Текст книги "Записки социопата"

Вечер мы провели вчетвером, снова накурились до отупения. Настолько, что я даже не помнил, как мы расстались с белорусскими девчонками. Но когда утром проснулся, похмелья не было – его нейтрализовала трава. Настроение было отличным. Еще бы, я ведь открыл счет.

– Один – ноль, – заорал я.

– Дай поспать, – проворчал Бегемот, сунул голову под подушку.

До самого обеда мой друг брюзжал:

– Не понимаю, как с такой рожей ты охмуряешь баб. Что они в тебе находят?

– Бабам виднее, – отвечал я, посмеиваясь.

После обеда мы взяли пиво и расположились на пляже. Поскольку было довольно прохладно, одежду не снимали. Неподалеку я заметил двух девушек. Одна – страшненькая и, как выяснилось, с ужасным характером. Почему-то считается, что уродины прекраснодушны и полны нерастраченной любви. Это не так. Точнее, далеко не всегда так. Другая – рыжеволосая, в темных очках, напомнила мне Патрисию Каас. Я подсел к девушкам, поделился своим наблюдением. Рыжеволосая Наташа, придержав очки, поглядела на меня над ними оценивающе. Завязалась непринужденная беседа. Мы договорились вечером встретиться в «Якорной цепи» – туда как раз завезли свежее пиво…

Поначалу девочки смущались – и пили очень скромно. Затем раскрепостились и поведали, что, вообще-то, пиво они не любят, зато обожают крымский портвейн. Я сразу же заказал четыре бутылки. Они очень обрадовались моему подходу к делу – и радостно напились.

Когда совсем стемнело, я вытащил Наташу из-за стола и повел гулять по набережной. Целью моей был, конечно, совсем не променад. Мы прошли всю набережную до конца, и я потащил девушку в гору. Там, на вершине, я уложил Наташу на спину и стал целовать. Она была в майке с голой спиной, а вершина горы была почти лысой и каменистой. Наташа оказалась предусмотрительной девушкой, достала из кармана презерватив и протянула мне. Я поспешно его надел, развел в стороны ее колени, и навалился всем телом. Она слабо застонала. Я решил – от удовольствия. И принялся ритмично двигаться. Она стонала все сильнее. Потом закричала, что ей «больно», и что она «больше не может». Я остановился. Мой член – конечно, совсем не детская игрушка, но я сильно сомневался, что он может травмировать девушку.

– Что случилось? – спросил я.

– Спина! – Она чуть приподнялась. Я провел рукой по ее спине. Она оказалась влажной. Поднес ладонь к глазам и в свете луны увидел кровь. Острые камешки все это время впивались в ее тело. А она стоически терпела пытку, пока я возил ее по импровизированной терке. Возможно, сказывалась алкогольная анестезия. Потому что выдержать такое было довольно сложно. – Все в порядке со спиной, – соврал я, – ничего страшного. – Лег на камешки сам, благо на мне была спортивная куртка. А она оседлала меня сверху.

Некоторое время мы занимались сексом с необычайным удовольствием (я даже подумал, что в этом плане мы идеально подходим друг другу), затем я бурно кончил. Наташа сползла с меня. Я протянул руку, чтобы снять презерватив, и похолодел – порвался…

Несколько месяцев после этой истории Бегемот терроризировал меня шуточками.

– Вот откроешь как-нибудь дверь, – говорил он, – а на пороге она, твоя красавица Наташка из Донецка. С ребеночком. Здравствуй, папа. Причем, приедет не одна. Они там в Донецке люди простые. Всех родственников с собой прихватит. Жди гостей.

Страшненькая подруга Наташи на следующий день накинулась на меня чуть ли не с кулаками.

– Ты что с девушкой сделал?! – кричала она. – Видел бы ты ее спину. На ней же живого места нет.

– Это секс, – отвечал я. – Садо-мазо…

– Два – ноль, – я состроил язвительную гримасу. И Бегемот снова принялся ворчать, что не понимает, как мне это удается. Его возмущению не было предела.

Девушки вскоре уехали к себе в Донецк, а мы нашли себе новых подружек.

– Может, искупаемся? – предложила мне местная красотка Алла, за которой я начал ухлестывать.

– Вообще-то, холодновато, – заметил я.

– Московский мальчик, тепличный, совсем не закаленный, – сказала она насмешливо.

– Ладно, искупаемся, – я рассердился настолько, что даже не заметил, как меня взяли «на слабо» – самая примитивная манипуляция.

– Поплыли далеко, – предложила Алла, когда мы зашли в воду.

– Давай, – согласился я.

И мы поплыли… Поначалу я ничуть не волновался. Мы миновали буйки. Отплыли от них метров на сто, но останавливаться она даже не думала. Я все чаще оглядывался на берег. По мере того, как он отдалялся, я терял уверенность в себе. В конце концов, когда берег окончательно исчез из поля зрения, я сказал, что поворачиваю назад. Она в ответ презрительно фыркнула… Я доплыл. Едва дыша от усталости, выбрался из воды и упал без сил на песок.

Алла оказалась мастером спорта по плаванью. Когда через пару дней она сдалась под моим настойчивым натиском, я трахал ее очень жестко – мстил за недавнее унижение, и получил большое удовольствие от своеобразной секс-вендетты.

– Три-ноль, – поделился я обновленным счетом с Бегемотом, – мужик, похоже, ты безнадежно отстал.

Он покраснел от зависти, закусил губу, вскочил, заходил по комнате.

– Всё! – выкрикнул он. – Я на поиски! – И вышел, хлопнув дверью.

Через час он ворвался в номер, где я смотрел телевизор и пил пиво.

– Нашел! – вскричал Бегемот. – Но их две. Пойдем, присоединишься к нам.

Я заметил, что мой друг успел порядком набраться. Но с удовольствием последовал за ним… Найденные Бегемотом девушки меня ужаснули. Во-первых, обе были в теле, то есть сильно толстые. Во-вторых, не первой свежести, старше нас. В-третьих, вульгарные до невозможности, постоянно матерились. И наконец, последнее, самое страшное. У той, что обнимала Бегемота за плечи, и время от времени что-то жарко шептала ему в ухо, на левой руке была татуировка – восходящее солнце и год – тысяча девятьсот какой-то. То ли Бегемот не заметил этот знак отличия, то ли не обратил внимания. Я решил не портить ему праздник – пусть веселится. Они пили водку, что объясняло неразборчивость моего друга, некоторую зашоренность его зрения. Вскоре, обнимая толстую вульгарную деваху с аутентичным тату, Бегемот направился к ней в номера. А я остался наедине с подругой. Общение у нас поначалу не заладилось. Но потом я предложил покурить. Мы уселись с ней на пирсе, втянули в себя целую беломорину травы, и стали с удовольствием молчать. Мне нравилось, что она ничем не нарушает тишину. Над нами было звездное небо. Перед нами темное море. Под нами – ворох несущественных проблем, втоптанных в землю отчаянным раздолбайством…

Бегемот пришел только утром. Мрачный. Видимо, с утра его избранница не показалась ему привлекательной.

– Три – один, – сказал он тем не менее.

– Из уважения к твоему вкусу, эту красавицу я готов зачесть за полтора балла, – Я засмеялся.

– Смейся, смейся, – процедил Бегемот. – А я сегодня увидел, что у нее на руке уголовная татуировка – солнце и год освобождения. Пиздец какой-то.

– Да ты что?!

– Вот именно.

Я захохотал, но веселье мое длилось недолго.

– В общем, – объявил Бегемот, – мы сейчас завтракаем вместе… Что ты на меня так смотришь? Я пытался отвертеться. Не получилось. Она, знаешь, как давит!

На завтрак я не пошел. Бегемот обиделся. Пусть обижается, решил я, заслужил. Пошел на почту, и стал звонить друзьям и знакомым в Москве. Именно тогда я узнал, что сожгли съемную квартиру. Кое-каких утраченных навсегда предметов гардероба было жалко. Но я весьма неважный потребитель, сильной привязанности к вещам не питаю. Из-за таких, как я, страдает мировая экономика, и переезжают на помойку раритеты, некогда дорогие кому-то. Главной новостью для меня стало, что мои стихи взял для публикации крупный литературный журнал. Самому мне и в голову не пришло бы их отсылать – это осуществила Валька, по собственной инициативе.

– И гонорар заплатят, – радостно сказала она, – немного. Но все же что-то. Я же говорила, что ты гений.

– Это здорово! – выдохнул я. – Спасибо тебе.

Я понял, что уже хочу в Москву. Несмотря на то, что там меня, скорее всего, ждут бандиты. В конце концов, решил я, найму охрану, буду везде ходить в сопровождении парочки вооруженных горилл. Деньги еще остались. Правда заключалась в том, что охрана стоила дорого. Да и перемещаться с охраной не слишком удобно – я всегда ценил свободу. И потом, охранник нужен, только если ты уверен, что, увидев его, на тебя не нападут. То есть это скорее фактор запугивания, а не реальной защиты. По-настоящему никто подставляться за тебя не будет – жизнь дороже денег. И снять тебя из снайперской винтовки совсем не проблема, если потребуется. К тому же, отморозков охранники вряд ли испугают. Но что-то же нужно делать. Я чувствовал, что Москва меня ждет.

У трудоголиков всегда так. Стоит на некоторое время отойти от дел – и начинает мучить настойчивое чувство, похожее на совесть, но другое. Тебе кажется, что без тебя все развалится. Внутренний голос требует вернуться, взять ситуацию под личный контроль. И пока ты этого не сделаешь, зуд беспокойства будет нарастать. Не умею долго отдыхать. Отдых для меня – смена деятельности. Хотя, если хорошенько напиться, забываешь обо всем. Но пьянство – непозволительная роскошь для трудоголиков.

Бегемоту известие о том, что мы едем в Москву, не понравилось.

– Ну, ты чего? – возмутился он. – Только начали отдыхать.

– Полетим на самолете, – ответил я. – Дел много.

Мы в последний раз надрались в «Якорной цепи». Причем, я пил мало – мысленно уже был в Москве – а утром такси отвезло нас в аэропорт.

* * *

Сразу по возвращении я поселился в гостинице. Встретился с подругой. И мы вместе поехали в редакцию литературного журнала. Там за стихи мне выдали крошечный гонорар и спросили, не хочу ли я поучаствовать в поэтических чтениях. Я замялся. Подумал, и решил, что, по крайней мере, это будет любопытно, новый опыт как-никак – и согласился.

– Запишите телефон, – сказал редактор. – Это организатор чтений. Его зовут Лев Скомородов. Много делает для молодых поэтов.

Мы созвонились. По телефону Скомородов производил впечатление человека чрезвычайно занятого.

– Конечно-конечно, сейчас я не могу, но обязательно переговорю с вами потом… Знаете что, приходите в наш поэтический уголок в эту субботу, к двенадцати часам, – он назвал адрес. – Будете?

– Буду.

– Отлично, тогда я включу вас в список выступающих. Ничего, если пока поставлю вас ближе к концу?

– Не возражаю.

Организаторские способности у Скомородова были на высоте. Как и умение заводить полезные знакомства. Стихи и прозу он писал непрерывно. Печатать его творения отказывались. Скомородов издавался только за свой счет. При встрече намекнул, что проблемы с публикацией – происки могущественных врагов из КГБ. При этом времена были уже такие, что печатали всех. Даже «Эдичку» Лимонова и «Майн Кампф» Адольфа Гитлера. А вот Скомородова – нет, нельзя, вдруг кто-нибудь прочтет что-нибудь эдакое, скомородовское, и тогда немедленно рухнут все государственные и морально-нравственные устои в России. Я ознакомился потом с одной из его брошюр, и весьма опечалился – текст был беспомощен и хил, как похмельный хиппи. Зато организатор Скомородов умел говорить, как никто другой. Я заметил, что хорошие писатели, за редким исключением, – очень плохие ораторы. И наоборот, если кто-то постоянно пиздит с телеэкрана, разливается в эфире соловьем – значит, читать не стоит, только время потратишь зря.

Скомородов предварял речью все поэтические «вечера» (ставлю в кавычки, поскольку проходили они днем), и речью же эти самые «вечера» завершал.

– Сегодня здесь собрались не только те, кто уже преуспел на поэтической ниве, но и те, кто только делает первые шаги… – Всю эту выспреннюю пошлость он нес с абсолютно серьезным лицом. Собравшиеся в зале молодые (и уже изрядно помятые) литераторы оживленно хлопали.

Поначалу я наблюдал всю эту жалкую пиздобратию с умильным лицом олигофрена, пока не понимая, куда попал. «Вот они, – думал я, – люди искусства. Вот они – настоящие люди. А нам всем лишь бы нахапать побольше. Деньги, деньги, деньги… Пора бросать этот опасный бизнес к чертовой матери. От него один душевный непокой. Мое место здесь – среди них». Меня не смущало даже то, как неприглядно они выглядят – неаккуратно одеты, некрасиво, на некоторых мешковатые брюки и пиджаки, другим наоборот – одежда мала, вся мятая, в пятнах, длинные немытые волосы, козлиные бороденки. Девушки все, как на подбор, уродины. За исключением нескольких. Но их сюда явно занесло по ошибке. А может, явились со своими чокнутыми кавалерами.

Я, в общем-то, человек неиллюзорного склада ума. Мыслю сугубо рационально и четко. Математическая логика и здравый расчет – главные составляющие моей личности. Разочарование наступило быстро. Достаточно было понаблюдать за поэтами пару часов, чтобы навсегда преисполниться к ним (ущербным существам обоего, часто – среднего, пола) глубокой жалостью. Слушателей в зале не было совсем, одна только пишущая публика. Все они ждали момента, чтобы выбежать на сцену – и прочесть своё, сокровенное, выплеснуть дрянные стишки в зал прямо из глубин больного подсознания. Подарив собравшимся незабываемую встречу с тем, что они считали искусством, чтецы немедленно зал покидали. Поэтому во время жеребьевки все жаждали оказаться первыми – конечно, первыми, ведь можно уйти пораньше, и остальных слушать не придется. Я читал свои тексты, увы, самым последним. Поэтому к тому моменту, когда я должен был подняться на сцену, в зале остался только Скомородов, его девочка-протеже и ваш покорный слуга.

– Тогда я, наверное, не буду читать, – пробормотал я, пребывая в замешательстве. С иллюзиями вообще расставаться довольно тяжело. Но мне уже все было понятно.

– Не надо, – милостиво разрешил Скомородов. – Не думаю, что вы нас сильно удивите.

Хамил он не в первый раз. Сразу после знакомства Скомородов заявил:

– Читал… Много думал… А думал я вот о чем. Не лучше ли вам заняться чем-то другим, молодой человек, пока не слишком поздно? – И заклокотал, похрюкивая. Так он смеялся.

Мне, очевидно, следовало оценить его чувство юмора. Но я не оценил. И тогда Скомородов, с удовольствием глядя в мою мрачную физиономию, сообщил, что остроумие – главное из человеческих качеств. И если я им не обладаю, то ему меня жаль. Он, вообще, сразу меня невзлюбил. По одной простой причине. Юная девочка-протеже, к которой он был неравнодушен, мною заинтересовалась. То ли всему виной нестандартная внешность, то ли особый склад мышления, но экзальтированные девицы ко мне льнули. Может, хотели фото на память в стилистике «Красавица и чудовище». Или были достаточно умны, чтобы оценить мое тонкое остроумие. Девочка. Он ценил в ней многое. Восемнадцать лет. Кругозор. Открытость миру. Способность чувствовать поэзию. Правда, не его, но все же… Умение сопереживать, любить. Прямые темные волосы. Влажные большие, как у нерпы, глаза. Мягкие линии фигуры. Пятьдесят килограммов сочной молодой плоти. Такой похотливый козел, как Скомородов, не мог не заинтересоваться юной поэтессой. Стихи она, увы, тоже писала отвратительные.

Увидев, что мы разговариваем, Скомородов прервал собственное выступление, слетел со сцены, пробежал через зал и придвинулся к нам вместе со стулом.

– Говорите? – бахнул он. – О чем… го-говорите?! – От стремительности перемещения он слегка запыхался. Возраст сказывался.

Девочка поскучнела. Поэт в летах с мешками под глазами ее больше не развлекал.

– Так… ни о чем, – проговорила она с унылой интонацией.

– Выйдем покурить, молодой человек, – предложил мне Скомородов.

– Пойдемте, – согласился я.

Когда мы оказались на улице, и он закурил, я поделился с ним своими наблюдениями:

– Здесь, похоже, каждый интересуется только собой.

– Вы заметили? Отлично. С поэтами и писателями часто так. Если много пишешь, поневоле приходится много думать. Если много думаешь, постепенно лишаешься идеалов. Лишаешься идеалов, обретаешь идолов. Точнее – идола. Главное идолище любого писателя – Он сам. Возвышаешься столпом нерукотворным над грудой своих идеалов – и думаешь: «Ну, не мудак ли я?! Ведь мог же заняться в жизни каким-нибудь более интересным делом».

– Вы повторяетесь, – заметил я.

– Так… размышляю о жизни. А вы разве не размышляете о таких вещах? Вы же поэт. Должны, по идее.

– Некогда, слишком много дел. Да и не поэт я. Работаю много.

– А знаете, я вам завидую, – Скомородов покачал рукой с зажатой в пальцах сигаретой на уровне моей груди. Он был маленького роста и глядел на меня снизу вверх. – Вы молодой. У вас все впереди. Вам даже талант не нужен. Вы много работаете. А меня… меня он душит. Постоянно.

– Так бросьте это дело, раз душит, – я улыбнулся, – займитесь чем-нибудь другим.

– Не могу! – яростно выдохнул Скомородов. – Может, и хотел бы, да поздно. Талант… талант меня душит.

Он так и не издал ни одного сборника не за свой счет. Не помогли даже связи в литературной среде. Его уделом так и остался «самиздат». Прожил Скомородов совсем недолго. Однажды я случайно наткнулся на его сайт. Там сообщалось, что он давным-давно умер. В начале двухтысячных годов. Это известие показалось мне удивительным. Я почему-то думал, что Скомородов вечно живой. Может, потому, что он так ярко отражал все самое мерзкое, чем живут в России «талантливые» литераторы. Абсолютно реальный человек он воплотил собой некий собирательный образ – нетерпимого, завистливого и жалкого графомана.

Мои стихи потом регулярно печатал тот самый толстый журнал, и другие литературные журналы потоньше тоже печатали, но никогда в жизни я не больше не бывал на поэтических вечерах. И с поэтами стараюсь не общаться. Настоящих среди них – один на миллион. Все они, как правило, крепко пьют, любят женщин, ругаются и бьют физиономию тем, кто не хочет признавать их гениальность. В реальной жизни настоящие поэты невыносимы. Мне искренне жаль их жен, детей, собак и прочих членов семьи. А большинство тех, кто слагает слова и пестует рифму – сентиментальное говно, недостойное упоминания. И все же, господина Скомородова я увековечил. Хотя какой он к черту Скомородов, в этом автобиографическом бытописании ни у одного реального человека не сохранилось настоящего имени.

* * *

За время моего отпуска Серега снова запустил дела. Пришлось заниматься восстановлением всех логистических цепочек, выстраивать то, что разладилось. Я злился на компаньона, но у меня даже мысли не возникало – выгнать его из бизнеса. Для себя я уже все решил – ухожу я. Но сначала надо было поговорить об этом с Серегой.

– Как это?! – поразился он, явно не ожидая такого развития событий.

– Не хочу больше этим заниматься. Жизнь дороже. Так что половину нашего дела я собираюсь продать.

– А я не согласен, – мой компаньон мотнул головой. – Ни хрена…

Дальше разговор пошел на повышенных тонах.

– От тебя ничего не зависит! – рявкнул я в завершении. – Сказал – продам, значит – продам!

Оставив Серегу в мрачных раздумьях (была надежда, что он одумается), я поехал на точку, и перерыл весь тонар в поисках телефонного номера и адреса ресторана, куда меня приглашал неизвестный «благодетель». И не без труда все же его нашел – записал в тетрадке учета рабочего времени.

К моему удивлению, за время моего отсутствия бандиты не объявлялись. Если бы не сожженная квартира, я бы решил, что они сгинули в лесу. И все же, их отсутствие казалось мне чрезвычайно странным. Не мог же я их, в самом деле, напугать? У уголовников принято мстить – такой у них моральный кодекс. За снятый частично скальп – с меня обязательно снимут голову.

В это время мы как-то ненароком сблизились с еще одним моим давним приятелем. Его звали Зеленый. Отнюдь не потому, что во время возлежания на газоне его не было видно. Зеленого так прозвали еще в те времена, когда он, и правда, был совсем зеленым юнцом, но при этом участвовал со вполне зрелыми людьми в делах отчаянно противозаконных.

Особенно отличился Зеленый во время событий октября девяносто третьего. Проживал он тогда на Новинском бульваре, неподалеку от Белого дома. Ельцин развернул войну с путчистами, и толпа ринулась спасать молодую российскую демократию. В центре города творился натуральный беспредел. Москва полнилась слухами – говорили, что в девяносто первом многим согражданам удалось неплохо помародерствовать. Поэтому в девяносто третьем в центр прибыли не только защитники демократии и ельцинской власти, но и те, кто собирался чем-нибудь поживиться. И не только москвичи, но и жители других населенных пунктов. Потом я слышал, что лица тех, кто составлял толпу в девяносто третьем сильно отличались в худшую сторону от лиц толпы девяносто первого… Погром случился капитальный. Зеленый рассказывал, как он сотоварищи вынесли витрину крупного торгового центра, где продавали дорогущие вещи, и он в числе первых ринулся на штурм. Забежал туда худосочным парнишкой в одной тоненькой курточке, а выбежал изрядно ожиревшим – поскольку нацепил на себя две кожаных куртки, дубленку и пальто. Отволок добычу домой. Теща с женой увязались за ним – когда гремит революция, и в округе громят магазины для богатых, дома останется только трус. Среди русских женщин, которые, как известно, и в горящую избу войдут и коня остановят, робкие дамы встречаются все реже. Охрана поначалу пыталась защищать хозяйское добро. Но быстро сдалась – молодые крепкие парняги смекнули, что идут фактически против трудового народа, и сами, будучи его неотъемлемой частью, потащили все, что призваны были защищать.

Когда с разграблением ближайших магазинов было покончено (а события развивались стремительно), Зеленый, не теряя времени, вместе с приятелем отправился поближе к Белому дому – снимать с машин колеса. Сам он катался вот уже полгода на раздолбанной пятерке с разбитым бампером. И рассудил, что пришло самое время этот самый бампер сменить. Вокруг большинства автомобилей уже вовсю парили «стервятники» с гаечными ключами и плоскогубцами. В девяностых, вообще, было так принято – если чье-то авто слишком застоялось, от него постепенно начинают откручиваться детали, словно сами собой, пока не останется среди двора один бесполезный кузов – без дверей и капота. И тот, бывало, распилят автогеном, и уволокут по левым автосервисам.

И вот пока сознательные граждане спешили к Белому дому, где собирали баррикады и вооружались, Зеленый с приятелем спешили в обратную сторону – волокли ворованный бампер.

– Вы что же, сволочи?! – окликнул их солдатик в камуфляже. – Воруете, пока народ против коммунистов борется?!

– Чего? – откликнулся Зеленый, положил бампер. – Не слышу.

Солдатик подошел ближе.

– Воруете, говорю! – сказал, глядя исподлобья.

Тут Зеленый и его приятель накинулись на идейного бойца и, уронив на землю, немного попинали. Потом подхватили бампер и понесли дальше. Затащили добычу в берлогу, и поспешили снова на улицу – когда еще такой случай разжиться халявой представится.

На набережной они сразу оказались в толпе.

– Граждане! – закричал кто-то. – Кто умеет заводить машину без ключа?!

Повисла пауза.

– Ну, я умею, – с сомнением отозвался Зеленый.

– Отлично! – Его тут же вытолкали вперед. – Значит так! – сказал активист с лицом человека, всегда убежденного в собственной правоте. – Вот здесь – два «Москвича». Не уверен, что оба с бензином в баках. Нам надо завести хотя бы один.

– Зачем? – удивился Зеленый.

– Вы поедете в сторону Кубинки, узнаете, не идут ли сюда танки, и если идут, немедленно примчитесь – и доложите.

– Есть! – тут же отозвался сообразительный Зеленый, завел «Москвич» – и уехал на нем восвояси. Подальше от Белого дома – в сельскую местность, где у него была дача. Там, свинтив номера, он еще целый год катался на этом самом «Москвиче». А потом утопил по пьяни в пруду.

Тогда меня, помню, поразил цинизм, проявленный Зеленым и прочими молодчиками. Казалось, этим остервенелым ворюгам нет никакого дела ни до пошатнувшейся демократии, ни до младореформ, ни до пресловутой свободы, будь она неладна. Но вскоре история России продемонстрировала – позиция неприятия любой власти, недоверия ей – единственно верная. У Зеленого, по крайней мере, остались от событий октября девяносто третьего года две куртки, дубленка, пальто, бампер от Жигулей и целый «Москвич». А у сторонников ельцинской власти – одни только пустые надежды на лучшую жизнь, медленно рассеявшиеся, как туман в голове обывателя, вместе с рейтингом первого российского президента.

Вот с таким отвязным типом, которого я очень уважал за раздолбайство, я и поехал в ресторан дяди Дато. Тогда я, правда, еще не знал, что дядю Дато зовут дядей Дато. Я просто собирался побеседовать с влиятельным, судя по всему, незнакомцем – чтобы продать ему свою часть бизнеса. У меня не было даже четкого представления, сколько я могу выручить с этой сделки. Единственное, что мною двигало – желание уйти с крутой дорожки навсегда.

Ресторан оказался крошечным. Всего пять-шесть столиков в полуподвальном помещении. Впоследствии я узнал, что этот ресторан – только для своих. Случайных гостей здесь, конечно, принимают. Но обычно надолго они не задерживаются, им говорят, что ресторан закрыт на спецобслуживание – и выставляют за дверь. Для меня стало неожиданностью, что в зале никого нет. Я надеялся, что встречу здесь если не самого владельца, то хотя бы того назойливого типа. На мою просьбу связать меня с хозяином заведения официант сказал, что запишет – кто приходил, и мне перезвонят… Подавали грузинскую кухню. Я впервые оценил вкус многих блюд. Нас не выгоняли, в первый раз ко всем присматривались. И мы с Зеленым просидели часа четыре, потратив немало денег на грузинское вино. Официант брезгливо поглядывал на нас, поскольку мы, нимало не смущаясь, как последние плебеи, запивали вино пивом. Когда я попросил счет, он наклонился и сказал:

– Дядя Дато очень просил, чтобы ты приходил завтра обедать. Часа в три примерно. Лучше не опаздывать.

Я оценил этнический речевой оборот «примерно – лучше не опаздывать», и на следующий день мы с Зеленым пришли уже в половине третьего. Дядя Дато и его сын, обрусевший грузин лет двадцати, который говорил по-русски без всякого акцента, уже сидели за одним из столиков. Когда мы вошли, дядя Дато остался сидеть, а сын поднялся:

– Проходите, пожалуйста.

Тут же официанты кинулись накрывать на стол – на этот раз в меню были не только грузинские блюда, но и русские – подали и черную икру с блинами, и поросенка, и сырокопченые колбасы, и фаршированные помидоры и маринованные баклажаны. В общем, стол ломился. Помимо грузинского вина выставили дорогую водку в запотевших бутылках.

У меня уже после первых нескольких рюмок рассеялись все тревоги, владелец ресторана и его сын показались симпатичными грузинами. Да и кто бы не растаял от такого приема?..

– Называй меня дядя Дато, – разрешил мой новый знакомец. Он никак не давал мне приступить к разговору о делах, все время прерывал: – Погоди, дорогой, сперва покушай, выпей, потом поговорим… Успеем, все успеем…

Зеленый пребывал в абсолютном восторге. Он поглощал еду с таким аппетитом, словно до этого провел две недели в КПЗ, чавкал и хрустел костями, раскладывая их прямо на скатерти. Я косился на него с неодобрением. Поскольку грузины питались аккуратно, пользовались ножом и вилкой. Дядя Дато вообще ел мало, по большей части медленно говорил, рассказывая поучительные истории из своей жизни. А его сын вел себя, как английский аристократ. И водке предпочитал вино.

В конце концов, мне удалось перейти непосредственно к делам. Тут меня ожидал большой сюрприз. Выяснилось, что дядя Дато даже слышать не хочет о том, чтобы я продавал бизнес или, к примеру, платил ему какой-то куш за крышевание.

Манипуляции человеческим сознанием, в сущности, очень просты. Достаточно освоить несколько простых приемов – и любой собеседник ваш. Ими, кстати, часто пользуются цыгане. «Мой золотой» – сначала они убеждают вас в вашей исключительности. А когда вы в это уверовали, могут делать с вами все, что угодно.

Вот и дядя Дато, со всей очевидностью, в совершенстве овладел подобными приемами. Я пришел к нему с твердым намерением – выйти из дела, чтобы больше никогда не рисковать своей жизнью, не желая ни в чем уступать ему, если придется, и не отдавать просто так ни копейки. А вышел из ресторана – окрыленный, уверенный в собственной значимости, и оказавшийся полностью у него под колпаком. Только через несколько месяцев я осознал, что, вообще-то, всеми делами теперь заправляет дядя Дато, а я лишь выполняю функции управленца. В ресторане он убедил меня, что я – настоящий гений, и что никто, кроме меня, не справится с этой работой. А он очень и очень хочет, чтобы мы вместе добились успеха.

– Ты можешь больше ни о чем не волноваться, – заверил меня дядя Дато, – слово даю, тебя больше никто никогда не побеспокоит. Я хочу поднять этот тост за то, чтобы умные и талантливые люди находили друг друга, помогали друг другу, и всегда следовали друг за другом, что бы ни случилось. Вместе мы сила. По одиночке – тьфу, соплей перешибешь! – Он улыбался, и я ему верил. Мне казалось, в лице дяди Дато я обрел не только защиту, но и друга.

Увы, у людей подобной породы друзей не бывает. Нет, рядом с ними, конечно, есть те, кого они зовут друзьями. Но только до той поры, пока друга можно использовать с выгодой. Если же необходимость в друге отпадет, его легко вышвырнут на обочину и забудут. Я наблюдал потом одного такого «друга» дядюшки Дато – будучи полностью раздавлен, он выпрашивал у него хоть какую-то помощь, но не получил даже жалкую подачку. Примерно так же, по настоянию дяди Дато, я поступил и с Серегой.

– Пойми, он просто не нужен, – говорил дядя Дато. И я ему снова верил. Ведь это же дядя Дато – он знает, что я – гений бизнеса, он понимает, что лучше для нас.

Держитесь подальше от таких, как дядя Дато. Дельцов с холодными глазами и радушным кавказским обхождением. Для них всегда главными останутся деньги. А люди для них – инструменты, способствующие их обогащению.

* * *

Такие, как Зеленый, в принципе не способные существовать в заданной обществом системе координат. Ни одним обществом. Ни в одной системе. Их постоянно тянет прорвать пространство, и оказаться там, где они будут занимать соответствующее (конечно же, высокое) положение относительно всех осей мироздания. То бишь, если излагать проще, их постоянно тянет на подвиги. По весьма дурацкой причине – их не устраивает окружающий мир и свое место в этом мире. За время нашего общения мне пришлось извлекать Зеленого из милиции несколько раз. Попадал он туда совсем не за тяжкие преступления, а по преступной глупости. Напился от отчаянья – и разбил витрину. Напился, горюя по упущенным возможностям, – и порезал кухонным ножом соседскую дверь, а потом перерезал соседям все провода. Напился, пребывая в раздрае с собой, – и дал по физиономии фээсбешнику. Последнее деяние Зеленому не простили. Его сначала крепко отмудохали в милицейских застенках (мордой на свидании он походил на синего с коричневой надувного слоника), а потом завели на него уголовное дело. Причем, квалифицировали пьяную выходку как нападение на сотрудника органов.