Текст книги "Охотники за костями. Том 2"

Глава шестнадцатая

 
Вот они, избалованные сопляки,
самодовольно прихорашиваются
за спиной у наёмников, и ветеран
безногий привалился к стене, словно
разбитая, упавшая статуя, —
и пустой его длани предупрежденье,
что даже армии не могут есть злато…
но эти светские пустозвоны
не заглядывают так далеко,
и для собственных их детей
будущие дороги уже подчищены,
булыжник с них собран для грубых стен
и обветшалых убежищ для бродяг,
и всё же этот богатый мир по-прежнему
складывает свои омытые кровью сокровища
к их затянутым в шёлк ногам, —
вот они здесь, воплощения власти,
а мы – падшие глупцы! – о, как же стремимся
оказаться средь них, на пиру бездонных чрев.
Чем это обернётся? Я стою согбенный,
придавленный тяжёлым камнем,
в руке моей единственная монетка,
и лик на ней – лик сопляка из далёкого прошлого,
избалованного, так же прятавшегося
за спинами своих армий, – да, до тех пор,
пока эти армии не пробудились однажды
с пустым брюхом, – и сколько же в нём гордыни,
сколько высокомерия! Взгляни на дорогу!
Из этой теснины я бежал бы, бежал —
если бы не ввязался в бой, защищая
этого глупого пожирателя грядущего,
если бы только у меня были ноги…
так смотри же, как они плывут мимо,
под навесами, смотри на мрачнеющие
оголодавшие толпы, лови их алчные взгляды,
устремлённые на меня, —
о да, как я бежал бы, будь у меня ноги.
 

Согрунтес. Последние дни Первой империи

Полоса чёрного песка протяжённостью в четыре сотни шагов нарушала монотонность скалистого базальтового побережья. Впрочем, сейчас песок было почти не разглядеть за причалами, оборудованием для погрузки, солдатами и лошадьми. Плоскодонные ялики, покачиваясь на волнах, сновали по мелководью к теснившимся в бухте заякоренным большегрузным кораблям и обратно. Четырнадцатая армия вот уже три дня как готовилась к отплытию, торопясь покинуть эту проклятую землю.

Кулак Кенеб ещё какое-то время посозерцал этот кажущийся хаос, затем, плотнее запахнувшись в плащ, чтобы уберечься от яростного северного ветра, развернулся и пошёл обратно к останкам лагеря.

Проблем навалилось столько, что раскалывалась голова. Настроения среди солдат царили безрадостные: горечь, злость и уныние лишь слегка скрашивались облегчением от предстоящего путешествия. Пока они дожидались флота, Кенеб всерьёз начинал опасаться мятежа. Запасы воды и продовольствия таяли стремительно, тлеющие уголья мог раздуть любой порыв ветра. За то, что бунта так и не случилось, благодарить, вероятно, стоило безвыходность их положения. Армия кряхтела, но терпела, выслушивая донесения с запада, востока и юга, где города и поселения один за другим поглощала чума. Смертоносная и безжалостная, болезнь расползалась стремительно и не щадила никого. Единственный путь к спасению лежал через море.

В чём-то Кенеб понимал своих солдат. Под И'гхатаном у Четырнадцатой вырвали сердце. Без жалкой горстки ветеранов все остальные словно бы лишились воли к жизни, и это было тем более удивительно, что, по мнению Кулака, те ничем не заслуживали такого отношения.

Возможно, выживание было достаточным геройством само по себе. И они отлично выживали – до И'гхатана. А теперь их отсутствие ощущалось почти физически, как будто в плоти войска образовалась зияющая дыра.

Как будто этого было мало, среди командиров также нарастали раздоры. И здесь нас разъедает гниль. Тин Баральта. «Красный клинок»… алчущий смерти. Не было в Четырнадцатой достаточно умелых лекарей, чтобы поправить то, что осталось у Баральты от лица; вернуть ему утраченный глаз и руку сумел бы разве что Высший Дэнул, но целители такого уровня встречались всё реже – по крайней мере в Малазанской империи. Жаль, что заодно Тин не лишился и дара речи. Каждое слово его сочилось ядом, он истекал ненавистью ко всему вокруг, начиная с себя самого.

На подходе к командному шатру Кенеб заметил выходившую оттуда Бездну. Лицо её было мрачнее тучи, взгляд ничего доброго не предвещал. Громадный пастуший пёс двинулся было навстречу, но, что-то учуяв, внезапно передумал и принялся ожесточённо почёсываться. Через пару секунд его отвлёк Таракан, и обе собаки потрусили прочь.

Вздохнув поглубже, Кенеб шагнул к виканской ведьме.

– Я так понимаю, адъюнкт не оценила твой доклад.

Недобрый взгляд был ему ответом.

– Нам не в чем себя упрекнуть, Кулак. На Путях свирепствует чума. Мы лишились всякой связи с Дуджеком и его Войском, когда они вышли к Г'данисбану. А что касается Жемчуга… – Она скрестила на груди руки. – Отыскать его мы не в силах. Он пропал. Ну, если человек настолько глуп, чтобы бросать вызов Путям, не наше дело – искать его кости.

Хуже присутствия Когтя в лагере могло стать лишь его внезапное необъяснимое исчезновение. Впрочем, что он мог с этим сделать?

– Так когда вы в последний раз говорили с Первым Кулаком Дуджеком? – спросил Кенеб.

Молодая виканка отвернулась, по-прежнему не опуская руки.

– Ещё до И'гхатана.

У Кенеба поползли вверх брови. Так давно? Как же мало ты нам рассказываешь, адъюнкт.

– А маги адмирала Нока? Может, им повезло больше?

– Меньше, – огрызнулась она. – Мы-то хоть на твёрдой земле.

– Это пока, – парировал он, не сводя с неё пристального взгляда.

Бездна нахмурилась.

– Со мной что-то не так?

– Ничего. Просто… если будешь так хмуриться – морщины появятся. Ты для этого слишком молода.

Ведьма что-то проворчала и двинулась прочь.

Кенеб посмотрел ей вслед, пожал плечами, отвернулся и вошёл в шатёр.

От полотняных стен всё ещё несло дымом – мрачное напоминание об И'гхатане. Стол-карта по-прежнему стоял посреди, его пока не погрузили на корабль, а вокруг – несмотря на то что столешница была пуста – стояли адъюнкт, Блистиг и адмирал Нок.

– Кулак Кенеб, – поприветствовала его Тавор.

– Я бы сказал, ещё два дня. – Здесь не было ветра, и он смог наконец скинуть плащ.

До этого, похоже, адмирал что-то говорил, и сейчас он откашлялся и продолжил:

– Адъюнкт, я по-прежнему настаиваю, что такой приказ абсолютно оправдан. Императрица не видит нужды в том, чтобы Четырнадцатая армия оставалась здесь и дальше. К тому же, не будем забывать о чуме: до сих пор вам удавалось благополучно избегать заразы, но как долго это продлится? Особенно когда у войска иссякнут припасы и вам придётся рассылать отряды на поиски продовольствия.

Блистиг с кислой миной отозвался:

– В этом году урожая не было. Найти можно разве что брошенный скот. Пришлось бы идти и брать какой-нибудь город.

– Вот именно, – кивнул адмирал.

Кенеб покосился на Тавор.

– Прошу меня простить, адъюнкт…

– После того, как я тебя отправила оценить ход погрузки, мы наконец пришли к согласию. – В голосе звучала ирония, и Блистиг хмыкнул. Тавор продолжила: – Адмирал Нок передал приказ императрицы: мы возвращаемся в Унту. Осталось лишь решить – каким путём.

Кенеб сморгнул.

– А в чём вопрос? На восток, конечно, потом на юг. Иначе дорога займёт…

– Да, намного дольше, – перебил его адмирал. – Однако в это время года на нашей стороне будут морские течения и ветры. Согласен, эти области размечены на картах куда хуже, почти все наши карты западного побережья континента копируют чужеземные источники, и достоверность их сомнительна. – Он потёр обветренное морщинистое лицо. – Увы, всё это не имеет ровным счётом никакого значения. Проблема – это чума. Адъюнкт, по пути сюда мы проверяли один порт за другим. И везде было небезопасно. У нас самих припасы почти на исходе.

Блистиг спросил:

– И где же вы надеетесь их пополнить, адмирал? На западе есть такие места?

– Для начала – Сепик. Этот остров достаточно удалён от большой земли, и я надеюсь, чума обошла его стороной. Южнее будет Нэмил и прочие королевства помельче, до самого Шал-Морзинна. Путь от южной оконечности континента с юга до северо-западного побережья Квон-Тали на самом деле короче, чем по Фаларскому морю. Стоит лишь миновать Плавучий Авали, и вскоре мы окажемся в проливе Гениев, к северу будет Дал-Хон, и течения вновь нам помогут.

– Всё это очень мило, – проворчал Блистиг, – но что если Нэмил и все эти «королевства помельче» решат, что им почему-то не хочется продавать нам провизию и пресную воду?

– Придётся их переубедить, – отрезала адъюнкт. – Всеми доступными средствами.

– Надеюсь, всё-таки не клинками.

Блистиг, очевидно, тут же пожалел о своих словах. Вместо здравого смысла в них прозвучало неверие в боеспособность армии.

Адъюнкт посмотрела на своего Кулака без всякого выражения – но по шатру пополз холодок, и молчание сделалось тягостным.

На лице адмирала Нока отразилось раздражение. Он потянулся за плащом из дублёной кожи.

– Мне пора возвращаться на флагманский корабль. По пути сюда, чуть севернее, наши вперёдсмотрящие трижды замечали чужие суда. Скорее всего, нас также засекли, но в контакт не вступали, поэтому я полагаю, они не представляют опасности.

– Суда? – переспросил Кенеб. – Нэмильские?

– Возможно. Говорят, где-то в западной части моря Сепика находится город мекросов. Мы получили донесение пару лет назад. Другое дело, – обернулся он уже на выходе из шатра, – что плавучие города вряд ли очень быстрые. Мекросы славятся любовью к грабежам, не только к торговле. Нэмил запросто мог отрядить флот, чтобы отвадить их от своих берегов.

С этим он и ушёл. Остальные трое молча проводили его взглядами.

Наконец Блистиг подал голос:

– Прощу прощения, адъюнкт…

– Побереги свои извинения на потом, – перебила она, отворачиваясь. – Когда-нибудь, Блистиг, тебе придётся их повторить, но не мне, а своим солдатам. А пока, прошу, сходи к Кулаку Тину Баральте и передай ему, о чём мы тут договорились.

– Ему не интересно…

– Его интересы мне безразличны, Кулак Блистиг.

Поджав губы, он отдал честь и вышел.

– Погоди, – окликнула Кенеба адъюнкт, когда он двинулся следом. – Как там солдаты, Кулак?

Чуть поколебавшись, он ответил:

– В основном, я бы сказал, чувствуют облегчение.

– Меня это не удивляет, – кивнула она.

– Сообщить им, что мы возвращаемся?

Тень улыбки мелькнула на губах.

– Я не сомневаюсь, что слухи уже поползли. Конечно, Кулак. Нет никакой нужды держать это от них в тайне.

– Унта, – проронил Кенеб задумчиво. – Моя жена и дети, скорее всего, сейчас там. Хотя логично будет предположить, что Четырнадцатая в Унте надолго не задержится.

– Ты прав. Там нас ждёт пополнение.

– А потом?

Она пожала плечами.

– Корел, скорее всего. Нок полагает, что мы возобновим осаду Татьбы.

До Кенеба не сразу дошло, что она сама не верит ни единому слову из того, что говорит. То есть всё-таки не Корел? Что же готовит нам Ласиин, если речь идёт не о новой кампании? Почему так насторожена Тавор? Чтобы скрыть замешательство, он принялся возиться с застёжками плаща.

Когда он вновь покосился на неё, адъюнкт по-прежнему смотрела куда-то в стену. Стоя, как обычно: он не мог припомнить, чтобы хоть раз видел её сидящей – разве что в седле.

– Адъюнкт?

Она тряхнула головой, словно пробуждаясь от грёз, и тут же сухо кивнула:

– Можешь идти, Кенеб.

Он вышел, злясь и презирая себя за трусость, за то облегчение, которое ощущал сейчас. И одновременно в душе поселилась новая тревога. Унта. Жена. Что было, того не вернуть. Я уже не мальчик и знаю, как оно бывает. Всё меняется. И мы тоже…

– Пусть будет три дня.

Кенеб отреагировал не сразу, растерянно сморгнул и лишь затем заметил Свища. Рядом, как обычно, были собаки, Кривой смотрел вдаль, куда-то на юго-запад, а мелкая шавка старательно обнюхивала поношенные мокасины Свища. Верхний шов на одном лопнул, и из дырки торчал палец.

– Какие три дня, Свищ?

– До отплытия. Надо три дня. – Мальчишка шмыгнул носом.

– Поройся в сменных вещах, – велел ему Кенеб, – и найди себе что-нибудь потеплее. На море холодно, а будет ещё холоднее.

– Да в порядке я. Нос течёт, так у Кривого тоже, и у Таракана. Всё нормально. Три дня.

– Отплытие назначено на послезавтра.

– Нет. Три дня надо, а то не доплывём никуда. Потонем в море на другой день, как отчалим от Сепика.

По спине Кенеба прошёл холодок.

– Откуда ты знаешь, что мы плывём на запад, Свищ?

Мальчишка опустил голову. Таракан старательно вылизывал ему ногу.

– Сепик, но там плохо будет. Нэмил будет хорошо. Потом плохо. А потом мы найдём друзей, аж два раза. А потом окажемся там же, где всё начиналось, и будет совсем паршиво. Но тут она всё поймёт, почти всё. В смысле, достаточно всего – чтобы хватило. И большой человек с порезанными руками говорит «да». – Он поднял на Кенеба сияющие глаза. – Я нашёл костяную свистульку и храню для него, потому что он захочет её обратно. Мы пошли ракушки собирать!

И все трое устремились прочь, в сторону берега.

Три дня, не два. Или мы все умрём.

– Не волнуйся, Свищ, – прошептал он. – Не все взрослые – недоумки.

Лейтенант Порес посмотрел на женщину-солдата, потом на то, что было выложено перед ним.

– Это что ещё такое, во имя Худа?

– Кости, – ответила та. – Птичьи кости. Со скалы. Глядите, они твёрдые, как камень… мы их в свою коллекцию добавим. Ханфено в них дырки сверлит – в других, понятно, у нас их сотни. Хотите, и вам тоже сделаем?

– Оставь мне пару штук. – Он протянул руку.

Она опустила ему в ладонь две бедренных косточки, каждая длиной с палец, затем ещё одну, похожую на сустав, чуть больше человеческого.

– Дура, это не птичья кость.

– Чего не знаю, сэр, того не знаю. Думаете, черепушка?

– Она цельная.

– Так, может, дятел?

– Возвращайся в свой взвод, Сенни. Когда ваша смена на погрузке?

– Да вроде как завтра, сэр. Солдаты Кулака Кенеба задержались – он половину забрал, такая началась неразбериха! Не поймёшь этих офицеров, кхм, сэр.

Налетела очередная волна, и женщина торопливо бросилась прочь. Лейтенант Порес поплотнее сжал в кулаке кости, чтобы не выронить, и направился к капитану Добряку. Тот стоял у четырёх походных сундуков, где хранилось всё его снаряжение. Двое помощников торопливо перепаковывали один из сундуков, и Порес заметил набор гребней, разложенных на одеяле из верблюжьей шерсти – их было не меньше дюжины, и все разные. Сделанные из ракушек, оленьего рога, черепашьего панциря, слоновой кости, сланца, серебра, золота, красной меди, они напоминали обо всех тех странах, племенах и народах, с которыми капитану довелось подружиться или повоевать за годы странствий. Однако… Порес нахмурился. Гребни? Добряк был почти лысым.

Капитан объяснял слугам, как упаковывать свои сокровища:

– …ватные палочки и козья шерсть, или как вы там это называете. По отдельности и аккуратно – если я потом хоть одну царапину обнаружу, или зазубрину, или щербинку, мне придётся вас обоих прикончить. А, лейтенант, я вижу, вы уже оправились от ран? Хорошо. В чём дело, друг мой? Подавились чем-то?

Давясь и багровея, Порес дождался, чтобы Добряк подошёл ближе, и только тогда громко и продолжительно закашлялся – одновременно выронив из правой руки, которой он зажимал рот, три косточки, рассыпавшиеся по земле. Порес с силой втянул в себя воздух, потряс головой, прочистил горло.

– Прошу прощения, капитан, – прохрипел он. – Это во мне ещё обломки костей оставались, похоже. Все лезли наружу, и вот вылезли наконец.

– Ясно, – сказал Добряк. – Ну, теперь всё?

– Так точно, сэр.

Двое слуг не сводили взгляда с костей. Один нагнулся, чтобы подобрать сустав.

Порес утёр со лба несуществующий пот.

– Вот уж прокашлялся, так прокашлялся. Точно кто-то в брюхо пнул.

Слуга протянул ему сустав.

– Он вам вот это оставил, лейтенант.

– А, спасибо.

– Если вы находите в этом хоть что-то забавное, лейтенант, – сказал Добряк, – это вы зря. А теперь объясните причину этой клятой задержки.

– Не могу, капитан. Солдат Кулака Кенеба зачем-то отозвали с погрузки. Разумных объяснений этому я не нашёл.

– Кто бы сомневался. В армии служат одни недоумки. Будь у меня армия, там всё было бы по-другому. Терпеть не могу ленивых солдат. Я лично прикончил больше ленивых солдат, чем врагов Империи. Будь это моя армия, лейтенант, мы погрузились бы на корабли ровно за двое суток, и все, кто к этому моменту торчал бы на берегу, там и остались бы, раздетые догола, с одним куском хлеба в руке и с приказом топать пешком до самого Квон-Тали.

– Через море.

– Рад, что мы понимаем друг друга. А теперь постойте тут, лейтенант, и постерегите моё барахло. Мне надо отыскать моих сотоварищей, капитанов Мадан'Тул Раду и Рутана Гудда… они, конечно, безнадёжно тупы, но я намерен это поправить.

Порес проводил своего капитана взглядом, потом с улыбкой обернулся к слугам.

– Вот это было бы зрелище. Первый Кулак Добряк во главе всего малазанского войска.

– По крайней мере, – отозвался один из солдат, – мы бы всегда точно знали, что к чему.

Лейтенант сощурился:

– Тебе нравится, чтобы Добряк думал за тебя?

– Так на то я и солдат, разве нет?

– А что если я вам скажу, что капитан Добряк не в своём уме?

– Вы нас проверяете, что ли? Да и какая разница, в своём он уме или нет. Главное, он знает, что делает, и нам говорит – что нам делать. – Он ткнул своего товарища локтем в бок. – Скажи, Тикбурд?

– И то правда, – проворчал тот, разглядывая один из гребней.

– Малазанских солдат учат думать, – возразил Порес. – Это наша традиция, ещё с Келланведа и Дассема Ультора. Или вы забыли?

– Не забыли, сэр. Но думать можно по-всякому, уж так-то оно есть. Солдаты думают про одно, командиры про другое. И лучше это между собой не мешать.

– Так вам проще живётся, я понял.

Солдат кивнул.

– Это уж точно, сэр.

– Если твой приятель поцарапает этот гребень, капитан Добряк вас обоих прикончит.

– Тикбурд! А ну, положи!

– Так красиво же!

– Зубы во рту – тоже красиво. Хочешь без них остаться, что ли?

И вот с такими солдатами мы отвоевали себе империю.

Лошади были не первой молодости, но других взять оказалось неоткуда. Единственный мул должен был везти их пожитки, а также замотанный в ткань труп Геборика Призрачные Руки. Животные дожидались в восточном конце главной улицы, отмахивались хвостами от мух и страдали от жары, несмотря на то что время ещё не подошло и к полудню.

Баратол Мехар в последний раз поправил перевязь, с удивлением обнаружив, что успел набрать вес, и, прищурившись, посмотрел в сторону постоялого двора, откуда как раз вышли и направились к лошадям Резчик со Скилларой.

С двумя Джессами женщина поговорила коротко, воздержавшись от каких-либо советов и лишь сухо поблагодарив под конец. Теперь малышка стала младшей обитательницей этой затерянной деревушки. Ей предстояло расти в окружении скорпионов, ризанов и сурикрыс, среди бескрайних пустошей, под палящим солнцем. Но по крайней мере, здесь её любили, и она была в безопасности.

Кузнец заметил, что кто-то наблюдает за ними из дверей, скрываясь в тени. А, ну хоть кто-то будет о нас скучать. Охваченный необъяснимой печалью, Баратол подошёл к остальным.

– Коняга тебя не вынесет, – заявил Резчик. – Она слишком старая, а ты здоровенный. Одного твоего топора хватит, чтобы у мула ноги подогнулись.

– Кто это там торчит? – спросила Скиллара.

– Чаур. – Кузнец взгромоздился на лошадь, и та заплясала на месте, пока он устраивался в седле. – Проводить решил, я так понимаю. Ладно, вы двое, давайте по коням.

– Самая жара, – пожаловался Резчик. – Почему мы всё время оказываемся в дороге, когда ехать хуже всего?

– В сумерках доберёмся к ручью, – пообещал Баратол. – Как раз когда пить захочется больше всего. Там отлежимся до следующего вечера, потому что дальше путь будет длинный.

Они выехали на дорогу, которая вскоре превратилась в простую тропу. Чуть погодя Скиллара сказала:

– У нас гости, Баратол.

Обернувшись, они увидели Чаура. Весь взмокший, он упрямо шёл за ними, прижимая к груди холщовый мешок.

Кузнец со вздохом придержал лошадь.

– Ты сможешь убедить его, чтобы возвращался домой? – спросила Скиллара.

– Едва ли, – признал Баратол. – Простота и упрямство – убойное сочетание. – Спешившись, он направился к парню. – Давай-ка, Чаур, приторочим твою поклажу на мула.

Чаур с улыбкой протянул мешок.

– У нас долгий путь впереди, Чаур. И тебе придётся идти пешком, по крайней мере, ещё пару дней, понимаешь? Покажи, что у тебя на ногах… Во имя Худа!

– Он босиком! – ошарашенно пробормотал Резчик.

– Чаур, – попытался объяснить Баратол, – на этой тропе сплошь острые камни и горячий песок.

– У нас были обрывки толстой шкуры бхередина, – сказала Скиллара, раскуривая трубку. – Где-то в мешках. Я ему вечером сандалии смастерю. Или сделаем привал прямо сейчас – как скажешь.

Кузнец снял топор, потом, нагнувшись, принялся стягивать сапоги.

– Раз уж я еду верхом, пусть пока в моих идёт.

Резчик смотрел, как Чаур силится влезть в сапоги Баратола. Любой другой на месте кузнеца бросил бы Чаура на произвол судьбы. Кому он нужен, этот ребёнок в теле великана, тупой и бессмысленный, пустая обуза. Больше того, любой другой, скорее всего, отлупил бы недоумка, чтобы тот бегом вернулся в деревню. Ради собственного блага Чаура, и пусть бы он ещё спасибо сказал. Но этот кузнец… трудно поверить, что он действительно был убийцей, как о нём говорили. Человек, предавший Арэн, убивший Кулака. А теперь сопровождавший их к побережью.

Как ни странно, Резчика эти мысли скорее успокаивали. Они же с Каламом в родстве… должно быть, это что-то семейное. Гигантский топор с двусторонним лезвием не слишком походил на оружие убийцы. Он думал расспросить Баратола и из его собственных уст услышать, что там произошло в Арэне много лет назад, но кузнец болтливостью не отличался, да и, в общем, каждый человек имеет право на свои секреты. Я тоже.

Они вновь тронулись в путь. Чаур тащился позади, то и дело спотыкаясь: обутым ему явно было ходить непривычно. Зато он улыбался.

– Сиськи подтекают, чтоб им пусто было, – послышался сбоку голос Скиллары.

Резчик посмотрел на неё в сомнении: стоило ли отвечать на эту конкретную жалобу, он не знал.

– И «ржавый лист» уже на исходе.

– Извини, – сказал он.

– За что извиняешься?

– Да хоть за то, что так долго не мог оправиться от ран.

– Резчик, у тебя кишки до пят висели… кстати, как ты себя чувствуешь?

– Не ахти, но из меня наездник всю жизнь был никакой. В городе вырос как-никак. Проулки, крыши, таверны, балконы особняков – это был мой мир. Боги, до чего же я скучаю по Даруджистану. Тебе бы там понравилось, Скиллара…

– Ты вконец рехнулся, что ли? Я никаких городов не помню. Сплошная пустыня и голые холмы. Шатры и глинобитные лачуги.

– Под Даруджистаном есть пещеры, заполненные газом. Его выкачивают, чтобы освещать улицы – такое красивое голубое пламя. Нет прекраснее города на свете, Скиллара…

– Так зачем ты оттуда уехал?

Резчик замолчал.

– Ладно, – сказала она чуть погодя. – Давай так. Доставим труп Геборика… кстати, а куда именно мы его везём?

– На Отатараловый остров.

– Он большой, Резчик. Я имею в виду – в какое место на острове.

– Геборик говорил про пустыню в четырёх или пяти днях пути к северо-западу от Досин-Пали. Говорил, там есть громадный храм – или, по крайней мере, статуя оттуда.

– А, так ты всё же его слушал.

– Иногда он был вменяемым, ага. Говорил про какой-то Нефрит – силу, которая одновременно и дар, и проклятие… и он хотел её вернуть. Не знаю как.

– Но теперь-то он мёртв, – уточнила Скиллара, – и как ты хочешь, чтобы он возвращал какой-то статуе свою силу? Резчик, как мы эту статую будем искать посреди пустыни? Может, пора тебе задуматься о том, что все желания Геборика больше не имеют значения? Т'лан имассы его прикончили, Тричу придётся искать нового Дестрианта, но даже если Геборик и обладал какой-то особой силой, она давно развеялась или ушла вместе с ним во Врата Худа… в любом случае, к нам это никакого отношения не имеет.

– У него руки стали твёрдыми, Скиллара.

Она уставилась на него.

– Что?

– Как из нефрита – цельного, но не чистого, с… недостатками. Там пятна, крупинки внутри. Как пепел или грязь.

– Ты осматривал труп?

Резчик кивнул.

– Зачем?

– Серожаб воскрес…

– И ты решил, что старик тоже может.

– Почему нет? Хотя теперь я уже сомневаюсь. Он мумифицируется – очень быстро.

Баратол Мехар подал голос:

– Его погребальный саван должны были пропитать солёной водой, Резчик, а потом ещё сверху засыпать солью. Чтобы личинки не плодились. В горло и кое-куда ещё насовали тряпья. В старые времена внутренности целиком вынимали, но с тех пор местные сильно обленились… хотя раньше это было целое искусство. Сейчас уже почти никто не помнит. Но всё это для того, чтобы труп высыхал как можно скорее.

Резчик покосился на Скиллару, пожал плечами.

– Геборик был избран богом.

– Но он подвёл своего бога, – возразила она.

– Там были т'лан имассы!

Пыхнув трубкой, Скиллара поморщилась.

– В другой раз, когда на нас нападут тучи мух, будем знать, в чём дело. – Она встретилась с ним взглядом. – Послушай, Резчик, теперь остались только мы. Ты, я… и Баратол с нами, до побережья. Хочешь доставить труп Геборика на остров – я не против. Если эти нефритовые руки ещё живы, пусть сами ползут к своему хозяину. Похороним его прямо на берегу, и с нас хватит.

– А потом куда?

– В Даруджистан. Хочу посмотреть на этот твой чудо-город. Проулки и крыши, ты говорил? Кем ты там был? Небось, воришкой? Кто ещё всё знает о крышах и переулках? Значит, обучишь меня воровству, Резчик. Я последую за тобой по пятам. Худ свидетель, этот мир безумен настолько, что красть у него – не преступление.

Резчик отвернулся.

– Нет ничего хорошего, – проговорил он, – чтобы идти за мной по пятам. Есть люди и подостойнее… с кем ты могла бы поладить. Мурильо или хоть даже Колл.

– Стоит ли это так понимать, – уточнила она, – что ты меня сейчас оскорбил?

– Нет! Конечно, нет. Мне нравится Мурильо! А Колл – советник. У него своя усадьба и всё такое.

– Резчик, ты когда-нибудь видел, как животное ведут на бойню? – поинтересовался Баратол.

– В смысле?

Но здоровяк лишь покачал головой.

Вновь набив трубку, Скиллара уселась в седле поудобнее и по крайней мере на какое-то время прекратила поддразнивать Резчика. Отчасти ею двигало милосердие, отчасти – неприкрытый намёк Баратола, что с парнем можно бы и полегче.

В проницательности старому убийце нельзя было отказать.

Да она ничего против Резчика и не имела. Совсем наоборот. Этот внезапный проблеск воодушевления – когда он заговорил про Даруджистан – её удивил. Резчик обращался к воспоминаниям о прошлом в поисках утешения, и это означало, что ему слишком одиноко. Какая-то женщина его бросила. Из-за неё он и покинул Даруджистан, вероятно. Итак, одиночество и утрата цели в жизни после гибели Геборика и похищения Фелисин Младшей. Возможно, чувство вины тут тоже играло свою роль, ведь он не сумел защитить Фелисин, да и саму Скиллару – хотя ей и в голову не пришло бы в чём-то его обвинять. Во имя Худа, это же были т'лан имассы!

Но Резчик моложе, и он мужчина. Понятно, что ему всё виделось иначе. Множество мечей, на любой из которых он готов был пасть в любой момент, стоило кому-то неловко его подтолкнуть. Кому-то, кто для него важен. Уж лучше отвлечь его от таких мыслей, чем угодно. Немного позаигрывать – и пусть гадает, что это на неё нашло.

Скиллара надеялась, что он последует её совету и закопает Геборика как можно скорее. Ей опротивели пустыни. Город с голубыми огнями, толпы людей вокруг, которым ничего от неё не нужно, новые друзья, и Резчик, конечно, тоже – всё это на самом деле звучало крайне заманчиво. Экзотические блюда, «ржавого листа» вдосталь…

На миг она задумалась о том, не является ли отсутствие сожалений или печали при мысли о разлуке с ребёнком, которого она столько месяцев носила в себе, признаком ужасающей аморальности. Вероятно, любая нормальная мать, бабушка или даже маленькая девочка отшатнулась бы от неё в отвращении. Но эти сомнения пришли и ушли. Скиллару не волновало, что думают о ней другие. И если большинство видело в этом угрозу… чему-то там… своим представлениям о том, как должен быть устроен мир… что ж, тем хуже для них, не так ли? Как если бы само её существование могло стать соблазном для кого-то, примером жизни без тревоги о последствиях.

Какая нелепость! Все истинные соблазнители, по большей части, поощряют соглашательство. Если ты чувствуешь себя в безопасности, только когда все вокруг думают, чувствуют и выглядят в точности, как ты сам, ты просто Худом проклятый трус… или кровавый тиран.

– И что же тебя ждёт на побережье, Баратол Мехар?

– Скорее всего – чума, – ответил он.

– О, радостная перспектива. А если ты её переживёшь?

Он пожал плечами.

– Корабль, который куда-нибудь поплывёт. Я ни разу не был в Генабакисе. Да и на Фаларах тоже.

– Если соберёшься в Фалар, – сказала Скиллара, – или в Генабакис, который сейчас тоже принадлежит Империи, прошлые преступления тебе там могут припомнить.

– Мне их и раньше не забывали.

– Значит, ты либо безразличен к мысли о смерти, Баратол, либо самоуверенность твоя безгранична и непоколебима. Что ближе к правде?

– Сама выбирай.

Он слишком умён. Раздразнить его не получится, нет смысла и пробовать.

– По-твоему, пересекать океан – каково это?

– Как пустыню, – вмешался Резчик, – только мокрее.

Наверное, стоило бы осечь его взглядом, но, подумав, Скиллара признала, что ответ не так уж плох. Ладно, каждый из них умён на свой лад. И кажется, это путешествие рискует доставить мне удовольствие.

Так они и ехали, по едва заметной тропе, изнемогая от жары и слишком яркого солнца, а за ними, по-прежнему улыбаясь, ковылял Чаур.

Яггутка Ганат стоял на краю пропасти. Колдовское плетение, наброшенное ею на эту… помеху, развеялось, и не было нужды спускаться в расселину или входить в небесную крепость, чтобы установить причину. Пролилась драконья кровь, хотя одного этого едва ли было бы достаточно. Хаос царил меж Путей, он поглотил Омтоз Феллак подобно тому, как кипящая вода растворяет лёд.

И всё же ей чего-то недоставало, чтобы в полной мере представить себе ход событий. Как будто само время свернулось в кольцо внутри крепости, некогда парившей над миром. Камни стонали от возмущения, а теперь за всем этим ощущался ещё и некий привнесённый… порядок.

Ей остро недоставало сейчас привычных спутников. Особенно Киннигига. И Фирлис. Здесь и сейчас в одиночестве она ощущала себя непривычно уязвимой.

А ещё лучше, если бы рядом оказался Ганос Паран, Господин Колоды. Потрясающий человек, хотя и чрезмерно склонный к риску. Именно поэтому она всегда была с ним осторожна. Без исцеления тут было не обойтись. Однако…

Ганат отвела взгляд нечеловеческих глаз от тёмной расселины – как раз вовремя, чтобы заметить тени, промелькнувшие на фоне скал – по обе стороны, а потом и у неё за спиной. Рой теней, стремительно сгущавшихся, огромных, ящероподобных, приближался к тому месту, где она стояла.

Она вскрикнула, Путь Омтоз Феллака пробудился инстинктивно, в ответ на охватившую её панику. Но выхода не было… слишком поздно…