Текст книги "День рождения мертвецов"

15

Она одним глотком опрокинула в себя еще одну порцию виски, а потом, сморщившись и поежившись, судорожно выдохнула.

Я откинулся на спинку стула и налил себе немного газированной водички:

– Почему у меня такое чувство, что вы не любительница выпить?

– Назвали бы вы Мальчика-день-рождения нормальным? Я спрашиваю, потому что я назвать его нормальным не могу. Но я могу попытаться думать, как он, если мне хочется выяснить, что он хочет, и что ему нужно, и почему пытать молодых девушек для него нормальное явление, хотя это все несколько натянуто, потому что он – ненормальный, а я – нормальная.

– Вы – нормальная? – Я не смог сдержать улыбку. – Вы в этом уверены?

Ее щеки залило розовым, она отвела глаза и уставилась на фотографии Ханны Келли:

– Он был активен в течение десяти лет, в первые шесть лет он похищал по одной девушке в год – потом последовал перерыв в двенадцать месяцев – и три года назад он похитил две жертвы за три недели, и то же самое в прошлом году.

– Вы на самом деле думаете, что вы нормальная?

– К настоящему моменту он, по всей видимости, похитил еще двоих. – Она плеснула «Пино» в винный бокал, отхлебнула. – Таким образом, жертв стало двенадцать, все похищены накануне тринадцатого дня рождения, и следующее число тоже будет тринадцать. Тринадцать тринадцатилетних… В этом что-то есть. – Еще глоток. – Или не будет, в смысле, всегда ведь может наступить время, когда он убьет тринадцать девушек, если будет продолжать заниматься тем, чем он занимается сейчас, а мы не сможем его поймать. И со временем число его жертв достигнет девятнадцати, потом двадцати одной, потом…

Булочки были теплыми, и я намазал одну маслом.

– Если только он не станет наращивать темпы. В прошлом году было две жертвы, а в этом их может стать три или четыре. А может, он решит пуститься во все тяжкие и закончит жизнь в канаве со стволом обреза во рту.

Доктор Макдональд потерла рукой по рукаву своей полосатой блузки:

– Совершенно очевидно, что число имеет какое-то значение. Совсем не часто празднование тринадцатилетней годовщины девочки является поводом для ее похищения и последующих пыточных фантазий без особой причины, что-то должно было случиться с ним, когда ему было тринадцать.

На этот раз, когда она поднесла к губам стакан с вином, она выпила его до последней капли.

– Вас будет тошнить. Вы это знаете, не так ли? – спросил я, наливая себе минералки.

Она взглянула на бутылку, облизала губы, снова наполнила стакан:

– Почему это не работает?

– О-о… дайте только время.

На конце ее вилки раскачивался кусок маринованной селедки.

– Или, возможно, что-то произошло, когда кому-то другому исполнилось тринадцать, а он был младше, это больше похоже на правду. В смысле, для того, чтобы развилась подобная патология, вы должны находиться на ранних стадиях сексуального развития, когда ваши чувства «хорошего» и «плохого», «правильного» и «неправильного», «нормального» и «странного» все еще… все еще под… податливы. – Последнее слово перешло в отрыжку, разбросавшую по всему столу алкоголь и куски маринованной селедки. – Оох, пардон.

Она протянула руку к вину и снова наполнила бокал. В бутылке почти ничего не осталось. Ее щеки стали ярко-розовыми, точно такого же цвета был кончик подбородка.

Я поковырялся в копченом лососе:

– Вам, возможно, пора подумать об отдыхе.

– Мне кажется… Мне кажется, что мы ищем кого-то, кто был травмирован тринадцати… тринадцатилетней девочкой. – Доктор Макдональд закрыла один глаз и налила «Шираз» в мой стакан. Оно вошло почти все, остатки расплескались красными пятнами по белой скатерти. – Или же того, кто не был… травмирован… тринадцатилетней девочкой в какой-то… в какой-то момент. В «Гордон» была эта отвратительная корова Лариса, и она за моей спиной говорила ужас… ужаснейшие вещи.

Я отставил бокал в сторону:

– Можно я попробую догадаться – вы выступили против нее, она поняла, что была испугана так же, как и вы, и вы стали лучшими подругами.

– Нет, она из меня все дерьмо выбила, за мусорными баками, на перемене. – Доктор Макдональд отковыряла вилкой кусок черного пудинга, подняла на уровень глаз и стала, прищурившись, его рассматривать. – Возможно, она сексуально над ним надругалась, или он хо… хотел надругаться над ней, а не она. Но он любил ее, и это все было обречено… Новообретено. А чего вы вино не пьете, а? Вы почему не пьете… ваше вино… не пьете?

– Да, вы уж, пожалуйста, извините нас. – Я протянул визитную карточку. Затем, покопавшись, вытащил двадцатку и тоже протянул. Весьма щедрые чаевые, но если уж быть совсем честным – то, как себя вела доктор Макдональд… Она сидела, склонившись вперед, обняв руками тарелку с змейковом и упав головой на руки. Кудрявые каштановые волосы разметались по лужице пролитого бренди. И что-то тихо напевала.

Вечно эта проблема с психологами – слишком много времени проводят, копошась в сознании чокнутых насильников, убийц и педофилов, так что даже иногда некоторая часть их «нормального я» стирается.

Я бросил красный пластиковый фолдер в ее сумку, набросил на шею ремень и, просунув руки ей под мышки, поставил на ноги.

Она прекратила петь. Нахмурилась:

– Его обидела светловолосая тринадцатилетняя девочка. Она разбила… она разбила ему сердце. И еще, может быть, руку сломала или ногу. Или еще что-нибудь.

– У вас вся щека в заклейке. – Отпустил ее. Доктор Макдональд, пошатнувшись, сделала шаг назад. Это было похоже на то, как будто она собиралась врезаться в соседний стол. Я снова схватил ее. – Лучшая на курсе, да?

– А Саввам… вам когда-нибудь… тринадцатилетняя девчонка сердце раз… разбивала?

О-о, она ничего не знала.

– Идти можете?

– Готова поспорить, что она это сделала. Бьюсь об заклад, она разбила его на две половинки – и наступила на него ногой, как… как на жука.

В ванной блевали. Я лежал на спине на своей койке – подушки под головой, босые ноги на пуховом одеяле – и просматривал фотографии в фол дере доктора Макдональд. Трамадол и напрокужен обнимали меня теплыми мягкими руками, и это успокаивало сильнее, чем слабое раскачивание парома.

Еще один взрыв раскатистых рыганий. Потом голос:

– Эш… Эш, придержите мне волосы…

– Нет.

В фотографиях Макдональд, казалось, отсутствовал какой-либо порядок. В самом начале были поздравительные открытки Ханны Келли, но сразу после них шли фотографии Хелен Макмиллан – двенадцатилетней девочки из Данди с подписанными первыми экземплярами книг на тридцать две тысячи фунтов на книжной полке в спальне.

Она уже не была похожа на ту девочку на фотографиях, которые мы нашли у нее в комоде. Сейчас ее сердцевидное лицо и длинную, покрытую синяками шею обрамляли огненно-рыжие завитки кудрей. Нос и щеки были покрыты веснушками, из носа вытекала тонкая струйка крови. Слишком много туши на ресницах – краска смазана и размыта слезами.

Воротник ярко-зеленого пальто разорван сбоку, торчит подкладка. Обе руки за спиной, лодыжки привязаны к ножкам стульев, на джинсах в промежности и на бедрах темные пятна. В верхнем левом углу нацарапана цифра «1».

Эта фотография не была поляроидным снимком, как карточки Ребекки или других, более ранних, жертв. Мальчик-день-рождения стал наконец-то двигаться в ногу со временем и купил себе цифровую камеру. Дело, скорее всего, было в том, что он не мог покупать обычную пленку и проявлять ее в супермаркете.

Я посмотрел Хелен в глаза. Они были серо-зеленого цвета, розовые по краям, блестящие в тех местах, где вспышка отсвечивала от слез. Открытка пришла вчера вечером, но мертва она была уже целый год.

– Эш… Эш, я умираю… – Звуки рвоты. – О нет… У меня… у меня черный пудинг в волосах…

Слава богу, что вытяжка начинала работать тогда, когда включали свет – она вытягивала вонь от непереваренной еды, двух порций виски, бренди и двух бутылок вина. Ей бы лучше было употреблять все это сразу в туалете – чиститься удобнее.

Я отложил карточку Хелен Макмиллан в сторону и вытащил другой набор – девочку из Кардиффа. Затем другую, из Бристоля. Из Абердина, Ньюкасла, Инвернесса, Лондона. Снова из Лондона. Из Олдкасла, Глазго… Десять жертв, не считая Ребекки, за девять лет. Всего сорок две открытки.

Открытки Эмбер О’Нил шли в самом конце. Похищена десять лет назад из торгового центра «Принцесс-сквер» в Глазго. Первая, на кого положил свой маленький черный глаз Мальчик-день-рождения.

Пепельная блондинка, по бледному лицу текут слезы, нос слишком большой, губы приоткрыты, обнажая окровавленные зубы. Кляпа нет. По крайней мере, на первых двух фотографиях. Он хотел послушать, как она кричит, потом передумал. Наверно, было не очень весело слушать, как она зовет на помощь, когда он вырезал разные фигуры у нее на коже.

Блондинка, и это значит, не надо перекрашивать волосы. Похищена в Глазго. Больше никто ее не видел.

Лорен умерла между четвертой и пятой открыткой. Эмбер продержалась до номера шесть – глаза умоляюще расширены, по всему телу граффити, вырезанные острым лезвием. А через год пришла открытка номер семь. Левая сторона головы вдавлена внутрь, на пепельных волосах запеклась кровь. Следующая открытка была еще хуже, но, по крайней мере, Эмбер уже ничего не чувствовала. Пришло время страдать ее родителям.

Я расстегнул молнию на своем чемодане, вытащил сигарную коробку, открыл крышку и достал открытки Ребекки. Их было пять, и на них она все еще была жива, все еще боролась, кричала и истекала кровью…

Звуки спускаемой воды в унитазе, затем пара приглушенных стонов, потом зашумел душ. Доктор Макдональд смывала с себя непереваренные ошметки.

Я смотрел на последнюю поздравительную открытку Ребекки, когда дверь ванной комнаты, щелкнув, отворилась, и на пороге появилась завернутая в полотенце доктор Макдональд. К груди она прижимала свою одежду. Мокрые волосы, завившись плотными кудряшками, обрамляли лицо, один глаз зажмурен, другой открыт и налит кровью. Она открывала и закрывала рот, производя липкие чмокающие звуки.

– Бррр…

Я положил открытку с Эмбер О’Нил поверх фотографий Ребекки:

– А вы чего ждали?

Ее язык все еще заплетался. Впрочем, как и ее ноги.

– Я мертвая. Я умерла, а это – ад… – Плюхнулась на другую койку и, сжав колени, стала раскачиваться взад и вперед. – У нас есть вода? Та, что в кране, на вкус как собачья моча.

Ну что, расхотелось болтать?

– Бутылка рядом с кроватью. Купил в магазинчике, пока вы там унитаз пугали.

– Больше. Не буду. Пить. Никогда. – Бросила одежду на пол, подняла двухлитровую бутылку и сделала большой глоток. Рыгнув, отлипла. – Бррр… Блевотиной отдает.

– Прекратите скулить и пейте. Завтра будет лучше.

– Почему вы позволили мне выпить все это?

– Предполагалось, что вы взрослая, помните?

– Бррр… – Она упала на спину – тело на кровати, ноги на полу. Закрыла рукой лицо. – Вы неправильно это делаете.

Я хмуро взглянул на нее:

– Я ищу…

– Это Эмбер, правильно? Вы должны… вы должны смотреть сразу на все, или это… На все ее поздравительные открытки… сразу…

– А какая разница?

– Смотрите, для нас они приходили с разницей в год, это вроде как… это как рисунки на стене пещеры, нечто происходившее много лет назад. Медленное движение, но для… для него это быстро, реально, для него это – фууууууууухх… – Еще раз рыгнула. – Бррр… – Снова липкие чмокающие звуки. – Это все сейчас, это ярко, это все кроваво и резко… Вы должны… вы должны ощущать это так, как он это ощущает… вы должны находиться в том же самом моменте, что и он. Должны… находиться… находиться… – С каждым словом все тише и тише. Потом молчание.

– Доктор Макдональд? – Ничего. – Элис? Элис, эй? – Молчание.

Отрубилась.

Я сунул поздравительные открытки Ребекки обратно в сигарную коробку, все остальное положил на маленький столик, привернутый болтами к переборке, и встал с койки. Перевернул доктора Макдональд на бок, вытащил из-под нее одеяло, потом перевернул обратно и накрыл. Наверное, следовало бы положить ее в безопасное положение, чтобы не захлебнулась собственной блевотиной. Правда, это только в том случае, если в ней еще осталось что-нибудь, чем можно захлебнуться.

Потом взял мусорное ведро из-под чайно-кофейного столика и поставил ей под голову. Встал, осмотрел ее – она лежала, приоткрыв рот, по щеке стекала блестящая струйка слюны.

Прямо как Кети после своей первой настоящей вечеринки. Первая неделя в средней школе, и нате вам: белый свитер весь в пятнах цвета глины, в кусках непрожеванной сосиски, воняет мерзким липким черносмородиновым сидром. Одиннадцать лет, но больше уже не хочет быть любимой папиной дочкой.

Эх, добрые старые времена.

Подоткнул теплое одеяло под подбородок доктору Макдональд:

– Спи крепко, маленький шизик…

Под одеялом что-то пророкотало, и приторно завоняло протухшей капустой.

– О, господи! Фу…

Затем последовало еще три афтершока с таким звуком, как будто кто-то выбивал засор из трубы. И вонь!

Я открыл туалетную дверь и включил свет – заработала вытяжка.

На зеркале корявыми буквами сиреневой губной помадой были нацарапаны слова: «КАВО ОН НА САМОМДЕЛИ ПЫТАЕТ?»

И это она была лучшей на курсе? Какие же тогда, черт возьми, все остальные?

Среда, 16 ноября

16

– Вот вы где, а я вас повсюду ищу, вы хотите позавтракать, я хочу позавтракать, в смысле, сегодня утром я голодна как волк, и сама не понимаю почему – вчера вечером съела такой громадный ужин, и на самом деле с вами все в порядке, потому что выглядите вы не очень…

Я повернул голову. Позвоночник защелкал и затрещал, как будто кто-то врезал мне промеж лопаток ржавым компасом. Бар в носовой части парома был забит мутноглазыми людьми, вонявшими прокисшим пивом. Защитная решетка все еще была опущена, создавая препятствие к ряду пивных кранов и сверкающих бокалов, но все равно место оживало от постоянных зевков и почесываний. Кабинки с мягкими стульями и диваны подковообразной формы окружали круглые столы, на которых кучами были свалены личные вещи. Словно лагерь беженцев наутро после хорошей пьянки.

Доктор Макдональд вертела в руках очки:

– Спасибо за то, что не стали… ну, понимаете, спасибо за то, что позволили мне занять каюту, я понимаю, что это, возможно, звучит глупо, но я действительно чувствую себя очень неуютно, если…

– Я этого не делал. – Опустил ноги на сине-зеленый ковер и сидел, моргая и протирая рукой глаза. – Вы храпите.

– Я не храплю, это… – Она насупилась, отчего у нее появился второй подбородок.

– И еще – портить воздух вообще нехорошо, но в вашем случае это просто нечто. Как будто кто-то режет бензопилой металлический бак для мусора. – Раз. Два. Три. Встал на ноги, потом медленно выпрямился. Судороги, прострелы, ноющая боль.

– Вы были там? В комнате, когда я спала? – Ее глаза полезли на лоб, щеки зарозовели. Обхватила себя руками за плечи. – Я была голая. Когда я проснулась, я была голая, и я пила, и я была голой в постели, когда проснулась! Что… что вы… вы что… нет, только не это… о, нет, нет, нет, только не говорите мне, что мы занимались…

– Как кролики. Всю ночь. Оторваться от меня не могли.

Почему ботинки не налезают? Как будто пытаешься засунуть лабрадора в почтовый ящик.

– О господи… – Розовый цвет стал на оттенок темнее. – Я не… это была ошибка, и я, на самом деле, не думала…

Потом она меня ударила. По щеке. Не так, конечно, сильно, чтобы поранить, но все равно чертовски больно.

– Как вы могли? Как вы могли воспользоваться моим положением, я была пьяна, что вы за мужчина, вы достаточно стары, чтобы быть моим отцом, вы мерзкий, низкий, эксплуатирующий…

– Да не глупите вы – не было ничего. Половину ночи вы блевали, а другую половину храпели с двух концов.

– А-а… – Закусила верхнюю губу и отвернулась. – Понимаю, это шутки у вас такие, шутите над тем, что я якобы была распутной и хищной, в то время как я была омерзительной и гадкой.

– Хотите – верьте, хотите – нет, но я не могу назвать вас неотразимой, и не все мужчины потенциальные насильники. – Я потер рукой ноющую щеку. – И если вы ударите меня еще раз, получите сдачи.

Кромка горизонта окрасилась бледно-голубым сиянием, небо было цвета глубокого индиго с мерцающими на нем звездами. Большая часть Лервика[67]67
  Lerwick, самый северный город Шотландии, административный центр Шетландских островов; расположен на восточном берегу Мейнленда, главного острова архипелага, на расстоянии 160 км от северного побережья Шотландии.


[Закрыть] лежала в темноте, и только зеленовато-желтые ленты уличных фонарей да свет фар одинокой машины разбивали ночной мрак. Правда, Холмсгартский паромный терминал был залит светом, как футбольный стадион.

Мой непослушный чемодан вилял и подпрыгивал, пока я, прихрамывая, тащился за доктором Макдональд по крытому трапу. В флуоресцентном свете был виден пар от ее дыхания.

Сквозь подметки ботинок просачивался холод, и ступни ныли.

Шетлэнд в ноябре… Я, наверное, спятил.

Паромный терминал был похож на громадный свинарник, сделанный из ржавого железа. Края арочного покрытия выкрашены в красный цвет.

Она потопала вниз по ступенькам в зону приема. На улице прохлаждался автобус «ЗетТранс», его белые с синим бока заляпаны чем-то бледно-коричневым.

– Как вы там?

Она говорит!

– Думал, что вы со мной не разговариваете.

Задрала нос в небо:

– Это было бы неприлично.

– Ну да, конечно. А что тогда прилично – надраться до соплей, заставить меня заплатить по счету, а потом заблевать всю ванну?

Свет фар осветил терминал – рядом с автобусом припарковался крошечный белый «форд-фиеста». На его боку была явственно видна сине-желтая, в клетку, полоса, на крыше мигали сигнальные огни. Самая маленькая в мире патрульная машина. Констебль в униформе отклеился от водительского кресла, вылез и посмотрел на часы.

Я выволок свой чемодан в темное холодное утро.

Констебль поднял глаза:

– Вы Хендерсон?

У него было худое бледное лицо, длинный нос, коротко подстриженные виски и затылок и уложенный гелем чубчик спереди. Северо-восточный акцент, парень не местный.

– Спасибо за заботу, констебль…?

– Кларк. Ройс Кларк. Как Джеймс Бонд, только без прибамбасов.

– О’кей. – Я подошел к багажнику, но свободного места для багажа в нем не было: он был до верху набит защитной экипировкой и большими черными сумками.

– Извините. – Констебль пожал плечами. – Все большие машины на двойном убийстве в Ансте[68]68
  Unst – самый северный обитаемый остров Шетландских островов, площадью 120 км² и с населением около 750 человек.


[Закрыть].

Доктор Макдональд заглянула на заднее сиденье:

– О господи… Еще защитная экипировка.

– Ну, вам же ехать недалеко. – Ройс открыл заднюю дверь, схватил чемодан – тот, что поменьше, – и втиснул его за спинку водительского кресла. – Может быть, поставите большой чемодан себе на колени?

Она сглотнула, пошаркала ногами по заиндевевшему асфальтовому покрытию:

– Да, конечно, это будет здорово, мы же не будем так ехать целую вечность, не так ли, это прямо какое-то приключение, и я…

Я взял у нее большой чемодан:

– Здесь чертовски холодно, прекратите жевать сопли и садитесь.

– Вы знаете, что я не переношу замкнутых…

– Это вы хотели приехать сюда и встретиться с Генри.

Ройс дохнул в сложенные в пригоршню руки:

– Без обид, ребята, но у меня сегодня еще куча дел, и у нас народу не хватает, так что…

– Да, все в порядке, отлично, все очень хорошо, вообще никаких проблем, я сяду сзади. – Доктор Макдональд потерла пальцы, сделала два глубоких вдоха и забралась внутрь.

Я сунул большой чемодан ей на колени. Он занял все оставшееся пространство, и она стала смотреть поверх него, как маленький ребенок смотрит на прилавок с конфетами. Захлопнул дверь. Потом, втиснув под ноги чемодан, залез на переднее сиденье.

Ройс включил на полную обогреватель и, вырулив с парковки, направился на север, прочь из города. Из стереомагнитолы зазвучала группа «Queen» – Фреди Меркьюри пел о том, что не хочет жить вечно.

Осторожнее надо быть со своими желаниями.

Вырубил музыку.

– Так, значит, – Ройс посмотрел в зеркало заднего вида, – вы психолог-криминалист, так?

– Смотрите на дорогу, пожалуйста, я в машинах всегда нервничаю, ну, и еще в замкнутых пространствах тоже, в смысле, ничего личного, но…

– Да, она психолог-криминалист.

– Отлично. – Он кивнул, сбросил скорость на повороте и, завернув за угол, направил машину вверх по холму. За нами исчезали окраины Лервика. – Вы здесь из-за убийства? Правда, чума? Супружескую пару зарубили насмерть топором. Ходят слухи, что они свингеры.

– Вообще-то…

– Нет, вы можете в это поверить, а? На таком крошечном острове, как Анст? Когда все вокруг друг друга знают, а? Кто-нибудь пернет в Валсгарте, а в Самбурге все уже знают, чем воняет.

– Мы на самом деле…

– Я вам вот что скажу, это просто культурный шок – приехать сюда из Лоссьемаут. Знаете, большинство из них родственники. Ну, за исключением вновь прибывших. Наши жертвы – ну, те, которые свингеры, – они на самом деле из Гуилдфорда. Там, наверное, такие дела вроде как в норме…

В темноте промелькнула вересковая пустошь, бледно-желтая и зеленая в свете фар патрульной машины. Я достал мобильный телефон:

– Мы здесь не из-за ваших убийств.

– Нет?

– Мальчик-день-рождения.

Еще один кивок:

– Понятно.

Дорога повернула налево, и перед глазами открылась равнина. Предутренний свет превратил морской залив в оловянную пластину, удобно устроившуюся среди темных холмов.

– Хотите знать, что я об этом думаю?

Не очень.

Мобильник пикал и насвистывал – пятнадцать пропущенных звонков. Восемь от детектива-констебля Роны Мэсси – ей, по всей видимости, хотелось еще немного постонать по поводу сержанта Смита из Абердина. Остальные от Мишель. Было еще три новых текстовых сообщения – все отправлены в то время, когда паром был вне зоны доступа.

Ройс поднял палец:

– Мне кажется, что ваш Мальчик-день-рождения – педофил. Он их пытает, потому что только от этого у него встает, он, скорее всего, импотент. А фотки помогают ему облегчиться, когда он мастурбирует. У него, скорее всего, есть большой дом где-нибудь в деревенской местности, так что никто не может услышать, как они кричат. Ну как вам, док?

С заднего сиденья донесся скрип пластика.

– Вы не могли бы ехать помедленнее? Пожалуйста.

– Готов поспорить – он белый мужчина, двадцать четыре – двадцать пять лет, занят неквалифицированным трудом, но у родителей денежки водились, иначе как бы он смог купить себе этот дом в сельской местности.

– Хммм…

Нажал на первое текстовое сообщение – Хитрюга Дейв Морроу:

«МАТЬ ТВОЮ! Ты мне круто должен!»

Следующее от Мишель:

«Какого хрена ты о себе возомнил?

Мы должны понимать, что это все непросто!!!»

И что все это могло бы значить?

Третье сообщение тоже было от нее, послано в одиннадцать пятьдесят пять:

«Ты вроде как взрослый!

По крайней мере, ведешь себя так.

Ты не можешь позволить Кети остаться и не сообщить мне об этом!»

Твою мать. Ударил по клавише вызова и рявкнул:

– Остановитесь!

– Да нам осталось всего-то пять…

– Останови эту гребаную машину!

– Да отвечай же, чертова…

– Эш? – Голос Мишель загудел у меня в ухе. – В какие игры ты играешь, черт тебя побери? У нас был договор!

Я еще на пару шагов отошел от полицейской машины. Констебль Кларк остановил машину на обочине дороги, на самой вершине крутого холма, возвышавшегося над Сколлоуэй. Городок лежал между двумя языками земли, спускавшимися к Атлантическому океану. Огни уличных фонарей и гавани отсвечивали в начинавшей голубеть воде.

– Я понятия не имею, о чем ты, о’кей? Давай обсудим это все как взрослые люди через…

– Не смей говорить со мной в таком тоне! Как будто это я веду себя неблагоразумно! У нас был договор, Эш Хендерсон!

– Что я должен был…

– Я ее мать, черт возьми! Почему ты не можешь думать ни о ком, кроме себя? По крайней мере, ты мог позвонить мне и поставить в известность, что все в порядке!

– Что в порядке?

– Ты хоть представляешь, как я беспокоилась?

Утро прояснялось, на воде засверкали золотые полоски.

– Я не понимаю, о чем ты. Но пытаюсь, черт возьми.

– Ты не мог позволить Кети остаться на ночь, не предупредив меня! Я просто заболела от страха.

Остаться на ночь?

– Что? Я не…

– Ты невыносим. – Мишель повесила трубку.

Остаться на ночь? Как, черт возьми, она могла остаться на ночь, если меня там даже не было!

Номер Кети стоял на быстром наборе. Он звенел, и звенел, и…

– Папочка, я как раз о тебе думала!

– Тут твоя мать звонила. – Иметь дело с детьми – все равно что иметь дело с преступниками: никогда не позволяй им догадаться, что тебе известно или неизвестно.

Пауза.

– Она звонила? С ней все в порядке? Я была…

– Почему твоя мать думает, что прошлой ночью ты оставалась у меня дома?

– Она так думает? Вау, это очень странно.

Еще одна пауза, как будто Кети что-то серьезно обдумывала. Потом она снова заговорила, и каждое предложение звучало так, как будто это был вопрос:

– Ой, знаешь, что случилось?… Она, наверное, ослышалась? Я сказала ей, что останусь у моей подружки Эшли и ее папы? А мама, должно быть, подумала, что я имела в виду?…

– Ты знаешь, что я офицер полиции, так ведь, Кети? И что это моя работа – замечать, когда кто-то лжет и изворачивается.

– Ах… – Глубокий вздох. – Я на самом деле была дома у Эшли, но мама ненавидит родителей Эшли, потому что они тори, и иногда они позволяют нам сидеть допоздна, смотреть фильмы ужасов и пить «Ред Булл», а ты знаешь, как мама относится к тори и фильмам ужасов. Папа и мама Эшли все время были дома, так что мы были в безопасности и под присмотром, и это была малюсенькая-малюсенькая ложь. Я не хотела, чтобы мама сильно расстраивалась.

– Я не…

– Ты можешь спросить папу Эшли, если хочешь? Он очень милый, конечно, не такой крутой, как ты, но он в порядке, и он тебе скажет, что сначала мы сделали домашнее задание и только потом все остальное! Подожди секунду, он рядом…

Шорох, потом прокуренный голос. Олдкаслский акцент, пытается говорить пафосно. То, что Мишель называет типичным Теннентс Лагер Тори.

– Алло?

– Вы отец Эшли?

– Что-то случилось?

– Я отец Кети Хендерсон.

– Ах да, милый ребенок. Они замечательно вели себя вчера вечером. Пицца и марафон с Фредди Крюгером. Очень мило.

– Просто хотел проверить, что она хорошо себя ведет. Вы не передадите ей трубку?

– Вот она, пожалуйста.

– Видишь, папочка? Ты ведь не скажешь маме, правда? Она с ума сойдет – ты ведь знаешь, какой она бывает.

Так что выбор был небольшой – или заложить Кети, или ничего не сказать, притвориться полным идиотом, которого можно уговорить не говорить матери, что ее не было вчера вечером у меня дома.

Как будто от этого Мишель будет ненавидеть меня меньше, чем обычно.

– О’кей, но только при одном условии – ты будешь лучше вести себя с матерью. Я знаю, что временами она бывает слегка… – Закончить это предложение хорошо не получалось. – Будь хорошей девочкой, ладно? Ради меня?

– Обещаю. – И снова голос маленькой девочки: – Папуля, а мы пойдем в турпоход на пони на мой день рожденья?

Турпоход? На пони? Как я, черт возьми, должен это организовать?

– Посмотрим.

– Ой, слушай, мне пора идти. Папа Эшли подбросит нас до школы. Целую!

– Не расстраивай маму.

Я сунул мобильник в карман и повернулся к патрульной машине. Доктор Макдональд наблюдала за мной поверх края большого красного чемодана. Ее очки сидели криво, и от этого лицо казалось перекошенным. И почему все женщины в моей жизни обязательно должны быть патентованными кретинками? Как будто это у них на лбу написано.

Я сел обратно в машину.

* * *

Мы остановились у «Сколлоуэй Отель», чтобы бросить чемоданы и зарегистрироваться, потом пятиминутная поездка по темным улицам к дому на окраине города, окнами выходящему на бухту. Сад представлял собой дикую смесь разросшихся кустов и чахлых деревьев, чьи ветви цеплялись друг за друга в борьбе за пространство. Черепичная крыша поросла мхом, стены в пятнах лишайника, а оба окна на фасаде представляли собой зияющие пустоты в обрамлении осколков битого стекла.

Констебль Кларк остановился и потянул за ручной тормоз.

Я выбрался в холодное утро.

К стене сада была привинчена табличка: «Фрейберг Тауэрс». Я вошел в сад и пошел по тропинке. Ройс начал кому-то названивать:

– Сержант? Лима Один Шесть. Мы рядом с домом Форрестера. Да, похоже на то, что Берджес опять здесь был…

Я нажал на кнопку дверного звонка, и где-то далеко внутри раздалось едва слышное бряканье. Сложил руки горстью и дохнул в них, переминаясь с ноги на ногу. Нажал на кнопку еще раз.

– …оба окна выбиты… Угу… Угу… Не знаю…

Я продрался мимо кусачего скелета розового куста и через выбитое окно заглянул в гостиную. Внутри, среди обломков кофейного столика, на ковре, покрытом сверкающими стеклянными кубиками, лежал кусок шлакоблока.

– Генри?

Внутри было темно и никаких признаков жизни.

– …он об этом не заявлял? А, хорошо. У меня вообще-то в машине есть камера. И еще вы хотите, чтобы я отпечатки пальцев снял? – Констебль Кларк выразительно посмотрел в мою сторону.

Я продрался сквозь кустарник к входной двери – заперто – и пошел вдоль дома. Влажные пальцы старой лейландии вцепились в меня, пока я пробирался через заросли сорняков к высоким деревянным воротам. Петли заскрипели, когда я поднажал плечом.

Сад на заднем дворе представлял собой безумство чертополоха, щавеля и травы. Он спускался вниз по холму, и верхний его угол только что поймал первые лучи утреннего солнца. Небольшой пруд, задыхающийся от камыша, теплица без стекол и хозяйственная пристройка, явно нуждавшаяся в свежем слое краски и новой крыше.

Я стал пробираться вдоль заднего фасада здания, направляясь к окну спальни. Темно. Наверно, шторы задернуты. Кухонная дверь закрыта так же, как и входная, но…

Встал на цыпочки и стал шарить растопыренными пальцами по верхней части наличника. Есть, маленькая керамическая птичка, черная и белая краски оперения почти стерлись. Внутри ключ от дверного замка. Вытащил его и открыл кухонную дверь.

– Генри? Генри, это Эш. Эш Хендерсон. Ты где? Ты живой? Трезвый? – И только молчание в ответ от замершего дома. – Генри? Ты еще жив или замариновал себя до смерти, старый придурок?

Нет ответа.

Кухня скрыта под слоем пыли. Барная стойка завалена пачками газет и нераскрытых писем. Четыре стула прислонены спинками к рабочей поверхности.

– Генри?

Прошел в коридор – изо рта сероватым прозрачным туманом вырывался пар. Господи, внутри холоднее, чем снаружи.

– Генри?

Ступеньки привели к небольшой лестнице, но я решил заглянуть в спальню. Постучал, подождал, приоткрыл дверь. Запах чеснока и застарелого бухла перебивался вонью от чего-то мерзкого и гниющего.

– Генри?

Нащупал выключатель и нажал на кнопку.

Генри лежал на кровати, разметавшись на спине, одетый в черный костюм, белую рубашку и черный галстук. Седые волосы неопрятной тонзурой окружали лысое темя, покрытое коричневыми пигментными пятнами. Лицо сдувшееся, как у куклы-петрушки, из которой вынули руку. Черты лица слишком крупные для такой маленькой головы. Рядом с тощей рукой лежала бутылка «Беллз», опустошенная больше чем наполовину.

На прикроватной тумбочке стояла маленькая пластиковая бутылочка с таблетками.