Текст книги "С волками жить"

– Как эта машина, Рей?

Стопщик сделал вид, будто осматривает салон.

– Ну да, Том, в точности как эта машина.

– Я знаю такой сон, Рей. И в моем странствующая душа, которую я встречаю на своем пути, оказывается переодетым ангелом, который являет мне свое сияние, направляет колеса мои к сверкающему городу в небе.

– Слыхали когда-нибудь, Том, про такое индейское племя на севере, где верят, что если у двух умов один сон на двоих, то они когда-то давно во времени были друг с другом связаны, духовные сородичи, в их костях – части одной головоломки.

– А у вас во сне, Рей, я кто?

Стопщик допил последний глоток из бутылки.

– Это просто. Вы тот парень, которого я убью, чтобы перейти в следующий мир.

Водитель рассмеялся.

Стопщик облизнул горлышко бутылки с енотовым прилежанием, вогнал розовый свой язык в стеклянное горлышко, затем метнул пустую тару в налетевший знак «НЕ МУСОРИТЬ ШТРАФ $150.00». Пролетела мимо.

Мгновенное затишье между водителем и пассажиром превзошлось неистощимыми потугами пастора Боба, который запустил возможностную бомбу в крепость Сатаны в Чилликоти, Огайо, где какой-то нуждавшейся сестре требовалось срочное финансовое исцеление.

– Так эта ваша машина мечты, – осведомился стопщик, – в музее знают, что она у вас?

– «Форд Галактика» 69-го года, – похвастался водитель. – Знак и символ моей путанной и дикой юности.

– Вы ее что, угнали?

Водитель, грызший себе ноготь, замялся, осматривая ущерб.

– Ну, вообще-то говоря – да.

Стопщик сидел предельно тихо на своем сиденье, сократившееся присутствие, лицо, как резная фигура на носу корабля, обращено к линейному безумию дороги, к миле за трудной милей суеты и выхлопа. Он сознавал, что его перемещают, свою неподвижность при перевозке в стальной «клетке» (у мотоциклистов так называли четырехколесные средства передвижения), пересеченное пространство захлопнулось в клетке времени, движущейся по какой дороге? к какому концу? Но теперь он думал под словесной поверхностью, как думает животное, глаза его глядели на самих себя в треснувшем зеркальце на дверце без цвета или узнавания. Как волшебного амулета коснулся он отрезка металла, пристегнутого к его ноге. Люди повсюду и всегда в конечном итоге глубоко разочаровывают.

– В чем дело? – спросил водитель.

– Выпустите меня. – Стопщик перегнулся через сиденье, взвалил котомку себе на колени.

– Это же не ваша остановка, Рей.

– Вот здесь где угодно.

– Я сменил номера, если вас это беспокоит.

– Сейчас.

– Но, Рей…

– Останавливай свою долбаную машину!

– Как угодно, Рей, но должен вам сказать – я только-только начал получать удовольствие.

«Галактика» замедлилась на узкой обочине, пальцы стопщика уже обернулись вокруг дверной ручки.

– Только что вспомнил, – сказал он. – Я забыл маму на прощанье поцеловать. – И тут дверца распахнулась, и он исчез.

Земля отвесно спускалась в густо заросший овраг. Стопщик пересек пятнистое поле высокой травы, разметывая перед собой взрыв белых капустниц и пыльно-бурых кузнечиков с темными бумажистыми крылышками. Деревья теснились прямые и высокие, как мачты антенн. Он пробирался вниз, цепляясь за грубую крошащуюся кору. Под рукою своей он чувствовал, как гудит сосна, ощущал ухоженную машинерию нечеловеческого мира. В самом низу – надорванный голос незримого ручейка, трение ветра о ели. Солнце было высоко и кругло, оно испускало дождь совершенного света. Уж точно в такой день возможно всё. Такой день создал Бог.

Четыре
Поссать через 25 миль

Контору мотеля «Желтая птица» в Прохладном Ручье, Колорадо, украшало все, что полагается голливудской фактории: бусы, кости и пули. Выгоревший половичок навахо прикноплен к стенке из акриловых бревен. С боевого убора шайеннов на бутафорской вешалке для шляп свисали замурзанные перья. Раскрашенные щиты из сушеной буйволовой шкуры – попурри Равнин. Желтеющий кусок эскимосской резьбы по кости. Покоробившийся мокасин. Корявый медвежий коготь. Ирокезская трубка в пыльной витрине с сомнительными наконечниками стрел. В углу съежилось, словно бы готовясь прыгнуть, чучело броненосца. С потолка на проволоке свисало семинольское охотничье копье, треснувшее. У двери в золоченой рамке – этюд Ашера Дюрана в пушисто-алом, «Последний из могикан»[48]48
  Ашер Браун Дюран (1796–1886) – американский художник «школы реки Гудзон», объединявшей пейзажистов, испытавших на себе сильное воздействие романтизма. Здесь, видимо, речь идет о репродукции его картины «Индейская всенощная» (1847), долгое время обозначавшейся таким названием.


[Закрыть]. И повсюду – амулеты и ружья, ножи и черепа: демократия артефактов, не свидетельствующих ни о какой известной реальности, ни исторической, ни фантастической, а скорее, о старьевщицком безразличии основателя, некоего Кена Карсона, претендента на натянутое побочное происхождение от легендарного Кита[49]49
  Кристофер Хьюстон (Кит) Карсон (1809–1868) – американский торговец, траппер, военный, генерал Индейских войн, легенда фронтира.


[Закрыть], – вышедшего в отставку каскадера и клоуна родео, который покинул киностудию «Республика»[50]50
  «Republic Pictures» – американская кинокомпания, работавшая с 1935 по 1967 г., специализировалась на вестернах, приключенческих и фантастических киносериалах и фильмах категории Б.


[Закрыть] примерно в то время, когда его друг и наставник режиссер Элмо Янг по кличке Папаша принялся настаивать, чтобы и актерский состав, и съемочная группа равно обращались к нему попросту Элмо Великий, меж тем как он общался с ними через посредников или применяя все более злобно непристойные записки, накорябанные на оборотах ключевых страниц сценариев, хотя к тому времени ему все равно позволяли снимать лишь киносериалы-боевики, двенадцатичастные магниты для зрителей, озаглавленные «Атом Бёрнетт из стратосферы» или «Зомби-амазонки на Марсе».

Как и его знаменитый предок, Кенни никогда не оглядывался – таким уж бестрепетным изыскателем был он, вечно расширял границу автомобильного туризма. В те своевольно невинные годы президентом был Эйзенхауэр, превалировал тон оздоровления, а как национальный идеал восхвалялся причудливо агрессивный стиль благотворности – лучшим его примером служили такие проявления народной солидарности, как семейный ужин и семейная загородная прогулка. Кенни заметил, куда ветер дует, и вложил свою кинодолю в американскую семью и ее чарующую веру в Приятное Времяпрепровождение за Приятную Цену. Постоялый двор вырос в Прохладном Ручье, «Воротах к Скалистым горам», всего в двадцати милях от дома детства Кенни, где задний двор ломился от одуванчиков и очарований, съемочная площадка взгляда, с которой все и началось, – и никогда не переживал неприбыльного года, прибавочной стоимости всегда хватало, чтобы финансировать ежегодный отпуск для Кенни и процветающего выводка Карсонов, дважды в Европу («симпатичные крыши»), разок вокруг света («много воды»), прежде чем Кенни наконец угас на своем посту, мирно, без экзотики, безмолвная кармазинная вспышка по всему обширному мозговому пространству, череп, что умело впитал в себя столько срежиссированного насилия снаружи, предан изменнически не обозначенным в сценарии кровеносным сосудом изнутри; в то время он смотрел телевизор, мультфильмы в субботу утром, поэтому в последний раз комически шлепнулся на задницу посреди нежного буйства анимированных трюков.

Инерция успеха обеспечила то, что контора сохранила свой первоначальный вид, столь напоминающий о личности Кенни, даже когда успех пошел на убыль, до неизбежного дня бульдозеров и болезненного преобразования в веселую игральню для одиночек или громадный торговый узел, смотря чему случится быть в это время выгоднее прочего, до того времени, чьи тенистые морщины уже различались в рассеянном лице мужчины, сидевшего теперь за конторкой с порезом от бритвы на шее и стояком в штанах. Был он Эмори Чейсом, владельцем, управляющим и нынешним хранителем виденья Кенни Карсона, а очевидная припухлость сегодняшнего утра – приятным побуждающим ощущеньем на самом ободе знания, она умрет, уже умерла, он сознавал эротические приходы и уходы не больше, чем ручеек отбывающих постояльцев с их позвякивающими ключами, нетерпеливыми кредитными карточками и натянутыми любезностями. Славный денек, Высокое небо, Сливочная помадка в витрине честно домашняя? Под личиной лаконичного жителя Запада его хрюки и односложные ответы призваны были сократить эти раздражающие вторжения, дабы он мог вернуться – одна нога вечно не дает двери закрыться – в деловитый павильон синхронной съемки ума, где он и прятался все более удлинявшиеся дневные часы. Ручка в руке у него суетливо парила над желтым линованным блокнотом, на котором под жирными заглавными буквами нацарапаны были пункты для обдумывания, списком:

1. $$$$

2. Половое созревание (прыщавая ментальность) – ключ ко всему спектаклю.

3. Воздействие 44-го калибра на среднюю дверцу машины? на дверцу японской машины?

4. Личность машины – индивидуальность? характер? – возможности.

5. Тройной джутовый шпагат № 28 – достаточно связать запястья 110-фунтовой женщины?

Крупное окно во всю стену смотрело на восток, в перегретую драму восходящего солнца даже с закрытыми и частично опущенными жалюзи, затопляя всю комнатку обнадеживающей искристостью, которая под конец дня выдохнется так же, как забытая бутылка откупоренного пива. В террариуме под окном за написанной от руки табличкой «НЕ стукать по стеклу» прохлаждался Херби, карликовый гремучник – сухое стеклярусное терпение, свернувшееся под карнизом из серого глинистого сланца, единственный предмет в комнате, помимо кассового аппарата, который не продавался.

6. Голова от тела – одним пинком – достоверность?

7. Кровь Лука – психоделическая бирюзовая.

Узнаваемое заикание «МАК-10» развернуло его внимание к телевизору, установленному на подиуме из кирпичей внутри холодного камина, фланги священного экрана охранялись угрожающим дуэтом опунций. Сегодня утром он отслеживал рацион, предлагаемый «Эйч-би-оу», и нынешнее приношение было невесть каким по счету повтором фильма, который он видел уже по крайней мере однажды, – про легавого под прикрытием, который прячется под личиной нью-йоркского бандита средней руки и понимает, что ему на самом деле нравится совершать правонарушения, поэтому он, соблазненный Жизнью, прикарманивает выгоду обоих миров, служит закону, нарушает закон, ходит по канату опасности, пока…

Имя сценариста для Эмори было новым, но покуда, всего через сорок минут после начала, он заметил уже три прорехи в сюжете, достаточно явные, чтобы набросить неизбежные очерки на холст его безлюдного осознания, – хороший признак того, что пропустил он и другие дыры, поменьше.

8. На хуй ремесло, пусть оттягивает на всю катушку.

9. Как может такое быть, что Лук не только понимает, но и способен говорить на чистом английском без акцента? Может ли быть кому-нибудь дело до этого?

10. Где любовь?

Эмори поднял ручку к лицу. Кончик он осторожно подвел к глазу, затем медленно отодвинул; ближе, затем прочь.

– О боже. – Насмешка в голосе дочери Берил, бессчастного воплощения подросткового вызова – она типичной украдкой маячила сразу за пологом из бус, отделявшим контору от жилых помещений. – Что? Волосок на шарике? Буээ. – И пропала.

11. Человечина. Как курица?

12. Изменить жен. главную на муж. имя. Модней/сексапильней. Или сексапильней/модней? Андрогиния в теме.

Поперек незатененных жалюзи нижней трети окна призрачно проскользила пластиковая и хромированная сигнальная рама полицейского крейсера. Без всякой охоты Эмори надел на ручку колпачок, кратко раздумал, не нырнуть ли ему под стойку, но вместо этого обернул к двери странно подвижное лицо, пойманное при поиске соответствующей личины как раз в тот миг, когда перезвон латунных индейских бубенцов (СДЕЛАНО В БОМБЕЕ) объявил о приходе сержанта Митчелла Смити, ОП[51]51
  Отдел полиции.


[Закрыть] Прохладного Ручья. В любом возрасте этот плотный прямолинейный человек нашел бы мундир, какой бы на него сел. Удобно завершенный в своих накрахмаленных хаки, редко бывал он встречаем вне оных.

– Вот он. – У Смити был высокий возбудимый голос, трепещущий обещанием, какого он никогда не выполнял.

– Я он и есть, – признал Эмори. – Ну.

– Ты морж, хочешь сказать[52]52
  Отсылка к песне Джона Леннона и Пола Маккартни «I Am the Walrus» (1967).


[Закрыть]. Повезло, что я просто не привлеку тебя по общему подозрению. Что ты натворил сегодня утром, Эмори, – выдавил пасту с середины тюбика?

– Вопрос. Это дружественный визит или обычный наезд? Меня так легко сбить с панталыку.

– Ну этого я пока и сам не знаю. – Он снял шляпу – жест церемониальный.

– Не рассчитывал сегодня тебя увидеть.

– Полицейская работа, Эмори, – мешок сюрпризов. – Шляпу он аккуратно уложил на стойке, ровно посередине между крупными красными руками. – С час назад позвонил Карл, сказался больным. Трейси почудилось, что микрофон у него обмотан большой тряпкой. Кхе, кхе. Но эй – нет улик, нет и обвинения, верно, адвокат?

– Вы за свою зарплату горбатитесь и даже сами не знаете, что вам отваливается – больничные, медицинская страховка, оплаченные отпуска. А попробуйте в горку да под горку потаскаться в старых башмаках трактирщика. На работу не выйдем – нам ведерко не наполнят.

– И чем меньше вкалываете, тем больше ноете.

– Слишком рано, инспектор, терпеть оскорбления от госслужащего. Тебе что, убивать некого или пончик есть не нужно?

– Ладно, Эмори, мог бы и сообразить, что… Господи, вот попробуешь услугу оказать, ночами не спишь к тому ж.

– Нашел того, кто согласен по дешевке спалить заведение?

– Лучше. – Он доверительно подался вперед. – У меня есть решение всем твоим неурядицам.

– Сам его спалишь.

Смити нагнулся ближе.

– Лук – легавый.

– Так? – Эмори потребовался миг, чтобы отточить ответ. – Без характеристик, без свидетельства о рождении, даже без удостоверения личности – кто такого соискателя наймет?

– Начальник Хеллоуин.

– Правда. Но это не действительность. Это не комедия. – Зазвонил телефон, и Эмори произнес в него. – Нет. – сказал он. – На здоровье.

– Ворочался с боку на бок, Эмори, – возобновил сержант Смити. – В два Бренда выгнала меня на кушетку. Может, в четыре я наконец засыпаю. В шесть мне сообщают про Карла. Можешь вообразить, в каком я настроении.

– Поговори с моим агентом.

– Ну, мне кажется, я принес пользу своими предложениями, техническим советом. Твердый гонорар мне не нужен, можешь мне очков начислить.

– Очко. Одно-единственное очко.

– Нетто или брутто?

– Нетто.

– Большое тебе спасибо. Это наживка для лохов. Нет никакого нетто, никогда не было никакого нетто, и никогда никакого нетто не будет. Есть в долине заблудшие души, которые питаются кормом для кошек, а ржавые почтовые ящики их ждут оплаты за «Звездные войны». «Инопланетянин» еще в долгах, я тебя умоляю.

– Ишь ты, поди ж ты, – объявил Эмори. – До чего смышлен наш рядовой состав. Сегодня у нас все хорошо осведомлены, к черту. После такого знания – какое прощение?

– Мы в участке много журналов читаем. Начальник выписывает «Киносекрет», «Пансканирование» и «Голливудских милашек», Карл получает «Медиазону», а я беру «Срез», «Кинопалец» и «Людей».

Эмори записал в блокноте:

13. Увеличить действие, уменьшить диалог. Иностранные рынки. Весь мир понимает без дубляжа или субтитров язык переворачивающейся машины, рикошета пули, кулака в замахе.

Номер 11, двухместный, Эверсон, Тед, мистер и миссис, вошли в контору в одинаковых нарядах, синяя рубашка в клеточку, бежевые шорты, каждый позвякивает комплектом ключей, Прекрасный денек, Рано выезжаем. Много миль ехать, тариф за номер $55 + налог + $6.50 за платное кино «Резиновые головы», «Виза», срок действия 12/95, Пока, до свиданья, Увидимся в другой жизни.

– Так что, Митч, – продолжал Эмори, – когда-нибудь слыхал об островах Общества?

– Не-а.

– А о капитане Блае слышал? О хлебном дереве? Марлоне Брандо? Знаешь, он там одним островом владеет[53]53
  Вице-адмирал Королевского флота Уильям Блай (1754–1817), британский колониальный администратор, в 1789 г. командовал торгово-исследовательским судном «Щедрость», на котором произошел мятеж экипажа, и капитана с верными ему людьми высадили на шлюпке в открытое море; они благополучно добрались до Тимора, покрыв расстояние около 4000 миль. Случай послужил основой для романа англо-американского путешественника и писателя Чарлза Бернарда Нордхоффа (1887–1947) и американского писателя Джеймса Нормана Холла (1887–1951) «Мятеж на „Щедрости”» (1932, неоднократно экранизированном. В экранизации 1962 года режиссера Льюиса Майлстоуна (Лейбы Мильштейна, 1895–1980) американский актер Марлон Брандо (1924–2004) сыграл предводителя бунтовщиков лейтенанта Флетчера Крисчена (1764–1793). На съемках фильма он так полюбил природу Полинезии и Таити, что действительно купил атолл Тетиароа из 12 крохотных островков в Наветренной (восточной) группе островов Общества Французской Полинезии, где учредил исследовательскую лабораторию по защите птиц и черепах.


[Закрыть]. Это его прибежище от безумия звездной славы. В общем, погляди когда-нибудь на карту Тихого океана – там повсюду острова-крохотули, сотни этих микроскопических точек без всяких названий плавают перчинками по всей этой огромной синеве. Этот сценарий – мой билет в рай. Куплю себе одну такую точечку рядом с Марлоном, свое укрытие от безумия себя, окрещу его Атараксия, нарисую собственный флаг, вздену на бамбуковый шест с подветренной стороны хрустальной бухточки, приезжай в гости, когда захочешь, ты с Брендой или ты и ты, ни собак, ни детей, ни постояльцев, ни колокольчиков, ни ключей, ни денег.

«Син-мен», наш сюжет покамест.

Однажды сияющим утром Большого Яблока спускающийся лифт Всемирного торгового центра-2 открывает двери на семьдесят шестом этаже[54]54
  В Южной (2-й) башне Всемирного торгового центра в Нью-Йорке (1973–2001) 76-й этаж был техническим.


[Закрыть], и в нем обнаруживается – обожемой! – мужчина, скорчившийся в углу, без сознания и совершенно голый. Умело приведя его в чувство, доктор Констанс Питерсен, красивая психиатресса, которой случилось практиковать в этом здании, прикрывает мужчину своим пиджаком от костюма и ведет сквозь толпу любопытных в укромность собственного кабинета. У этого таинственного Джона Доу нет не только удостоверения личности, но и памяти, поверхность его мозга, очевидно, раздета донага так же, как и его тело. Добрый врач заинтригована. Она решает взять его к себе домой в городской особняк на Восточной стороне, где у нее второй приемный кабинет и множество свободных комнат, поскольку он, судя по виду, примерно тех же размеров, что и ее бывший супруг (чуланы и выдвижные ящики ломятся от брошенных, но стильных мужских нарядов), потому что он молод, пригож и хорошо сложен, и потому что это кино. Последовательность быстрых сцен. Серьезное обсуждение множества его проблем. Менее серьезное – ее. Вылазка в ресторан. Она ему показывает, как есть омара. Он ей показывает, как делать стойки на руках на запаркованных машинах. Ведет себя он, как человек едва ли старше двенадцати лет. Они наперегонки бегут к такси на углу. Лижут шербет друг у дружки. Ее спальня: монтаж кожи и членов. Она никогда не испытывала такого чистого чувственного наслаждения. Она осознает, что ее понимание слова «любовь» прежде было совершенно неверным. Пациенты ловят ее на улыбках в неподобающие моменты. Дни телесного веселья, но для мистера Джона Доу – никаких перемен в головном отсеке. Он славный парень, всего на одно деление не дотягивающий до исчерпывающей мужественности.

Однажды, когда Констанс на работе у себя в башне замка распутывает сокровенности мира, «Джон» решает выбраться и поизучать город. Последовательность кадров с наивной реакцией на дисгармонию улицы. В подземке его берут на гоп-стоп и, ввиду его незнания процедуры того, как полагается себя вести жертвам, ранят ножом в руку, а из возникшей раны изливается кровь подозрительно не-красного цвета. Инстинктивно ощущая, что таким зрелищем делиться ни с кем не стоит, «Джон», зажимая себе руку, спешит домой рассмотреть травму в одиночестве. Он уже замечал в одной более ранней сцене, что, когда доктор Питерсен случайно порезалась кухонным ножиком, кровоточила она красным. Почему же он другой? В ванной он изучает собственную внутреннюю жидкость, с любопытством растирает ее между пальцев, робко пробует языком на вкус. Воздействие незамедлительно и потрясающе; монтажный переход: ярость и вой пейзажа с потоками небес и взрывающимися скалами, где под приливами вздымающейся магмы, фонтанирующими фумаролами, в молчании таятся глубокие черные покои, полные черных машин, поблескивающих и зловещих.

Констанс возвращается и находит «Джона» – оцепенелого на кафеле ванной. Смятенный, перепуганный, рассказывает он все – от крови до видений. Доктор Питерсен заинтригована. (1) Исцеляющийся мозг ее уникального пациента выдал первые образы из жизни до лифта. (2) Представление о том, что занимаешься любовью, что в тебя проникает существо ни человеческое, ни, очевидно, вообще из этого мира, непростительное нарушение норм культуры, нравственности, профессиональных и личных наполняет ее двусмысленностью чувства, невыносимой ни в каком смысле, кроме эротического.

– Лорина это читала? – спросил сержант Смити.

– Она считает, что это про нас, – ответил Эмори.

«Джон» начинает проводить тайные сеансы в ванной – вновь и вновь растравляет свою рану, пробует кровь на вкус: всевозрастающее пристрастие к образам, которые он пока еще не вполне может понять, к сменам кислотного цвета и форм, осколкам повествования, что, кажется, предлагают намек на тайну его самого. Из кусков складываются со временем такие вот тревожные факты: в другом мире в другой вселенной существует цивилизация машин – или некое к оной приближение, все понятия тут в высшей степени относительны, конечно, поскольку при таком причудливом переносе из одной вселенной в другую понимание и субстанция также подвергаются мучительному преображению в физические и духовные понятия принимающей действительности, comprendre? [55]55
  Ясно? (исп.)


[Закрыть]Например, устройство наших глаз окажется совершенно неспособным воспринять «Джона» в его естественном состоянии. Он – продукт неудачной попытки искусственного разума создать органическую жизнь, трехмерное воплощение системы машин, чье собственное происхождение более не отлагается в банке памяти. Счастливый в неведении своем, он процветает под наставничеством компьютерных повелителей, покуда однажды его послушание не отменяется взбрыком биологического программирования, и его поспешно не изгоняют из его мира за попытку получить доступ к главному компьютеру. Его настоящее имя – Лук.

– Может, эта девка-врач могла б изобрести какие-нибудь специальные очки, – предложил сержант Смити, – которые бы ей позволили видеть Лука таким, какой он на самом деле.

– Она не такой врач.

– Друзья ж у нее есть.

– Ну да, только она не смеет заикаться про Лука.

– Подружка – подружке-то она все расскажет.

– Ага, а у этой подружки – дружок, и он легавый, и расследует все эти крайне странные убийства, когда убийца взрезает горло своим жертвам и, очевидно, пьет у них кровь. А в одной особенно отвратительной сцене преступления находят образец чудно́й крови, которую судмедэксперты не могут определить.

– Но зачем Луку резать всю эту публику?

– А, – произнес Эмори, – это не Лук, это его брат-близнец Лод.

Да, потому что Лод – это Лук, усовершенствованный вариант, изначальную ДНК отредактировали и исправили, чтобы произвести на свет второго синтетического человека, с виду – полную копию, но все свойства у него улучшены: он сильнее, проворнее, сообразительней, но еще и подлее, угрюмее и безумнее. Его изгнание быстро и действенно.

– Земля – просто свалка для инопланетного мусора, – задумался сержант Смити. – Недурно. Подсунем им старую телегу про охрану окружающей среды.

– Разовьем эту тему в продолжении, – ответил Эмори.

И вот, когда Лод научается восстанавливать себе память (лизни эту кровь, крутни те колесики), он вынужден претерпевать соответствующее увеличение и уровня боли – он не может спать, не может сидеть, не может утишить это жужжанье у себя под кожей, – и интуитивный зуд шепчет ему, что единственная мазь от этой беды – знание. Но как только прорехи в его самости залатываются, а боль продолжает колотиться, как гонг, курс его неизбежен: превозмочь пределы индивида, выследить брата, которого где-то укрывает эта планета, отхлебнуть от таинств его крови. Так и начинается убийственный разгул Лода, все жертвы необъяснимо похожи, все их горла вспороты, временами – улики вампирической деятельности, временами на месте преступления обнаруживают странную синюю жидкость, этих элементов хватает, чтобы вызвать интерес команды «Омега», сверхсекретной правительственной конторы, что занимается такими тонкими делами, как политические покушения, межпланетные вмешательства и необходимые зачистки следов, как великие, так и малые. Поэтому, когда подружка – помните ее? – пробалтывается дружку, он извещает эту команду «Омега», и та набрасывается на Нью-Йорк и квартиру доктора Питерсен. Дружок меж тем, архетипичный выпендрежник, спешит в квартиру первым, чтобы перехватить убийцу – а заодно и славу.

– Всего-навсего голливудский легавый, – пробормотал сержант Смити.

– В каком это смысле? – уточник Эмори. – Это правдивая история, основанная на данных под присягой показаниях.

И вот дружок вламывается в дом и находит, что Лук возмужал, стал сильней и агрессивней после своих многочисленных сеансов восстановления памяти. Свирепая хореография сцены драки. Умирающий дружок, полагая, что обращается к Лоду, сообщает Луку достаточно для того, чтобы тот сам заполнил пробелы. Констанс возвращается домой – в разгромленную квартиру и к одному мертвому легавому. Эй, говорит Лук, давай сбежим, и послушная доктор Питерсен хватает наличку, кредитки и зубную щетку, чтобы удрать со своим инопланетным любовником, потому что он юн и т. д., и т. п., и проч., и потому что это кино и все такое.

Монтажная склейка: погоня.

Изгои в бегах (неувядающий любимчик всех кинозрителей повсюду, у чуланных преступников всех возрастов и полов). Наших героев преследуют по всей стране представители полиции нескольких штатов и городов за различные убийства, совершенные Лодом, Управление полиции Нью-Йорка – за убийство их сотрудника, команда «Омега» – сами знаете за что, и Лод, который напал на их след потому что… потому что…

– Потому что один из этих омег подобрался к нему слишком близко, и Лод запытал его до смерти, требуя информацию, – предложил убедительный сержант Смити.

– Ладно, – уступил Эмори. – Полтора очка.

Машины, пистолеты, кровь и взрывы. Пусть камера плетет свое колдовство. Закончить Луком и Лодом – они встретились лицом к лицу на живописном фоне…

– Большого каньона, – предложил Смити.

– Слишком уж большой. У него внутри люди выглядят незначительными.

– Малый Большой Рог?

Эмори показал головой.

– Долина памятников, Юта. Они борются на сбежавшем дилижансе.

– Я думаю про национальный парк «Потоки лавы» в северной Калифорнии, знаешь, напоминает старую усадьбу еще на Металуне или как там мы ее, к черту, решим назвать.

– Я вижу Гавайи, обод действующего вулкана. Подумай, сколько синематек можно ограбить, столько великолепных съемок «Общественного телевидения» и «Национального географического журнала»[56]56
  «Public Broadcasting Service (PBS)» (с 1969) – американская некоммерческая служба телевизионного вещания. «National Geographic» (c 1888) – официальный журнал Национального географического общества США, одной из крупнейших некоммерческих научных и образовательных организаций в мире. Выпускает телевизионные программы с 1964 г.


[Закрыть], ужасающие извержения в изнурительных порнографических деталях.

– Но что там делает наша бестрепетная парочка?

– Прячется. Откуда я знаю? Ты же мне сам сказал на той неделе, что все равно на такие мелкие нестыковки всем наплевать, лишь бы сама картинка ослепляла. Ну? Пламя, пузыри, пепел, дым, ползучая грязь, сержант Макгэрретт преследует по пятам, вся команда Пять-ноль со своими «флоршаймами» в огне[57]57
  Стив Макгарретт – главный герой американского полицейского телесериала «Hawaii Five-O» (1968–1980). «Florsheim Shoes» (с 1892) – американская марка обуви.


[Закрыть]. Ну кого такое не ослепит? Да это ж самоходный продукт.

– Самоходный – да это, блин, прям чертова сороконожка. «Син-мен-2I», 3, 4 скоро на экранах ближайших к вам кинотеатров.

– А Уоррен как на это смотрит?

– Уоррен считает, что я должен отснять весь сценарий сам в зернистом черно-белом изображении с рук на «Супер-8»[58]58
  «Super 8» – формат кинопленки, разработанный в 1965 г. фирмой «Истмен-Кодак» и предназначенный преимущественно для домашних киносъемок.


[Закрыть], без актеров, с пластмассовыми фигурками в настольных декорациях, которые он готов помочь мне построить. Фильм, который всем нам принесет общий доход цента в два. Уоррен слишком кино насмотрелся. Он находится на жопном крае гордой сидячей традиции.

Из-за спины Эмори раздался треск бусин – полог раздался и пропустил высокую бледную женщину с покрасневшими ноздрями и утомленными глазами. На ней был полинявший фланелевый халат, из нагрудного кармашка с монограммой вырывался мятый цветочек розового «Клинекса».

Она учтиво кивнула в сторону полицейского.

– Митчелл.

– Лорина.

Она повернулась к мужу.

– Ты сегодня с Айрил говорил? – спросила она, и жар от ее слов подымался, как волны от летней дороги.

– Нет, сегодня с Айрил я не говорил, я не видел Айрил утром и не рассчитываю увидеть Айрил, пока она не восстанет из своего гроба на закате. А что?

– Она обещала не уходить, пока с тобой не поговорит.

– Угу.

– Если мы не разрешим ей замуж, она сбежит навсегда.

– Угу.

– Она устраивает побег. С этим громилой Ласло.

Эмори посмотрел на нее.

– Кто такой Ласло?

Казалось, она исчезла прямо у него на глазах, качающиеся пряди ярко раскрашенного пластика – единственное свидетельство ее явления.

Мужчины переглянулись.

– Желудочные гроздья, – пояснил Эмори. – У нее кишки запутались, «совсем как на Марсе», говорит. «Лиловые. Я чувствую там лиловый цвет».

– Что, во имя всего святого, такое желудочные гроздья?

– Тш-ш-ш. Она про них вычитала в «Вирусной неделе».

– Похоже на шоколадный батончик.

– Умнее в жизни ты ничего не сделал, Митч, – той вазэктомии.

– Ну, есть еще собаки, конечно.

– Не слыхал я, чтоб собаки в последнее время сбегали в Денвер. Или чиркали себя по лапам пилочкой для ногтей. Или два года отказывались признавать чье бы то ни было присутствие, кроме ближайших членов семьи.

Смити осмелился на сострадательную позу – вариант того, что стандартный рабочий патрульный предлагает расстроенному гражданину.

– Ад современного родительства, – сочувственно промямлил он.

– Сдается мне – поправь меня, если я не прав, – но в этом неистовом хозяйстве есть только один член с достаточными основаниями, как эмоциональными, так и философскими, кто мог бы даже начать задумываться о самоубийстве как о возможном выходе.

– Знаешь, Эмори, не нравятся мне такие разговоры.

– Но я тут на днях ее застал за тем, что она коросту сковыривает. «Зачем?» – спрашиваю. Она мне: «Я шрамов хочу, папа, с ними я выгляжу интересней».

– Детвора, – произнес Смити, покачивая шишковатой головой. – Парняга Ласло этот – не про некоего ли Ласло Леблана речь?

– По-моему, я не желаю об этом слушать.

– Заморыш такой, длинные жидкие космы, желтые очки, ходит так, будто у него в паху все нагноилось.

– Кого он убил?

– Не, все не так плохо, куча мелких краж, взломы, пьяные буйства, вождение в нетрезвом виде, но все без оружия.

– Отцовы молитвы услышаны, – произнес Эмори, после чего: – Доброе утро, – номеру 34, одиночный, Джонсон, Чарлз, золотая карта «АмЭкса», срок действия 1/94, по тарифу $45 + налог + обслуживание в номер $15.36 + звонок по межгороду в Шривпорт, Луизиана, $9.17 с крупными порами, нос крючком, кто, хоть и невинный гражданин, не мог сдержать определенной натянутости в таком близком присутствии закона, уплатил по счету, звяк-звяк, и ушел, звяк-звяк.

– Я эти ключи во сне уже слышу, – пробормотал Эмори.

– Да ладно уже, – сказал сержант Смити.

– Мне вот где уже встало, Митч. Чувствую, как нервы у меня под кожей ходят ходуном. Даже не знаю, сколько еще смогу тут продержаться. Патроны кончаются.

Из-за полога вечно колеблющихся бус раздалось аденоидное сетование Берил, второй по очереди претендентки на корону «Желтой птицы»:

– Хорошенько ж ты маму отделал.

– Благодарю за сообщение, – ответил ее отец, но там ее больше не было, и ничего она не услышала. – Личная жизнь в этой семье, – сообщил он Смити, – издевательство. В любой семье. Мы – нация шпионов и стукачей. Каждое слово записывается, каждое действие снимается.

– Марлон Брандо, – произнес сержант Смити. – На пляже.

Затем забрякали латунные бубенчики над дверью, зазвякала череда ключей от машин, время выписки для номеров 25 и 8, номера 15, а также номеров 17, 9 и 3, да и для сержанта Смити – он сверился с часами и просигнализировал прощание поверх встревоженно роящихся голов, уже пялившихся повдоль тех лакричных лент твердого покрытия, считая мили в уме, мы же американцы, мы даль на завтрак едим.