Текст книги "Талисман"

Она пожала плечами.

– Для меня они все на одно лицо, Джек. Козлы, пришедшие расслабиться. По четвергам они обычно расплачиваются деньгами, которые их жены откладывают на еду.

– Он попросил стакан бочкового.

Ее глаза сверкнули.

– Ах этот. Выглядит таким гнусным. – Но в ее голосе слышалось одобрение… словно она восхищалась его прямым носом или белозубой улыбкой.

– Кто он?

– Имени я не знаю, – ответила Лори. – Он здесь неделю или две. Наверное, на фабрике вновь нанимают рабочих. Это…

– Святой Боже, Джек, разве я не просил тебя быстро привезти мне бочонок?

Джек уже поставил большой бочонок «Буша» на ребро и закатывал на ручную тележку. Поскольку его собственный вес не очень-то отличался от веса бочонка, процесс этот требовал точности в движениях. Когда Смоуки гаркнул из дверного проема, от неожиданности Лори вскрикнула, а сам Джек подпрыгнул. И потерял контроль над бочонком, который упал на бок. Предохранительный клапан вылетел, как пробка из бутылки шампанского, пиво ударило пенистой бело-золотистой струей. Смоуки по-прежнему кричал на него, но Джек мог только смотреть на пиво как завороженный… пока Смоуки не ударил его.

Когда двадцать минут спустя он вернулся в зал, прижимая бумажную салфетку к распухшему носу, Рэндолф Скотт уже ушел.

5

Мне шесть.

Джону Бенджамину Сойеру шесть.

Шесть…

Джек тряхнул головой, пытаясь отделаться от этой навязчивой мысли, а фабричный рабочий, который не был фабричным рабочим, наклонялся все ближе и ближе. Его глаза были… желтыми и какими-то чешуйчатыми. Он… оно… моргнуло, глаза быстро закрылись и открылись, и Джек понял, что глазные яблоки покрывают мигательные перепонки.

– Тебе уже следовало уйти, – вновь прошептало чудовище и потянулось к Джеку руками, которые начали извиваться, расплющиваться и твердеть.

Дверь распахнулась, в кладовую ворвались хриплые голоса «Оук ридж бойз».

– Джек, если не перестанешь валять дурака, я заставлю тебя об этом пожалеть, – прорычал Смоуки за спиной Рэндолфа Скотта. Тот отступил в сторону. Перестал меняться, копыта исчезли, руки вновь стали руками, большими и сильными, с выпирающими венами. Он опять моргнул, как птица, без участия век… а потом желтизна исчезла из блекло-синих глаз. Ковбой бросил на Джека последний взгляд и проследовал в мужской туалет.

Смоуки подошел к Джеку, чуть наклонив узкую, как у хорька, голову. Бумажный колпак нависал над лицом, губы разошлись, обнажая крокодильи зубы.

– Не вынуждай меня снова говорить с тобой. Это последнее предупреждение, и не думай, что это всего лишь слова.

Как и в случае с Осмондом, в Джеке вдруг полыхнула ярость, та ее разновидность, что напрямую связана с ощущением беспомощности перед лицом несправедливости, особенно сильная в двенадцать лет. Студенты колледжей иногда думают, что испытывают ее, но обычно это лишь интеллектуальное эхо.

На этот раз ярость выплеснулась наружу.

– Я не ваша собака, так что нечего относиться ко мне как к собаке. – Джек шагнул к Смоуки на все еще ватных от страха ногах.

Удивленный – может, даже потрясенный – совершенно неожиданной вспышкой ярости Джека, Смоуки отступил на шаг.

– Джек, я предупреждаю тебя…

– Нет, это я предупреждаю вас, – услышал Джек свой голос. – Я не Лори. Я не хочу, чтобы меня били. И если вы меня ударите, я ударю в ответ или что-нибудь сделаю.

Замешательство Смоуки Апдайка длилось лишь секунду. Конечно же, не вызывало сомнений, что он повидал далеко не все на свете – да и откуда, живя в Оутли, – но Смоуки верил в обратное, а порой одной уверенности более чем достаточно даже для игрока низшей лиги.

В следующее мгновение он уже схватил Джека за воротник.

– Ты мне не умничай, Джек. – Смоуки подтянул мальчика к себе. – Пока ты в Оутли, ты именно моя собака. Пока ты в Оутли, я буду гладить тебя, когда захочу, и бить, когда захочу.

И Смоуки сильно тряхнул его. Джек прикусил язык и вскрикнул. Пятна злости вспыхнули на бледных щеках Смоуки, словно он воспользовался дешевыми румянами.

– Ты, возможно, не думаешь, что это так, но будь в этом уверен. Пока ты в Оутли, ты моя собака, и ты будешь в Оутли, пока я не решу, что ты можешь уйти. И мы прямо сейчас начнем заучивать этот урок.

Он поднял сжатую в кулак руку. Три лампочки по шестьдесят ватт, висевшие под потолком узкого коридора, ярко сверкнули на бриллиантовой крошке перстня-подковы, который он носил на мизинце. Затем кулак пошел вниз и врезался в щеку Джека. Его отбросило к исписанной стене, половина лица полыхнула огнем и онемела. Во рту появился привкус крови.

Смоуки смотрел на него – пристальным, рассудительным взглядом человека, раздумывающего, покупать ли ему телку или лотерейный билет. Должно быть, в глазах Джека он не увидел того, что хотел увидеть, потому что вновь схватил оглушенного мальчика за воротник, намереваясь во второй раз познакомить его со своим кулаком.

В этот момент в зале пронзительно закричала женщина: «Нет, Глен! Нет!» Последовали мужские крики, по большей части встревоженные. Вскрикнула еще одна женщина, громко и пронзительно. Грохнул выстрел.

– Дерьмо на хлебе! – воскликнул Смоуки, отчетливо произнося каждое слово, прямо-таки актер на бродвейской сцене. Он отбросил Джека к стене и метнулся в зал. Последовал второй выстрел, сопровождаемый криком боли.

Джек точно знал только одно: пришла пора сматываться. Не в конце смены, не завтра, не в воскресенье утром. Прямо сейчас.

Шум вроде бы утихал. Никаких сирен, может, никого и не подстрелили… но Джек помнил, что фабричный рабочий, похожий на Рэндолфа Скотта, все еще в туалете.

Он вернулся в холодную, пахнущую пивом кладовую, опустился на колени у алюминиевых бочонков, сунул между ними руку в поисках рюкзака. Вновь появилась перехватывающая дух уверенность – пальцы нащупали только воздух и грязный пол, – что один из них, Смоуки или Лори, заметил, как он прячет рюкзак, и забрал его. Лучший способ удержать его в Оутли, дорогая. Потом он испытал облегчение, от которого дух перехватило почти так же, как от страха: пальцы коснулись нейлона.

Джек надел рюкзак и с вожделением посмотрел на ворота в дальнем конце кладовой, у погрузочной платформы. Он бы предпочел воспользоваться ими, а не пожарной дверью в конце коридора. Она находилась слишком близко от мужского туалета. Но открой он ворота, на стойке загорится красная лампочка. Даже если Смоуки до сих пор разнимал драчунов, Лори могла увидеть ее и сказать ему.

Поэтому…

Джек пошел к двери в коридор. Приоткрыл ее и выглянул. Пусто. Что ж, это клево. Рэндолф Скотт опорожнил мочевой пузырь и вернулся туда, где кипела жизнь, пока Джек забирал рюкзак. Отлично.

Да, но, возможно, он до сих пор здесь. Тебе хочется столкнуться с ним в коридоре, Джеки? Хочется вновь посмотреть, как его глаза становятся желтыми? Подожди, пока не убедишься, что его нет.

Но ждать он не мог. Смоуки увидит, что в зале его нет, что он не помогает Лори и Глории убирать со столов, ничего не приносит за стойку, не загружает посудомоечную машину. Смоуки вернется в кладовую, чтобы закончить урок, объяснить Джеку, где его место в общем порядке вещей. Так что…

Что? Сматывайся!

Может, он поджидает тебя, Джеки… может, собирается выскочить перед тобой, как большой плохой черт-из-табакерки…

Невеста или тигр? Смоуки или фабричный рабочий? Агония нерешительности длилась еще секунду. Затаившийся в туалете мужчина с желтыми глазами – это еще вопрос, а возвращение Смоуки – неотвратимость.

Джек открыл дверь и вышел в узкий коридор. Рюкзак на спине, казалось, прибавил в весе – красноречивое свидетельство намерений мальчика для любого, кто его увидит. Он двинулся к концу коридора на цыпочках, несмотря на громкую музыку и рев толпы. Сердце гулко колотилось в груди.

Мне было шесть, Джеки было шесть.

И что? Почему эта мысль возвращается?

Шесть.

Коридор как будто удлинился. Джек словно шел по транспортеру против движения. Дверь в дальнем конце приближалась, но слишком медленно. Лоб и верхнюю губу Джека покрывал пот. Взгляд так и притягивала дверь справа, с черным собачьим контуром, под которым было написано слово «ПОЙНТЕРЫ». Красная краска двери в дальнем конце выцвела и шелушилась. Надпись на ней гласила: «ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ТОЛЬКО ПРИ ЧРЕЗВЫЧАЙНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ! ПРИ ОТКРЫТИИ СРАБАТЫВАЕТ СИГНАЛИЗАЦИЯ!» На самом деле звонок сигнализации уже два года как сломался. Лори сказала об этом Джеку, когда тот никак не решался открыть дверь, чтобы вынести мусор.

Почти у цели. Напротив «ПОЙНТЕРОВ».

Он там. Я знаю, он там… и если он выскочит, я закричу… я… я…

Джек положил трясущуюся правую руку на металлическую ручку пожарной двери, божественно прохладную на ощупь. В этот момент он действительно поверил, что сможет выскользнуть из «ловчего кувшина» и раствориться в ночи… свободным.

А потом за его спиной внезапно с треском распахнулась дверь с надписью «СЕТТЕРЫ», и рука схватила его рюкзак. С губ Джека сорвался пронзительный, отчаянный крик пойманного зверька, и он рванулся к красной двери, не тревожась ни о рюкзаке, ни о бутылке волшебного сока, которая в нем лежала. Если бы лямки оторвались, он бы просто умчался через замусоренный, заросший сорняками пустырь позади «Бара Апдайка», ни о чем не думая.

Но лямки из крепкого нейлона не порвались. Дверь приоткрылась, показав черную полоску ночи, а потом захлопнулась вновь. Джека втянули в женский туалет. Потом развернули и отбросили назад. Если бы он приложился спиной к стене, бутылка бы разбилась и волшебный сок залил бы одежду и дорожный атлас, поделившись с ними запахом сгнившего винограда. Но Джек приложился поясницей к единственной раковине женского туалета. Все тело пронзила боль.

Фабричный рабочий медленно направлялся к нему, подтягивая джинсы руками, которые начали извиваться и расплющиваться.

– Тебе уже следовало уйти. – Голос становился все более хриплым, все сильнее напоминал рычание животного.

Джек начал смещаться влево, его взгляд не отрывался от лица мужчины. Глаза последнего казались почти прозрачными, не просто желтыми, но подсвеченными изнутри… глаза отвратительного хэллоуиновского фонаря из тыквы.

– Но ты можешь довериться старине Элрою. – Псевдоковбой улыбнулся, продемонстрировав полный рот кривых зубов; от некоторых остались только иззубренные корни, другие почернели. Джек закричал. – Ты можешь довериться старине Элрою. – Слова все больше напоминали собачье рычание. – Он не причинит тебе сильной боли. Все будет хорошо, – рычал ковбой, приближаясь к Джеку, – все будет хорошо, да, все… – Он продолжал говорить, но Джек уже не разбирал слов. Слышал только рычание.

Нога Джека задела высокую урну для мусора, стоявшую на полу. И когда псевдоковбой потянулся к нему похожими на копыта руками, Джек схватил урну и бросил ее. Она попала Элрою в грудь. Джек выскочил в коридор и рванул налево, к красной двери, врезался в металлическую ручку, зная, что Элрой наступает на пятки. Выскочил в темноту за «Баром Апдайка».

Справа стояли заполненные мусором контейнеры. Джек один за другим перевернул три, услышал, как они застучали, ударяясь о бетон, услышал вопль ярости наткнувшегося на них Элроя.

Он развернулся и успел увидеть, как монстр упал. Успел даже осознать – ох дорогой Иисус хвост у него что-то вроде хвоста, – что псевдоковбой превратился в какое-то животное. Глаза лучились золотом, словно яркий свет проникал через две одинаковые замочные скважины.

Джек попятился от монстра, стаскивая рюкзак со спины, пытаясь справиться с завязками одеревеневшими пальцами, в голове ревела мешанина…

…Джеки было шесть Господи помоги мне Спиди Джеки было ШЕСТЬ Господи пожалуйста…

…мыслей и бессвязных обращений к тем, кто скорее всего помочь не мог. Монстр рычал и ворочался среди мусорных контейнеров. Джек увидел, как одна рука-копыто поднялась, а потом ударила по металлическому контейнеру, проделав в нем извилистую дыру длиной в ярд. Монстр поднялся, покачнулся, опять чуть не упал, потом начал продвигаться к Джеку, продолжая рычать, опустив лицо, то есть морду, на уровень груди. Сквозь рычание, Джек смог разобрать слова твари: «Теперь я не просто растерзаю тебя, маленький цыпленок. Теперь я убью тебя… после».

Он слышал это ушами? Или голос звучал в голове?

Не имело значения. Пространство между этим миром и тем сжалось, из вселенной превратилось в едва заметную мембрану.

Элрой зарычал и пошел на Джека, неустойчиво шатаясь на задних ногах и двигаясь неуклюже. Тело распирало одежду в непривычных местах, язык вываливался из клыкастого рта. Но вот уже и пустырь за «Баром Апдайка в Оутли», наконец-то пустырь, заросший сорняками вперемежку с мусором. Тут – ржавая пружинная кровать, там – не менее ржавая радиаторная решетка «форда» модели пятьдесят седьмого года и призрачный полумесяц, напоминающий согнутую кость, зависший в небе над головой, превращающий каждый осколок стекла в таращащийся мертвый глаз. А ведь все началось не в Нью-Хэмпшире. Да. Все началось не после того, как мама заболела, и не с появлением Лестера Паркера. Все началось, когда…

Джеки было шесть. Когда мы все жили в Калифорнии, и никто не жил где-то еще, и Джеки было…

Джек развязал рюкзак.

Чудовище приближалось, покачиваясь, словно в танце, напомнив ему в переменчивом лунном свете какого-то персонажа из мультфильмов Диснея. Безумие, но Джек расхохотался. Тварь зарычала и прыгнула на него. Тяжелые копыта-когти разминулись с ним на пару дюймов – он успел отпрянуть в сорняки и мусор. Элрой наступил на ржавую пружинную кровать и запутался в ней. Завывая, он рвался, роняя в воздух белые клочья пены, тянул ногу, поворачивал, дергал, но она крепко засела среди ржавых пружин.

Джек уже рылся в рюкзаке в поисках бутылки. Носки, грязные трусы, джинсы… его пальцы обхватили горлышко и вытащили бутылку из рюкзака.

Элрой, огласив ночь яростным криком, наконец освободился от кровати.

Джек упал на жесткую, заросшую сорняками бугристую землю, откатился в сторону, два пальца левой руки – мизинец и безымянный – цеплялись за лямку рюкзака, правая сжимала бутылку. Большим и указательным пальцами левой он откручивал крышку, рюкзак бил по боку. Крышка соскочила.

Он сможет последовать за мной? – мелькнула бессвязная мысль, когда он поднес горлышко к губам. А вдруг, прыгая, я пробиваю где-то дыру? Сможет ли он последовать за мной через нее и прикончить меня на другой стороне?

Рот Джека заполнил вкус гнилого винограда. Он давился, глотку перехватило. Теперь ужасный вкус заполнил носовые пазухи и каналы, и Джек издал долгий, дребезжащий стон. Он слышал, как кричит Элрой, но крик доносился издалека, словно монстр только входил в тоннель Оутли, а он, Джек, быстро падал к другому концу. Возникло явственное ощущение падения, и Джек подумал: Господи, что, если я только что прыгнул с тамошнего утеса или горы?

Он держался за рюкзак и бутылку, отчаянно сжимал веки, дожидаясь, что будет теперь – Элрой или никакого Элроя. Долины или смерть, – и мысль, которая досаждала ему весь вечер, вернулась, раскачиваясь, как танцующая карусельная лошадка, Серебряная Леди или, возможно, Шустрая Элла. Джек поймал ее и помчался на ней в облако ужасного запаха волшебного сока, держась за нее в ожидании, чувствуя, как меняется его одежда.

Шесть о да когда нам всем было шесть и никто не был кем-то еще и это была Калифорния кто играет на саксофоне папа Декстер Гордон или это это и что имеет в виду мама когда говорит что мы живем на разломе и куда куда о куда ты ходишь папа ты и дядя Морган ох папа иногда он смотрит на тебя как как ох как будто разлом в его голове и землетрясение происходит за его глазами и ты в нем умираешь о папочка!

Падая, изгибаясь, поворачиваясь посреди незнамо где, поворачиваясь посреди запаха, похожего на пурпурное облако, Джек Сойер, Джон Бенджамин Сойер, Джеки, Джеки

…ему было шесть, когда это началось, и кто дул в тот саксофон? Кто дул в него, когда мне было шесть, когда Джеки было шесть, когда Джеки…

Глава 11
Смерть Джерри Бледсоу

1

Джеки было шесть… было шесть… когда паровозы, которые в конце концов привезли его в Оутли и повезут дальше, только запыхтели, трогаясь с места. Громко играл саксофон. Шесть. Джеки было шесть. Поначалу он целиком и полностью сосредоточился на игрушке, которую дал ему отец, масштабной модели лондонского такси, тяжелой как кирпич, и до чего приятные звуки издавала машинка на гладком деревянном полу нового кабинета, мчась через комнату, если с силой ее толкнуть. Вечер, первый класс – по другую сторону августа, аккуратная новая машинка катится, как танк, по полоске паркета за диваном, приятная расслабленность кондиционированного кабинета… работа на сегодня закончена, нет таких телефонных звонков, которые нельзя перенести на завтра. Джек толкал тяжелое игрушечное такси по полоске паркета, едва слыша погромыхивание литых резиновых колес сквозь соло саксофона. Черный автомобильчик ударился о ножку дивана, его развернуло, он остановился. Джек подполз к нему, а дядя Морган сидел в одном из кресел по другую сторону дивана. Мужчины держали в руках стаканы, но уже в скором времени собирались поставить их, выключить проигрыватель и усилитель и спуститься вниз к автомобилям.

…когда нам всем было шесть и никто не был кем-то еще и происходило все в Калифорнии…

– Кто играет на саксофоне? – услышал он вопрос, заданный дядей Морганом, и, словно в грезе, уловил в знакомом голосе что-то новое: что-то шепчущее и затаившееся в голосе Моргана Слоута заползло в ухо Джеки. Он коснулся крыши игрушечного такси, и пальцы его замерзли, словно игрушка была изо льда, а не из английской стали.

– Декстер Гордон, кто же еще, – ответил отец. Его голос звучал лениво и дружелюбно, как и всегда, и Джек обнял рукой тяжелое такси.

– Хорошая пластинка.

– «Папа играет на трубе». Действительно, славная пластинка.

– Я ее поищу. – И тут Джек подумал, что знает, какую странность уловил в голосе дяди Моргана: тот совсем не любил джаз, но притворялся, что любит, в присутствии отца Джека. Эту особенность Моргана Слоута Джек знал все свое детство и не понимал, почему отец этого не замечает. Дядя Морган не собирался искать пластинку «Папа играет на трубе», он просто хотел сказать приятное Филу Сойеру… и возможно, Фил Сойер не видел этого по одной простой причине: как и все остальные, он не обращал особого внимания на Моргана Слоута. Дядя Морган, умный и честолюбивый («Умный, как росомаха, скользкий, как судебный адвокат», – говорила Лили), добрый старина Морган не притягивал взглядов – посторонний глаз просто скользил по нему. Джек мог поспорить, что в школе учителя Моргана с трудом вспоминали его фамилию.

– Представь себе, кем этот парень стал бы там. – И эти слова дяди Моргана разом насторожили Джека. Фальшь все еще слышалась в его голосе, но не лицемерие Слоута заставило Джека поднять голову и сжать пальцами тяжелую игрушку. Слово «там» вплыло прямиком в разум и теперь звенело колоколами. Потому что под «там» подразумевалась страна Дневных грез Джека. Он это понял мгновенно. Его отец и дядя Морган забыли, что он за диваном, и говорили о Дневных грезах.

Его отец знал о стране Дневных грез. Джек никогда не говорил об этом ни отцу, ни матери, но отец знал о Дневных грезах, просто знал, и все. Более того, на эмоциональном уровне – не логически – Джек чувствовал: именно его отец помогал обеспечить безопасность страны Дневных грез.

Но по какой-то причине, которую он тоже не мог перевести из эмоций в слова, Джеку стало не по себе, когда он понял, что и Моргану Слоуту известно о существовании этой страны.

– Эй! – воскликнул Морган. – Этот парень научил бы их музыке, верно? Они, наверное, присвоили бы ему титул герцога Проклятых земель или что-то этакое.

– Наверное, нет, – ответил Фил Сойер. – Нет, если бы он понравился им, как нравится нам.

Но дяде Моргану он не нравится, папа, думал Джеки, внезапно осознав, что это важно. Ему он совершенно не нравится, он думает, что музыка слишком громкая, он думает, что она что-то у него отбирает…

– Да, ты знаешь об этом гораздо больше меня. – Голос дяди Моргана звучал легко и расслабленно.

– Что ж, я бывал там чаще. Но ты сокращаешь отставание. – И Джеки услышал, как отец улыбается.

– Конечно, кое-что я для себя уяснил, Фил. Но в действительности, знаешь ли… Я перед тобой в неоплатном долгу за то, что ты мне это показал. – Оба слога слова «долгу» заполняли дым и хруст битого стекла.

Но все эти маленькие предупреждения могли только чуть помять броню безмерной, прямо-таки божественной удовлетворенности Джека. Они говорили о стране Дневных грез. Удивительно, что такое возможно. Он не понимал, о чем они говорят (термины и слова, привычные взрослым), но шестилетний Джек вновь ощутил веселье и радость этой страны и мог уловить хотя бы общий смысл их разговора. Страна Дневных грез существовала, и Джеки каким-то образом делил ее с отцом. И половина его радости состояла в этом.

2

– Позволь мне высказаться прямо, – отчеканил Морган Слоут, и Джеки увидел, что слово «прямо» – как две линии, обвивающие друг друга, словно змеи. – У них магия, как у нас – физика, верно? Аграрная монархия, использующая магию вместо науки.

– Точно, – ответил Фил Сойер.

– И, судя по всему, они живут так столетиями. Их жизнь никогда особенно не менялась.

– За исключением периодов политических переворотов, это точно.

Голос дяди Моргана напрягся, волнение, которое он пытался скрыть, щелкало маленькими кнутами в его согласных.

– Ладно, забудем о политике. Давай ради разнообразия подумаем о нас. Ты скажешь – и я с тобой соглашусь, Фил, – что мы уже неплохо поработали в Долинах и надо проявлять особую осторожность с введением там каких-либо изменений. Я придерживаюсь того же мнения.

Джеки слышал молчание отца.

– Ладно, – продолжил Слоут. – Давай исходить из того, что ситуация в принципе выгодна для нас и мы можем поощрить тех, кто на нашей стороне. Мы не будем жертвовать нашим преимуществом, но мы не жадные. Мы у этих людей в долгу, Фил. Посмотри, что они сделали для нас. Я думаю, здесь мы вполне можем добиться синергии. Наша энергия может подпитывать их энергию, и получится результат, о котором мы никогда не думали, Фил. И в итоге мы будем выглядеть великодушными, а мы такие и есть… причем нам это совершенно не повредит. – Теперь он хмурился, наклонившись вперед, сложив ладони вместе. – Разумеется, я не могу полностью оценить ситуацию, ты это знаешь, хотя думаю, что одна только синергия – достаточная цена за вход, если уж честно. Но, Фил… Ты представляешь, какое гребаное влияние мы могли бы обрести, предложив им хотя бы электричество? А если дать современное оружие кому следует? Что ты думаешь по этому поводу? По мне, от этого захватывает дух. Просто захватывает дух. – Влажный, шлепающий звук соприкоснувшихся ладоней. – Я не хотел застать тебя врасплох или что-то в этом роде, но я подумал, что нам самое время двинуться в этом направлении, подумать о расширении нашего влияния на Долины.

Фил Сойер все молчал. Дядя Морган вновь хлопнул в ладоши. Наконец Фил уклончиво произнес:

– Ты хочешь подумать о расширении нашего влияния.

– Мне представляется, это путь, которым надо идти. Конечно, я могу предоставить тебе точную и полную информацию, Фил, но необходимости в этом нет. Ты помнишь, и я тоже, как все было до того, как мы начали появляться там вместе. Конечно, возможно, нам бы удалось всего достигнуть и самим, возможно, мы бы и достигли, но если говорить обо мне, я благодарен за то, что больше не приходится представлять интересы двух паршивых стриптизерш и Маленького Тимми Типтопа[18]18
    Аллюзия на сказку Беатрикс Поттер «История Тимми Типтопа» о бельчонке, который стал очень толстым.


[Закрыть].

– Притормози, – посоветовал отец Джека.

– Самолеты. Подумай о самолетах.

– Притормози, притормози, Морган. У меня есть мысли, которые, очевидно, еще не пришли тебе в голову.

– Я всегда готов к новым идеям. – Голос Моргана вновь заволокло дымом.

– Хорошо. Я думаю, мы должны быть осторожней с тем, что там делаем, партнер. Я думаю, все серьезное – действительно важные изменения – может обернуться против нас и ухватить за задницу. У всего есть последствия, и некоторые могут оказаться крайне неприятными.

– Например? – спросил дядя Морган.

– Например, война.

– Это бред, Фил. Мы ничего такого не видели… если только ты не про Бледсоу…

– Я про Бледсоу. Это было совпадение?

Бледсоу? – удивился Джек. Вроде бы он помнил эту фамилию, но очень смутно.

– Слушай, мягко говоря, та это еще была война, да и связи я все равно не улавливаю.

– Хорошо. Ты помнишь рассказы о том, как Чужак убил старого короля… довольно-таки давно. Ты слышал эти рассказы?

– Да, наверное, – ответил дядя Морган, и Джек вновь уловил фальшь в его голосе.

Кресло отца заскрипело – он убирал ноги со стола, чтобы наклониться вперед.

– Убийство положило начало маленькой войне. Сторонникам старого короля пришлось подавлять мятеж, который возглавили два или три недовольных дворянина. Эти ребята увидели шанс прийти к власти и править страной – захватывать землю, конфисковывать собственность, сажать врагов в тюрьму, богатеть.

– Но подожди, – вмешался Морган. – Я тоже слышал об этом. Они также хотели навести политический порядок в безумно неэффективной системе… Иногда надо применить силу, чтобы положить начало переменам. Я это понимаю.

– Не нам судить об их политике, я согласен. Но вот моя точка зрения. Та маленькая война продолжалась примерно три недели. Когда она закончилась, погибло, может, сто человек. Скорее всего меньше. Тебе кто-нибудь говорил, когда началась война? В каком году? В какой день?

– Нет, – пробормотал дядя Морган обиженным голосом.

– Первого сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года. Здесь в этот день Германия напала на Польшу. – Отец замолчал, а Джеки, сжимая черное игрушечное такси, бесшумно, но широко зевнул.

– Вот те на, – наконец вымолвил дядя Морган. – Их война начала нашу? Ты действительно в это веришь?

– Я в это верю, – ответил отец Джека. – Я верю, что трехнедельная заварушка там каким-то образом разожгла войну здесь, и длилась она шесть лет, унеся миллионы жизней. Да.

– Ну… – начал дядя Морган, и Джек видел, что он готов дать задний ход.

– Более того, там я говорил об этом со многими людьми, и, по моему разумению, они верят, что незнакомец, убивший короля, был настоящим Чужаком, если ты понимаешь, о чем я. Те, кто видел его, говорили, что в одежде Долин он чувствовал себя неуютно. И вел себя так, будто плохо знает местные обычаи… не сразу понял, что у них за деньги.

– Ага.

– Да. Если бы его не разорвали на куски после того, как он всадил нож в короля, мы могли бы теперь знать наверняка, но я тем не менее уверен, что он был…

– Таким же, как мы.

– Как мы. Совершенно верно. Гостем. Морган, я не думаю, что следует очень уж активно туда влезать. Потому что мы просто не знаем, какими будут последствия. По правде говоря, я думаю, на нас постоянно оказывает воздействие происходящее в Долинах. Хочешь, я скажу тебе кое-что еще, не менее безумное?

– Почему нет? – ответил Слоут.

– Долины – не единственный иной мир.

3

– Чушь собачья, – фыркнул Слоут.

– Я серьезно. Когда я там бывал, пару раз у меня появлялось ощущение, что я рядом с чем-то еще. С Долинами Долин.

Да, подумал Джек, это правильно, так и должно быть, Дневные грезы Дневных грез, место еще более прекрасное, а на другой стороне – Дневные грезы Дневных грез Дневных грез, а еще дальше – мир, еще более прекрасный. И впервые понял, что ему очень хочется спать.

Дневные грезы Дневных грез…

Он практически сразу заснул, с тяжелым маленьким такси на коленях, обмякнув, прижавшись к полоске паркетного пола, испытывая божественную легкость.

Разговор, вероятно, продолжался, и Джеки наверняка многое упустил. Он поднимался и падал, тяжелый и легкий, пока звучала вторая сторона отцовской пластинки «Папа играет на трубе», и все это время Морган Слоут, наверное, сначала спорил – мягко, но сжимая кулаки, морща лоб, – отстаивая свой план, потом, должно быть, показал, что готов отступиться, и в итоге сдался под напором сомнений своего партнера. В конце этого разговора, воспоминание о котором вернулось к двенадцатилетнему Джеку Сойеру в опасный момент перехода из Оутли, штат Нью-Йорк, в безымянную деревеньку Долин, Морган Слоут не только позволил, чтобы его убедили, но и выразил благодарность за полученный урок. И когда Джек проснулся, он услышал вопрос отца: «Эй, Джек исчез, или как?» На что дядя Морган ответил: «Черт, я чувствую, ты прав, Фил. Умеешь ты видеть суть проблемы, здорово это у тебя получается».

– Так где, черт побери, Джек? – спросил отец, и Джек шевельнулся за диваном, теперь окончательно проснувшись. Черное такси упало на пол.

– Ага, – хмыкнул дядя Морган. – Дети любят подслушивать, да, цыпленок?

– Ты за диваном, малыш? – спросил его отец.

Послышался шум отодвигаемых кресел, мужчины встали.

– О-о-о-х, – промычал Джек и медленно поднял такси на колени. Ноги затекли, казались чужими: встанешь, и в них начнется покалывание.

Его отец рассмеялся. Шаги направились к нему. Красное полное лицо Моргана появилось над диваном. Джек зевнул и уперся коленями в спинку дивана. Рядом со Слоутом появилось лицо отца. Он улыбался. Секунду-две головы взрослых мужчин, казалось, плавали над диваном. «Пошли домой, соня!» – воскликнул отец. Посмотрев на дядю Моргана, мальчик увидел расчетливость, тонущую в коже, уползающую под щеки толстяка-весельчака, как змея уползает под камень. Он вновь казался папулей Ричарда Слоута, старым добрым дядей Морганом, который всегда приносил роскошные подарки на Рождество и день рождения, старым добрым, обильно потеющим дядей Морганом, которого так легко не заметить. Но как он выглядел чуть раньше? Как человеческое землетрясение, как человек, рушащийся по разлому за его глазами, как что-то взведенное и готовое взорваться.

– Как насчет мороженого по пути домой, Джек? – спросил его дядя Морган. – Звучит неплохо?

– Да, – ответил Джек.

– Пожалуй, заглянем в то кафе на первом этаже, – кивнул отец.

– Ням-ням, пальчики оближешь, – согласился дядя Морган. – Теперь мы точно говорим о синергии. – И вновь улыбнулся Джеку.

Это случилось, когда ему было шесть, и повторилось в разгар невесомого полета между мирами: отвратительный лиловый вкус сока Спиди заполнял глотку и пазухи в носу, и вся эта неспешная вторая половина дня, окончившаяся шесть лет назад, проигрывалась в его сознании. Он видел все, потому что волшебный сок позволил все вспомнить, и пережитое им в тот день уложилось в те несколько секунд, когда Джек понял, что на этот раз его вырвет.

Глаза дяди Моргана затянуло дымом, а в голове Джека дымом затягивало вопрос, который требовал, чтобы его наконец увидели полностью.