Текст книги "Зелёная миля"

Глава 11

Мы думали, он еще находится под действием лекарств, которые ему давали в ходе экспертизы, – говорил потом Дин. Не говорил – хрипел, а на его шее чернели синяки. Я видел, что говорить ему больно, даже хотел предложить перенести разговор на другой день, но иной раз еще больнее молчать. Я рассудил, что у нас тот самый случай, и оставил свои предложения при себе. – Мы все думали, что на него еще действуют лекарства, так ведь?

Гарри Тервиллигер кивнул. Как и Перси, сидящий в одиночестве чуть в стороне.

Зверюга глянул на меня, на мгновение наши взгляды встретились. Думали мы об одном и том же. Идешь вот по жизни, делаешь что положено, а потом одна ошибка – и все летит в тартарары. Они вот думали, что Уэртон находится под действием лекарств, вполне логичное предположение, но никто не удосужился спросить, давали ему лекарства или нет. И мне показалось, что я уловил в глазах Зверюги еще одну мысль: Гарри и Дин извлекут уроки из сегодняшней ошибки. Особенно Дин, который вполне мог отправиться домой покойником. А вот Перси – нет. Перси ничему не мог научиться. Его хватало лишь на то, чтобы сидеть в углу и дуться, потому что он в очередной раз оказался по уши в дерьме.

За Диким Биллом Уэртоном в Индианолу отправились семеро: Гарри, Дин, Перси, два надзирателя в кузове (фамилии их я забыл, но тогда знал наверняка) плюс еще двое в кабине. Ехали они на тюремной перевозке – грузовике фирмы «Форд» с обитым металлом кузовом и вроде бы пуленепробиваемыми стеклами. Это нечто среднее между молочным фургоном и броневиком.

Руководил группой Тервиллигер. Он передал соответствующие документы окружному шерифу (не Гомеру Крибу, а другому, ничем от него не отличающемуся народному избраннику), который, в свою очередь, вверил их заботам мистера Уильяма Уэртона, буяна extraordinaire[23]23
  Исключительный, чрезвычайный (фр.).


[Закрыть], как охарактеризовал бы его Делакруа. Тюремную униформу «Холодной горы» мы послали в больницу заранее, но шериф и его люди так и не удосужились переодеть Уэртона, оставив это на наших парней. Когда они поднялись в палату на втором этаже, Уэртон стоял у окна в пижамных штанах и шлепанцах. Это был костлявый блондин с узким прыщавым лицом. Сначала, правда, они увидели не лицо, а прыщавую спину и гриву длинных, спутанных волос, потому что Уэртон смотрел в окно и не повернулся на звук открываемой двери. Не менял он позы – так же стоял, ухватившись рукой за занавески и уставившись на больничный двор, – пока Гарри честил шерифа за то, что Уэртона не переодели до их приезда. На что окружной шериф прочитал ему целую лекцию (по-моему, так поступил бы на его месте любой чиновник), популярно объяснив, что входит в круг его обязанностей, а что – нет.

Когда же Гарри надоело слушать шерифа (сомневаюсь, чтобы его терпения хватило надолго), он приказал Уэртону повернуться. Выглядел тот, рассказывал нам Дин, все так же хрипя, как и тысячи других осужденных преступников, которые попадали в «Холодную гору» из маленьких, Богом забытых городков. Злобные, не признающие авторитетов, привыкшие решать любую проблему ударом кулака. Прижатые к стене, некоторые из них праздновали труса, но в большинстве своем они предпочитали сражаться до последнего. Встречаются люди, которые отыскивают что-то благородное в таких, как Билли Уэртон, но я к их числу не принадлежу. Крыса, загнанная в угол, тоже не сдается. По словам Дина, лицо Уэртона рассказало им о его характере не больше, чем прыщавая спина. Подбородок слабый, глаза пустые. Опять же плечи покатые, болтающиеся, как плети, руки. Вот они и решили, что он накачан морфином. Все внешние признаки совпадали.

– Надень вот это. – Гарри указал на униформу, лежащую на кровати.

Ее вынули из бумажного мешка, в котором она прибыла в больницу, но даже не развернули. Поэтому униформа оставалась в том виде, в каком поступила из тюремной прачечной: белые трусы торчали из одного рукава куртки, белые носки – из другого.

Уэртон вроде бы и хотел одеться, но без посторонней помощи ему это не удалось. С трусами он справился, а вот когда дело дошло до брюк, он все норовил всунуть обе ноги в одну штанину. Наконец Дин ему помог, сначала сунул ноги куда положено, а затем подтянул брюки, застегнул ширинку, защелкнул пряжку ремня. Уэртон же застыл, как только увидел, что с брюками управятся и без него. Он тупо смотрел прямо перед собой, руки все так же висели по бокам, и никому из надзирателей в голову не пришло, что все это ловкая симуляция. На самом деле Уэртон терпеливо выжидал. Нет, шансов на побег у него не было (по крайней мере я так думаю). Надеялся он на другое: застать всех врасплох и воздать по максимуму.

Гарри Тервиллигер и шериф подписали все необходимые бумаги. Уильям Уэртон, после ареста ставший объектом собственности округа, перешел в собственность штата. Надзиратели, взяв Уэртона в плотное кольцо, вывели его по лестнице черного хода и через кухню. Когда шапка первый раз упала с головы Уэртона, Дин водрузил ее на место. После второго раза засунул ее в задний карман своих брюк.

Уэртон имел возможность устроить заварушку в кузове перевозки, когда на него надевали наручники, цепи, ножные кандалы, но не устроил. Возможно, он подумал (даже теперь я не уверен, что ему было чем думать), что места маловато, а надзирателей слишком много, чтобы потасовка доставила ему удовольствие. Так что одна цепь соединила ножные кандалы, а вторая, как выяснилось, слишком длинная, – наручники.

До «Холодной горы» они ехали час. Уэртон, наклонив голову, сидел на левой лавке у самой кабины, его руки свободно болтались между колен. Гарри говорил, что изредка Уэртон что-то бурчал себе под нос, а Перси со своего места видел, как с его нижней губы капала слюна. Словно у собаки с языка в жаркий день. К концу поездки между ног Уэртона образовалась лужа.

Въехав на территорию тюрьмы через южные ворота, они, как я полагаю, проследовали мимо моего автомобиля. Охранник открыл ворота, отделяющие двор от стоянки, и перевозка покатила к блоку Е. Двор в это время пустовал, большинство заключенных трудились в огороде. Машина остановилась у блока Е. Водитель открыл дверцу, сказал, что отгонит перевозку в гараж поменять масло. Дополнительная охрана уехала вместе с ним. Двое даже не вылезли из кузова, сидели и жевали яблоки.

У блока Е остались три надзирателя – Дин, Гарри и Перси – и закованный в цепи заключенный. И он ничего не смог бы поделать, если б не убаюкал их бдительность. В Уэртоне они видели худосочного недоумка, не очень-то соображающего, что с ним происходит. Опять же стоящего в цепях, ножных кандалах, наручниках. Короче, никаких сюрпризов они от него не ждали. Двенадцать шагов до дверей блока они прошли в том же порядке, в каком мы ведем осужденных на казнь по Зеленой миле: Гарри – слева, Дин – справа, Перси, с дубинкой в руке, – сзади. Никто мне этого не говорил, но я готов поспорить на последний цент, что дубинку он достал из чехла, как только они вылезли из перевозки, наверняка не мог отказать себе в удовольствии позабавиться любимой игрушкой. Что же касается меня, то я сидел в камере, которой предстояло стать домом Уэртона до его встречи со Старой Замыкалкой: первой направо, если идти по коридору к изолятору. В руках я держал папку для бумаг и думал только о том, как бы побыстрее произнести приветственную речь и смыться из тюрьмы. Боль в паху вновь усилилась, поэтому мне хотелось вернуться в кабинет и подождать, пока она отпустит меня.

Дин выступил вперед, чтобы открыть дверь. Выбрал нужный ключ из связки, висевшей на кольце, и вставил его в замок. Уэртон ожил в тот самый момент, когда Дин повернул ключ и потянул за ручку. Резкий, пронзительный вопль сорвался с его губ, вопль, от которого Гарри на мгновение остолбенел, а Перси Уэтмор вышел из строя до конца игры. Я услышал этот вопль через приоткрывшуюся дверь и поначалу не связал его с человеком. Я подумал, что во двор каким-то образом попала собака и ей крепко досталось: может, кто-то из пребывающих в дурном настроении заключенных ударил ее мотыгой.

Уэртон поднял руки, развел их в стороны, накинул цепь Дину на шею и начал его душить. Дин сдавленно вскрикнул и рванулся вперед, под электрический свет нашего маленького мирка. Уэртона это вполне устроило, он даже дал Дину пинка, чтобы тот двигался побыстрее. При этом он орал что-то нечленораздельное и хохотал. Не забывал он и про цепь, натянул ее как можно сильнее и возил взад-вперед, словно ножовку.

Гарри подскочил к Уэртону, схватил его за волосы и со всей силы ударил кулаком в челюсть. У него были и дубинка, и револьвер, но от волнения он про них забыл. У нас и раньше возникали проблемы с заключенными, но никому не удавалось застать нас врасплох. Кроме Уэртона. Парень заманил нас в западню. Таких артистов я не встречал. Ни до, ни после.

И силой его природа не обидела. Куда только подевались вялость и обреченность. Гарри потом говорил, что у Уэртона не мышцы, а стальные канаты. Они уже находились у стола дежурного. Уэртон метнулся влево, и Гарри слетел с его спины, ударился о стол и распластался на полу.

– Ну что, парни? – гоготал Уэртон. – Веселенькая заварушка, да? Все как надо?

С воплями и хохотом он продолжал душить Дина. Почему нет? Уэртон не хуже нас знал, что на тот свет мы можем отправить его только один раз.

– Врежь ему, Перси, врежь! – крикнул Гарри, пытаясь подняться. Но Перси лишь стоял с дубинкой в руках, вытаращив глаза. Ему выпал шанс, которого он ждал, представилась возможность использовать свою любимицу по прямому назначению, но он перетрусил и, наверное, вообще позабыл о дубинке. Да уж, это тебе не запуганный маленький француз и не черный гигант, едва понимающий, какая в нем силища. Сейчас перед Перси был сам дьявол во плоти.

Я выскочил из камеры Уэртона, отбросив папку и вытаскивая револьвер тридцать восьмого калибра. Второй раз за день я забыл про свою болезнь. Я не сомневаюсь, что другие, глядя на Уэртона, видели тупое лицо и пустые глаза, но передо мной предстал другой Уэртон. Я видел не лицо, а звериную морду. И на морде этой нельзя было прочесть ничего разумного, лишь хитрость… безжалостность… и радость. Да. Он делал то, ради чего появился на свет. Место и обстоятельства значения не имели. А еще я увидел побагровевшее, раздувшееся лицо Дина. Уэртон углядел револьвер и развернул Дина так, чтобы он оказался между нами. Поэтому, выстрелив, я мог попасть скорее в надзирателя, чем в заключенного. А из-за плеча Дина сверкающий синий глаз Уэртона вопрошал, рискну я нажать на спусковой крючок или не посмею.

Часть третья
Руки Коффи

Глава 1

Проглядывая уже написанное, я обнаруживаю, что назвал Джорджия Пайнс, место, где я теперь проживаю, домом престарелых. У владельцев этого заведения мой приговор не вызвал бы восторга. Согласно буклетам, что лежат в приемной и рассылаются перспективным клиентам, Джорджия Пайнс – «многофункциональный комплекс, в котором обеспечены все условия для проживания пожилых людей». Имеется даже, если верить буклету, Центр развлечений. Люди, которые здесь живут (буклет нигде не называет нас обитателями, а вот со мной такое иной раз случается), знают, что это всего лишь комната с телевизором.

Многие думают, что я заносчив, потому что редко захожу в эту комнату, но причина в том, что меня тошнит не от людей, которые сидят вокруг телевизора, а от передач, которые по нему показывают. Опра, Рики Лейк, Кэрни Уилсон, Роланда[24]24
  Герои телесериалов.


[Закрыть]… Мир рушится на наших глазах, а тут сплошные разговоры о том, как бы потрахаться, которые ведут женщины в коротких юбках и мужчины в расстегнутых рубашках. Да ладно, не судите, да не судимы будете, как учит нас Библия, вот и мне хватит ворчать. И потом, если б я хотел проводить время в ином обществе, то всегда мог бы переселиться в мотель «Счастливые колеса», куда каждую пятницу и субботу по вечерам мчатся патрульные машины с включенными сиренами и мигалками. Моя близкая подруга Элейн Коннолли полностью со мной согласна. Элейн восемьдесят, она высока и стройна, спина прямая, глаза ясные. Утонченная, интеллигентная женщина. Ходит она очень медленно, плохо гнутся пальцы, артрит, знаете ли, но зато у нее прекрасная длинная шея, лебединая шея, и роскошные волосы, которые красиво падают на плечи, если она их распускает.

А главное, она не считает меня заносчивым. Мы проводим вместе много времени, Элейн и я. Если б не дожил до столь преклонного возраста, я бы, наверное, мог сказать, что она моя дама. Однако иметь близкую подругу, и только подругу, совсем неплохо, а иной раз очень даже хорошо. Множество проблем, которые возникают у дам с кавалерами, для нас просто не существуют. И хотя я знаю, что никто моложе, скажем, пятидесяти мне не поверит, берусь утверждать, что иногда угли лучше костра. Странно, конечно, но все-таки верно.

Короче, днем телевизор я не смотрю. Гуляю, читаю, а последний месяц или чуть больше в основном пишу мемуары среди горшков с цветами на веранде. Я думаю, там больше кислорода, а он способствует воспоминаниям.

Когда же я не могу уснуть, то спускаюсь вниз и включаю телевизор. «Домашнего театра» или чего-то такого в Джорджия Пайнс нет, полагаю, это развлечение слишком дорого для нашего Центра развлечений, но к наиболее распространенным кабельным каналам мы подключены. Сие означает, что у нас есть «Канал американского фильма». Тот самый (объясняю тем, кто к нему не подключен), по которому фильмы показывают в основном черно-белые, а женщины в них никогда не раздеваются. Для такого старого пердуна, как я, оно, может, и к лучшему, потому что фильмы эти меня успокаивают. Не раз и не два я засыпал на этой ужасной зеленой софе перед телевизором, когда на экране Френсис Говорящий Мул вновь вытаскивал стилет Дональда О’Коннора из огня, или Джон Уэйн очищал Додж от бандитов, или Джимми Кэгни[25]25
  Дональд О’Коннор, Джон Уэйн, Джимми Кэгни – известные голливудские актеры.


[Закрыть] называл кого-то грязной крысой, чтобы тут же выхватить револьвер. Какие-то из этих фильмов я смотрел со своей женой, Джейнис (не только моей дамой, но и лучшей подругой), и они тоже меня успокаивают. Одежда, которую носят актеры, их походка, манера разговора, даже просто музыка – все меня успокаивает. Они напоминают мне (полагаю, дело именно в этом) о тех временах, когда я, мужчина, твердым шагом ходил по земле и еще не превратился в побитого молью реликта, доживающего свой век вместе со стариками, для многих из которых подгузники и резиновые трусы – необходимый атрибут одежды.

А вот в том, что я увидел этим утром, не было ничего успокаивающего. Абсолютно ничего.

Элейн иной раз присоединяется ко мне, чтобы посмотреть программу «Для ранних пташек», начинающуюся по КАФ в четыре утра. Она не говорит почему, но я и сам знаю, что у нее жуткие боли, вызванные артритом, а лекарства, которые ей дают, уже не помогают.

В то утро, вплыв в телевизионную комнату в белом махровом халате, Элейн застала меня на просиженной софе. Я наклонился над высохшими палками, в которые превратились мои ноги, и, обхватив руками колени, пытался утихомирить сотрясающую меня дрожь. Все тело пробирал холод, лишь одно место осталось теплым – пах, словно вновь вернулась урологическая инфекция, так докучавшая мне осенью 1932 года – осенью Джона Коффи, Перси Уэтмора и Мистера Джинглеса, дрессированного мышонка.

Опять же осенью Уильяма Уэртона.

– Пол! – воскликнула Элейн и поспешила ко мне, поспешила, насколько позволяли пораженные артритом суставы. – Пол, что с тобой?

– Все будет хорошо. – Едва ли мои слова, сопровождаемые перестуком зубов, звучали убедительно. – Дай мне пару минут, и все придет в норму.

Она села рядом, обняла меня рукой за плечи.

– Я в этом уверена. Но что случилось? Господи, Пол, на тебя больно смотреть. Ты словно увидел призрак.

– Я и увидел, – подумал я, но широко раскрывшиеся глаза Элейн подсказали, что я озвучил свою мысль. – Не совсем призрак. – Я похлопал ее по руке (осторожно, очень осторожно). – Еще минута, Элейн, и все… Господи!

– Призрак из тех времен, когда ты служил надзирателем в тюрьме? – спросила она. – Из тех времен, о которых ты пишешь на веранде?

Я кивнул.

– Я работал в коридоре смертников…

– Я знаю.

– Только мы называли его Зеленой милей. Из-за линолеума на полу. Осенью тридцать второго года к нам доставили этого парня… сумасшедшего… звали его Уильям Уэртон. Ему же нравилось называть себя Крошка Билли, он даже вытатуировал эти слова на руке. Молодой парень, но опасный. Я до сих пор помню, что написал о нем Кертис Андерсон, тогдашний заместитель начальника тюрьмы: «Отличается дикой необузданностью, чем и гордится… Уэртону девятнадцать лет… Ему на все наплевать». Последнюю фразу он подчеркнул дважды.

Рука, что обнимала мои плечи, теперь поглаживала спину. Я начал отходить. В этот момент я любил Элейн Коннолли всем сердцем и мог бы зацеловать ее, о чем и сказал. Может, и следовало зацеловать. В любом возрасте одиночество и испуг не в радость, но особенно они ужасны в старости. Но думал я о другом – моих незавершенных мемуарах.

– Ты права… я как раз писал о появлении Уэртона в блоке Е, о том, как он, еще не войдя в блок, едва не убил Дина Стэнтона, одного из парней, которые со мной работали.

– Как ему это удалось? – спросила Элейн.

– Причин две: целеустремленность и легкомыслие, – мрачно ответил я. – Целеустремленность со стороны Уэртона и легкомыслие со стороны надзирателей, которые привезли его. Главная ошибка – слишком длинная цепь, соединявшая наручники Уэртона. Когда Дин открывал дверь блока Е, Уэртон находился у него за спиной. Еще два надзирателя стояли по бокам, но Андерсон оказался прав: Дикий Билл плевать хотел на такие мелочи. Он перебросил цепь через голову Дина и начал его душить.

Элейн содрогнулась.

– Я все думал об этом, не мог заснуть, поэтому и спустился сюда. Включил КАФ, решил, что покажут фильм, который меня успокоит, или ты придешь на свидание и порадуешь меня своим присутствием…

Она рассмеялась и поцеловала меня в лоб над самой бровью. Когда это проделывала Джейнис, у меня по всему телу бежали мурашки. Побежали они и сейчас, после поцелуя Элейн. Выходит, с возрастом не все меняется.

– А показывали гангстерский фильм сороковых годов «Поцелуй смерти».

Я почувствовал, что меня вновь начинает прошибать дрожь, но сумел подавить ее.

– С Ричардом Уидмарком. Я думаю, в этом фильме он впервые получил большую роль. Мы с Джейнис его не смотрели, мы обычно не ходили на фильмы про полицейских и гангстеров, но я где-то читал, что Уидмарк блестяще исполнил роль преступника. Могу это подтвердить. Исполнил блестяще. Бледный такой… не идет, а крадется… всегда называет людей «парнями»… говорит о нытиках… о том, как он ненавидит нытиков.

Я вновь задрожал, хотя изо всех сил пытался унять дрожь. Не вышло.

– Светлые волосы, – шептал я. – Длинные светлые волосы. Я смотрел до того момента, когда он спускает старуху в инвалидном кресле с лестницы, потом выключил телевизор.

– Он напомнил тебе об Уэртоне?

– Он и был Уэртоном. Только в жизни.

– Пол… – Она замолчала, посмотрела на потухший экран телевизора, кабельную приставку с горящей цифрой 10, порядковый номер КАФа, и повернулась ко мне.

– Что? – спросил я. – Что, Элейн?

Я подумал, что сейчас услышу от нее: «Ты должен прекратить писать об этом. Должен порвать все, что уже написал, и обо всем забыть».

– Этот фильм не должен остановить тебя на полпути.

У меня отвисла челюсть.

– Закрой рот, Пол. Слопаешь муху.

– Извини. Просто… я…

– Ты уже решил, что я скажу тебе прямо противоположное, не так ли?

– Да.

Она взяла мои руки в свои (нежно, очень нежно… такие длинные, прекрасные пальцы и раздувшиеся, уродливые костяшки) и наклонилась вперед, не отрывая карих глаз, один из которых уже затуманила катаракта, от моих синих.

– Я, возможно, слишком стара, чтобы жить, но вот думать еще способна. Для стариков несколько бессонных ночей – проблема не из великих. Что из того, что ты увидел на экране телевизора призрак? Или ты хочешь мне сказать, что других видеть тебе не доводилось?

Я подумал о начальнике тюрьмы Мурсе, Гарри Тервиллигере, Бруте Хоуэлле… Я подумал о моей матери и о моей жене Джейнис, которая умерла в Алабаме. Призраки для меня не в диковинку, это точно.

– Нет, это не первый призрак, который я увидел. Но меня это потрясло, Элейн. Потому что я увидел именно Уэртона.

Она опять поцеловала меня и поднялась, скривившись от боли, очень осторожно, упираясь руками в бедра, словно боялась, что кости прорвут кожу, если их не сжимать.

– Я думаю, телевизор можно посмотреть и в другой раз. А сегодня приму лишнюю таблетку, которую я храню на черный день… или ночь. Приму ее и лягу в постель. Может, и тебе последовать моему примеру?

– Да, пожалуй. – На мгновение я подумал, а не предложить ли ей лечь в одну постель, но увидел ноющую боль в ее глазах и отказался от этой мысли. Потому что она могла бы согласиться, и согласиться только ради меня. А в этом хорошего мало.

Телевизионную комнату (у меня язык не поворачивается называть ее иначе даже иронически) мы покинули бок о бок, я замедлял шаг, чтобы не обогнать ее, она же с трудом передвигала ноги. В доме царила тишина, прерываемая редкими стонами из-за закрытых дверей: кому-то снился кошмар.

– Думаешь, ты сможешь уснуть? – спросила Элейн.

– Да, полагаю, что да, – уверенно ответил я, но, разумеется, не смог. Пролежал на кровати до восхода солнца, думая о «Поцелуе смерти». Я видел Ричарда Уидмарка, который, хихикая как безумец, привязывал старушку к инвалидному креслу, чтобы потом скатить с лестницы… «Вот что мы делаем с нытиками, – сказал он ей, а потом его лицо слилось с лицом Уильяма Уэртона, каким оно было в день его появления в блоке Е и на Зеленой миле… Уэртон, хихикающий, как Уидмарк, Уэртон, кричащий: «Веселенькая заварушка, да? Все как надо?»

На завтрак я, конечно, не пошел. После такой ночи не до завтрака. Прямым ходом отправился на веранду и начал писать.

Призраки, ну и что?

О призраках я знаю больше многих.