Текст книги "Аэросмит. Шум в моей башке вас беспокоит?"

А The Beatles, да ладно вам, охуеть же! И дело не в том, что они такие уж выдающиеся музыканты. Они знали. Они знали. Они были англичанами, и у них были длинные волосы, когда никто их не носил, и они говорили странные вещи, но и это тут тоже ни при чем. Вся суть в получившейся алхимии – The Everly Brothers, Бадди Холли, Литтл Ричард, Чак Берри – и в масштабных песнях.

И они развивались, как и The Stones, как и The Who. Многие группы появлялись, выпускали хит, а потом убирались восвояси. А Битлы эволюционировали от She Loves You до Help за один год. Один год. Не десять. А через два года они уже дошли до непревзойденного Rubber Soul. Norwegian Wood – наикрутейшая песня. Можете говорить все что угодно, но за один год они начали записываться в той же комнате, где Пол с Джоном пели в один микрофон, брали дорожку, записывали, а потом переходили к следующей. Понимаете, что это значит? А то, что пути назад нет. Они должны были верить в себя. А еще, разумеется, у них был Джордж Мартин в продюсерах.

Каждый пацан в каждом квартале каждого американского города мечтает быть рок-звездой. Но если девушки, деньги, быстрые тачки, дома в Мауи и вип-билеты на «Ред Сокс» – твоя единственная мотивация (а это охрененная мотивация), то у тебя проблемы.

Нам нужно было название, так что мы все сели и перекидывались всевозможными вариантами, типа «Шлюшка Джейн». Я предложил «Проституток». Никому это не понравилось.

– Как насчет «Арроусмит»? – спросил Джоуи.

– «Арроусмит»? Как тот роман Синклэра Льюиса, который мы читали в школе? – а потом, через минуту, я понял. – Аэро: а-э-р-о, да?

– Да, – ответил он.

Вот это было круто. Это название говорило о космосе – аэродинамике, сверхзвуковой тяге, открытиях, звуковом барьере. Я подумал: если мы останемся вместе, то это название будет всегда нам подходить, потому что нам не за что было держаться, кроме как за будущее. Я всегда представлял, что в мои пятьдесят по миру уже будут расхаживать роботы, а скейтборды будут летать по воздуху и на них надо будет запрыгивать. В любом случае все, что происходило со мной после десяти лет, вышло из комиксов. Вся эта хренотень про супергероев. Каждая деталь – лазеры, световые мечи, записывающие телефоны. У Дика Трейси были часы на руке. Он все время с ними говорил. И я думал, наблюдая за Диком Трейси: «А что, если бы у нас всех были такие часы?» Но это были всего лишь безумные детские выдумки. Теперь у всех есть все эти приложения – проверьте почту, блог, зайдите в мой Твиттер… и, пожалуйста, полистайте мой Фейсбук.

Я думал над названием «Проститутки», потому что игра в клубах для меня была отдельной формой продажности – я шесть лет играл в клубах Нью-Йорка и знал, насколько это выматывает и бесит. Так что с Aerosmith мы бежали от клубов как от чумы. Это ловушка. С деньгами все хорошо – тысяча за неделю, если повезет, – но играть за ночь по четыре сета (сорок пять минут каждый, даже если в клубе никого нет) в течение двух недель, причем не свои песни, – угнетает. Нет времени на репетиции, писательство и разработку нового материала. Люди орут:

– Сыграйте Maggie May!

– Эй, придурки, а знаете песни Credence?

Да и вообще, мы были слишком шумными для большинства клубов и баров. Нас выгнали из бара «Банратти» в Бостоне, потому что мы начали играть оригинальную музыку и владельцам клуба это не понравилось.

Вместо этого мы сосредоточились на колледжах, школьных танцах, лыжных базах. Мы много играли, в основном по выходным, а репетировали в рабочие дни. Играли на школьных танцах за городом и зарабатывали, может, триста долларов за ночь.

Мы играли вообще везде, где было больше пятидесяти человек. Как заведующий концертами я должен был убедиться, что у нас было как минимум три выступления в месяц примерно за триста баксов, чтобы платить за аренду и базовые продукты. Мы работали как группа повстанцев: играли в маленьком городе, создавали плацдарм, заводили несколько фанатов, чтобы в следующий раз было больше ребят, и так количество фанатов будет расти.

Наш сет-лист состоял из катехизиса британского блюза. Для меня настоящий хеви-метал – это исполнение Dazed and Confused Led Zeppelin. У нас те же корни, что и у Led Zeppelin, – и я говорю не про Джейка Холмса, который вдохновил Джимми Пейджа, я говорю про бухло.

Когда мы начинали, только в одном Бостоне было где-то пять тысяч рок-н-ролльных групп, пытающихся прийти к успеху. Но если ты хочешь от них отделиться, придется отточить характер, а этого невозможно добиться игрой чужих песен. В самом начале мы тоже играли каверы (тогда у нас была только парочка своих песен).

Мы никогда не выступали в обычной одежде. Мы всегда наряжались… выделывались. Вы в группе, ребят, поэтому надо сиять. Самое главное – вид. Я заставлял группу показывать мне свои шмотки, наряжаться, доставать все самое модное. Я ходил в «Каприс» – антикварный магазин на Ньюберри-стрит, которым владела моя подруга Барбара Браун. Она обещала, что сможет дать нам одежду для съемок первого альбома. Мне пришлось направлять ребят на путь моды. На моих кожаных штанах появились языки пламени благодаря девушке, которая жила на верхнем этаже 5-го дома на Кент-стрит. Я привел группу в «Каприс» и сказал им покопаться и найти что-нибудь для себя. Для нас все было бесплатно.

Магазин был напротив Intermedia Sound, где мы записывали первый альбом.

– Вот, надень это! – сказал я.

– Ну уж нет, это я носить не стану.

– Ой, да ладно, просто для фоток! Посмотри на британскую моду! Посмотри на Джимми Пейджа! Посмотри на Мика! Посмотри на Джими Хендрикса и Джеффа Бека! Посмотри на Пита Таунсенда! Пиджаки с британским флагом – самое офигенное. А вот носят ли они джинсы с армейскими кофтами? Это вряд ли.

После бесконечного нытья они влезли в ту одежду, в которой мы снялись для нашего первого альбома… и выглядели они охуенно.

Эту фотку сделали на веранде магазина Барбары. У Брэда была ее рубашка, у Джоуи – пиджак, а на мне были шляпа и ремень. Так-то. Нас сняли, а потом какие-то отсталые придурки из лейбла сузили фотку и добавили сзади облака – и это стало началом моего корпоративного ада.

Мы прочесывали все модные места. Это была безумная смесь средневековой разношерстности Кингс-роуд, развязности сутенеров, цыганского стиля стоунзов и китча Карнаби-стрит. Обернутая шарфом, бордельная, Хейт-Эшбери экзотика Дженис (боже, я кайфую от самой этой фразы!) и капелька интригующей андрогинности охуенности ради. Все эпатажное, показушное, глэмовское и чересчур кричащее: украшения, серьги, черное кружево, перья, металлические вставки, подводка для глаз. Мы должны были выглядеть круто и рискованно. Что угодно, лишь бы сиять этой неземной наглостью рок-звезд. Все, что кричало о нахальном, дерзком, самоуверенном и запредельном шике. Круши все рамки! И парочка татуировок Aerosmith, чтобы подчеркнуть элемент протеста. Попробуйте это раскусить, народ!

Когда мы начинали, только в одном Бостоне было где-то пять тысяч рок-н-ролльных групп, пытающихся прийти к успеху. Но если ты хочешь от них отделиться, придется отточить характер, а этого невозможно добиться игрой чужих песен.

Мы идеально повторяли этот денди-британский стиль. Мы не были напыщенными… наоборот, тощими и укуренными, как и английские музыканты. Но в любом случае наши костюмы отходили на второй план по сравнению с New York Dolls: крутые штаны, искусственная леопардовая кожа, черный лак для ногтей, колготки, начес, боа из перьев и пятнадцатисантиметровая платформа.

Почти все из группы издевались надо мной за то, что я носил – одежду и обувь, – а в итоге они сами стали носить то же самое. Если я надевал на парней украшения, то без комментариев это не оставалось. Джо не раз говорил о моем стиле и одежде: «Ух ты, офигенные штаны. А для парней такое шьют?» Сначала – и на протяжении долгого времени – Джо оставался в стороне. Когда я указывал на то, что носили Мик, Кит и Джимми Пейдж, он отвечал: «А зачем мне выглядеть так, как они? Я – это я». А я просто хотел быть цыганом. И мне было все равно, что говорил Джо или кто бы то ни было, я все решил. Так и родилась песня Make It.

 
You know that history just repeats itself
Whatchoo just done so has somebody else
You know you do, you gotta think the past
You got to think of what’s it gonna take to make it last
 
 
Вы знаете, что история повторяется
Но вы узнаете это от других
И вы знаете, что надо вспомнить прошлое
Надо понять, что нужно сделать, чтобы мечты не кончались
 

Я выцепил эти слова из творческого эфира… моего внутреннего голоса. Я с ним живу. Надо придумывать свою хрень из того, что уже в тебе. Я всегда считал: «Не знаю, что я делаю, но зато знаю, что делаю это!»

Я был несколько обижен, когда Мадонна преподнесла свой стиль «поношенного шика» так, будто сама его изобрела. Так одевались все с 1966 года до Вудстока. А потом в восьмидесятых Мадонна выпустила Material Girl со своими браслетами и прочей лабудой, и я такой: «Да!» Да уж, что за непостоянные ебаные СМИ! Ведь сейчас все переработанное. Нет ничего нового. Все в кавычках. А чего раньше не было? Джипси Бутс был первым сыном природы, жил на дереве и одевался, как в 1969-м.

Моя мечта осуществилась, но в ту же секунду, как я сказал: «Так здорово, что мы живем вместе», – Джоуи съехался со своей девушкой, Ниной Лауш, а Джо – с Элиссой. Все из-за меня? Мы же были едины, днем и ночью жили нашими идеями. Разве они не знали, что самые крутые вещи могут прийти к тебе посреди ночи? В других группах я уже видел, как женщины становились причиной распада – посмотрите на битлов, – и я не хотел, чтобы с нами произошло то же самое. Я умолял своего брата: «Джо! Ты же Джо, мать его, Перри… ты же уникальность, граница-всего-сущего, когда мы встретились, я сразу понял, что нашел своего. Да ладно тебе… ты должен остаться. Мы должны писать вместе… именно поэтому я переехал в Бостон». Но без толку.

Я злился на Элиссу, потому что она украла моего парня, мою вторую половинку, моего сообщника! Я будто потерял брата. И тогда появилась ревность, тот темный поток, гудящий на подсознании. Я чувствовал себя так, словно Джо меня бросил – словно Элисса ему была важнее группы. После всех этих лет можно признаться. Мне было очень обидно, что он выбрал быть с Элиссой, а не со мной, особенно после того, как мы начали вместе сочинять. Как я уже говорил про Movin’ Out, Джо сидел на водяном матрасе, я его слушал и потом: «Подожди-ка… стоп, что это было?» – и через минуту Джо играет, а я строчу…

 
We all live on the edge of town
Where we all live there ain’t a soul around
 
 
Мы все живем на окраине
Вокруг нас нет ни души
 

Все было готово за один день, и этого бы не случилось, если бы мы не жили вместе. Писать песни – все равно что трахаться. В итоге я направил свою злость и ревность на написание песни Sweet Emotion, которую напрямую адресовал Элиссе…

 
You talk about things that nobody cares,
You’re wearing out things that nobody wears
Calling my name but I gotta make clear
I can’t tell ya honey where I’ll be in a year
 
 
Ты говоришь о том, на что всем плевать
Ты носишь то, что больше никому не нравится
Ты зовешь меня по имени, но вот в чем дело
Я не могу тебе сказать, дорогая, где буду через год
 

Я использовал ревность и злость для лирического вдохновения. Оглядываясь назад, я даже рад, что Джо съехался с Элиссой. Из-за этого у меня было о чем петь, та горько-сладкая эмоция. Наши с Джо отношения постоянно накалены, и это мягко сказано. Даже в лучшие времена мы иногда не разговариваем месяцами. В туре мы братья, родственные души, но за этим всегда прячется напряжение, вырывающееся из-за наркотиков и приступов гнева.

Взаимная вражда – необходимый элемент химии любой группы. Там все равно у всех большие эго. Разве ты бы захотел быть в группе с абсолютными копиями себя? Почти все, кто хочет быть рок-звездами, нарциссы по определению – а потом добавьте наркотики! Может, и будет один за всех и все за одного, но каждый из нас эгоцентричен, мы все мечтаем о золоте, славе, а еще показать миру, какие мы все охуенные. Это я! А когда у тебя таких «я» пятеро…

Говорят: «Если эта конкуренция остается в разумных пределах, то все хорошо…» Но просто постарайся быть рассудительным, когда тебе восемнадцать или даже двадцать шесть. И единственный момент, когда это работает на благое дело, тоже заключается в эго – например, Джо с Брэдом пишут соло, а я такой: «Блядь, как круто, но я хочу затмить это крутой мелодией или такими словами, что о музыке никто и не подумает».

Мы с Джо – противоположности во многих аспектах… и это подстегивало наше творчество. И я знал, что, если так все и останется, мы придем к огромному напряжению. Между нами почти сразу же начались терки – когда Aerosmith выступали первый раз в старшей региональной школе Бостона «Нипмак» 6 ноября 1970 года. Мы едва ли отыграли первую песню, как я уже начал на него орать: «Выруби, блядь, свой ебаный усилитель! Нахуя тебе такая громкость!» Я не слышал, как пою. А я не могу петь в ноту с группой, если не слышу свой голос. Мне необходимо слышать свой голос поверх музыки, чтобы понимать, не фальшивлю ли я. По правде говоря, энергия группы кипела настолько, что неважно, слышал я себя или нет. Это была наша общая заморочка. Я пришел из клуба за несколько дней до выступления и заткнул пальцем ухо, чтобы слышать себя. Как говорил мой папа: «Если у тебя плохой слух… то я играю очень хорошо».

Мы постоянно ссорились с Джо по поводу громкости его усилителя. Помните, когда в «Это – Spinal Tap!» Найджел Тафнел показывает рокументальному режиссеру одиннадцать уровней усиления? Ну, у моего гитариста усилитель стоял на 12! Я еще тогда настроил гитару Джо, потому что его слух уже был поврежден из-за громкости. Он до сих пор плохо слышит. У Джо годами звенит в ушах. Он почти все время слышит высокий вой.

В группе должны быть противоположности, так и приходит в движение большое колесо, так и летят искры… но когда у вас настолько разные характеры, приходится терпеть обидные перепалки. Джоуи рассказал мне о том случае, когда мы были в Intermedia Studio на Ньюберри-стрит. Джоуи был на одной стороне дороги, а Джо шел с другой.

– Эй, привет, Джо. Можно пойти с тобой? – он был полон восторга, оттого что мы записывали наш первый альбом, и просто был Джоуи Крамером, у которого самое большое сердце в группе.

Моя мечта осуществилась, но в ту же секунду, как я сказал: «Так здорово, что мы живем вместе», – Джоуи съехался со своей девушкой, Ниной Лауш, а Джо – с Элиссой. Все из-за меня?

– Да, конечно, – отвечает Джо.

Пауза.

– Слушай, Джо, – спрашивает его Джоуи, – почему мы не можем быть друзьями?

А Джо даже не берет время на размышление.

– Почему? А что, раз мы в одной группе, то должны быть друзьями?

Это было достаточно резко. Сейчас Джо может сказать: «Да ладно, я просто прикалывался!» Правда? Ну, для этого там была слишком длинная болезненная пауза, пока Джоуи уходил. Он до сих пор помнит этот случай.

В группе всегда сплошное «а ты, блядь, как думаешь, кто я такой?», потому что это сумасшествие, это характер. Если ты боишься темноты, то из черноты вылезет демон. Если ты боишься океана, то тебе покажется, что кто-то укусил тебя за палец. Но это не значит, что если ты не боишься океана, то тебя не сожрет акула.

В начале декабря 1971 года нас записали на концерт вместе с Humble Pie и группой Эдгара Винтера в «Музыкальной академии» на Четырнадцатой улице Нью-Йорка. Мы загрузили все оборудование в автобус и поехали. У нас не было басовых усилителей, так что пришлось просить специально для выступления. Промоутером был Стив Пол. Он работал с братьями Винтер, музыкантами-альбиносами из Техаса, Джонни и Эдгаром. Джонни тем вечером только выписался после реабилитации, но к тому времени Эдгар был самым известным братом. Тогда концерт в «Музыкальной академии» был для нас самым серьезным, несколько лет назад я ходил туда на стоунзов.

Прямо перед тем, как стоунзы вышли на сцену, я увидел ботинки Кита с высокими каблуками, и сразу же понял, что это они, поэтому чуть не обоссался на месте. Я офигевал, толпа ревела, свет погас, но были видны ботинки. А спустя годы я сижу рядом с Китом вскоре после смерти его отца в доме Дика Фридмана (он владеет отелем «Чарльз» на Мартас-Винъярд), мы курим сигары и обсуждаем проблемы в жизни. Вот это, я понимаю, сюр – я тогда сразу же вспомнил тот концерт и вид этих ботинок.

Так вот, мы за кулисами «Академии» все причитаем: «О господи!» К тому же Стив Пол подумывал стать нашим менеджером. Я познакомился со Стивом в его клубе, Scene, на Сорок шестой. Я играл в этом клубе с McCoys, группой Рика Дерринджера. Он тоже был за кулисами «Музыкальной академии» и настраивал гитару с помощью метода под названием «Октавы». Ты играешь обе струны ми, и получается гармония, и когда звук перестает фальшивить, то гитара настроена. Я позвал парней. «Джо, Брэд… зацените! Так можно настраивать гитару без губной гармошки!» Последние два года я настраивал парням инструменты с губной гармошкой в тональности ми. Я настраивал первую ми Джо, а оттуда они уже продолжали сами. А теперь они могли сами настраивать гитары! Черт возьми! Гениально. Я видел, как Дерринджер играл Hang On Sloopy в магазине «Кляйн» Йонкерса в 1967-м или 1968-м. Ему должно было быть лет шестнадцать. Я был поражен до смерти.

Тем вечером мы открывали шоу. Мы должны были сыграть три песни и свалить со сцены. Все песни были оригинальные: Make It, One Way Street и Major Barbara. Не знаю почему, но на Major Barbara мы с Джо решили пойти дальше.

Мы думали только о том, чтобы произвести впечатление и хорошо сыграть. Зал начал скандировать: «Мы хотим Эдгара!», поэтому мы играли все песни подряд, чтобы у толпы не было возможности нас освистать. Мы играли дальше и импровизировали. Если мы останавливались хотя бы на двадцать секунд, то слышали из зала громкое «ФУ-У-У». Приятного мало. Major Barbara, песня, которую мы еще не успели записать, прошла довольно хорошо – свиста не было, только парочка воплей. Под таким давлением ты не знаешь, что делаешь… просто собираешься с силами и плюешь на все, что мы и сделали. Поэтому начали играть Walkin’ the Dog.

В группе всегда сплошное «а ты, блядь, как думаешь, кто я такой?», потому что это сумасшествие, это характер.

Я видел, как Стива Пола чуть не хватил удар. «Уведите их!» Но мы продолжили и доиграли сет. Когда мы вышли со сцены, Стив Пол чуть ли не за ухо потащил меня за кулисы. «Никогда больше не делай так на моих концертах!»

Через несколько лет я сидел в доме Стива Пола со своей первой женой, Сириндой. «Должен признаться, Стивен, – сказал он, – если бы не та твоя дурацкая выходка, когда вы с Джо продолжили играть после Major Barbara, я бы стал вашим менеджером». Сам виноват, Стив! Оглядываясь назад, я понимаю, что это был очень наглый жест… продолжить играть. Сегодня это называют акустическим сетом. Анплаггд. Мы просто сели, чтобы Джо мог играть на гитаре. Мы опередили свое время. И Джо отлично сыграл.

Квартира 1325 была на втором этаже, так что после концертов нам приходилось тащить все инструменты по лестнице. Однажды, пока мы выгружались, я заметил маленький чемодан рядом с телефонной будкой. Я огляделся, вокруг никого не было, поэтому я схватил чемодан и быстро потащил его наверх. Внутри была куча грязного белья, тридцать граммов травы и тысяча восемьсот долларов. Ух ты! Я достал траву и наличку и отнес чемодан туда, откуда взял. «Никто никогда не догадается, что это я его брал», – сказал я себе. Никого рядом не было, но, очевидно, кто-то придет забирать чемодан. И он не подумает на старуху с пятого этажа. Конечно же, это пацаны из Aerosmith, которые разгружали машину.

На эти деньги я купил клавиши от RMI (Rocky Mountain Instruments). Написал на них Dream On и отыграл следующее выступление. Ну, в гостинице «Шебу» или где там еще – «Рыбный котел» или «Рыбный котенок».

В итоге появились два бандита и потребовали чемодан, деньги и травку. У них были пушки. Блядь! И что теперь?! Из подвала выходит наш супербайкер (и первый охранник) Гэри Кабоци… который был похож на маньяка, не говоря уже об ОГРОМНОМ размере. Беззубый, лысый, 160 килограммов ебаной пылающей злобной итальянской раскачивающейся плоти, которая с радостью вышибет все дерьмо из любого, кто захочет приблизиться к группе, размахивая саблей времен Гражданской войны. «Я уже вызвал полицию, – говорит он бандитам. – Так что валите отсюда. Копы приедут с минуты на минуту». Парни бросили оружие и побежали… и больше их не видели.

Мы добивались своего до победного конца, но к декабрю 1971-го мы были на грани своих сил, как и всего остального. Ни денег, ни еды, ни концертов, ни места для репетиций, а в банке осталось девятнадцать долларов. Я всегда был из тех, кто готов прыгать до потолка ради своей мечты, но иногда ты просто бьешься о него башкой. Мы оказались в тупике, держались на ниточке – а потом нам прислали уведомление о выселении. И в тот момент до нас снизошел ангел в виде ирландского промоутера с хорошими связями по имени Фрэнк Конналли.

Мы узнали от одного парня из местной группы о помещении для репетиций в театре «Фенвей» на Массачусетс-авеню. Менеджером этого места был Джон О’Тул, и он устроил нам наш первый большой концерт за долгое время, когда хард-рок-группа Cactus не смогла приехать из-за метели и мы их заменяли. Джон О’Тул связал нас с Фрэнком Конналли, который привез в Бостон The Beatles, Хендрикса и Led Zeppelin. Фрэнк был связан с большими шишками Бостона, и он просто эпически в нас верил – так же, как мы сами верили в себя. А именно, как бы маловероятно это ни казалось в то время, он считал, что мы станем величайшей рок-н-ролльной группой в мире. И как будущим суперзвездам он платил нам зарплату – по сотне в неделю каждому.

Фрэнк хотел, чтобы мы начали сначала. Сперва меня это немного бесило, потому что я и так провел последние пять лет во всех клубах Нью-Йорка и Лонг-Айленда. Но Фрэнк знал, что эту новую группу ждет успех, поэтому весь месяц устраивал нам концерты в новом клубе Массачусетса, чтобы мы оттачивали навыки и создавали шумиху.

Отец Фрэнк был блестящим промоутером и мечтателем – он нас понимал, – но у него не было необходимых связей, чтобы с нами заключили контракт на запись, поэтому он стал партнером двух парней из Нью-Йорка, Дэвида Кребса и Стива Лебера, которые разбирались в бизнесе звукозаписи. Они работали с New York Dolls, самой крутой и эпатажной группой того времени, так что мы были в восторге – ну, по крайней мере, сначала. Они устроили нам выступление на выставке самых крупных музыкальных компаний в Max’s Kansas City. Еще они помогли нам с парочкой неприятных случаев. Фрэнк умер от рака через несколько лет, и голос в моей голове твердил, что Фрэнк это предчувствовал… поэтому передал нас Леберу и Кребсу.

Наверное, благодаря потусторонним связам Отца Фрэнка мы периодически играли в вонючих забегаловках вроде Scarborough Fair, бостонского бара, где тебя могли пристрелить за не то слово не тому человеку. Однажды мы играли там в канун Нового года. Там было полно байкеров и местных головорезов. К нам подошла волосатая байкерская цыпочка и показала группе фак, вытянув руку. «Эй, – сказал я, – у тебя трусы торчат». Толпа в баре ахнула, и тогда я понял, что у нас пиздец какие проблемы. Она была подружкой президента «Трамперов», банды байкеров, которые были слишком отстойными, чтобы попасть в «Ангелов ада»… «банда менструального цикла», как я их называл. Другие ребята сказали нам, что я оскорбил честь девчонки вожака, и все «Трамперы» выстроились снаружи, чтобы затоптать нас до смерти. Признаю, что правда не умею держать язык за зубами. Не кто иной, как Чак Берри назвал нас «полными души… и полными грязи». Мне пришлось унижаться и извиняться перед девушкой, потом мы вызвали полицию и свалили оттуда к чертовой матери.

Мы начали ездить в туры по клубам и колледжам северо-востока в «Дельте 88», хорошенько приправленными наркотиками. Отчего шоссе становится каким-то странным. Тогда Aerosmith только появилась, 1971-й или 1972-й год, после концерта в каком-то богом забытом месте мы были на магистрали Нью-Джерси и нас остановили сраные копы. Они нашли в багажнике чью-то травку. Свою я засунул в штаны. У Брэда в правом кармане лежало под шестьдесят, у Тома – немного в чехле из-под пленки, а в моем гробике – в этой печально известной крошечной металлической коробочке – тоже было немного. Копы видели, как мы выбрасывали травку из окна машины.

Потом мы поехали в полицейский участок. Нас пристегнули наручниками к стойке у стены, которая была похожа на балетный станок. Моя травка все еще в штанах, и я пристегнут к Джо, но одна рука свободна. Когда копы пошли нас вписывать в протокол, один сказал:

– Смотри, это парни из Aerosmith.

– Правда? – послышалось эхо.

Мы уже были известны, но не настолько. Нас оставили в коридоре, и как только он опустел, я быстро вытащил травку и швырнул ее в противоположный угол. Потом началась Бюрократия. Нас зазывали по одному. «Имя? Встань там. Вес?» Когда меня фотографировали, я поднял взгляд и увидел, что моя травка улетела прямо к нему на стол. А тот коп ее даже не заметил!

И я подумал: вот это да! И такой:

– Эй, ребят, смотрите!

– Заткнись! – говорили мне они, психуя до чертиков.

Это моя группа. Бивис и Баттхед, наверное, сказали бы: «Хе-хе-хе, охуенно!», но моя группа ныла: «Заткнись! Ты нас подставишь!» Думаю, Джоуи уже навалил в штаны. Каким-то чудом… потерянными уликами… и с помощью наших менеджеров, Лебера и Кребса, которые наняли офигенных адвокатов, нам дали мелкое хулиганство и отпустили. Снова в дорогу!

Ранние туры были очень легкими. У нас были два Джо – водители лимузинов из Буффало, которые возили нас по Среднему Западу, – плюс фургон для багажа. Оба водителя были итальянцами и довольно глупыми, но один – намного тупее. Джо Тупица получил премию «Идиоскар» за то, что протащил в гримерку одну девушку в «Терре-Хот»; на ней был наряд морячки, белая плиссированная юбка и все такое, этакая большая, откормленная на кукурузе девушка.

Один из лучших моментов группы в начале карьеры – использование рекламного щита на Копли-сквер. Это придумал Рэймонд. На рекламном щите уже долгое время ничего не висело, поэтому мы договорились, чтобы туда повесили крылья Aerosmith. Уже после того как мы переделали дизайн этих самых крыльев. В первом варианте крылья были на букве «A», но они походили на летучую мышь, такие маленькие и короткие.

Наверное, благодаря потусторонним связам Отца Фрэнка мы периодически играли в вонючих забегаловках вроде Scarborough Fair, бостонского бара, где тебя могли пристрелить за не то слово не тому человеку.

Мы договорились с компанией, чтобы она разместила наш логотип, а когда кто-то захочет повесить там рекламу, пусть просто перекроют. Логотип висел там очень долго. Любой, кто приезжал или уезжал из Бостона, видел эти крылья еще до того, как узнавал, кто мы. Это было в 1972 или 1973 году. Прямо над «Музыкальным городом Новой Англии». Рядом с Фенвей-парком. Чтобы туда дойти, надо было пересечь маленький мост.

Какие времена. «Музыкальный город Новой Англии» был магазином с пластинками размером, наверное, с ванную комнату отельного номера. Крохотный такой магазин. Наверное, сейчас там какой-то местный продуктовый. Но тогда ты мог прийти туда и поискать нужные пластинки; на обороте была информация обо всех группах.

После 1325 на Ком-авеню мы сняли дом 39 на Кент-стрит в Бостоне с какими-то моряками. Тогда мы были нищебродами, которые нигде особо не жили, а просто сводили концы с концами. Мы делали первые записи в доме моего друга, Рики Смита, сейчас он менеджер. У Рика был друг из колледжа с записывающей машиной, так что мы могли записывать песни типа Walkin’ the Dog и всякое такое, что написали еще до первого альбома. Тогда мы и начали серьезно обдумывать выпуск пластинки и поняли, что можем. У них была комната с пробковым слоем, так что в ней можно было всю ночь смеяться, петь и играть, и никто ничего не слышал.

Тогда я тусовался с Бадди Майлзом. У него был огромный серебряный череп с кокаином. В тот вечер, когда я познакомился с черепом, Дэвид Халл и Чарли Фаррен (гитарист и басист Бадди) сели с нами в гостиной, где барабанщик делился с нами безумными историями. Бадди был во многих знаменитых группах. У Дюка Эллингтона, Чарли Паркера, Уилсона Пикетта, Electric Flag Майка Блумфилда и в последней группе Джими Хендрикса, Band of Gypsys. Я спрашивал Бадди, каково это – ездить в туры. «Где вы останавливались? Что делали? А девочки ломились в ваши номера? А, вы ходили в бары и там их находили? О, да!» Я тогда еще не ездил в тур. В те времена мы просто выезжали на разовые концерты. Он рассказал нам, каково проводить время в дороге, все плюсы, так сказать, и я был ошарашен. Я тогда первый раз увидел то, о чем мечтал.

В своей комнате на Кент-стрит я создал себе психоделическую пещеру. Сходил в армейский магазин и купил парашют, такой огромный, что закрывал весь потолок. А в середине, где была дырка, я просунул лампочку и затянул края. Парашют был белым, так что я купил четыре банки красной краски, залил их в стиральную машину, поставил парашют на горячую стирку, и когда я его вытащил, он был кроваво-красным. Затем я развесил рождественские огоньки, прикрепил их по бокам, так что моя комната напоминала большую палатку. Я открывал дверь и натягивал парашют. Когда ты стоял в комнате, то будто находился в утробе. Такая красная пещера, безопасное место… И за парашютом мигали рождественские огни, поэтому ты такой хмм-хмм. Я выдергивал вилку из розетки, чтобы выключить свет, и засыпал.

Я жил в масле черной орхидеи – в этом пьянящем аромате. Теперь его нельзя делать, потому что для масла нужно раздавить очень много цветов. Сначала орхидеи мне давал друг, а потом, в семидесятые, я начал выращивать их сам. Орхидеям нужна сильная жара и духота, поэтому у меня в комнате всегда стояли два испарителя. У меня всегда было так жарко и сладко. Все вокруг было влажным и густым, как в Амазонии… Мату-Гросу.

Эта комната вдохновляла меня петь и писать, потому что, когда я был в ней, больше ничего не существовало. Думаю, нормальные люди могут добиваться такого эффекта, не создавая амазонский тропический лес в своей спальне. Они могут идти в библиотеку и писать там свои эссе и рассказы, уткнуться лицом в книгу и увлечься с головой. Но я был настолько гиперактивным, что вынужден был жить в психоделическом коконе. Не то чтобы я возражал против всяких отвлечений. Я просто обожал делать уроки с включенным телевизором. Да и все дети мира могут заниматься под телевизор. Я смотрю на своих дочерей, Мию и Челси, и они могут готовиться к экзаменам под Фаррелла, одновременно делая маникюр. Святая многозадачность, Бэтмен! Но эта залитая орхидейным маслом парашютная пещера была для меня по-настоящему безопасной, теплой утробой для работы… таким жарким и влажным святилищем, что там прорастали семена, спонтанно вызывая демонов, с которыми я танцевал, чтобы писать песни.