Текст книги "Жребий"

Глава вторая
Сьюзен (1)

Он сидел на скамейке в парке, когда заметил девушку, глядящую на него. Хорошенькую, в шелковой косынке на светлых волосах. Она держала в руках книгу, а рядом еще лежал альбом для рисунков с торчащим из него карандашом. Это был вторник, 16 сентября, первый учебный день, и из парка, как по волшебству, исчезли все школьники. Остались мамаши с детьми, несколько стариков, сидящих у памятника героям войны, и эта вот девушка, глядящая в его сторону из тени старого корявого вяза.

Она смотрела прямо на него, и на лице ее читалось изумление. Она бросила взгляд на свою книжку, опять посмотрела на него и хотела уже встать, подумав, села, опять привстала и снова села.

Он сам встал и пошел к ней, держа в руке свою книжку – вестерн в мягкой обложке.

– Добрый день, – сказал он. – Мы что, знакомы?

– Нет, – ответила она. – Но… вы Бенджамин Мейрс, так ведь?

– Ну. – Он удивленно поднял брови.

Она нервно рассмеялась, бросив на него короткий испытующий взгляд, словно пытаясь угадать его намерения. Было ясно, что она не из тех девушек, которые позволяют себе говорить с незнакомыми людьми в парке.

– Я подумала сперва, что вы мне привиделись. – Книга лежала у нее на коленях, и он увидел оттиснутый на ней штамп: «Публичная библиотека Джерусалемс-Лота». Это оказался «Воздушный танец», второй его роман. Она показала ему его фотографию четырехлетней давности на задней стороне обложки. Там его лицо выглядело мальчишеским и до испуга серьезным, глаза блестели, как черные алмазы.

– Что ж, это хороший повод для знакомства, – заметил он, и эта фраза, хоть и совершенно обычная, странно повисла в воздухе, как некое пророчество. Рядом с ними в песочнице возились малыши, и голос матери умолял Родди не качать сестру так сильно. Но сестра взлетала выше и выше, прямо в небо, цепляясь за качели в своем развевающемся платьице. Эту картину он вспоминал многие годы спустя, как тоненький ломтик, отрезанный от пирога времени. Если бы за этим ничего не последовало, все так и потонуло бы в сумраке памяти.

Потом она засмеялась и подала ему книгу.

– Можно попросить автограф?

– Книга же библиотечная.

– А я куплю ее у них или обменяю.

Он вынул из кармана ручку, открыл книгу на чистой первой странице и спросил:

– Как вас зовут?

– Сьюзен Нортон.

Он быстро, механически вывел: «Сьюзен Нортон, самой милой девушке в парке. С наилучшими пожеланиями. Бен Мейрс». Под росписью он поставил дату.

– Теперь вам придется ее украсть, – сказал он. – Она ведь уже распродана.

– Я закажу в Нью-Йорке, – возразила она, поглядев ему в глаза чуточку пристальнее. – Это замечательная книга.

– Благодарю. Когда я ее закончил и посмотрел на то, что вышло, я боялся, что ее вообще не напечатают.

Она улыбнулась, и он тоже, что сделало разговор менее принужденным. Позже он удивлялся, что все это произошло так легко и быстро. Эта мысль не была безоблачной, поскольку происшедшее казалось ему знаком судьбы, вовсе не слепой, вооруженной мощным биноклем и уже готовой схватить беспомощных смертных и смолоть их меж жерновов мироздания в какую-то только ей известную муку.

– Я и «Дочь Конвея» читала. Мне тоже понравилось. Как, наверное, и всем.

– Да нет, очень немногим, – признался он честно. Миранде тоже нравилась «Дочь Конвея», но большинство из его приятелей поругивали эту вещь, а критики просто смешали ее с грязью. Ну, на то они и критики.

– Тогда только мне.

– А новый вы читали?

– «Билли сказал – уезжай»? Нет еще. Мисс Кугэн из аптеки говорила, что он очень неприличный.

– Черт, да он почти пуританский! – возмутился Бен. – Язык грубоват, но когда ты пишешь о необразованных парнях из деревни, нельзя же… слушайте, хотите мороженого или еще чего? Мне хочется вас угостить.

Она в третий раз посмотрела ему в глаза, потом с благодарностью улыбнулась.

– Спасибо, с удовольствием. У Спенсера чудесное мороженое.

Так все и началось.

– Это и есть мисс Кугэн? – спросил Бен, понизив голос.

Он смотрел на высокую худую женщину в красном нейлоновом плаще поверх белого форменного халата. Ее подсиненные волосы были завиты.

– Да. Она каждый вторник приходит в библиотеку с тележкой и набивает ее доверху. Мисс Стэрчер просто с ума сходит.

Они сидели на красных кожаных стульях в кафе. Он потягивал шоколадную воду, она – клубничную. У Спенсера находилась и местная автобусная станция, и они могли видеть через старомодный дверной проем зал ожидания, где одиноко сидел молодой летчик в синем мундире, печально глядя на свой чемодан.

– Похоже, ему не очень хочется ехать туда, куда он едет, – заметила она, проследив его взгляд.

– Отпуск кончился, наверно, – сказал он. Теперь, подумал он, она спросит, служил ли я в армии.

Но вместо этого она сказала:

– Скоро и я так же поеду. Прощай, Салемс-Лот. Наверное, буду так же тосковать, как этот парень.

– Куда, если не секрет?

– В Нью-Йорк. Проверить, могу ли я жить самостоятельно.

– А почему бы не попробовать сделать это здесь?

– В Лоте? Мне здесь нравится. Но вот родители… вы понимаете. Они всегда словно подглядывают за мной. К тому же в Лоте девушке почти негде работать. – Она потупилась, глядя в свой стакан. Шея у нее была крепкой и загорелой, как, наверное, и вся ее фигура, вырисовывавшаяся под простым легким платьицем.

– А кем вы хотите работать?

Она пожала плечами:

– У меня заочный диплом Бостонского университета. Искусство и английский. Выбирай любое. Но оформлять офисы я не умею. Кое-кто из девочек, с которыми я училась, сейчас работают секретаршами, но я печатаю довольно плохо, не говоря уж о компьютере.

– Тогда что же остается?

– Ну… может быть, какое-нибудь издательство, – сказала она с сомнением в голосе, – или магазин… что-нибудь по части рекламы. В таких местах всегда нужно что-то рисовать, а я это умею.

– У вас есть предложения? – спросил он.

– Нет… нет. Но…

– Вам нечего делать в Нью-Йорке без предложений. Поверьте мне. Вы собьете все каблуки в поисках работы.

Она невесело улыбнулась:

– Конечно, вам лучше знать.

– Вы уже работали где-нибудь?

– Да, конечно. Удачнее всего в корпорации «Синекс». Они открывали новый кинотеатр в Портленде и заказали мне двенадцать картин в фойе. Заплатили семьсот долларов. Этого мне хватило, чтобы выкупить машину.

– Что ж, вы можете поехать в Нью-Йорк и снять там комнату на недельку, – сказал он, – и обойти все магазины и издательства с вашим дипломом. Только требуйте договора сразу на полгода, чтобы вас не надули. И не дайте этому городу завладеть вами.

– А вы? – спросила она, погружая ложку в мороженое. – Что вы делаете в этой глуши с населением тысяча триста человек?

Он пожал плечами:

– Пытаюсь написать роман.

Она была явно удивлена.

– Здесь, в Лоте? Но почему? И о чем?

– Вы пролили.

– Что?.. Ах, извините. – И она вытерла свой стакан салфеткой. – И вообще, вы не подумайте, что я такая уж болтушка. Обычно я не люблю говорить.

– Не извиняйтесь, – сказал он. – Все писатели любят говорить о своих книгах. Иногда перед сном я читаю, что пишут про меня в «Плейбое». Очень интересно.

Летчик встал. К кафе подкатил автобус, проскрипев тормозами.

– Я четыре года прожил в Салемс-Лоте мальчишкой на Бернс-роуд.

– На Бернс-роуд? Там же ничего теперь нет, кроме болота и маленького кладбища. Они называют его Хармони-Хилл.

– Я там жил с тетей Синди. Синтия Стоуэнс. Мой отец умер, и с матерью случилось… ну, что-то вроде нервного срыва. Поэтому она на время отправила меня к тете Синди. Та отослала меня обратно на Лонг-Айленд через месяц после большого пожара. – Он смотрел на ее лицо в зеркале над автоматом с газировкой. – Я плакал, когда уезжал от матери, и плакал, когда уезжал от тети Синди из Джерусалемс-Лота.

– Я родилась как раз в год пожара, – сказала Сьюзен. – Это было крупнейшее событие в нашем городе, и я его проспала.

Бен рассмеялся:

– Значит, вы на семь лет старше, чем я подумал в парке.

– Да? – Она выглядела польщенной. – Спасибо. А дом вашей тети, что, сгорел?

– Да, – сказал он. – Я хорошо помню ту ночь. Какие-то люди с ручными насосами пришли и сказали, что нам придется уйти. Мы очень испугались. Тетя Синди стала метаться, собирая вещи и запихивая их в машину. Кошмарная была ночь.

– А дом был застрахован?

– Нет, но мы успели вынести почти все, кроме телевизора. Его мы не смогли оторвать от пола. Это был старый «Видео-Кинг» с семидюймовым экраном и толстым стеклом. Очень было жаль.

– И вот вы вернулись писать книгу, – подвела она итог рассказу.

Бен не ответил. Мисс Кугэн открыла блок сигарет и высыпала пачки на стол. За прилавком с лекарствами, как седой призрак, возник мистер Лабри, местный аптекарь. Летчик стоял у входа в автобус, дожидаясь, пока водитель вернется из уборной.

– Да, – сказал наконец Бен. Он повернулся и посмотрел на нее, впервые открыто, глаза в глаза. Лицо ее, с искренними голубыми глазами и высоким чистым лбом, было очень привлекательным.

– А вы родились здесь? – спросил он.

– Да.

Он кивнул:

– Тогда вы должны меня понять. Я жил здесь ребенком, и Салемс-Лот меня очаровал. Теперь, когда я вернулся, я боюсь, что все изменилось.

– Да нет. Здесь ничего не меняется, – сказала она. – Почти ничего.

– Я когда-то играл в войну с детьми Гарденеров на болоте. Мы были пиратами, а в парке устраивали прятки и штурм крепости. После того, как я отсюда уехал, нам с матерью приходилось туго. Она покончила с собой, когда мне было четырнадцать, но еще до того мое детство кончилось. А все хорошее, что в нем было, осталось здесь. И оно все еще здесь – так мне кажется… Город ведь совсем не изменился. Смотреть на Джойнтнер-авеню – все равно, что смотреть на свое детство через тонкий слой льда, какой бывает в ноябре на замерзшей воде. Оно такое неясное, и некоторых вещей уже не разглядеть, но оно все еще здесь.

Он остановился в удивлении. Что-то он разговорился.

– Вы говорите, как по-писаному, – сказала она с благоговейным удивлением.

Он рассмеялся:

– Раньше я никогда не говорил ничего подобного.

– А что вы делали, когда ваша мать… когда она умерла?

– Пробивал лед, – кратко сказал он. – Ешьте мороженое.

Она послушно взяла ложку.

– Что-то все же изменилось, – сказала она через некоторое время. – Мистер Спенсер умер. Вы его помните?

– Конечно. Каждую среду тетя Синди ходила со мной за покупками к Кроссену и отпускала меня сюда попить имбирного пива – настоящего, рочестерского. Она всякий раз давала мне пятицентовик, завернутый в платок.

– А при мне оно стоило уже десять. А помните, что он всегда говорил?

Бен согнулся, скрючил руку в клешню и скривил губы.

– Пузырь, – прошептал он зловеще. – Ты загубишь себе пузырь этим пивом, приятель.

Ее смех взлетел к медленно вращающемуся над их головами вентилятору. Мисс Кугэн посмотрела на них с неудовольствием.

– Как похоже! Только меня он называл «красотка».

Они с восторгом глядели друг на друга.

– Не хотите ли сходить вечером в кино? – спросил он.

– С удовольствием.

– А где ближайший кинотеатр?

Она фыркнула:

– Конечно, в Портленде. Там, где фойе украшено бессмертными полотнами Сьюзен Нортон.

– А какие фильмы вы любите?

– Захватывающие, с погонями.

– Чудесно. Вы помните «Нордику»? Она была прямо в городе.

– Конечно, но ее закрыли в 68-м. Я туда ходила в школе. Когда фильмы были плохими, мы бросали в экран бумажки от попкорна, а они почти всегда были плохими. – Она опять фыркнула.

– Они всегда крутили старые сериалы, – сказал Бен. – «Человек-ракета», «Возвращение Человека-ракеты», «Крэш Каллагэн и бог смерти».

– При мне показывали то же самое.

– А что случилось потом?

– Теперь там офис Ларри Крокетта, – сказала она. – Я думаю, это из-за нового кинотеатра в Камберленде и еще из-за телевидения.

Оба немного помолчали, думая о своем. Часы на стене показывали 10.45.

Они хором произнесли: «А помните…» – посмотрели друг на друга, и на этот раз на звук их смеха обернулись не только мисс Кугэн, но и мистер Лабри.

Беседа продолжалась еще минут пятнадцать, пока Сьюзен не сказала с сожалением, что ей пора, но, конечно же, она к семи тридцати соберется в кино. Расставаясь, они оба думали о невероятных совпадениях в их жизни.

Бен побрел по Джойнтнер-авеню, остановившись на углу Брок-стрит, чтобы взглянуть еще раз на дом Марстенов. Он снова вспомнил пожар 51-го и подумал: «Может, было бы лучше, если бы он сгорел».

Нолли Гарденер вышел из муниципального здания и стал рядом с Перкинсом Гиллспаем как раз в тот момент, когда Бен и Сьюзен зашли к Спенсеру. Перкинс курил «Пэлл-Мэлл» и чистил свои желтые ногти складным ножом.

– Это тот писатель, да? – спросил Нолли.

– Ну.

– А с ним кто, Сьюзи Нортон?

– Ну.

– Хм, интересно, – сказал Нолли, поправляя ремень. На груди его горделиво блестела полицейская звезда. Он специально заказывал ее по почте, поскольку город не мог обеспечить свою полицию знаками отличия. У Перкинса тоже была звезда, но он держал ее в сумке, чего Нолли никогда не понимал. Конечно, все в Лоте знали констебля в лицо, но была и такая вещь, как традиции. Была такая вещь, как ответственность. Об этих вещах представитель власти обязан думать. Нолли, например, о них думал, хоть и был только младшим полицейским на полставки.

Нож Перкинса соскользнул и порезал ему палец.

– Дерьмо, – беззлобно выругался констебль.

– Как ты думаешь, он правда писатель?

– Конечно. У нас в библиотеке есть три его книги.

– Документальные или художественные?

– Художественные. – Перкинс сложил нож и вздохнул.

– Флойду Тиббитсу не понравится, что кто-то гуляет с его девчонкой.

– Они же не женаты, – сказал Перкинс. – И ей уже больше восемнадцати.

– Флойду все равно не понравится.

– Флойд может насрать себе в шляпу, – сказал Перкинс, туша окурок о ступеньку. После этого он достал из кармана спичечный коробок, спрятал туда окурок и убрал коробок назад.

– А где этот писатель живет?

– У Евы, – сказал Перкинс, изучая порезанный палец. – Он каждый день ходит смотреть на дом Марстенов. С очень странным лицом.

– Странным? Что это значит?

– Ничего, просто странным. – Перкинс достал из кармана сигареты. – Еще он был у Ларри Крокетта. Хотел снять это место.

– Дом Марстенов?

– Ну.

– Он что, спятил?

– Должно быть. – Перкинс согнал муху со своей правой штанины и смотрел, как она летает вокруг. – Ларри сейчас чем-то занят. Я слышал, он продает кому-то прачечную.

– Старую?

– Ну.

– А кому она понадобилась?

– Не знаю.

– Ну ладно. – Нолли встал и опять подтянул ремень. – Пойду проедусь по городу.

– Давай, – сказал Перкинс, закуривая.

– Ты не поедешь?

– Нет, посижу тут еще немного.

– Ну, тогда до скорого.

Нолли спустился вниз, думая (уже не в первый раз), когда же Перкинс уйдет и уступит ему свое место. Какое же преступление можно раскрыть, посиживая на ступеньках муниципалитета?

Перкинс смотрел ему вслед с легким чувством облегчения.

Нол ли – хороший парень, но чересчур деятельный. Он опять достал свой нож, раскрыл его и принялся чистить ногти.

Джерусалемс-Лот (Судьба Иерусалима) был основан в 1765 году, за 55 лет до того, как Мэн по Миссурийскому компромиссу сделался штатом. Через двести лет годовщина этого события была отмечена фейерверком и гуляньями в городском парке; индейский костюм Дебби Форрестер загорелся от случайной искры, а шестерых парней Перкинс Гиллспай отправил в холодную за появление на людях в нетрезвом виде.

Город получил свое имя по совершенно прозаическому поводу. Одним из первых обитателей этих мест был долговязый суровый фермер по имени Чарльз Белнэп Тэннер. Он держал свиней, и одного из хряков назвал Иерусалимом. Как-то злосчастный хряк вырвался из свинарника и убежал в лес. После этого еще долгие годы Тэннер зловещим тоном предостерегал детей, когда они выходили за околицу: «Будьте осторожны! Помните о судьбе Иерусалима!» Память об этом сохранилась и дала городу название, которое не означало, по существу, ничего, кроме того, что в Америке и свинья может попасть в историю.

Главная улица, сначала именовавшаяся Портленд-Пост-роуд, была в 1896-м переименована в честь Элиаса Джойнтнера. Он шесть лет избирался в палату представителей (до самой смерти, последовавшей от сифилиса в возрасте пятидесяти восьми лет) и был единственным историческим деятелем в городе, если не считать хряка Иерусалима и Пэрл Энн Баттс, которая в 1907-м сбежала в Нью-Йорк, чтобы стать актрисой.

Брок-стрит пересекала Джойнтнер-авеню в самом центре, и город на карте походил на мишень, почти круглый, кроме небольшого выступа на востоке, где граница доходила до Ройял-ривер.

Северо-западная часть была самой лесистой и возвышенной в городе. Древние пологие холмы спускались к самому городу, и на одном из них как раз и стоял дом Марстенов.

Большую часть северо-восточной стороны занимали луга – люцерна, тимофеевка и клевер. Здесь протекала Ройял-ривер, ленивая речушка, почти сравнявшаяся со своими берегами. Она текла под деревянным мостом на Брок-стрит и уходила на север, где за миллионы лет прорезала в толще гранита русло в пятьдесят футов глубиной. Дети называли это место Прыжок пьяницы из-за того, что несколько лет назад Томми Рэтбун, сводный брат Вирджа Рэтбуна, разбился там, пытаясь в пьяном виде пройти в город. Речка впадала в сильно загрязненный Андроскоггин, но сама не была грязной: единственным промышленным предприятием в Лоте была давно закрытая лесопилка. Летом часто можно было видеть рыбаков на мосту у Брок-стрит, и в Ройял никогда не переводилась рыба.

Юго-восточная часть считалась самой красивой. Во время пожара она выгорела, но там не осталось пепелищ или уродливых развалин. По обеим сторонам Гриффен-роуд земля принадлежала Чарльзу Гриффену, крупнейшему фермеру района, и со Школьного холма можно было видеть сияющую на солнце алюминиевую крышу его сарая. Вокруг были и другие фермы, но в большинстве домов жили рабочие, ездящие на работу в Портленд или Льюистон. Иногда, осенью, можно было стоять на вершине Школьного холма, вздыхать запах гари и видеть разъезжающий там и сям фургон Добровольной пожарной охраны, кажущийся сверху игрушечным. Урок 51-го не прошел для города даром.

На юго-западе находились трейлеры и все, что окружало их, словно пояс астероидов: старые, полуразбитые машины; пивные банки, грудами наваленные вдоль дорог; мусорные баки, оттуда тянуло зловонием. Дома здесь больше походили на сараи, но почти у каждого в окне торчала телевизионная антенна. Телевизоры были цветными, купленными в кредит у Гранта или Сейрса. Дворики всех этих лачуг и трейлеров были заполнены детьми, игрушками, разбитыми грузовиками, снегоходами и мотоциклами. Иногда трейлеры содержались в хорошем виде, но зачастую мало напоминали жилье, заросшие до колес одуванчиками и лебедой. У границ города, где Брок-стрит становилась Брок-роуд, находилось заведение Делла, где по пятницам играл рок-н-ролл, а по субботам устраивались танцы. Оно сгорело в 71-м, но было вскоре отстроено. Для городских ковбоев и их подружек это было любимое место, где можно посидеть, выпить пива и подраться.

Телефоны имели двух-, четырех– и шестистороннюю линии связи, поэтому люди всегда знали, откуда им звонят. Скандалы, как и во всех маленьких городках, распространялись от окраин к центру, и большинство их происходило на юго-западе, хотя и другие части спешили добавить что-нибудь в общий котел.

Город управлялся городским собранием, хотя еще с 65-го года шли споры о его замене на городской совет, переизбираемый каждый год. Но город рос слишком медленно для того, чтобы старые формы утратили дее способность, хотя у любого приезжего их архаичность вызывала недоумение. Среди должностных лиц числились три члена управления, констебль, попечитель по делам бедных, городской клерк (который мог зарегистрировать вашу машину, если бы вы пожелали зайти к нему в контору на Таггарт-Стрим-роуд) и школьный смотритель. На Добровольную пожарную охрану выделялось триста долларов каждый год. Но она скорее всего была клубом старых приятелей-пенсионеров. Осенью, когда жгли траву, они проявляли какие-то признаки активности, а в остальное время года предавались воспоминаниям. Департамент общественных работ отсутствовал из-за того, что в городе не было централизованной сети водоснабжения, канализации или электричества. Опоры Центральной мэнской линии электропередач пересекали город по диагонали, уходя на север по широкой просеке в лесу. Одна из опор нависала прямо над домом Марстенов, как одинокий часовой.

Салемс-Лот узнавал о войнах, стихийных бедствиях и разногласиях в правительстве из теленовостей Уолтера Кронкайта. Парень Роттеров погиб во Вьетнаме, а сын Клода Боуи вернулся оттуда с протезом – подорвался на мине, но ему дали работу на почте, и все устроилось. Волосы у молодежи стали длиннее, одежда тоже изменилась, но никто не обратил на это особого внимания. Когда в высшей школе отменили форму, Эджи Корлисс написала возмущенное письмо в камберлендский «Леджер», но она писала тогда письма каждый месяц – о вреде алкоголя и о необходимости уверовать в Христа всем сердцем.

Кое-кто из молодежи употреблял наркотики, но большей проблемой был алкоголь. Когда возраст его употребления был уменьшен до восемнадцати лет, многие парни просиживали вечера у Делла. Часто это кончалось плохо; например, когда Билли Смит врезался на мотоцикле в дерево и разбился вместе со своей подружкой Лаверн Дьюб.

Но не считая всего этого, бури в жизни страны обходили Лот стороной. Время шло здесь по иным законам. В таком чудном городке не могло случиться ничего. Совсем ничего.