Текст книги "Записки социопата"

Она отдалась мне в первый же день нашего знакомства. Только спросила: «Ты же не подумаешь, что я шлюха? Просто я очень тебя хочу». «Не-е-ет, конечно, нет!» – заверил я ее. Она, и впрямь, не была шлюхой. Тонкая, увлекающаяся натура, она просто брала все, что хотела. В тот раз взяла меня. Что было очень и очень кстати. Мне нужно было унять стресс. А для снятия стресса нет ничего лучше интенсивного секса со сногсшибательной красоткой. Вы не знали? Тогда мне вас искренне жаль.

Некоторые полагают, что в постели женщины модельной внешности и, вообще, худышки холодны, как лед. Это неправда. Не знаю, от чего зависит женский темперамент, но явно не от объемов тела. Думаю, это божественный дар. Или проклятье, если рассуждать с точки зрения мужей-рогоносцев.

Мы совокуплялись постоянно. Не вылезали из постели часами. Она проявляла такое рвение, что порой мне казалось – я больше никогда не захочу секса. Но потом она, мастерски работая языком и губами, снова пробуждала во мне желание. И все начиналось по новой. Меня возбуждало в ней все. То, что она носит старомодные чулки вместо колготок, притом, в сеточку. Какие-то немыслимые шляпы. Как оттопыривает верхнюю губку. Ее удивительной формы пупок. Крохотная грудь с твердыми сосками. То, какие у нее узкие худые бедра. И даже то, что она не обращает никакого внимания на растительность между ног. Ее лобок всегда можно было взлохматить, ее это очень забавляло. Мы были бы отличной парой, если бы кроме секса я не интересовался больше ничем в жизни. Но, к сожалению, любые удовольствия рано или поздно приедаются. К тому же, я любил Дашу. А Рошель пользовал со звериной страстью ради наслаждения, и только. Даже странно, как быстро закончился наш роман, он длился от силы полтора месяца. Она просто однажды исчезла – и все. Истаяла в дымке дней, как сказал бы поэт. Я раз за разом набирал ее номер, но никто не отвечал. Потом ее подруга сообщила мне, что Рошель вышла замуж за богатого пожилого дядьку. Он обещал ей блистательную карьеру на подиуме. Но, как это часто бывает, обманул.

Иногда я думаю, вот и я уже тоже почти пожилой и весьма богатый дядька – пора бы начать обманывать глупеньких молоденьких девочек, обещая им манну небесную, ну или хотя бы карьеру на эстраде. Но отчего-то не тянет. Мне кажется, я все про них знаю, а это так скучно…

По человеку в юности, что бы там ни говорили записные умники, никогда не скажешь, кем он станет в будущем. Блестящий отличник может стать запойным, вечно всем недовольным алкоголиком. Прогуливающий почти все лекции молодой человек успешным ученым с мировым именем. Талант проявляется с ранних лет? Несусветная чушь! Это оправдание, придуманное слишком рано состарившимися и списавшими себя в утиль людьми. А удивительная красотка, рядом с которой меркли лучшие топ-модели мира, может вдруг превратиться в снулое бледное существо – чей удел скучная работа и дом.

Рошель увяла быстро и безвозвратно. Я встретил ее, когда ей было всего-то тридцать с хвостиком. Но ей уже ничего не хотелось в этой жизни. Она отощала до той ужасной степени, когда женщина превращается в трупик синего цыпленка из советской гастрономии. И даже кожица на руках делается куриной, покрытой мелкими мурашками. Губы когда-то столь сексуальной девушки, а ныне весьма непривлекательной женщины, также отдавали синевой. Я, признаться, собирался по доброй памяти отыметь ее как следует. Даже потащил к себе, но по дороге, пока мы ехали у меня в машине, передумал. Причина была во мне. Мы остановились на светофоре, и ей вздумалось меня поцеловать. Я обнял за плечо ее костлявое тельце, почувствовал под пальцами лопатку. Но самое ужасное – у нее отвратительно пахло изо рта. Тухлыми яйцами. Постоянные голодовки манекенщицы окончательно испортили ей желудок. Я постарался ничем не обидеть Рошель, или как там ее теперь звали. Максимально сгладил неловкость нашей встречи. Сказал, что вспомнил – у меня важные переговоры, она де так вскружила мне голову, что я обо всем забыл. Обменялись телефонами. Но я так больше никогда и не позвонил ей. Кажется, кто-то из общих знакомых говорил мне, что сейчас она занимается дизайном интерьеров, что-то пытается рисовать на продажу, но безуспешно. У меня нет желания узнавать, как она живет. Наша последняя встреча не оставила у меня к ней никаких чувств. Даже воспоминания юной желанной Рошель сильно поблекли.

Не совершайте моей ошибки. Не встречайтесь с той, которая когда-то внушала вам сильные чувства, даже если это была страсть, вас ждет сильное разочарование. Встречайтесь только с той, которую по-настоящему любили. Таких женщин в жизни каждого мужчины, я в этом уверен, всегда две. Для меня это Даша. И моя нынешняя жена – удивительная женщина, умная и чувственная одновременно, сочетание, увы, крайне редкое. Уверяю вас, не всем повезет найти такое сокровище. Оттого и бродит по свету столько одиноких душ мужчин и женщин. Нет никаких половинок. Есть несовершенные мужчины и женщины. Бросайте их к чертовой матери. И бегите искать идеал. Только сразу предупреждаю, на всех идеалов не хватит. Идеал товар штучный. Вот и я тоже сошел с конвейера, где печатают таких, как я, затем немного покрутился на рынке отношений (без маркета никуда) и угодил в цепкие объятия жены. Теперь шаг вправо, шаг влево – расстрел. Секретов у нас друг от друга нет, но она даже не подозревает, о чем я пишу, и что хочу всем поведать, – и ей, в особенности.

* * *

Осень. Время седых дождей. Опавшей желтой листвы. Прочей поэтической банальности. И мое любимое время года. Несмотря на то, что однажды осенью, очень много лет назад, убили моего друга Гошку.

Гоша, пожалуй, был самым перспективным среди всех моих друзей. В том смысле, что он подавал большие надежды. Любил погулять, покутить, но при этом отлично учился, был старостой курса, возглавлял студенческий профсоюз, да еще и работал при этом, как вол. Уверен, его ждала отличная карьера. Он мог бы стать успешным политиком, бизнесменом, продюсером. И кстати, стал сопродюсером в свои девятнадцать, у одного ныне почти забытого певца. Певчишка этот, совсем безголосый, тощий, тогда мелькал на всех телеканалах, особенно часто его показывали на давно почившем в бозе телеканале «2x2». В эстрадной попсятине никогда не ценился собственно музыкальный материал, играла роль только хорошая раскрутка. Народу впаривали любое говно, и «пипл хавал» его с удовольствием – по меткому замечанию другого певца, еще более одиозного и пустого. Мне не было никакого дела до их музыкальных экзерсисов, но Гоша очень помог эстрадной звезде в карьере, а он на Гошины похороны так и не явился, не счел нужным. Хотя его ждали. Особенно ждали почему-то Гошины родители. Как будто этот человечек был другом их сына.

Друзья напротив – пришли все. Нас было много. Мы стояли в черных куртках под проливным дождем у морга. Потом – на кладбище, где мокрые дорожки устилали желтые листья. Затем – за столом, где, как это часто бывает, скорбное настроение постепенно сменилось воспоминаниями, после стандартной реплики кого-то особенно резвого и веселого: «Гоша бы не хотел, чтобы мы грустили!» Такой человек всегда находится на любых поминках. Тогда водка еще вызывала веселье, а не щемящую тоску. Еда радовала желудок – можно было не заботиться о лишних калориях. Так что мы ели и пили от души. За столом обсуждали всякое. Забавно, за ним оказались обе Гошины девушки. Сначала они угрюмо держались в стороне друг от друга. Потом, объединенные общим горем, почти припали друг к другу, соприкоснулись плечами, пили водку, не закусывая, и говорили, говорили, говорили… все время о том «каким он парнем был». Одна потом вышла замуж и родила двоих детей, другая – вконец скурвилась и спилась. Угадайте, кто больше любил покойного?.. Отец Гоши сидел, охваченный глубокой тоской, тоже много пил, и время от времени повторял тупо, не глядя на меня: «Вот, Степа, видишь, как получилось. Нашелся негодяй!» Я сдуру, попав в квартиру, спросил маму невпопад: «Ну как вы?» Она вся вскинулась, ее будто током ударило: «Плохо, Степа, очень плохо! Очень уж у меня хороший мальчик был!» Я опустил глаза, мне стало стыдно этого нелепого вопроса и собственной глупости, я ощутил, словно это я виноват, что меня там не было.

Я потом, и правда, сотню раз задавался вопросом, был бы Гошка жив, если бы я оказался на том злосчастном Дне рождения, и не находил ответа. Но все вокруг уверенно говорили: «Если бы ты пошел, ничего бы не случилось». Но я не пошел, я целые дни проводил в постели с Рошель, наслаждаясь ее гибким сладким телом, ее умением довести меня до пика желания и опустошить до дна…

Отлично помню тот день. Раздался телефонный звонок. Я продолжал ритмично двигаться. Звонок был настойчив. Тогда я выбрался из девушки и из постели, буркнул: «Я сейчас», протопал голый в соседнюю комнату и взял трубку. Звонила наша общая знакомая. Как-то раз ее я тоже затащил в постель. Гоше она симпатизировала, меня терпеть не могла, поскольку я ее благополучно бросил после первого же раза, поняв – не моё, не вкусно. Так бывает. Услышать ее было неожиданностью… Сначала я даже не понял, что она говорит – ее слова не соответствовали моему восприятию действительности на тот момент. Из сладкой истомы я перенесся прямиком в холодные будни.

– Что? – переспросил я. Слова обретали смысл.

– Гошу убили, – повторила она. – Похороны в четверг.

– Как? – только и смог сказать я. – Как убили?

– Ножом… – Помолчала. – Так ты придешь?

– Конечно, приду.

– Тогда я еще позвоню, скажу тебе точнее. Хорошо?

– Хорошо.

Я положил трубку, тупо потоптался на месте, не зная, что предпринять. Потом проследовал обратно в комнату, сел на постель. Рошель потянулась, что-то проговорила – я ее не слышал. Сказал спустя довольно долгое время:

– Моего друга убили… зарезали ножом. Только что позвонили, сказали.

– Да ты что?! – она сразу выскочила из-под одеяла и направилась в ванную. Голый, я через некоторое время пошел за ней. Рошель стояла у зеркала и подводила глаза. Обернулась ко мне. – Ну, что? Я крашусь тогда? Сексом больше не будем заниматься?

– Больше не будем, – пробормотал я, продолжая пребывать в ступоре. Я пытался прислушаться к себе, понять, что я чувствую в этот момент. И с ужасом понял, что не чувствую ничего, только пустоту, будто я человек-барабан. Никаких ощущений – ни сожаления, ни боли, ни тяжести от утраты близкого человека. Это осознание было страшным. Может, я высох, стал нелюдем? Может, Гошка был мне не так уж и важен? Я смотрел на обнаженную девушку перед зеркалом и думал: а что, если бы зарезали ее? Наверное, я также не ощутил бы ничего. Ну, в самом деле. Умерла – и умерла, найду другую. И Гошу тоже заместят другие со временем. Но ведь его нельзя, невозможно заместить! Любой человек – это целый мир, я это точно знаю! А я ничего не чувствую. А если сейчас взять трубку, набрать его номер – может, он подойдет?! Вдруг это все нелепая шутка? Гошка любил розыгрыши. Но если я наберу его номер, то трубку, скорее всего, возьмет не он, а его убитые горем родители. Ну нет, не хочу с ними говорить… Совсем не хочу…

Проявив малодушие, я подумал, что лучше встречусь с родителями вместе со всеми, в толпе, на кладбище. Так будет легче. Но получилось иначе…

Рошель быстро собралась – и упорхнула, сделав мне ручкой «пока-пока». Она явно не желала быть внутри чужого несчастья и сопереживать ему. Такое качество я потом часто встречал в легких людях. Они, словно, отталкивают от себя любые неприятности и темные стороны жизни. Откровенно говоря, я им даже завидую. Сам я тяжеловесный и неподъемный, как крышка добротного гроба, и черная изнанка действительности налипает на меня всюду, не давая порой ни идти, ни дышать… Едва за Рошель закрылась дверь, и я остался один, телефон снова оборвал тишину. Звонила Гошина мама. Деловитым, как мне показалось, голосом, она звала меня приехать к моргу – назвала дату и время. Я ничего не спрашивал, сообщил только, что уже в курсе…

Потом опять долго сидел, прислушивался к себе. Мне показалось, я понял, в чем дело – я вовсе не бездушная скотина, просто пока не могу осознать, что Гошку убили. То есть я понимал, что его больше нет. Но восприятие этого факта настигло меня лишь через несколько месяцев. Вот тогда-то меня и обуяла подлинная грусть, тогда он стал мне сниться, более того – я стал видеть его в толпе, убеждаясь затем, что это совсем другие, просто похожие на умершего друга, люди. Но в тот момент мои ощущения все еще казались мне странными, я их смущался, мне думалось – моя реакция на смерть Гоши, мое поведение ненормальны.

Да что там, они и были ненормальны. Смерть пришла, но жизнь продолжалась.

На кладбище было довольно много народу. Среди толпы провожающих я заметил девушку в черном полупальто, длинных черных перчатках, с очень темными волосами и лицом белым, как из воска. Мы были едва знакомы, я вспомнил, что это Катя, подруга Гошиной девушки. Она была на Дне рождения, когда убили Гошу, и посчитала для себя невозможным не придти на похороны. Пока все толкались вокруг гроба, я постарался переместиться поближе к «черной Кате», как я ее окрестил, сохраняя при этом максимально скорбный вид.

– Привет, – сказал я тихо.

Она удивленно обернулась.

– Я Степан, – шепнул я, – Гошкин друг. Мы с тобой виделись как-то…

С кладбища нас должен был везти похоронный автобус. Там я, немного смущаясь, устроился рядом с ней. Катя смотрела в окно.

– Какой-то кошмар, – сказал я, ощущая себя последней сволочью. На похоронах одного из лучших друзей я клеил девушку. Причем клеил, судя по всему, потому, что мне понравился ее траурный наряд.

– Да, – она обернулась, – это ужас. – Такой молодой. Так рано…

В автобусе уже вовсе перешептывались: обсуждали случившееся, похороны, как держатся родители, и кто убийца, поймали ли. Мы занялись тем же. Попутно я разглядывал ее коленки в сетчатых чулках – иногда пола пальто замечательным образом приоткрывалась. «Еще сочтет меня извращенцем, – думал я тоскливо, – насколько все было бы проще, если бы Гошу не убили. – Я даже немного разозлился на него. – Черт его дернул умереть именно сейчас. Сначала познакомил бы нас с Катюшкой…» Я сделал ей осторожный комплимент. Она неожиданно ответила очень активно: полезла в сумочку, достала блокнот и резкими росчерками написала свой телефон. Вручила вырванный листок мне и снова углубилась в разговоры об ужасном происшествии. Я точно также, незаметно, словно ничего не случилось, сунул телефон в карман куртки…

На поминки дома у Гоши Катя не поехала, я почувствовал, что это очень хорошо, и дал себе слово вести себя максимально пристойно…

На кладбище была еще одна отвратительная сцена, устроенная, как ни странно, священнослужителем. Не знаю, как звали того батюшку, но мне он запомнился худым человечком с полулысым черепом и неаккуратной седой бородой, будто ее вырывали клоками. Когда гроб опускали в могилу, он решил произнести напутственную речь для всех присутствующих молодых людей. Повод для морали был самый подходящий – зарезали юношу, в самом расцвете сил. Вряд ли он знал о Гоше что-нибудь кроме того, что паренек получил нож во время дружеской попойки, но ему было достаточно этой информации, чтобы сделать выводы.

– Для вас всех! – Изрек он грозно. – Это урок! Как надо себя вести! И как не надо!

На несчастных родителей было жалко смотреть. Мне захотелось засветить кулаком в мерзкую поповскую харю, но я понимал, что придется терпеть – не хватало еще устроить на похоронах драку со священником. Он говорил долго. Все стояли под моросящим дождем и слушали идиотскую отповедь. Наконец, он замолчал, и гроб опустили под землю. Я почувствовал облегчение…

А спустя много лет я встретился с одним из общих знакомых – он тоже был на кладбище в тот день, и был поражен, когда он слово в слово повторил за священником: «Для всех нас, его друзей, это был урок, – сказал он, – как надо себя вести!» – И отхлебнул, между прочим, дорогой коньяк, которым я его угощал.

Я рассердился не на шутку.

– Не знаю, как для тебя, – сказал я, – а для меня никаким уроком Гошкина смерть не стала! Он был отличным парнем. А что любил повеселиться, так это потому, что мы были молодыми. И большой дурак тот, кто тратит юность иначе. И тот священник тоже дурак. И среди них, к сожалению, тоже дураки встречаются.

Он покивал скорбно – мол, да, встречаются. А я в тот момент понял, что он и сам дурак из дураков. И больше мы никогда не общались.

Были, конечно, были, у моего друга Гошки нехорошие черты характера. Поговорка «о мертвых либо хорошо, либо никак» исключительно глупа. О мертвых надо говорить. Говорить то, что вы думаете. О людях недостойных никто ничего не скажет. А о достойных можно и нужно говорить – и хорошее, и плохое. Ибо память для тех, кто ушел, – лучшая награда за прожитую жизнь. К тому же, сами за себя они уже вряд ли подведут итоги. Ибо их больше нет.

Я задаюсь простым вопросом, где покойник Гошка блуждает сейчас? В каких мирах? Слышит ли голос? Или наши мысли тоже ему доступны? А может, он воспринимает только текст, написанный на бумаге или набитый на компьютерной клавиатуре?.. В черное атеистическое небытие, даже если оно есть, очень не хочется верить. Я для себя давно решил: если во что-то не хочется верить – не верь. И наоборот, если хочешь поверить во что-то светлое, или даже святое, – уверуй. И будет тебе счастье. Может, и не счастье. Но, во всяком случае, жизненная поблажка.

Напиваясь, Гоша бывал очень нехорош. Опрокидывал очередной стакан – и лез в драку. И вовсе не от молодецкой удали (это еще можно понять), а подчиняясь жившей в нем странной, почти патологической, злобе. Дрался он подло, по принципу – бей своих, чтобы чужие боялись. Бил внезапно, сильно, с перекошенным от случайной ярости лицом. Иногда хватался за нож. Однажды порезал руку ни в чем не повинной девушке. Впоследствии он даже не извинился перед ней. Буркнул сердито, когда я упомянул об этом отвратительном эпизоде: «Не помню – значит, не было». В других эпизодах пугал ножом окружающих, делая неаккуратные выпады. Помню, я как-то сболтнул ему, раздраженный его дурным поведением: «Смотри, плохо кончишь. Когда-нибудь с тобой также случится». Будто накаркал.

Однажды, надравшись в хлам, он откусил стакан, желая продемонстрировать, как он крут: сильно порезал губу, залил кровью скатерть, и больше таких экспериментов не повторял.

Иногда мы пили пиво на крыше («в кабачке у Карлсона», как мы называли эти посиделки) и он, пребывая в кураже, вдруг стал однажды швырять бутылки вниз, нимало не заботясь о том, что они могут попасть в кого-нибудь из прохожих. Мы поругались – и не виделись несколько недель.

С возрастом он стал пить все крепче и чаще, и злобы из него выплескивалось все больше. Не знаю, откуда она пребывала в нем. Такое ощущение, что его обуревали поселившиеся в нем демоны. Он напивался, лез на рожон, встревал в драку. Всегда во время сугубо дружеских посиделок – никогда на улице. Думаю, посторонних людей он побаивался.

Именно тогда я от него отстранился. У меня появились свои дела, у него – свои. Он тоже много работал. И хотя мы почти не виделись, но, приходя домой в подпитии, он все равно говорил родителям: «Со Степкой нажрались». Об этом я узнал на поминках. Набирался он в незнакомых мне компаниях. Многие из его новых приятелей были близки к шоу-бизнесу. В одной из таких компаний он и оказался в тот злополучный вечер.

Девушка Люба, чей День рождения справляли, всеми силами стремилась сделать карьеру певички и устроить личную жизнь. Любого молодого человека в радиусе доступности она воспринимала как потенциального ухажера. В одном из московских клубов она познакомилась с парочкой молодых кавказцев – то ли азербайджанцев, то ли дагестанцев. Ребята показались ей милыми, поскольку все время говорили комплименты. Они выглядели спокойными, уравновешенными и выгодно отличались от русских ребят, привыкших бурно проводить время, тем, что совсем не пили. Один сказал, что поступил в Институт Дружбы народов. В гостях у Любочки собралась, в результате, очень разношерстная публика. Многие друг друга не знали совсем. Гоша пришел со своим приятелем Ромой, неприметным типом в очках.

Этого самого Рому Гошин отец потом обвинил за то, что тот ничем не помог другу, когда его убивали. Рома, в самом деле, безучастно стоял в стороне, подозреваю – окаменев от ужаса. Паренек из интеллигентной семьи, он никак не ожидал такой развязки. Рома в ответ на обвинения разрыдался и в слезах убежал. На похороны его не позвали. Да он и не стремился. Хотя с убитым они были одноклассниками, и знали друг друга многие годы.

В процессе застолья Гоша впал в свое ставшее обычным злобное состояние. Мишенью на этот раз он, к несчастью для себя, выбрал одного из кавказцев. И после краткой перепалки от души приложил его по физиономии, скакнув через стол. Гости столицы со скандалом покинули квартиру. Но только для того, чтобы через час вернуться.

В дверь позвонили. Открыла Люба. На пороге стояли кавказцы. Они попросили позвать на лестничную клетку своего обидчика, чтобы разобраться. Поскольку их было двое, вместе с Гошей смело вызвался пойти разбираться и Рома. Дальнейшего развития событий никто не ожидал. Один из гостей выхватил специально для этой цели принесенный кухонный нож и ударил им Гошу. Два раза в сердце и один раз в печень. Бил профессионально. То ли успел потренироваться на людях, то ли, что весьма вероятнее, часто резал баранов на малой родине, и знал, как расположены внутренние органы. Затем убийцы развернулись, и спокойно ушли. А в квартире именинницы началась паника. Роман, говорят, вопил благим матом. Кто-то кричал, что надо вызывать скорую. Причитала Люба, Гошу она положила к себе на колени, и старалась закрыть раны руками. Он умер почти мгновенно, не успев сказать прощальных слов (хотя я не верю в их мудрость и искренность) – истек кровью, пронзенное сердце перестало биться…

Сразу после убийства и исполнитель, и соучастник скрылись из Москвы. Об этом много говорили на похоронах. Милиция предприняла все возможные усилия (точно не знаю, какие именно), чтобы задержать их по горячим следам – но тщетно. А еще Гошины родственники рассуждали за столом о мести. О том, что даже если убийц посадят надолго, все равно нужно мстить. Ведь человека больше нет, а «эти твари» ходят по земле, воздухом дышат. Я много пил (мне подливал Гошин отец), вскоре сильно захмелел и решил присоединиться к разговору. Услышав, о чем идет речь, я заметил:

– Надо этого гада так же наказать, как он Гошку. Зарезать его надо.

Все согласно закивали. А один родственник в очках с короткой стрижкой, по-моему, он приходился Гоше дядей, то ли родным, то ли двоюродным, зловеще насупился и проговорил:

– Все правильно парень говорит…

– Это его лучший друг, – вставил Гошин отец с гордостью и подлил мне водки, – они все время гуляли вместе. А в этот день он занят был, и не пошел туда…

– Но сначала надо его найти! – перебил очкарик, мрачнея еще больше.

Весь вечер потом он ко мне приглядывался. Затем подсел и начал рассуждать о том, что преступники в нашей стране уходят от наказания, что милиция вся насквозь продажна, и наверняка «этот» заплатит, чтобы его отпустили, если поймают. А такого допустить никак нельзя… И надо ловить его, искать самостоятельно… Я кивал, поглощая водку и закуски.

Гошин дядька оказался прав. Где-то месяц убийцу искали. Причем, не только милиция. Привлекли по своим каналам частных сыщиков. Потом он внезапно обнаружился в Подмосковье. Снова порезал кого-то, но не смертельно. Его схватил проезжавший мимо патруль. На этот раз гаду не повезло. Суд прошел быстро. Дали восемь лет.

Все это время дядька, заполучивший мой телефон через Гошиных родственников, названивал мне – и сообщал подробности. Мне, безусловно, было интересно, как развивается дело, поэтому я выслушивал его внимательно, возмущаясь периодически ему в тон. Приговор казался очкарику слишком мягким. Он считал, что злодей откупился. А вскоре позвонил и поведал, что того переводят по этапу на Кавказ.

– Понимаешь, что это значит? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

– Там у них все свои, все куплены, он там на свободу выйдет очень скоро. Надо встретиться.

– Зачем? – удивился я.

– Такие вещи по телефону не обсуждают.

Встретились мы где-то через неделю. Гошин дядя показался мне сильно перевозбужденным. Он схватил меня за рукав куртки и заговорил, оскалившись, будто собирался меня укусить:

– Так и есть. Мой человек, – он так и сказал «мой человек», – сообщил, что он уже вышел на свободу, и спокойно разгуливает, приехал в село, к своим родственникам, у них и живет. Ну, как тебе такое? Убил человека – и в полном порядке.

– Наверное, они выкуп заплатили, – сказал я.

– Да сто процентов! Ты, вот что, собирайся потихоньку. Поедем через пару дней за ним. Этого так оставлять нельзя.

Я посмотрел на него, как на сумасшедшего. Идея ехать на Северный Кавказ, чтобы убить неизвестного мне придурка, которого я никогда в глаза не видел, представлялась мне полным бредом.

– Даже не знаю… – пробормотал я.

– Ты же сам сказал! – Он настаивал, напирал, давил. И тогда я решил – а черт с ним, поеду. Не знаю, как я на такое решился. Подумал только: «Вот авантюра!» Но в молодости мы все полны безрассудства, и многие потом за это безрассудство расплачиваются всю жизнь. А многие сразу же – жизнью.

Еще пару дней после этой встречи я был исполнен решимости, мне казалось: отомстить за Гошу – святое дело. Не знаю, как Гошиному родственнику удалось настолько заразить меня этой идеей. Но я по-настоящему загорелся вендеттой. Купил консервы, плащ-палатку, новые тяжелые ботинки, чтобы шагать по грязи. Почему-то мне казалось, там нас обязательно ожидает грязь. Хотя сейчас я знаю, что в дальний переход лучше брать старую, проверенную в деле обувь – достаточно разношенную, чтобы в ней было комфортно.

Он все не звонил, прошла неделя, затем другая, и постепенно мое желание – сгонять на Северный Кавказ, поучаствовать в групповом убийстве – стало проходить. А тут еще начались очередные проблемы с бандитами. Они зачем-то приехали ночью к палатке, пугали пистолетом продавца, разбили витрину. Покуражились, сказали, чтобы владелец, то бишь я, ждал сюрпризов, и уехали. Я снова стал волноваться. Похоже, назревал очередной наезд. Были ли это те самые братки, или какая-нибудь другая бригада, я не знал. Но насторожился, стал думать, какие меры предпринять, чтобы обезопасить себя. В общем, когда позвонил очкарик, и сказал, что они выдвигаются сегодня, я ответил, что не поеду – слишком много проблем сейчас. Он помолчал:

– Что ж, – сказал с ледяной интонацией, – это твой выбор.

Больше я о нем никогда не слышал. Я никогда также больше не встречался также с Гошиными родителями. Никогда не навещал его могилу. Не знаю, есть ли могила у его убийцы. Или он до сих пор бродит по земле и, может быть, поджидает сейчас за поворотом с ножом кого-то еще, кто сказал ему что-то не то.

Сожалею ли я, что не отправился мстить за друга? Нисколько. Прежде всего, я не убийца. Хотя в определенных обстоятельствах любой из нас способен убить. Надеюсь, жизнь никогда не заставит меня пойти на подобное преступление. Не моя вина, что мы живем в государстве, где убийца может быстро выйти на свободу. Мне известны случаи, когда тяжкое предумышленное убийство переквалифицировалось за деньги в убийство по неосторожности, после чего злодей отправлялся на три года в колонию-поселение. Я знаю о делах, когда убийца, и вовсе, получал условный срок. Не моя вина, не моя вина, – повторяю я снова и снова, так спокойнее на душе. Остается надежда, когда-нибудь все изменится к лучшему. Но и в девяностые, и сейчас, порой единственным способом достичь справедливости в России является самосуд. Глубоко личный выбор – желаете вы такой справедливости или нет. За родных я бы убил. За друга – не смог. Гордиться нечем, стыдиться нечего.

* * *

Телефон с некоторых пор стал меня раздражать. Не иначе, сотовую связь придумал злой гений. Боссы крупных компаний давно смекнули – удобно, когда работник всегда на связи. То, что поначалу кажется бонусом – бесплатная дорогая трубка и переговоры за счет компании – на поверку оказывается ошейником и цепью. Тебя дернули, и ты, гремя звеньями, побежал отвечать на вызов хозяина. Хорошо живется счастливчикам, чей мобильный можно выключить. Некоторые мои знакомые из самых высших бизнес-кругов и вовсе им никогда не пользуются. О чем заявляют с немалой гордостью с телеэкрана. Возможность не иметь сотового телефона стала прерогативой влиятельных людей. Простые граждане обязаны пользоваться мобильным, – если, конечно, они не законченные маргиналы, – отвечать на бесконечные звонки по работе, разговаривать с давно опостылевшими приятелями, родственниками, решать по телефону бытовые и прочие проблемы. Жизнь обывателя немного облегчает определитель номера. Благодаря определителю можно отсечь нежелательные звонки, сформировать черный список, сливать в утиль ненужных людей и навязчивых знакомых. Что касается девяностых, технологическое несовершенство делало телефон крайне неудобной и непредсказуемой вещью. Никогда не знаешь, кто позвонит, и зачем. Я остро почувствовал это после одного телефонного звонка в девяностых.

В трубке сначала тяжело задышали, словно на том конце провода был не человек, а горилла, затем некто проговорил подчеркнуто недоброжелательным тоном:

– Слышь, ты?.. Попал ты на счетчик. Понял?

Я пару секунд помолчал. Сердце екнуло. Все знали, что это значит. Но я решил, все же, выяснить, почему попал, и на чей, собственно, «счетчик». Меня порядком покоробило, что неизвестные откуда-то откопали мой телефон. Телефон был четко привязан к адресу квартиры. То есть им не составляло труда придти для разговора прямо ко мне.

– Ничего не понял, – ответил я. – Давайте конструктивно. Откуда счетчик – и почему?

– Я тебе папины слова передаю. Папа очень просил передать, что ты долг свой так и не занес. Время вышло – теперь счетчик тикает.

– Стоп, я никому ничего не должен.

– Гнилой базар, баклан. А за базар отвечать придется.

– Мне что, кто-то должен был передать, что я должен отдать деньги? – попытался я нащупать логику.

Я был слишком наивен. В такого рода наездах логики не существовало, да и быть не могло. Любого бизнесмена прессовали по давно наработанной схеме. Ему объявляли вдруг, что он не вернул долг – энную сумму денег, цифра была, как правило, совершенно фантастической. После чего включался «счетчик» – и долг рос в геометрической прогрессии. Никто не мог выплатить сумму «долга». Да это и не нужно было вымогателям. В конце концов, они забирали себе все, а коммерса валили. Так делало большинство, но были и цивилизованные бандиты. С ними я встретился гораздо позже. И эта встреча, поначалу показавшаяся мне выходом из положения, тоже оказалась тупиком. Причем, тупиком, на долгие годы загнавшим меня в эмиграцию.