Текст книги "Направляемые медитации, исследования и исцеляющие практики"

Священное путешествие

Каждый из нас родился ради того, чтобы отправиться в священное путешествие. Это путь Великого исцеления.

Мы – исследователи священной тайны, истины, которая остаётся, когда исчезает всякая привязанность к истине.

Мы совершаем святое паломничество, исследуя собственные границы и выходя за их пределы. Мы изучаем внутренний процесс и пространство, в котором он пребывает. Мы размечаем текучую границу между известным и неизвестным. И проходим, подобно Будде или мадам Кюри, сквозь ворота, несмотря на свой страх, оказываясь в пространстве неведомого. Мы постепенно продвигаемся на неисследованную территорию – туда, где только и возможно развитие. Мы приближаемся к истине и исцелению, рождающимся в сердце тогда, когда мы выходим за пределы ума.

Мы родились в этом теле, наполненном сиянием и огнём, чтобы узнать тело внутри тела, яркое пятно, из которого вырастает жемчужина.

Приближаясь к этой сущности, мы обретаем дыхание внутри дыхания, о котором упоминал Кабир, говоря о Боге.

Но оказывается, что нашей истинной природой является даже не эта искра, озаряющая наше тело светом сознания, но пламя, породившее эту искру. Гул бытия за пределами формы, тождественный с чистым сознанием.

Мы рождены, чтобы изучить данное нам тело и найти своё истинное тело. Мы рождены, чтобы исследовать данный нам ум и найти свой истинный ум. Мы рождены, чтобы изучить данное нам сердце и обнаружить своё истинное сердце. Наше истинное сердце и ум – это и есть наше Реальное тело.

Священный поиск ожидает каждого из нас. Это путешествие из здесь в сейчас! Оно начинается в «том, что есть», в этом мгновении, в миге бытия. Его цель – познать внутреннее. Внутреннее чего? Не нужно становиться Буддой или Иисусом; нужно обратиться в свет, о котором говорит каждый, кто произносит слово «Я».

Об употреблении имени Бога

Мне очень нравится использовать слово «Бог», ведь у меня нет ни малейшего представления о том, что оно означает, но я вижу его повсюду. И стоит признать, что оно заставляет ликовать моё сердце.

Будда, зная об иллюзорности внешнего «Я» и об истинности «есть-ности», тем не менее продолжал пользоваться словом «Я» ради удобства. Точно так же, хотя я знаю, что любое понятие недостаточно всеобъемлюще, чтобы отразить нашу истинную природу, я для удобства пользуюсь словом «Бог», чтобы выразить радость, излучаемую истиной. И если проникнуть в существо слов «Я» или «Бог», за ними обнаружится одна реальность.

Я ощущаю Бога не как, скажем, сомнительную отеческую заботу, исходящую с небес, но как пространство, в котором пребывают мысли. А также как энергию, которая позволяет существовать нашим мыслям. Та же самая энергия, которая вызывает движение мыслей в уме, движет звёздами на небе. Радуясь Богу, я чувствую, скорее, благодарность, а не то, что принадлежу «господину», и могу получить от него особое внимание.

Я часто использую слово «Бог», чтобы выразить невыразимое. Но в восприятии многих людей это слово запятнано связью с насилием и старым образом мыслей. Можно легко заменить это слово словами «изначальная природа» или просто «природа». Для некоторых «Дао» или даже «процесс» выражают эту тайну и безграничность.

В слове «Бог» мы приближаемся к радости бытия, нашей «естественной доброте» и небесной песне своей бесконечной природы. Оно выражает переполняющий душу восторг. В слове «Я» отражается тот, кто полон привязанностей и не знает, куда идёт, образ себя, страдающий и одинокий, в нём отражена борьба, смятение. Эти понятия не являются чем‑то «реальным». «Я» не является истиной. Не является истиной и «Бог». Истина – это истина. Переживите её. Прикоснитесь к сущности каждого из этих слов.

Характер практики

Когда я начинал заниматься духовной практикой, моей настольной книгой была «Бхагавад-гита», хотя я немного читал о буддизме, и большинство медитаций, которые я выполнял в достаточно свободной форме, представляли собой практики сердца из индуистской традиции.

Вскоре я нашёл учителей, или, лучше сказать, они нашли меня, и я углубился в эти практики на несколько лет.

Этот период был очень плодотворным и позволил мне развить свою способность к внутреннему видению. Но хотя это оказало на меня глубоко исцеляющее воздействие, сердце влекло меня идти ещё глубже. И снова практика сама нашла меня.

Один мой старый друг и поэт, вернувшись после трёхлетнего пребывания в Таиланде, где он жил в качестве буддийского монаха, привёз с собой учение Махаси Саядо о практике випассаны, или осознанности. Я сразу же ощутил, что, вероятно, мне нужно заняться такой практикой – более структурированной, если я хочу, чтобы мой ум однажды соединился с сердцем. И хотя я понимал, что из‑за старых склонностей любая техника может превратиться в средство контроля и в механизм создания иллюзий о себе – чтобы за ними можно было спрятать свои заблуждения и страдание, – я ощутил, что эту практику можно выполнять из глубины сердца, а не поверхностно, на уровне ума, полного страха и противоречий.

Когда я приступил к практике осознанности, поначалу мне казалось, будто она только подстёгивает мыслительные процессы. Однако осознанность – это сосредоточение в настоящем, в новом свете раскрывающее махинации ума, которого мы почти не знаем. К большой моей горечи, я стал замечать, что мой ум сильно вовлечён в механистический процесс мышления, а из‑за страха мне казалось, что медитация может свести меня с ума. Однако затем у меня возникла такая мысль: «Что ж, если учесть, сколько глупых и неверных поступков я совершал в прошлом – гоняя на автомобиле, устраивая уличные драки, злоупотребляя наркотиками и впадая в распространённые заблуждения сексуальной жизни, способны ли эти занятия медитацией на самом деле причинить мне большой вред?!» Итак, я поставил перед собой некоторые условия. Я дал себе три месяца на эту практику. Я решил, что если она только добавит в мою жизнь трудностей, через три месяца это станет очевидным. Через шесть недель первоначальный договор с самим собой – продолжать эксперимент, не вынося о нём суждений, стал не нужен. Практика прочно вошла в мою жизнь, уча меня просто наблюдать за вечно подвижным умом из сердца.

Конечно, первый вопрос, который у меня возник, был таким: в какой позе нужно сидеть, когда занимаешься медитацией долгое время? Фотографии йогов, которые закидывали ноги за голову, отбивали всякую охоту думать в этом направлении. Однако в ходе самой практики мне стало ясно, что смысл «поиска своей позы» заключается просто в том, чтобы занять такое физическое положение, в котором можно неподвижно сидеть, почти не отвлекаясь. Мне казалось, что в основе любой позы зачастую лежит склонность «позиционировать» себя так или иначе, поэтому я выбрал самое простое и незатейливое положение – на скамейке для медитации.

Когда во время медитации я стал пользоваться низкой скамьёй (на которую садятся, преклонив колени), то понял, что это лучшее положение для длительной практики, в котором проще всего сохранять неподвижность. Многие годы эта поза была для меня идеальной. Однако со временем мои колени стали слабеть, и в конце концов я понял, что из‑за постоянного сидения на полу с согнутыми коленями у меня перенапрягались суставы, что делало позу исключительно неудобной. Когда я подолгу занимался медитацией, боль в коленях становилась настолько сильной, а вставать после практики было так трудно, что я решил изменить положение.

Существуют два типа боли, возникающей в связи с медитацией. Первый тип исчезает почти сразу после того, как вы встаёте. Такая боль – форма глубинного освобождения от стресса и облегчения, порой она может быть весьма сильной, но уходит после окончания интенсивной медитации. Другой тип боли иногда возникает, когда из‑за продолжительной практики организм перенапрягается. Поскольку утренняя медитация в течение всего дня негативно сказывалась на моих коленях, я попробовал применять во время практики дзафу, дзен-буддийскую подушку для медитации, на которой нужно сидеть, согнув ноги перед собой, а не сидя на ногах.

Многие годы меня устраивала эта позиция, и мне удавалось подолгу сохранять неподвижность в так называемой бирманской позе, где ноги не кладут друг на друга, – они свободно и удобно лежат согнутыми на полу перед практикующим.

Однако со временем проблемы с позвоночником, с которыми я столкнулся в юности, пройдя через операцию в девятнадцать лет, снова неотвратимо заявили о себе. Любая практика – даже самая короткая – превратилась в медитацию на переживании боли. Да, такие медитации полезны, но они весьма утомляют.

В этот период мои занятия стали нерегулярными. Тогда я стал больше концентрироваться на боли тех людей, с которыми мы почти ежедневно общались по работе, заключавшейся в помощи умирающим, чем на достижении каких‑либо собственных успехов. Это, скорее, была медитация на сострадании вселенской боли, чем традиционная практика осознанности. Однако осознанность живёт своей жизнью, и, когда человек однажды обретает её, она сохраняется, независимо от того, какие ещё практики или трудности входят в нашу духовную жизнь. Поэтому такое развитие открытости сердца также способствовало ясности ума.

Итак, после более чем двадцатилетней практики мне пришлось отказаться от подушки дзафу и пересесть на стул.

Я чувствовал себя профаном, сидя на стуле, наблюдая за подростковыми проявлениями ума, который боялся отказываться от представления о себе как о «йоге, восседающем на подушке». Время от времени я громко смеялся, замечая, с каким отвращением ум покидает свою безопасную территорию. «Как я могу практиковать непривязанность, если не могу сидеть в непривычной для себя позе?!» Медитация, судя по всему, стала чересчур предсказуемой. Она стала больше напоминать базовый лагерь альпинистов, чем исследовательскую экспедицию к следующему горному хребту. Когда я сменил позу, обнаружились определённые тонкие моменты искусственности, накопившейся во мне. Пришло время умирать. Подниматься над всякой мыслью о том, что можно спрятаться за образом «буддиста», вступать в неразделимый простор сердца. Переставать становиться кем‑то и просто быть.

Новая поза на стуле стала для меня очень удобной, и при этом её весьма легко удалось усвоить – я садился, сложив руки на коленях и обеими ногами упираясь в пол, спокойно дыша, и погружался в созерцание настолько глубоко, насколько позволял момент. А поскольку благодаря этой позе моя медитативная практика всё больше и больше сливалась с повседневной жизнью, она также подарила мне немало озарений. Эта поза была настолько естественной, что каждый раз, когда я садился на стул, я невольно обращался к наблюдению за дыханием и пространством, в котором пребывает всё происходящее.

Когда медитация ещё глубже проникла в моё сердце, это вывело практику на совершенно новый уровень. Моя повседневная жизнь всё больше сливалась для меня с практикой.

Спустя пару лет медитации на стуле из‑за дегенеративных изменений в позвоночнике я больше не мог и пяти минут просидеть на стуле, постоянно не меняя положения тела.

С изменением состояний тела менялся характер практики, хотя её суть всегда заключается в том, чтобы принимать ум в пространство милосердного внимания. Я перестал медитировать, сидя на стуле, и стал медитировать, лёжа на кровати.

Именно в этот момент, несколько лет назад, я стал совершенствовать и на постоянной основе применять целительные медитации, которые прежде были предназначены для наших друзей и пациентов. Каждый день я направлял в болезненную область исцеляющее милосердие и непосредственное внимание. И организм откликнулся: я исцелился.

Теперь я снова могу подолгу сидеть на стуле. И немного удаётся сидеть даже на подушке. Однако я не забыл о том, чему научился, и продолжаю, помимо прочего, медитировать в постели. Просыпаясь, я отмечаю, на вдохе или на выдохе происходит пробуждение, и углубляюсь в созерцание; поэтому я начинаю каждый день из глубины ясного сознавания. Я никогда не «жду момента, чтобы заняться медитацией».

Поиск, который поначалу был столь многообещающим и выглядел таким необъятным – исследование природы вселенной, – сузился настолько, что способен уместиться только на лезвии мига.

Выбор учителя

Быть целостным человеком сложнее, чем быть святым. Быть человеком – значит ни от чего не отстраняться и ничего от себя не скрывать. Это значит признать факт «полной катастрофы», по выражению грека Зорбы.

Когда психологи из Гарвардского университета отправились в Индию, вооружившись разнообразными психологическими тестами, чтобы оценить психику нескольких духовных личностей, достигших высокого уровня развития, оказалось, что некоторые из них были «на грани психического расстройства». Мощными техниками и сосредоточением, наработанным в ходе длительной практики, «прикрывались» многочисленные неразрешённые проблемы. Эти люди в совершенстве овладели методом, унаследованным от учителя своей традиции, однако их нельзя было назвать «целостными людьми». Это умелые ремесленники с глубокими неразрешёнными и не интегрированными проблемами, связанными с детством, отношениями с близкими, контролем, властью, сексуальностью и страхом. В них нет свободного проявления открытости сердца или ясности ума.

Джидду Кришнамурти говорил: «Святые не были в полной мере людьми. Большинство из них были, скорее, невротиками. Их развитие было односторонним. Учите юношей искусству слушания и обучения, а также искусству наблюдения. Если вам удалось это, вы научили их всему».

Когда по приглашению я оказался на трёхдневной конференции по психологии духовности, в которой участвовали некоторые из упомянутых выше психологов из Гарвардского университета, а также Его Святейшество Далай-лама, я всё больше проникался словами Далай-ламы: «Моя единственная религия – это доброта». Кроме того, он сказал, что «мы можем жить без религии или медитации, но мы не способны выжить без человеческой чуткости».

Поскольку ум склонен приписывать совершенство другим людям так же, как он приписывает несовершенство самому себе, я советую при выборе учителя всегда сохранять глубокое понимание того, что почитать следует учение, а не учителя. Бывают моменты, когда нужно оставить своего учителя, как сделал Будда, и двигаться дальше – к иному учению, чтобы следовать за своим сердцем и увидеть, что дух закалился и «урок усвоен». Но некоторые учителя, на тонком уровне привязанные к стремлению сохранить учеников, чтобы «не растерять свою аудиторию», рассказывают фантастические мифы о мучительной потере себя и используют нагруженные ассоциациями термины – скажем, сангха или сатсанг. Вспомню предупреждение Далай-ламы: «Остерегайтесь таких учителей!»

Порой можно услышать, как некий учитель приводит, вырвав их из контекста, слова Будды о том, что «90 процентов всей практики происходит в сангхе» (в обществе друзей, также следующих духовным путём). И действительно, иногда «совместная работа» с людьми, которые, как и вы, изо всех сил стремятся «не утонуть», обладает большой ценностью. Но практиковать так 90 процентов времени?! Едва ли. Вся наша работа совершается «наедине с собой», в сердце. Вероятно, стремление учителя к авторитету и наше неизбывное желание обрести идеальную семью приводят к тому, что мы сохраняем привязанность к этому утверждению – всё более и более тонкую. Это хорошие слова, но их важность несколько преувеличена.

Когда мы мудро выбираем учение, мы ценим учителя, но он не становится для нас продолжением собственной неуверенности и ненависти к себе. Мне всегда нравилось, что рассказывает о своих путешествиях по Тибету, куда она ездила в начале XX века, Александра Давид-Неэль, – она поняла, что учителей выбирают за их мудрость, а не за личные качества или дешёвые уловки. Она рассказывает, что если некий учитель 40 процентов времени находился в нетрезвом состоянии, то ученики просто делали вывод, что это проблема учителя, и учились у него в остальное время. Такие ученики выбирают учение со знанием дела и при выборе учителя проявляют немалую различающую мудрость.

Учителя внесли большой вклад в моё развитие, однако некоторые из них хотя бы раз давали такие советы, которые шли вразрез со стремлениями моего сердца. Склонность к фундаментализму, страх отношений, духовное соперничество, личные устремления порой затуманивали их обычно ясный взор. Каждого из них я искренне уважаю и продолжаю, как юродивый, следовать по пути сердца.

При выборе учителя просто не забывайте о том, что предстоит проделать большую работу, и с этим нужно смириться. В традиции южного буддизма, к которой я принадлежал многие годы, не используется слово «гуру»; вместо него используют слово, которое переводится как «духовный друг». Духовный друг, как хороший терапевт, «облегчает страдания и ставит под вопрос привычное», но он делает не только это. Поскольку он перед вами прошёл по тому же пути, он показывает вам ловушки и захватывающие виды, которые ждут впереди. Такой человек моделирует дальнейший процесс, открывает сердце и стремится освободить другого из пут ума. Однако если вы считаете большинство учителей совершенными существами, вас ждёт разочарование. Многие учителя, хотя в определённый момент они могут открыть вам «совершенное учение», скорее всего, не являются идеальными людьми. Если вы будете следовать их советам, вас может ждать большой духовный рост, но если вы будете отрицать более глубокое внутреннее ощущение, что им тоже есть куда развиваться, то тем самым начнёте игнорировать свой внутренний голос. Доверяйте своим ощущениям, возникающим при общении с учителем. Вероятно, они вас не обманывают. Мы все балансируем на грани. Берите от других то, что питает ваше сердце, и избавляйтесь от всего остального.

Когда вы начнёте относиться к себе как к своему единственному ребёнку, когда вы станете проявлять сознательное милосердие к обезумевшему уму, когда вы станете воспринимать жизнь как возможность для развития и думать, скорее, о «ясности», чем о просветлении, тогда вам не нужно будет завершать свой путь, вы сможете свободно двигаться вперёд – выходя даже за пределы того, что только что было сказано.

Умирая, Будда сказал: «Будь светильником для самого себя».

Вы и есть ваш путь.

Исследование ума

Мы наблюдаем за умом, чтобы понять, кем мы не являемся. Проходят мысли, проходят чувства, проходят ощущения; ум каждый миг вспыхивает и растворяется, устремляясь к тем или иным вещам. Возникают образы. Забытые ароматы. Послевкусия эмоций.

Постоянные изменения и составляют наш опыт – в одно мгновение мы ощущаем запах, затем он переходит в миг ощущения вкуса, растворяется в мгновении воспоминания, а в следующую секунду мы оцениваем, затем удивляемся, думаем, желаем, чувствуем.

При исследовании ума сначала мы наблюдаем его содержимое, объекты внимания – то, что за запах мы чувствуем, о чём мы думаем, что мы слышим и что вспоминаем. Мы исследуем то, что называем «собой» – свои мысли, чувства, желания, страхи. Мы исследуем «свой ум».

Затем, когда мы начинаем хорошо понимать эти вечно меняющиеся ментальные образы, когда нам удаётся взаимодействовать даже с самыми неприступными травмированными частями себя, благодаря некоторому равновесию, которое нам удалось развить, начинает обнаруживаться качество самих изменений. Наблюдая, как уходят мысли, как самые «личные» образы и чувства возникают во многом механистически и совершенно спонтанно, мы начинаем исследовать «ум вообще». Мы напрямую переживаем, как бесконечно раскрываются элементы содержимого ума, создавая ментальный процесс. Тогда мы входим в сам поток сознания. Процесс становится тем, на чём мы сосредоточиваемся.

При исследовании этого процесса мы замечаем, что гнев представляет собой не единое состояние ума, но множество последовательных состояний: миг разочарования, миг желания, миг гордости, миг страха, беспокойства, сомнения, недоверия, злости. Мы также замечаем, что таковы все состояния ума.

Также мы видим, как свет внимания озаряет собой сначала один объект, затем другой, создавая сознание.

И, наконец, мы исследуем пространство, где всё происходит, – объектом внимания становится само внимание. Мы изучаем Великий ум.

Изучая ум, мы видим только непостоянство обусловленных содержаний. Мы видим только старый ум. Наблюдаемое – это наблюдатель. Тогда мы осознаём жизнь совершенно иначе. Больше нет потребности в том, чтобы прятаться или желать большего. Остаётся только видение, причастность своей жизни и радость, которую невозможно описать.

Исследование обретает неожиданное развитие. Чем больше мы отпускаем, тем глубже начинаем чувствовать подлинную реальность, безграничную есть-ность, в которой кружатся пылинки наших мыслей.

 
Эта пустая форма думает о себе
Громко и тяжко —
И любит в себе слишком малое —
Пребывая в свете.