки – потому что ее можно доверху набить продуктами в супермаркете. А состоятельные иностранцы предпочитают спорткары. Спорткар за границей я себе так и не купил. Я, вообще, жил более чем скромно. К большому разочарованию Дини. Как я уже упоминал, он обиделся, решил, что я его обманываю, не хочу дать в долг. Но потом оттаял, понял, что был не прав.

Старый валялся на верхней полке с высокой температурой в полубреду. А мы с Диней отправились в вагон-ресторан, чтобы обсудить, как будем действовать дальше, и как именно мне выехать из страны.

– Деньги нужны, – сразу сказал Диня, – много денег.

– Квартиру продам. Деньги будут…

– Другое дело. Тогда есть, о чем базарить.

– А границу как пересечь, ведь меня ищут, – я растерянно посмотрел в окно, за ним пролетали леса и поля Родины, с которой я уже мысленно попрощался, – таможня наверняка будет в курсе, и возьмут прямо в аэропорту. Значит, самолет отменяется. Переходить, что ли, границу, как эмигранты в семнадцатом году? Или на корабле?..

Диня захохотал так, что стало очень и очень обидно. Я понял, что по незнанию сморозил глупость.

– Ты, брат, не в эсесере живешь, а в новой России, – сказал мой товарищ назидательно. – Вроде, умный мужик, а такую херню иногда несешь, что я тебе удивляюсь. На корабле… У нас, у русских, все просто решается. Паспорт общегражданский – пять штук зеленых. Загранпаспорт – еще пятьсот зеленых. Причем, учти, это не фальшак какой-то. Абсолютно легальный документ, зарегистрированный везде, во все базы внесенный.

– А имя?

– Имя новое, конечно. Правда, если будешь выбирать, на штуку дороже выйдет.

– Буду, – твердо сказал я.

– Сам смотри. Деньги твои. Имя и фамилию всегда потом поменять можно, у нас же это бесплатно.

– Фамилию любую можно?

– Тебе за бугром жить. Так что придумай лучше такую, чтобы для иностранного уха подходила. А то не выговорят. Только не перемудри. А то подозрительно будет слишком. Смит – не пойдет. Жуков – нормально будет. Или Луков. Что попроще. Иванов там, Петров – тоже покатит. Матвеев. Смирнов. Кузнецов. Короче, будь проще.

Я довольно долго думал над именем. Имя – вещь глубоко сакральная, влияет на судьбу человека…

И как же странно я ощущал себя потом, держа в руках новенький паспорт. С фотографии на меня смотрело чужое лицо – я так и не смог к нему привыкнуть, ощущал маской. И носил я теперь чужое имя, утратив свое навсегда. Прошлый Я остался в прожитом и пережитом, и еще в тексте этих воспоминаний. А мне сегодняшнему предстояло стать новым человеком и прожить за него жизнь иную, чем та, которая была предназначена мне изначально. Судьба пошла по иному сценарию. Лучше или хуже она стала, я теперь уже не узнаю никогда.

* * *

Московский период после возвращения из затянувшегося вояжа я помню смутно – эпизодами. Привокзальная суета. Радость возвращения в родной город. Гостиничные номера. Один, второй, третий. Я постоянно менял место проживания, чтобы не выследили, не взяли за горло. Селился на окраинах и в Подмосковье, в маленьких гостиницах. Встреча с риэлтором. Еще одна, когда меня трясло от параноидального страха. Мне казалось, вторая встреча – ошибка. Но она была нужна, чтобы поставить подписи на документах. Я все время пил. Причем, водку. Только чтобы унять дрожь. Поймал себя на мысли, что даже в Иваново было спокойнее. Радость быстро сменилась отчаянием. Все время беспокоила мысль, что Диня тоже может кинуть – продать квартиру, забрать деньги себе, тем более что он контролировал счета. А я старался не высовываться из норы, не подставляться лишний раз. Успокаивал себя тем, что кому-то надо доверять, иначе все, иначе – амба, дальше некуда. Познакомился с девушкой в кафе, где обедал, привел ее в гостиницу. Запомнилось, как ночью она обсасывала большие пальцы ног – никогда прежде ни одна этого не делала. А утром я обнаружил, что она исчезла, прихватив часы и бумажник. Невелика потеря, счел я, – деньги за квартиру все равно лежат в банке. Я разучился ценить вещи. Пару раз мы встречались со Старым, пили, пребывая в мутной и злой тоске. Он вспоминал деревню и мечтал снова туда поехать – «отдохнуть душой». Душа у Старого опять болела. Диня то и дело приносил новости – Дато очень хочет со мной встретиться, но думает, что я где-то бегаю по России; Диней и Старым он недоволен, но простил их за то, что они меня так по-глупому упустили. Мне было совершенно наплевать, что мои приятели наплели дядюшке. Я жил одной только идеей: свалить за бугор как можно скорее, уехать ко всем чертям из этой злой страшной страны. Сколько можно бегать? Кто угодно упадет без сил. Я чувствовал, что загоняюсь. Нервное напряжение нарастало. Ощущал, что ни черта не соображаю. В голове было пусто. Утром, когда настигало похмелье, я буквально сходил с ума от дурных предчувствий. «Что я делаю, – думал я, – что я, черт возьми, делаю?.. Мне конец, определенно это все, финал. Дальше не будет ничего. Черная яма. И слой земли надо мной». И все время я ждал – вот сейчас, не сегодня, так завтра, придет Диня и скажет: «Все на мази, братан, тебе пора». Если скажет. Если не сдаст дяде Дато. Если бы у меня были чемоданы, можно было бы сказать, что я на них сижу. Но я остался ни с чем. Все нажитое разметало по чужим карманам. Да мне и не нужно было ничего. Только самое необходимое.