Текст книги "Стокгольмский синдром"

Вытерев губы тыльной стороной ладони, она заметила, что губа опять кровоточит. И что потускневший было член Хеллстрема поднимается снова.

– Эй!

– И не говори, – отозвался Саймон с этой своей усмешечкой. – Сам в шоке полнейшем.

Майя обошла стол с другой стороны, чувствуя, что взмокшее, липнущее к телу белье причиняет ей больше неудобств, чем его полное отсутствие. Кончики пальцев Симме слегка побелели. Взяв его руки в свои, она почувствовала ответное пожатие, но кисти были прохладными на ощупь. Черт, ему еще на гитаре играть, помимо всего прочего!

– Эй, тебе не слишком больно? – поинтересовалась она, заглядывая в его лицо.

– Больно. Но мне кайфово… Вернись на место! Там, где ты сейчас светишь задом, ты нужна сейчас меньше всего. Хотя, вид захватывает, определенно.

Засранец.

Поборов искушение отвязать его, Майя вернулась и просто легла рядом. Сейчас прикосновение металла казалось почти приятным. Забросив бедро на его живот, она гладила пальцами темный сосок Саймона, заставляя его превращаться то в украшенную серебряным кольцом горошину, то опять в плоскую кнопку.

– Ты, реально, охуевшая. Потому что тебе приходит в голову делать то, что должен делать я сам, – сообщил он вполне серьезно, даже не поворачивая головы.

– По тебе очень заметно, что ты готов трахнуть себя самого. Но, при всем уважении, герр Хеллстрем… Отсосать себе самому у тебя еще не скоро получится.

– Блядь, ну очень смешно!

– Ты растыкал подсказки по всему телу, лежи теперь молча, – слегка потянув за кольцо, она услышала, как он с шумом втягивает воздух сквозь зубы. – Судя по тому, что ты на сцене творишь, рискуешь не дожить до старости.

– Да на кой черт мне до нее доживать?! Скажи лучше что-то, чего я не знаю…

Взяв его за подбородок, Майя развернула его лицо к себе.

– С мужчинами я не кончаю.

– Твою мать, да я как-то тоже! Поцелуй меня, может, это меня утешит.

– А тебя не смущает, что…

Он фыркнул, поправляя пирсинг.

– Главное, чтобы тебя не смущало. И вернись уже туда, откуда Папочке видно тебя всю.

Она перебралась чуть выше, чтобы не обострять, но ощущение его горячего живота у нее между ног приводило ее в состояние, близкое к исступлению. Склонившись к его лицу, она прижалась к нему всем телом, понимая, что отлепиться будет нереально сложно. На обещанный поцелуй он отозвался очень даже живо: Майя еле вытолкала вон его слишком любопытный язык. Облизав губы, он натянул самую ехидную из своих усмешек.

– Я со всех сторон мудак, и на вкус я – тоже дерьмо редкое. Прости, детка…

Иногда в эту рожу хотелось плюнуть безо всяких поцелуев. Не сдержавшись, она отвесила ему звонкую затрещину справа налево, чтобы не переборщить. Сдавленный стон Хеллстрема прошелся по ее нервам гавайской пилой. Кажется, она могла бы кончить только от этого занятного звукового сопровождения.

Его губы дрожали, как у обиженного ребенка, но он рассмеялся.

– Врежь мне еще раз, окей? Потому как, я лучше тебя понимаю, чего ты хочешь. И меня эта мысль очень некстати заводит… А потом делай, чего тебе приспичит, но только не тормози.

Она приложила его от всей души и тут же запустила язык в увешанное сережками ухо Саймона.

– Я хочу целовать тебя, придурок… – шепот прошелся наждаком по мокрой коже, и она отчетливо почувствовала, как Хеллстрем вздрогнул. Взяв его за подбородок, Майя посмотрела прямо в его раздолбанные зрачки, повторяя уже сказанное. – Я хочу целовать тебя, и теперь буду делать только то, чего хочу я сама. Даже если твои руки отсохнут на хер!

– У тебя припизженные фантазии, подруга, – хрипло проговорил Саймон, в сотый раз облизывая губы, то ли провоцируя, то ли ведясь. – Но мне они нравятся. Валяй, я же сказал…

Она прошлась пальцами по его впалым щекам, чуть оттягивая кожу, поднимаясь к вискам, касаясь шрама на лбу и даже не пытаясь сдержать нервно подрагивающую улыбку. От локтей Самона до самых запястий, дополнительно перетянутых браслетами, выступили вены, просвечивающие сквозь светлую, местами татуированную кожу сине-зелеными тяжами.

Злющий, но временно беспомощный, герр Хеллстрем просто закрыл глаза. От этого его демарша Майю накрыло волной удушливой нежности, которая была совершенно не в кассу. Покрывая поцелуями его жесткую шею, она даже не думала о том, чтобы причинить ему боль. Но дальше выпирающих ключиц опуститься не получилось – ее приподнятая пятая точка уперлась в согнутые ноги Саймона. «Твой зад останется здесь», – вспомнилось ей. Вот засранец!

– Что ты сделаешь, если я отвяжу тебя сейчас? – поинтересовалась Майя, понимая, что все его мысли сейчас не в голове, а прямо под ней. Такие неукротимые стояки только у восемнадцатилетних, жадных до жизни, да у торчков, которые толком ни поссать, ни кончить не могут.

– На хер иди!

– Симме, не зли меня…

– Ах, Симме… – он совершенно бессмысленно резко рванулся вперед, словно питбультерьер на слишком коротком поводке. – Симме показал бы тебе наглядную разницу между «трахнуть» и «выебать». Для начала. Потом откусил бы твой язык, потому что ты дохуя разговариваешь. А еще…

Майя сто раз видела это в порнофильмах. И никогда у нее не возникало желания даже предложить это Петеру. Пуская его между своих коленок, она делала одолжение ему, их старой дружбе и, как она сама хотела верить, своему женскому здоровью. Ощущение после секса напоминали чувство выполненного долга после пробежки или плотного воркаута в спортзале, а фруктовый запах презервативов преследовал ее еще пару часов спустя, даже после душа. Иногда – и это случалось все чаще, – Майя была не вполне готова к проникновению, но Петер не трудился даже плюнуть: он просто вламывался внутрь в своем ароматном скафандре, долбясь в закрытую дверь с настойчивостью коммивояжера. Последний раз все было именно так, и вот тогда ей хотелось вскрыться особенно сильно. Петер ушел в душ, оставив ее с массой ручной работы наедине с мрачными мыслями. Возможно, в тот день она впервые поняла, что спать с тем, кого не хочешь по-настоящему – преступление против себя самой?

Прямо сейчас она была с опасным незнакомцем и она хотела его до фантомного зуда под ложечкой. Да, она видела это сто раз, а представляла – тысячу. Поэтому ни какие-то там особые моральные принципы, ни чертовы стринги, отодвинутые в сторону, ни банальный страх уже не мешали. Реакция на соприкосновение была мгновенной: Саймон заткнулся, не успев закончить фразу, смысл которой сама Майя потеряла уже давно. Ей нравилось все – и это его внезапное молчание на долгом, с присвистом, вдохе, и само чувство проникновения, когда ноющая, влажная пустота медленно заполняется твердо-горячей плотью. В этом было что-то первобытное, что-то очаровательно темное и безумно привлекательное. Наверное, в первый раз она почувствовала себя женщиной, а не другом.

Потому что сама хотела этого больше, чем чего-то еще.

Просто втолкнуть в себя этот член, обтягивая его со всех сторон собственным телом. Найти в себе то дно, за которым только сладковатая боль исступления, когда мужское начало действительно встречается с женским – там, в вяжущей темноте… Майя смотрела в глаза Хеллстрема и оттягивала этот момент, видя, как он кусает губы.

Как напрягаются его руки.

Как сильнее затягивается узел.

Как расцветают нежно-сиреневые веточки у самых ладоней, на белой коже в просветах между браслетами.

Сзади что-то грохнулось. Скорее всего, свалился роскошный ботинок Саймона, когда он сам вытянулся по струнке.

Она опускалась не слишком, но все же медленно, стараясь не делать лишних движений, и почти не дыша. Неотрывно глядя в наглые глаза напротив, чувствуя, как ее пробирает дрожью от этого взгляда и от иллюзорного чувства власти над этим телом, притом, что она едва могла совладать с собственным.

Он опустил взгляд только однажды – чтобы увидеть, как исчезает в ней полностью.

Когда Саймон в очередной раз ехидно осклабился, Майя увидела блеснувшие над его верхней губой капельки пота.

– К хорошему быстро привыкают, да, детка? Не останавливайся, я уже чувствую твои гланды…

Ей хотелось бы найти в себе силы, чтобы просто откинуться назад, чтобы он видел все то, до чего хотел бы, но не мог дотронуться. Хотелось бы трахнуть его так, чтобы у него навсегда отпало желание вести себя, как мразь, параллельно с незамысловатой классикой нащупывая двумя пальцами его орех кракатук там, куда солнце не светит. Чтобы он орал и матерился, а потом кончил так, как ни с кем и никогда. Но Майе хотелось и чего-нибудь только для себя. Чего-то, что заполнит ее внутреннюю пустоту, как этот пульсирующий член.

Она по-прежнему хотела целовать в губы этого придурка с высокими скулами. Даже если он будет кусаться. Поэтому так же медленно она устроилась у него на груди, прижимаясь теснее прежнего, закрывая его глаза своими волосами. Вертеться на его члене, втягивая его верхнюю губу – ее собственный вариант двойного проникновения.

Тела – распластанного на холодном металле и отзывающегося на каждое прикосновение – ей было мало. Ей был нужен еще и кусочек души.

Едкие комментарии Саймона будто иссякли – осталось только дыхание. Но и его Майя пыталась отобрать, впиваясь в этот рот снова и снова. Вцепившись в жесткий край стола по обе стороны от связанных кистей, она поднималась и опускалась, надеясь, что ее хилых рук хватит достаточно надолго.

Не слишком резко, чтобы не пришлось останавливаться.

Не слишком медленно, чтобы получать от этого удовольствие.

Для женщины, не знакомой с оргазмом по-взрослому, поза наездницы – путь в никуда, потому Майя была готова тереться о Саймона хоть до того момента, когда лобковые кости начнут дымиться. Судя по выражению его полуприкрытых глаз, он получил именно то, чего хотел – его здесь не было, он витал где-то далеко в своих грязных мечтах. Интересно, кого он представляет вместо нее? Впрочем, не важно. Ей самой было дико странно от мысли о том, что происходит здесь и сейчас. И это не Грешник ее имеет. Это она его трахает, черт подери!

Ткнув носом его колючую щеку, Майя поднялась на выпрямленных руках, зависая над его лицом и дразня невозможностью дотянуться до ее напряженных сосков.

– Может, хватит с тебя? – даже пытаясь шантажировать его вот так, она не останавливалась, продолжая двигать бедрами.

– Наказать себя хочешь? Так слезай… – губы Саймона были больше похожи на свежую рану, но он все еще кривил их в усмешке. Будто наверняка знал, что она не слезет.

– Иди ты…

Он так легко сломал ее чувство превосходства над ним, что обида была острой, почти до слез. Майя не знала, что сделать для того, чтобы обидеть его настолько же сильно.

В момент, когда она почувствовала, насколько он близок к финалу, ее осенило.

Слушая, как он тяжело дышит ей в ухо, то и дело срываясь на малоразборчивый шепот – эти словечки, собранные в сточных канавах шведской столицы, врезались в ее память, цепляясь за самые острые чувства, – Майя забыла о том, что хотела кончить. Осталось только болезненное ощущение заполненности и возвратно-поступательные движения.

Все, что она могла отнять у Саймона Хеллстрема – это игра. Майя действительно слезла, откатываясь в сторону, приложившись бедром… Выдергивая его из себя, как штепсель из розетки и с мрачным удовлетворением глядя на его все еще вздыбленный член.

Казалось, он взорвется, если на него просто дунуть.

Вместо этого, она освободила руки Саймона одним резким рывком, потянув за нужный конец веревки. Когда он заорал, ей показалось, что даже по мониторам пошла рябь. Это действительно больно, когда кровь возвращается в затекшие мышцы, прожигая привычные тесные русла вен.

Его только что бодро стоявший член исполнял жалкий танец садового шланга, вздрагивая на животе Саймона. Взяв его в ладонь, Майя поймала губами проколотый сосок Хеллстрема, стараясь быть нежной. Все, что осталось от его мощи – липкая белесая лужица на горячей коже, которую девушка тут же стерла его же собственной майкой.

Ей хотелось бы рассмеяться, но во рту было сухо и горько.

Она была уверена в том, что в глубине ее глаз теплилось почти что рабское желание повторить это сумасшествие снова.

Саймон сел рывком, потирая затекшие запястья и жмурясь. Еще через минуту он уже поддергивал джинсы, натягивая их обратно на свой тощий зад. Кое-как справившись с ремнем, он потянулся вниз, чтобы обуться.

И подобрать с пола упавшую куртку, в которой он отыскал свои сигареты. Плюхнувшись в кресло, он попытался прикурить сигарету, но его пальцы были еще слишком слабы для уверенного проката по кремню.

– Эй! Королевна…

Она стояла, опираясь о стену, скрестив руки на груди – смешная и почти голая, в чулках с белесыми пятнами от пота и не только. Повернувшись на его голос, она снова увидела неуютный взгляд, хотя на этот раз злости в нем не было. Вместо того чтобы закончить фразу, Саймон выразительно шлепнул себя по коленкам несколько раз пригласительным жестом.

«Слушаю и повинусь», – подумалось ей. Что ж, самое время узнать, есть ли у герра Хеллстрема хоть капля здорового юмора. Впрочем, на его колени она села без особых опасений. Он мог и не продолжать: Майя взяла сигарету из его трясущихся пальцев, прикурила и, не удержавшись, затянулась первой. Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на нее из-под полуопущенных век. Следующая затяжка была его: поднеся фильтр к его губам, Майя видела, как он втягивает щеки и тут же выпускает дым через нос, будто сбрасывая первую порцию яда.

Не удержавшись, она провела пальцем по его высокой скуле.

Красивый.

Чокнутый.

Они курили молча, затягиваясь по очереди, но все это время она смотрела в его лицо, пытаясь понять, почему теперь, когда она уже все о нем поняла, ее снова накрывает желание дать ему в любой форме, которую он предложит?

– Ты охуевшая, Майя, – лаконично изрек он, возвращая ей сигарету, высосанную почти до фильтра. Затушив ее о край стола, Майя искоса посмотрела на Саймона. – Но такие вот девчонки и есть самая соль земли. Не надо смотреть на меня так, будто мы с тобой еще не трахались. Это по-жести…

– Забей. Как я на тебя смотрю – теперь только мое дело.

– Не расстраивай Папочку, детка. Ты забыла кончить… И меня это бесит, по правде говоря.

– Проблема не в тебе, Саймон.

– Симме, – он взял ее за подбородок, касаясь большим пальцем чуть припухших губ с болезненной отметиной от его укуса. – Говори так. У тебя хорошо получается, меня до кишок пробирает.

– Симме, все чудесно, но…

– Тогда поехали ко мне, – его ладонь шершаво прошлась по ее бедру, разглаживая резинку чулка, соскальзывая на внутреннюю сторону. Это прикосновение заставило тлеющие угли желания вспыхнуть с новой силой.

Майя почему-то представила, как под утро ее труп обнаружат на одной из стокгольмских помоек с этим вот дивно счастливым выражением лица. Интересно, что на ней будет надето? В какой газете об этом напишут?

И главное – будут ли зубы на месте?

Она никогда не совершала опрометчивых поступков. Даже уроки в школе ни разу не прогуляла. Единственной вредной привычкой фрекен Нордин было курение в особо эмоциональные моменты, а увлечением – музыка. Но сейчас ей хотелось совершить что-то безумное.

Что-то, отчего ее покойная мать перевернулась бы в гробу.

– Поехали к тебе, Симме…

Натягивая его майку вместо своего дурацкого платья, она надеялась, что у него найдется чего-нибудь покрепче лимонада для дезинфекции ее душевных ран.

2. Ночь, химия, магия

Никогда еще фрекен Нордин не ездила по ночному Стокгольму на мотоцикле, обхватив ногами практически незнакомого парня. Ветер, забиравшийся под ее пальто, впивался в едва прикрытое тело ледяными пальцами, больно щипая и забираясь чуть ли не в душу.

Карман приятно оттягивал тот самый кастет.

Она его заслужила.

Шипы на куртке Саймона ощутимо впивались в ее щеку, но девушка обнимала его нежно, как обнимают любимого. Там, под курткой, на его спине был набит истинно скандинавский дракон – и это было чем-то вроде ироничной метафоры, объединяющей цепкий ум и скверный характер. Майе было все равно, куда они едут. Утро будет утром, а пока что она просто пряталась за спиной своего Грешника, надеясь, что полицейские его не остановят.

Случись так, ей пришлось бы стыдливо опускать глаза, но даже мысль об этом вызывала острый внутренний протест.

Она ожидала оказаться на окраине города, где частенько селятся арабы и приезжие, но с удивлением обнаружила себя в Сольна, недалеко от кампуса университета. Подсвеченный снизу, высокий дом белым бивнем впивался в черноту беззвездного неба. В холле не было никого, кроме консьержа за стеклянной перегородкой: проходя мимо него, Саймон вскинул руку в карикатурном подобии нацистского приветствия, прихватывая Майю за талию пошлым, но вполне логичным жестом. Пожилой мужчина проводил их равнодушным взглядом.

Пассажирский лифт был клаустрофобно тесным и ехал издевательски медленно: взгляд девушки скользнул по отражению Саймона на зеркальной поверхности стены. Он улыбался, глядя прямо перед собой, и она почувствовала, как ее бросает в жар, потому что этот прямой взгляд предназначался лично для нее.

– Я живу под самой ебаной крышей, – мрачно сообщил Хеллстрем, как будто это имело какое-то значение.

– Зато вид потрясающий, – отозвалась Майя. При этом, изучая совершенно другой вид: на его полурасстегнутую ширинку. Интересно, дылда Олаф тоже заметил, что они ушли вместе, держа друг друга едва ли не за задницы?

Будто чувствуя эти мысли, Саймон усмехнулся и поманил ее пальцем. Она послушно сделала шаг вперед, упираясь в него грудью и чувствуя, как его руки расстегивают крупные пуговицы пальто, открывая себе путь к телу. Зажав соски девушки между указательными и средними пальцами прямо через ткань, он посмотрел в глаза Майи, заставляя в буквальном смысле почувствовать, насколько короток теперь ее поводок.

Глаза Хеллстрема становились отчетливо голубыми: его отпустило и вот-вот начнет нахлобучивать. А значит, она в еще большей опасности, чем тогда, когда только попала в эту историю. Тем не менее, ее готовность играть по его правилам достигла пика в унисон с мелодичным звуком, с которым разъехались в стороны створки лифта.

– Добро пожаловать, – отозвался Саймон, сжимая пальцы чуть сильнее. Склонив голову вбок, он коснулся светового барьера, не позволяющего кабине тронуться или закрыться. – Ключ у меня в кармане куртки, не стесняйся.

Пока она обшаривала его карманы, шершавые прикосновения сводили ее с ума. Это было и больно, и приятно – особенно, когда он подключил ногти больших пальцев. Ключ нашелся не сразу, но когда нашелся, Саймону пришлось ее отпустить.

А Майе пришлось проглотить свой разочарованный выдох.

С дверью Саймон возился не слишком долго: за металлическим полотном открылась квартира-студия с действительно потрясающим видом на ночной Стокгольм в панорамных окнах, с круглой кроватью на невысоком подиуме и уютной нишей ванной комнаты в дальнем углу. Здесь все было слишком открыто, слишком напоказ, чтобы жить хотя бы вдвоем.

Значит, вторую зубную щетку можно и не высматривать.

Майя зачем-то представила этого полупанка в своей квартире с картонными стенками, за каждой из которых – семейство пенсионеров, где в ванной назойливо капает кран и вдвоем с комфортом могут поместиться, разве что, лилипуты, а между рам живут сквозняки. Привести его туда означает нарушить неписаное правило всеобщего покоя.

Значит, долбить изголовьем кровати стенку до вмятин в муниципальной, оттого и дешевой, отделке гипсокартоном.

Значит, орать матом, получая удовольствие от того, что просто вламываешься в этот затхлый мир со своими признаками жизни. А потом втиснуться-таки вдвоем в мелкую ванну, притираясь бедрами, как ступка с пестиком, и забить на контрольку, на водяной счетчик, на белизну потолка этажом ниже. Просто слушать журчание воды и курить, почти не шевелясь и стряхивая пепел прямо на лысеющий резиновый коврик.

Почти сразу же она испытала жгучее разочарование от мысли, что это невозможно. От слова «совсем». Не в этой ее странной жизни, с которой и так почти все кончено.

Из все углубляющихся раздумий ее вывел смачный шлепок чуть пониже спины, от которого, казалось, ее задница пришла в движение на долгих десять секунд. «Пора худеть», – подумалось Майе. Впрочем, мысль испарилась, не успев закрепиться.

– Ждешь особого приглашения? – поинтересовался Саймон, стаскивая куртку и пристраивая ее в шкаф-купе. – Можно ваше пальто, фрекен?

Она позволила ему поухаживать за собой, продолжая озираться по сторонам, будто в музее.

Петеру такая квартира могла только присниться. Он жил с родителями, чтобы сдавать свою муниципалку, потому встретиться они могли только на ее территории и то не каждую неделю: фру Снорк не слишком-то любит, когда ее великовозрастный сын ночует вне дома. В их семейном клопушнике было четыре комнаты, в одной из которых ей неизменно стелили постель на скрипучей узкой койке девственницы, оставшейся от переехавшей в Гетеборг старшей сестры Петера. Комната пахла пылью, а Петер ни разу не пробовал пробраться к ней, когда все заснут: он знал, что это расстроит его мать, у которой точно хватит такта, чтобы прийти и воочию убедиться в том, что матрац скрипит не сам по себе. Увольте, с такими вводными зачахнет любое либидо.

Справа панорама упиралась в небольшую кухню, идеально отполированные поверхности которой явственно свидетельствовали в пользу того, что готовить Грешнику совершенно недосуг. В самом деле, с чего бы? Но кухонный островок в каждом шведском доме – это святое.

– Ты вообще ешь? – поинтересовалась Майя.

Он хмыкнул, включая свет.

– Вообще, ем. Со всеми вытекающими физиологическими последствиями. Туалет там, если что, – он кивнул влево.

– Здесь слишком чисто, чтобы считать, что ты еще и готовишь.

– Я еще и не убираюсь, – поддакнул Саймон. – Раз в неделю приходит домработница. Не веришь? Ну, оставайся здесь до среды. Мы отрежем ей голову и сиськи, а потом посмотрим, что внутри. Трахнешь ее перед этим, если захочешь…

Всякий раз, когда он начинал казаться ей абсолютно нормальным, и даже способным на нежность, Хеллстрем показывал зубы самым неожиданным образом.

– Пожалуй, я действительно схожу в туалет.

На полу санузла был нарисован логотип Rush of Terror – казалось, что черным маркером прямо по белому кафелю. Присев пожурчать, Майя уставилась на свое отражение в зеркале, служившем задней поверхностью двери.

Ох и видок…

Чудом уцелевшие чулки не скрывали внушительного синяка на коленке. Майка Саймона в качестве импровизированного платья сделала ее похожей на героиновую шлюху-наркоманку из девяностых. Прокушенная губа припухла, тушь слегка поплыла. Волосы пахнут ветром… Костяшки пальцев на левой руке как будто немного содраны, а она даже не заметила, когда и обо что успела.

Ты била его по лицу, Майя.

Интересно, если попроситься еще и в душ – сработает?

Покончив с физиологическими потребностями, она подмылась, чувствуя, как тело отзывается на прикосновение ее собственной руки. Черт… Давно с ней такого не было.

В последнее время, даже при настрое на секс-марафон (в понимании Петера – два подхода плюс вялый и слишком мокрый кунилингус), она вручную помогала себе кончить и почти сразу теряла интерес к происходящему. Как старый муж, который храпит, отворачиваясь к стенке. Актерская игра с ахами и вздохами стоила бы ей дополнительных нервов, впрочем, боец Петера опадал довольно быстро, позволяя ей выспаться перед работой.

Сегодня ей хотелось еще – и не откладывая. Хотелось достаточно сильно, чтобы не обращать внимания на тревожные звоночки сознания о том, что Саймон Хеллстрем жестит без повода.

Ощущение пропитанного недавней страстью нижнего белья на чистом причинном месте доставляло определенный дискомфорт, и она безжалостно отправила трусики в корзину для использованной бумаги. Представив, как будет ехать в утреннем вагоне метро в пальто, но без трусов, Майя рассмеялась.

Да хоть голой, в самом деле. Только бы оказаться под ним снова.

Ей хотелось наброситься на него немедленно. И кофе с корицей, от которого приятно вяжет во рту.

Когда она снова вернулась в огромную комнату с видом на ночной город, Саймон сидел на высоком барном стуле, гоняя по стойке стакан, до половины наполненный алкоголем: початая бутылка коньяка стояла на другом ее конце. Искусственный свет делал содержимое стакана похожим на йод, и Майя почувствовала, как рефлекторно сжимается гортань. Возможно, это просто жажда? Она смотрела на его длинные ноги, обтянутые светлыми, не по-весеннему дырявыми джинсами, чувствуя, как язык становится шершавым, а мысли путаются.

– Хочу пить, – сказала она вслух.

– А я – выпить, – парировал Хеллстрем. – Вода в холодильнике. Будь как дома.

Уже запуская руку в нутро двухстворчатого монстра-рефрижератора, нащупывая в дверке рифленое стекло бутылки Рамлеса, Майя озвучила и второе желание:

– Сваришь мне кофе, Симме?

Сперва она услышала стук стекла о твердую поверхность, после – несколько неторопливых тяжелых шагов сзади. Потом – дыхание в затылок.

Ее пальцы цепко сжали холодное горлышко. На всякий случай. Почти инстинктивно.

– Ничего не забыла? – поинтересовался он весьма грозным тоном. Чувствуя, как по венам растекается огонь, будто это она только что бахнула шот коньяка, Майя обернулась, свинчивая пробку с бутылки.

– Забыла. Можно мне корицу вместо сахара?

Делая долгий глоток, она понимала, что рискует, но пошла ва-банк, проталкивая холодное горлышко в рот несколько глубже, чем того требовало простое желание напиться. Газировка была колючей до слез, но это только добавило реалистичности ее маленькому представлению. На лице Саймона медленно, но верно расцветала уже знакомая ей улыбка. Майя едва успевала глотать, не отводя совершенно невинного, но очень внимательного взгляда от его лица. Ее губы скользили по гладкому стеклу, в то время как мысли падали вниз, возвращая ее в полутемную коробку рабочего кабинета, где осталось лежать ее красное платье.

Отставив почти пустую бутылку, она провела холодным пальцем по его горячей шершавой щеке.

Подхватив Майю под зад, Хеллстрем одним махом усадил ее на кухонную тумбу, втискиваясь между коленок и до боли впиваясь пальцами в податливое тело. Он причинял ей боль, но сейчас это было чем-то вроде одобрения, и это заводило их обоих.

– Ты забыла сказать: «пожалуйста», – выдохнул он ей в губы, но не поцеловал. Вместо этого Саймон впился в ее шею, явно стремясь оставить заметный след. Она была готова продолжить игру, но он оборвал ее сам, отстраняясь, поглаживая пальцами наливающийся болью свежий засос и будто любуясь. – Поэтому у тебя пятнадцать штрафных минут. Можешь потратить их в душе, пока варится кофе.

– Я настолько грязная?

– Ага… Настолько, что я себя почти не контролирую. Срочно смой с себя это!

Она не успела сделать и двух шагов, снова почувствовав его ладони у себя на бедрах. Одним коротким, но резким движением Хеллстрем остановил ее, прижимая к себе, вжимаясь в ее ягодицы своим обтянутым узкими джинсами пахом. Казалось, теперь его пульс отдавался в ее висках.

«Твой зад, сука, останется здесь», – вспомнилось Майе.

Еще мгновение спустя он запустил пальцы в ее волосы, заставляя запрокинуть голову, укладываясь затылком к нему на грудь. Подавшись вперед, он лизнул ее в ухо, прихватывая зубами мочку вместе с сережкой, обдавая теплым, пахнущим коньяком дыханием.

– Эй… погоди. Потом напяль эту майку еще раз, ладно? На мне она никогда так не сядет.

– Не такая уж у меня большая…

– Просто скажи: «Да, Саймон».

– Да, Саймон.

– Свободна.

Она выдохнула только тогда, когда закрыла за собой стеклянную дверь маленькой ванной комнаты.

Девушка в майке Хеллстрема на голое тело по всем законам жанра и должна была быть грязной. Но если он хочет иначе, она будет пахнуть чистотой и свежестью. А еще им самим, – подумалось Майе.

Петер любил сладкие цветочные духи: дома, в тумбочке валялись задаренные им пузатые флакончики. Почти такие же, как у его добропорядочной матушки. На перезрелой коже фру Снорк все эти ароматы орхидей и цветов кактуса превращались в кричащую какофонию с затхлыми нотами спрятанного за этим разноцветием сдобного тела.

Интересно, что выбрал бы для неё Саймон? Моно-аромат с запахом томата? Крови? Может, снега?

А что носит он сам?

Она тотчас запретила себе думать о том, какой он. Потому что именно так люди привязываются, пропитываясь ненужными подробностями. Завязывая нити душ на ничего не значащих мелочах, будто захламляя личное пространство памятными безделушками, цена которым – пара крон в Старом Городе.

Вода падала на нее откуда-то с самого потолка, а Майя, как завороженная, переключала режимы с горячего на холодный – и обратно, возвращая себя с небес на землю, осаживая багровую муть собственных желаний. Она взяла с полки первый попавшийся серебристый флакон. Гель для душа. Мужской, естественно. Ну, пусть так… Запах моря, леса, белого Марсера и настоящего мужика, по мнению креативщиков «Орифлейм».

«Нет, Симме. Нет. Кончай куда угодно, только не в душу. Я могу пустить тебя между ног, но не дальше», – думала она, разбирая мокрые, теперь пахнущие чем-то отчетливо мужским волосы, разглаживая чуть влажную майку. Весьма кстати Майя вспомнила о чулках, испортить которые было бы натурально катастрофой. Прополоскав, Майя осторожно повесила их на полотенцесушитель, прикрыв полотенцами.

Утром будут как новенькие.

Хорошо, что завтра не ее смена. Можно будет упасть головой в подушку и постараться забыть этот вечер и ночь, которая только началась. Сколько у нее было ночей, о которых и вспоминать-то не стоило? Теперь еще и эта, о которой помнить хотелось, но себе же дороже…

Ее папенька сказал бы, что Саймон Хеллстрем – сам Дьявол. Тем приятнее было вспоминать о том, что уже было, и думать о том, что еще только будет. И тем сложнее и важнее забыть о нем, как только все закончится. Никто дома не учил ее брать от жизни то, что идет в руки. Отец искренне верил в то, что всего нужно добиваться своим трудом – в данный момент он сам добивался цирроза печени, не покладая рук. Чувствуя, что растягивает этого потрясающего самца по отцовской системе ценностей, Майя была готова причинить себе боль, чтобы перестать.

Ей хотелось бы пахнуть ладаном, как и полагалось дочке священника в ее беспокойном воображении.

Интересно, что ей за это будет? В каком аду ей гореть?

Саймон действительно сварил ей кофе, и в воздухе теперь отчетливо пахло корицей.

– Спасибо, – даже сказав это вслух, Майя боялась притронуться к маленькой чашке. Она чувствовала себя как дома, но совершенно потерянной. Словно Алиса, которая упала в кроличью нору, но все еще продолжает лететь, затаив внутри предчувствие сокрушительного падения.