Текст книги "Мешок с костями"

– Вы бросили школу?

Он скорчила гримаску, кивнула.

– Я не хотела, чтобы шесть месяцев одноклассники смотрели, как я раздуваюсь, словно воздушный шар. Лэнс меня поддержал. Сказал, что я могу сдать экзамены экстерном. В прошлом году я их сдала. Без труда. А теперь мы с Ки предоставлены самим себе. Даже если моя тетя согласится мне помочь, что она может сделать? Она работает на швейной фабрике в Касл-Роке и получает примерно шестнадцать тысяч долларов в год.

Я кивнул, подумав о том, что примерно столько же получал раз в квартал за переиздания моих книг на французском. И тут я вспомнил слова Ки, сказанные в день нашей встречи.

– Когда я уносил Ки на обочину, она сказала, что уйдет к седой нанни, если вы будете на нее сердиться. Если ваши родители умерли, кого она имела… – Только я мог и не спрашивать: мне вполне хватало ума, чтобы сложить два и два. – Седая нанни – Роджетт Уитмор? Секретарь Дивоура? Но это означает…

– Что Ки бывала у них? Конечно, бывала. Еще месяц назад я довольно часто разрешала ей навещать своего деда, соответственно и Роджетт. Раз или два в неделю она оставалась у них и на ночь. Ки нравится ее «седой паппи», во всяком случае, сначала нравился, а от этой жуткой женщины она просто без ума.

Мне показалось, что по телу Мэтти пробежала дрожь, хотя ночь выдалась теплая.

– Дивоур позвонил сказать, что приедет на похороны сына, и спросил, сможет ли он повидаться с внучкой. Вежливый, обходительный, словно и не пытался откупиться от меня с того самого момента, как Лэнс сказал ему, что мы собираемся пожениться.

– А он пытался?

– Еще бы. Поначалу предложил сто тысяч долларов. В августе 1994-го, сразу после того как Лэнс сообщил ему, что мы поженимся в середине сентября.

– За что?

– Мне предлагалось отстать от его мальчика и уехать в неизвестном направлении, не оставив адреса. Я рассказала об этом Лэнсу, и он чуть не выпрыгнул из штанов. Позвонил своему старику и заявил, что мы все равно поженимся, нравится ему это или нет. Сказал, что ему лучше бы вести себя как положено, если он хочет увидеть своих внуков.

Будь у Лэнса Дивоура другой отец, подумал я, можно было бы сказать, что он отреагировал адекватно. Я, во всяком случае, проникся к нему уважением. Да только он имел дело с человеком, который в детстве украл новый снегокат Скутера Ларриби.

– Эти предложения я получала непосредственно от Дивоура, по телефону. В отсутствие Лэнса. Потом, за десять дней до свадьбы, ко мне пожаловал Дикки Осгуд. Мне предлагалось позвонить по телефону – номер он мне продиктовал – в Делавэр, а когда я позвоню… – Мэтти покачала головой. – Вы не поверите. Такое возможно только в книгах.

– Могу высказать догадку?

– Попробуйте.

– Он попытался купить ребенка. Купить у вас Киру.

Ее глаза широко раскрылись. Луна уже поднялась, так что изумление, отразившееся на ее лице, не укрылось от меня.

– Сколько? – спросил я. – Мне любопытно. Сколько он предложил вам за то, что вы родите ребенка, оставите его Лэнсу и исчезнете?

– Два миллиона долларов, – прошептала Мэтти. – Положенные в любой банк по моему выбору, к западу от Миссисипи. При условии, что я подпишу договор, согласно которому буду держаться подальше от нее… и Лэнса… до апреля две тысячи шестнадцатого года.

– То есть пока Кире не исполнится двадцать один.

– Да.

– А поскольку Осгуд не знал никаких подробностей, репутация Дивоура в городе не пострадала бы.

– Точно. И двумя миллионами дело не ограничивалось. Я получала бы по миллиону на пятый, десятый, пятнадцатый и двадцатый дни рождения Киры. – Она покачала головой, словно не верила только что произнесенным словам. – На кухне вздувается линолеум, с душа падает лейка, этот чертов трейлер скоро проржавеет насквозь, но я могла бы иметь шесть миллионов долларов.

А ты рассматривала это предложение всерьез, Мэтти?..

Хотел я задать этот вопрос, но счел подобное любопытство неприличным.

– Вы сказали Лэнсу?

– Пыталась не говорить. Он и так злился на отца, и мне не хотелось еще больше обострять их отношения. Я не хотела, чтобы наша семейная жизнь начиналась с ненависти, пусть для нее и были основания… не хотела, чтобы Лэнс… потом… вы понимаете… – Она вскинула руки и уронила их на колени. Она показалась мне такой беззащитной.

– Вы не хотели, чтобы через десять лет Лэнс сказал вам: «Ты, сука, испортила мне отношения с отцом».

– Примерно так. Но в конце концов меня прорвало. Наверное, иначе и быть не могло. Выросла я в бедной семье, первые колготки появились у меня в одиннадцать, до тринадцати я заплетала косу или носила конский хвост, думала, что штат Нью-Йорк и город Нью-Йорк – это одно и тоже… а этот человек… отец Лэнса, которого я никогда не видела… предложил мне шесть миллионов. Я ужасно боялась. Мне снилось, что ночью он приходит ко мне в образе тролля и выкрадывает моего ребенка. Он проскальзывал в окно, как змея…

– Безусловно, таща за собой кислородную маску.

Мэтти улыбнулась:

– Тогда я ничего не знала про кислород. И про Роджетт Уитмор. Я лишь хочу сказать, что мне было всего семнадцать и я не умела хранить тайны. – При этих словах мне пришлось скрыть улыбку: она произнесла их таким тоном, будто десятилетия разделяли ту наивную девушку и эту женщину, экстерном закончившую школу.

– Лэнс разозлился.

– Так разозлился, что не стал звонить, а отправил письмо электронной почтой. Вы же знаете, он заикался, а при волнении заикание только усиливалось. Поэтому телефонного разговора не получилось бы.

Вот теперь я мог представить себе полную картину. Лэнс Дивоур написал отцу немыслимое письмо, немыслимое с точки зрения такого человека, как Макс Дивоур. В письме говорилось, что Лэнс больше не желает знаться с отцом, и Мэтти, естественно, тоже. Поэтому в их доме (конечно, трейлер фирмы «Модейр» – не бревенчатая хижина дровосека из сказки братьев Гримм, но последняя писалась в другое время) он отныне незваный гость. Его не будут ждать на рождение внука (или внучки), а если он пошлет подарок, то его тут же вернут. «И больше не лезь в мою жизнь, папа. На этот раз ты зашел слишком далеко, чтобы я мог тебя простить».

Безусловно, есть способ найти путь к сердцу оскорбленного ребенка. Но путь этот сложный, требующий немалых усилий и такта… но спросите себя: попал бы в такую ситуацию отец, обладающий хоть малейшими дипломатическими способностями? Стал бы тот, кто хоть чуть-чуть разбирается в особенностях человеческого характера, предлагать невесте сына выкуп (столь огромный, что она и представить себе не могла такой суммы) за отказ от своего первенца? Ведь он предлагал свою дьявольскую сделку семнадцатилетней девушке, для которой романтика жизни – не пустой звук. В любом случае Дивоуру следовало немного подождать, прежде чем выходить к ней с окончательным предложением. Вы можете возразить, что он не мог знать, сколько у него в запасе времени, но это не аргумент. Я склонен согласиться с Мэтти: той иссушенной, сморщенной сливой, что служила ему сердцем, Макс Дивоур искренне верил, что будет жить вечно.

И потом, не мог он сдержаться. Вот он, снегокат, который он хотел получить, на самом виду, по другую сторону окна. Всего-то делов – разбить стекло и взять снегокат. Именно так он поступал всю жизнь и, получив письмо сына, отреагировал не тонко, как положено умудренному опытом мужчине, а импульсивно, как ребенок, разбивающий окно, чтобы добраться до снегоката, на который положил глаз. Лэнс не хотел, чтобы он, Макс, вмешивался в его жизнь? Отлично. Макс может жить со своей Замарашкой в трейлере, палатке или амбаре. И хватит ему обследовать леса, получая за это приличные деньги. Пусть ищет настоящую работу. Пусть хлебнет жизни простого люда!

Другими словами: «Ты не можешь отрезать меня от своей жизни, сынок. Потому что я тебя увольняю!»

– На похоронах мы не бросились друг другу в объятия, – продолжила Мэтти. – Такого не было. Но по отношению ко мне он вел себя прилично, чего я не ожидала, и я постаралась ответить ему тем же. Он предложил выплачивать мне ежемесячное пособие, но я отказалась. Боялась, что благодаря этим деньгам он сможет предъявить права на ребенка.

– Я в этом сомневаюсь, но ваша осторожность мне нравится. Что произошло, когда он впервые увидел Киру? Вы помните, Мэтти?

– Не забуду до конца жизни. – Она сунула руку в карман платья, достала смятую пачку, вытряхнула из нее сигарету. Посмотрела на нее с жадностью и одновременно с отвращением. – Я бросила курить, когда Лэнс сказал, что денег на сигареты у нас нет. Я понимала, что он прав. Но привычка вернулась. Я выкуриваю пачку в неделю, хотя очень хорошо знаю, что это слишком много, но иногда мне просто необходимо расслабиться. Составите мне компанию?

Я покачал головой. Она закурила, и в пламени спички я вновь отметил, какая же она красивая. Оставалось только гадать, за кого же принял ее старик.

– Первый раз он встретился с внучкой около похоронного бюро Дейкина в Моттоне. На церемонии прощания. Вы знаете, что это такое?

– Да, – ответил я, думая о Джо.

– Гроб закрыли крышкой, но все равно это называлось прощанием с покойным. Странно. Я вышла на улицу, чтобы выкурить сигарету. Велела Ки сесть на ступеньку у двери, а сама отошла на пару шагов, чтобы она не дышала дымом. И тут к похоронному бюро подкатил большой серый лимузин. Я такие видела только в кино. И сразу поняла, кто в нем приехал. Убрала сигареты в сумочку, подозвала Ки. Она подошла, взяла меня за руку. Открылась дверца лимузина, из салона первой появилась Роджетт Уитмор. С кислородной маской в руке, но в тот момент маска ему не понадобилась. За Уитмор вылез он. Высокий мужчина. Пониже вас, Майк, но тоже высокий. В сером костюме и черных лакированных туфлях.

Она помолчала. Сигарета поднялась к ее губам, вновь вернулась к ручке кресла – красный светлячок в темноте, чуть разогнанной лунным светом.

– Поначалу он не произнес ни слова. Женщина попыталась взять его за руку и помочь подняться по трем или четырем ступенькам, что отделяли тротуар от площадки перед дверью похоронного бюро, но он ее оттолкнул. Добрался до площадки сам, хотя я слышала, что в груди у него все клокотало. Не знаю, смог бы он осилить эти ступеньки теперь. Тогда они дались ему нелегко, а сейчас прошел год. Он бросил на меня быстрый взгляд, потом наклонился, уперся руками в колени, уставился на Киру. А она смотрела на него.

Да. Такое я мог себе представить… пусть и не в цвете, но и не как фотографию. Скорее как гравюру, иллюстрацию к «Сказкам братьев Гримм». Маленькая девочка с широко раскрытыми глазами смотрит на богатого старика… когда-то мальчика, укравшего снегокат, а теперь прожившего большую часть своей жизни… еще один мешок с костями. Перед моим мысленным взором возникла Ки в курточке и шапочке, а из-под съехавшей в сторону маски доброго дедушки Дивоура виднелась волчья пасть. «Какие у тебя большие глаза, дедушка, какой у тебя большой нос, дедушка, и зубы у тебя какие большие».

– Он поднял ее на руки. Не знаю, каких это стоило ему усилий, но поднял. И, что удивительно, Ки разрешила ему взять ее на руки. Она видела его впервые, дети обычно боятся стариков, но она разрешила ему взять ее на руки. «Ты знаешь, кто я?» – спросил он. Она покачала головой, но ее взгляд ясно говорил о том, что она… знала. Как вы думаете, такое возможно?

– Да.

– Он сказал: «Я – твой дедушка». И я буквально выхватила ее из его рук, Майк. Выхватила, потому что у меня возникла безумная мысль… Даже не знаю…

– Вы подумали, что он собирается ее съесть?

Сигарета застыла, не добравшись до ее губ. Глаза округлились.

– Как вы догадались? Как вы могли догадаться?

– Потому что я воспринимаю все это как сказку. Маленькая Красная Шапочка и старый Серый Волк. Так что он сделал?

– Пожирал ее глазами. С тех пор он научил ее играть в шашки, и в «Кэнди ленд», и в домино. Ей только три года, а он уже научил ее сложению и вычитанию. В «Уэррингтоне» у нее своя комната и свой маленький компьютер. Одному Богу известно, что она может на нем делать… Но тогда он только смотрел на нее. И такого голодного взгляда видеть мне не приходилось. А Ки смотрела на него. Длилось это не больше двадцати секунд, но мне показалось, что прошла вечность. Потом он попытался передать ее мне. Старался изо всех сил, но, не будь я рядом, он бы выронил ее. Он покачнулся, и Роджетт Уитмор мгновенно поддержала его. Вот тут он взял кислородную маску, от нее эластичный шланг тянулся к маленькому баллончику, и закрыл ею рот и нос. Пару раз глубоко вдохнул и ожил. Отдал маску Роджетт и впервые по-настоящему посмотрел на меня. «Я вел себя как дурак, не правда ли?» – спросил он. И я ответила: «Да, сэр, думаю, что да». Он так зло на меня глянул. Думаю, будь он на пять лет моложе, врезал бы мне в челюсть.

– Но помолодеть не мог, а потому и не врезал.

– Нет. Сказал: «Я хочу зайти внутрь. Вы мне поможете?» Я ответила, что помогу. И мы вошли в здание похоронного бюро, Роджетт – по одну его руку, я – по другую. Кира ковыляла рядом со мной. Мне казалось, что я – гаремная наложница. Ощущение мне не понравилось. В вестибюле он присел и вновь приложился к кислородной маске. Роджетт тем временем смотрела на Киру. По-моему, у этой женщины пугающее, отталкивающее лицо, оно напоминает мне какую-то картину…

– «Крик»? Кисти Манча?

– Точно. – Она бросила сигарету на землю, докурив практически до фильтра, и раздавила белой кроссовкой. – Но Ки нисколько ее не испугалась. Ни тогда, ни потом. Роджетт наклонилась к Кире и спросила: «Какое слово рифмуется со словом дама?» И Кира без запинки ответила: «Рама!» Роджетт полезла в сумочку и достала «Хершис киссес»[81]81
  Ненавязчивая реклама этих конфет добралась и до российского телевидения.


[Закрыть]. Ки взглянула на меня, словно спрашивая разрешения, и я кивнула: «Только одну и не запачкай платье». Ки сунула конфетку в рот и улыбнулась Роджетт, словно они с давних пор ходили в подругах. Тем временем Дивоур отдышался, но выглядел очень усталым… никогда в жизни я не видела более усталого человека. Он напомнил мне какую-то фразу из Библии, насчет того, что в старости нам жизнь не в радость. И я его пожалела. Наверное, он это почувствовал, потому что взял меня за руку. И попросил: «Не отталкивай меня». В тот момент я увидела в его лице черты Лэнса. Заплакала. Ответила: «Не оттолкну, если вы меня не заставите».

Я видел их в вестибюле похоронного бюро: он сидит, она стоит, маленькая девочка во все глаза смотрит на них, посасывая сладкую «Хершис киссес». Под звуки негромкой органной музыки. Старина Макс показал себя хитрецом и в день прощания с сыном, подумал я. «Не отталкивай меня!» Это же надо!

«Я пытался откупиться от тебя, а когда из этого ничего не вышло, поднял ставки, чтобы купить твоего ребенка. Когда и этот план потерпел неудачу, заявил сыну, что ты, он и моя внучка будете пожинать плоды своего опрометчивого решения. Косвенным образом я виноват в том, что он упал с трейлера и сломал себе шею, но не отталкивай меня, Мэтти. Я всего лишь несчастный старик, поэтому не отталкивай меня».

– Я сглупила, да?

– Вы решили, что он лучше, чем вам казалось. Если полагать это глупостью, Мэтти, в мире ее очень не хватает.

– Сомнения у меня оставались, – продолжила она. – Поэтому я не стала брать его денег, а к октябрю он их мне больше и не предлагал. Но я позволила ему видеться с Кирой. Наверное, рассчитывала, что со временем Кире что-то обломится, но скорее всего я об этом не думала. Основная причина заключалась в том, что по линии отца у девочки оставался только он. Я хотела, чтобы она радовалась общению с дедом. Поначалу все складывалось как нельзя лучше. А потом что-то начало меняться. Я поняла, что Кира уже не так любит своего «седого паппи». Ее отношение к Роджетт оставалось неизменным, но Макс Дивоур начал ее пугать. Я не понимала почему, а она ничего не могла объяснить. Однажды я спросила ее, не трогал ли он ее в некоторых местечках, отчего у нее возникали необычные ощущения. Показала где, но она ответила, что нет. Я ей поверила, но… все-таки он что-то сказал или сделал. В этом я почти уверена.

– А может, причина в том, что его дыхание стало еще более затрудненным, – вставил я. – Одного этого клокотания достаточно, чтобы напугать ребенка. А может, во время ее пребывания в «Уэррингтоне» у него случился какой-нибудь приступ или припадок. А как он вел себя по отношению к вам, Мэтти?

– Ну… где-то в феврале Линди Бриггс сказала мне, что приходил Джордж Футмен, чтобы проверить установленные в библиотеке огнетушители и детекторы дыма. Он также спросил у Линди, не замечены ли в последнее время в мусоре банки из-под пива и бутылки из-под вина. А также бычки от самокруток.

– Другими словами, «косяки».

– Именно. И Дикки Осгуд, как я слышала, навещал моих близких подруг. Поболтать. Порыться в грязи.

– Мог он что-нибудь нарыть?

– По большому счету, слава Богу, нет.

Я надеялся, что она права, и я надеялся, что Джон Сторроу вытянет из нее все, если мне она чего-то не договаривает.

– Но вы все равно позволяли Ки видеться с ним.

– Я не видела смысла запрещать эти встречи. Думала, что благодаря им он будет тянуть с реализацией своих коварных планов, если они и существовали.

Напрасные надежды, подумал я.

– А потом, весной, у меня появились страхи.

– Страхи? И чего вы боялись?

– Не знаю. – Она достала пачку сигарет, посмотрела на нее, вновь убрала в карман. – Боялась я не из-за того, что мой свёкор роется в моем грязном белье. Боялась из-за Ки. Тревога не отпускала меня все то время, что Ки проводила с ним… с ними. Роджетт приезжала на «БМВ», автомобиль она то ли купила, то ли взяла в аренду, а Ки уже сидела на крылечке, поджидая ее. С пакетом с игрушками, если ехала на день, с розовым чемоданчиком «Микки Маус», если собиралась остаться на ночь. И по возвращении она всегда привозила с собой что-то новое. Мой свёкор не отпускал ее без подарка. Прежде чем посадить Ки в машину, Роджетт холодно улыбалась мне и говорила: «Значит, до семи вечера, ужином мы ее покормим» или «Значит, до восьми утра, я привезу ее после завтрака». Я отвечала «хорошо», и тогда Роджетт лезла в сумочку, доставала «Хершис киссес» и протягивала Ки. Затем произносила какое-нибудь слово, которое Ки тут же рифмовала. После чего получала в награду конфетку – у меня всегда возникали ассоциации с хозяином собаки, поощряющим свою любимицу за правильно выполненную команду, – и они уезжали. И ровно в семь вечера или в восемь утра «БМВ» подкатывал к нашему трейлеру. По этой женщине я могла проверять часы. Но я продолжала волноваться.

– Что им может надоесть легальный процесс и они просто украдут ребенка?

Мне представлялось, что это логичное опасение, настолько логичное, что меня удивляло, как могла Мэтти разрешить дочке бывать у старика. В судебных процессах об опеке право владения на девять десятых определяло решение суда. Поэтому, если Мэтти сказала мне правду о своем прошлом и настоящем, слушания могли сильно затянуться даже для такого богача, как мистер Дивоур. Поэтому похищение, возможно, оказалось бы куда более эффективным решением.

– Не только. Я допускала, что такое возможно, но дело не в этом. Я просто боялась. Чего именно – сказать не могу. До сих пор не имею ни малейшего представления. Но каждый вечер, где-нибудь в четверть седьмого, меня начинала бить дрожь, а в голове повторялась одна и та же мысль: «Сегодня эта седая стерва ее не привезет. Сегодня она…»

Я ждал. Пауза затягивалась, и я нарушил ее первым:

– Она – что?

– Я же говорю вам, не знаю. Но с весны я начала бояться за Ки. А к июню я уже не могла выносить этого страха и отменила ее поездки к деду. Кира с тех пор злится на меня. Я уверена, что ее выходка четвертого июля обусловлена именно этим. Про деда она не вспоминает, но часто задает вопросы: «Мэтти, что сейчас делает седая нанни?» или «Как ты думаешь, понравилось бы седой нанни мое новое платье?» Или подбегает ко мне со словами «петь-лететь, король-пароль» и просит награду.

– Как отреагировал Дивоур?

– Осатанел от ярости. Сначала раз за разом звонил, спрашивая, в чем дело, потом стал угрожать.

– Физически?

– Нет, главным образом судом. Мол, он отнимет ее у меня, покажет всему миру, что я никакая мать, у меня нет ни единого шанса остаться с Ки и единственное, чем я могу хоть немного облегчить свою судьбу, – разрешить ему видеться с внучкой, черт побери!

Я кивнул:

– «Пожалуйста, не отталкивай меня» не вяжется с человеком, который позвонил мне, когда я смотрел фейерверк, а вот последнее очень даже на него похоже.

– Мне звонил еще Дикки Осгуд и еще кое-кто из местных. Включая Ричи Лэттимора, давнего знакомца Лэнса. Ричи сказал, что я пренебрегаю памятью Лэнса.

– А как насчет Джорджа Футмена?

– Какое-то время он кружил неподалеку. Показывал, что приглядывает за мной. Не звонил, не заезжал. Вы спросили насчет физических угроз. Для меня появление патрульной машины Футмена и есть физическая угроза. Он меня пугает. Но сейчас меня все пугает.

– Несмотря на то что Кира больше не ездит к деду?

– Да. Ощущение… как перед грозой. Словно что-то должно произойти. И ощущение это усиливается с каждым днем.

– Телефон Джона Сторроу, – напомнил я. – Дать его вам?

Она помолчала, глядя на лежащие на коленях руки. Потом вскинула голову, кивнула.

– Да. И позвольте вас поблагодарить. От всего сердца.

Розовый листок с телефонным номером Джона лежал у меня в нагрудном кармане рубашки. Она взялась за него, но не потянула к себе. Наши пальцы соприкасались, а она пристально смотрела на меня. Словно знала о моих мотивах больше, чем я.

– Как я смогу расплатиться с вами? – спросила она, и я понял, что это очень ее волнует.

– Расскажите Сторроу все, что рассказали мне. – Я выпустил листок и поднялся. – Все будет хорошо. А теперь мне пора. Вы мне позвоните после разговора с ним?

– Обязательно.

Мы направились к моему автомобилю. У самой дверцы я повернулся к ней. На мгновение подумал, что она сейчас обнимет меня, из чувства благодарности, а уж потом, учитывая наше настроение, все могло пойти по нарастающей, как в хорошей мелодраме. Но ситуация и впрямь сложилась мелодраматическая, прямо-таки сказочная история, в которой схлестнулись добро и зло, а герои лишены нормальной сексуальной жизни.

Но тут на вершине холма, около супермаркета, высветились автомобильные фары и проследовали мимо автомастерской, держа курс на нас, с каждой секундой становясь все ярче. Мэтти отступила на шаг, даже убрала руки за спину, как ребенок, которого застукали за непристойным занятием. Машина проехала мимо, оставив нас в темноте… но настрой исчез, если и был.

– Спасибо за обед, – поблагодарил я Мэтти. – Все было чудесно.

– Спасибо за адвоката, я уверена, он тоже будет чудесным, – ответила она, и мы оба рассмеялись. Атмосфера успокоилась, между нами уже не проскакивали искры. – Знаете, однажды он говорил о вас. Дивоур.

Я удивленно взглянул на нее:

– Я и представить себе не мог, что он знает о моем существовании. Я хочу сказать, до этой истории.

– Знает, будьте уверены. И говорил он о вас, как мне показалось, очень доброжелательно.

– Вы шутите.

– Нет. Он сказал, что ваш прадед и его прадед вместе работали на лесоповале и жили по соседству. Неподалеку от Маринес-Бойда. «Они срали в одну выгребную яму», – так он это высказал. Очаровательно, не правда ли? Он сказал, раз среди потомков двух лесорубов есть миллионеры, значит, вся система работает, как и должна. «Даже если на это потребовалось три поколения», – вот его слова. В то время я думала, что этим он осуждает Лэнса.

– Глупость какая-то. – Я покачал головой. – Моя семья с побережья. Праутс-Нек. Мой отец рыбачил, так же как и его отец. И мой прадед тоже. Они вытаскивали лобстеров и забрасывали сети, но не рубили деревья. – Я не грешил против истины, однако чувствовал, что чего-то не учитываю. Из глубин памяти никак не могло вырваться воспоминание, напрямую связанное с ее рассказом. Оставалось надеяться, что утро вечера мудренее и назавтра мне все откроется.

– Может, он говорил о семье вашей жены?

– Нет. Арлены есть и в Мэне, это большая семья, но в основном они живут в Массачусетсе. Сейчас кого только среди них нет, но в конце восьмидесятых годов прошлого столетия практически все они работали в каменоломнях Молден-Линна. Дивоур подшутил над вами, Мэтти. – Но и тогда я знал, что это не так. Возможно, он где-то в чем-то ошибся, в восемьдесят пять многое может путаться, но уж в шутники Макса Дивоура записывать не следовало. Перед моим мысленным взором возникли невидимые кабели, протянувшиеся здесь, в Тэ-Эр, под поверхностью земли, во всех направлениях. Невидимые, но под высоким напряжением.

Моя рука лежала на крыше автомобиля, и тут Мэтти коснулась ее своей.

– Прежде чем вы уедете, позвольте задать вам один вопрос. Предупреждаю, очень глупый.

– Валяйте. Глупые вопросы – это по моей части.

– Вот этот рассказ, «Бартлеби». О чем он? Почему Мелвилл написал его?

Я уж хотел рассмеяться, но лунного света хватило для того, что я разглядел ее лицо и понял, что вопрос задан серьезно. А потому мой смех бы ее обидел. Она входила в читательский кружок Линди Бриггс (в восьмидесятых я как-то там выступал), все остальные члены кружка были старше ее как минимум на двадцать лет, и она боялась ляпнуть какую-нибудь глупость.

– Я должна выступить на следующем заседании, и мне не хотелось бы ограничиться только пересказом, чтобы все поняли, что рассказ я прочитала. Я бьюсь над вопросами, которые задала вам, и не могу найти ответа. Я сомневаюсь, что этот рассказ из тех, в которых каким-то чудом все становится ясно на последних страницах. И при этом меня не оставляет ощущение, что ответ лежит на самой поверхности, но почему-то я не могу его увидеть.

Тут я вновь подумал о кабелях, кабелях, бегущих во всех направлениях, некой подземной сети-паутине, соединяющей людей и дома, деревни, города. Человек не может увидеть эти кабели, но чувствует их присутствие. Особенно если старается вырваться из этой паутины.

А Мэтти ждала, глядя на меня с надеждой и тревогой.

– Хорошо, слушайте внимательно, лекция начинается.

– Я слушаю. Будьте уверены.

– Большинство критиков сходится в том, что «Гекльберри Финн» – первый современный американский роман, и это справедливо, но, будь «Бартлеби» на сто страниц длиннее, я думаю, что поставил бы все мои деньги на него. Вы знаете, кто такой писец?

– Секретарь?

– Высоко взяли. У писца только одна функция – переписывать бумаги. Вроде Боба Крэтшита в «Рождественской песни». Только Диккенс дает Крэтшиту и прошлое, и семейную жизнь. А вот Мелвилл лишает Бартлеби всего. Бартлеби – первый персонаж в американской литературе, который ни с кем и ни с чем не связан, вот так…

Среди потомков двух лесорубов есть миллионеры. Их прадеды срали в одну выгребную яму.

– Майк?

– Что?

– С вами все в порядке?

– Конечно. – Я попытался сосредоточиться. – Бартлеби связывает с жизнью только работа. В этом смысле он типичный американец двадцатого столетия, практически не отличающийся от Человека в сером фланелевом костюме Слоуна Уилсона или, в более мрачном варианте, Майкла Корлеоне из «Крестного отца». Но потом Бартлеби начинает ставить под сомнение даже работу, божество мужской половины американского среднего класса.

Она слушала с неподдельным интересом, и я подумал: как жаль, что она пропустила последний год средней школы. Он принес бы много радости и ей, и ее учителям.

– Вот почему он начинает все чаще говорить: «Я предпочитаю не…»? – спросила она.

– Да. Представим себе, что Бартлеби… воздушный шар, наполненный горячим воздухом. Только одна веревка связывает его с землей, и веревка эта – бумаги, которые он переписывает. И мы можем определить скорость гниения этой единственной веревки по расширению круга всего того, что Бартлеби предпочитает не делать. Наконец веревка рвется, и Бартлеби улетает. Чертовски волнующий рассказ, не так ли?

– Однажды он мне приснился, – призналась Мэтти. – Я открыла дверь трейлера, и вот он, сидит на ступеньках в старом черном костюме. Тощий, лысоватый. Я говорю: «Вы не подвинетесь? Мне надо пройти и развесить на веревках постиранное белье». А он отвечает: «Я бы предпочел не двигаться». Да, пожалуй, вы правы. Этот рассказ может вывести из душевного равновесия.

– Значит, он по-прежнему актуален. – Я сел за руль. – Позвоните мне. Расскажите, о чем договорились с Джоном Сторроу.

– Обязательно. И если я могу хоть как-то расплатиться с вами, только скажите как.

«Только скажите как». До чего же она молода и наивна, выдавая мне незаполненный подписанный чек.

Я протянул руку через открытое окно и пожал ее. В ответ она крепко сжала мою.

– Вам очень недостает вашей жены, да? – спросила она.

– Это заметно?

– Иногда. – Она уже не сжимала мою руку, но и не отпускала ее. – Когда вы читали Ки сказку, то выглядели одновременно и счастливым, и грустным. Вашу жену я видела лишь один раз. Такая красавица.

До этого я думал только о наших соприкоснувшихся руках, но тут все мысли смело, как ураганом.

– Когда вы ее видели? И где? Вы помните?

Она улыбнулась, словно я задавал на удивление глупые вопросы.

– Помню. У игровой площадки. В тот вечер, когда я встретила своего мужа.

Очень медленно я убрал руку. До сих пор я полагал, что ни Джо, ни я летом 1994 года не появлялись в Тэ-Эр-90… Но, выходит, в этом я ошибался. В начале июля, во вторник, Джо приезжала сюда. И даже побывала на игре в софтбол.

– Вы уверены, что видели Джо? – спросил я.

Мэтти смотрела на шоссе. Думала она, конечно, не о моей жене. Я мог поспорить на последний доллар, что в тот момент она вспоминала Лэнса. Оно и к лучшему. Раз она думала о нем, то, возможно, не приглядывалась ко мне, тот момент не контролировал свои эмоции. И она, возможно, могла прочитать на моем лице больше, чем мне того хотелось.

– Да, – ответила она. – Я стояла с Дженной Маккой и Элен Джири, уже после того как Лэнс помог мне вытащить из ямы тележку с бочонком пива и пригласил меня после игры на пиццу. И тут Дженна говорит: «Смотри, вон миссис Нунэн». А Элен добавляет: «Жена писателя, Мэтти. Слушай, клевая блузка, а?» Блузка была вся в синих розах.

Я очень хорошо помнил эту блузку. Джо она очень нравилась, потому что синих роз в природе не существовало. Даже селекционеры не могли их вывести. Однажды, надев ее, она обняла меня за шею, прижалась всем телом и прокричала, что она – моя синяя роза и я должен гладить ее, пока она не порозовеет. От этого воспоминания болезненно сжалось сердце.

– Она появилась на уровне третьей базы, за сетчатым ограждением, с каким-то мужчиной в старом коричневом пиджаке с кожаными накладками на локтях. Они над чем-то смеялись, а потом она повернула голову и посмотрела на меня. – Мэтти помолчала, застыв в своем красном платье у моего автомобиля. Потом правой рукой приподняла волосы, подержала на весу, опустила. – Прямо на меня. Не просто посмотрела – увидела. И сразу что-то в ней изменилось. Только что она смеялась, а тут погрустнела. Словно она знала, кто я и что меня ждет. Потом этот мужчина обнял ее за талию, и они ушли.